CC BY
47
Христианская историческая мысль во II и III столетиях
С.М. Прокопьев,
к.и.н., доцент кафедры истории и культурологии
Большинство специалистов по античной исторической мысли признают, что христианские идеи кардинально изменили способы восприятия и особенности осмысления истории в период поздней античности. Более того, завершение греко-римского этапа в развитии историографии часто связывают именно с христианским воздействием. Начиная с Роберта Коллингвуда, принято считать, что момент утверждения христианства в качестве господствующего религиозного направления стал поворотным пунктом в развитии как европейской, так и ближневосточной исторической мысли [3, с. 46]. Характерно, что саму эпоху христианской исторической мысли обычно начинают с IV века. Ведь именно в IV столетии, после того как христианство получает статус religio licita («религия дозволенная»), начинается становление христианской историографии как совокупности соответствующих литературных жанров. Это и дает основание отнести к IV веку рождение практики христианского историописания. При этом очевидно, что историческое содержание литературного произведения здесь увязано с его жанровыми характеристиками. Особенно заметными и тщательно исследуемыми фигурами становятся церковные историки, хронисты и философы истории. Тот поворот, который в период поздней античности произошел в развитии исторической мысли, исследователи связывают с именами Евсевия Пам-фила и Аврелия Августина [4; 7; 8; 12]. В последнее время к Евсевию как основателю христианской историографии справедливо присоединяют и латинского автора Лактанция [6].
Учитывая все вышесказанное, становится понятно, что такой поворот, падающий на IV столетие, не мог произойти одномоментно, без длительной и тщательной подготовки. Ему предшествовал этап постепенного преодоления греко-римских моделей в восприятии истории, процесс, в ходе которого шла выработка основных теоретических
предпосылок, приведших к складыванию христианского исторического видения. Большинство современных исследователей в области исторической мысли IV-V веков убеждены, что достижения христианских историков в указанную эпоху вряд ли состоялись бы без интенсивной разработки того идеологического фундамента, на котором покоится возводимое в дальнейшем христианское историографическое здание. Среди этих исследователей - Тимоти Барнс, Роберт Грант, Роберт Миль-бурн, Арнальдо Момильяно, Глен Чеснат, Владимир Тюленев. Подготовительный этап они связывают с творчеством христианских апологетов II и III веков. Однако проблема заключается в том, что дальше признания за этими христианскими авторами некой подготовительной роли дело обычно не идет. В центре внимания исследователей по-прежнему остаются деятели, писавшие историю после «переворота Константина», а на тех, кто жил в предшествующую эпоху, смотрят в основном как на поставщиков информации, идей, риторических приемов, интерпретационных моделей, но не как на представителей зрелой и самостоятельной исторической мысли.
Во многом здесь сказывается стереотип, связанный с поисками исторической мысли там, где она заявляет себя через общепринятые историографические жанры, т. е. срабатывает своего рода «жанровый рефлекс». Ведь христианские авторы-апологеты II-III веков действительно не писали «историю» в том виде, в каком это было принято делать в греко-римской литературе. Но значит ли это, что им не была присуща историческая мысль? Если исходить из формального определения апологетики, то конечно же нет. Одно из таких определений дал в свое время французский историк и богослов Жан Даниелу, который, в частности, писал: «Именно перед лицом этого мира пришлось определиться христианству. Заслуга в этом принадлежит апологетам. Так называют авторов различных писаний, общая цель которых - раскрытие христианства перед языческим миром. Апологетическая литература по своему характеру чисто миссионерская. Основные составляющие этой литературы - первоначальная христианская проповедь, иудейская миссионерская литература и обращенные к язычникам философские увещания» [1, с. 66]. Такое определение апологетики, по сути, не оставляет места для историографического творчества. Тогда о каких предпосылках церковной историографии может идти речь? Попробуем в этом разобраться.
С середины II века христианство в лице своих писателей все больше осознает себя как общественно значимый феномен, претендуя на то, чтобы занять лидирующее положение в римском мире и играть определяющую роль в жизни эпохи. С одной стороны, это было связано с завершением процесса самоопределения христианства по отношению к иудаизму и, как следствие, с преобладанием «линии апостола Павла»,
ориентировавшей Церковь на проповедь в языческой среде. С другой стороны, для христиан все более отчетливым становится понимание того, что «конец света», о близости которого говорили новозаветные авторы и «апостольские отцы» I - начала II века, как бы «откладывается», отодвигается в неопределенное будущее. А значит, необходимо включаться в историю, пытаясь решить проблему взаимодействия с языческим миром. Причем язычники рассматриваются уже не столько в качестве объекта для миссии, сколько в качестве инстанции, от которой зависит признание христианства - его истинности и ценности для римского мира.
Постепенно в христианской литературе воплощается желание самоопределиться по отношению к языческой культуре и ее проявлениям. Базовые истоки этого стремления вряд ли следует искать в литературе евангельского или апостольского круга. Среди авторов Нового Завета, пожалуй, лишь апостол Павел всерьез размышлял над проблемой отношения к таким проявлениям языческой культуры, как религия и философия. Принципиальной же позиции, конституирующей отношение Церкви к миру язычества, до середины II века не существовало. Зато яркий пример такого отношения демонстрировала еврейская эллинистическая традиция. Незадолго до наступления эры Христа стремление к самоопределению по отношению к языческой (греческой) культуре начинает испытывать иудейский интеллектуальный мир. Свое воплощение это нашло в широком апологетическом движении, главной целью которого было обоснование значимости иудаизма (прежде всего, его идеологии и истории) во всеобщем историко-культурном процессе. Это апологетическое движение проявилось как самостоятельный феномен культуры, выразив себя через создание обширной исто-рико-апологетической литературы универсалистского характера. Блестящее исследование об этом создал канадский исследователь Артур Дроуг. Разбирая вклад таких еврейских писателей, как Эвполем, Псев-до-Эвполем, Артапан, Филон Александрийский и Иосиф Флавий, Дроуг аргументированно доказывает, что именно этот пласт литературной традиции - наряду с Ветхим Заветом - станет для христианских апологетов источником базовых идей и средств, применимых для выполнения насущных задач [11, р. 1-48].
Вспомним также, что христианство уже в новозаветных текстах заявляет о себе как религия исторического объяснения. Действительно, вырастая на почве Ветхого Завета, евангельское учение унаследовало многие принципы теологического доказательства, которые были реализованы в новозаветном историографическом поле, например -через аллюзии на иудейскую священную историю. Как пишет отечественный специалист В.М. Тюленев, «христианство как религиозная система изначально было насквозь пронизано чувством историзма» [6, с. 6]. Понятно, что апологеты - наследники новозаветной идеологии - оста-
вались носителями этого чувства. Более того, интерес к истории для представителей апологетики оказался особенно характерным, о чем тот же Тюленев чуть ниже высказался так: «В апологетике интерес к историческому прошлому реализовывался через доказательство древности христианских истин относительно истин языческих». Соглашаясь с этим, добавим, что не только историчность Нового Завета влияла на творчество всех этих писателей. Живя в Римской империи и часто будучи классически образованными людьми, апологеты оказывались в сфере влияния собственно античного историзма. Ведь, как известно, интерес к истории, ее изучению и написанию, считается одной из качественных характеристик античной культуры вообще и римской в частности.
Исходя из этого, становится понятным чрезвычайно высокий интерес христианских авторов-апологетов к истории, а также их стремление найти место христианству в перспективе продолжающейся земной истории, финал которой откладывался на неопределенное время. В данный момент в нашу задачу не входит анализ причин, вызвавших к жизни движение апологетов и создание весьма значительного пласта апологетических сочинений. Для нас важно в первую очередь то, что попытки установления интенсивного диалога с языческими оппонентами стали тем интеллектуальным стимулом, который помог христианским писателям вырабатывать собственные пути в осмыслении истории -причем как своей, так и чужой. Не будет преувеличением сказать, что само по себе апологетическое творчество узаконивало историзм и историческое объяснение. Как пишет об этом петербургский специалист Р.В. Светлов, «христианские богословы начнут стремиться к тому, чтобы обосновать законность претензий на ключевое место своей религии в истории, они даже станут объяснять эту историю - конечно, уже с позиций христианства» [5, с. 59].
Мы считаем, что интерес к истории вообще, а также активная работа с конкретным историческим материалом у апологетов II-III веков выражались по-разному. Эта разность нашла свое воплощение в целом ряде изобразительных форм, за каждой из которых стоит вполне конкретное понимание истории. Кратко остановимся на этих формах.
1. Исторический экземпляризм
Практически все апологеты, начиная с Аристида, автора наиболее ранней из сохранившихся апологий, предельно иллюстративны. Защищая положения христианского вероучения, объясняя христианский культ и оправдывая нормы христианской этики, они активно прибегают к примерам из античной истории. При этом они обнаруживают феноменальную осведомленность в античной историографии - как греческой, так и римской: характерно, что большинство авторов, цитируемых апологетами, - это именно историки. Исторические примеры, которыми пользуются апологеты, можно разделить на три группы.
Первую группу составляют факты и явления культурного прошлого, которые рассматриваются в тесной связи с христианством, понятым в широком смысле - т. е. как сумма истин, известных в античном и иудейском мире уже задолго до Христа. В этом качестве апологеты обычно приводят примеры из истории философии, обсуждая личность и наследие Сократа, Платона, Гераклита. При этом они доказывают, что лучшие идеи эллинской философии - по сути, идеи христианские (например, Иустин. Апология I, 45; Апология II, 10).
Вторую группу составляют «негативные» исторические примеры, т. е. образцы нечестия, нравственного падения или преступлений в истории языческого мира. Особенно увлечены ими апологеты, крайне нетерпимо относившиеся к языческой культуре. Среди них -Татиан (Слово к эллинам, 33-34) и конечно же Тертуллиан (Апологе-тик, гл. 46).
Наконец, третья группа представлена примерами героизма и достижений языческой культуры, которыми апологеты иллюстрируют противоречивость языческой системы ценностей и ссылаясь на которые пытаются прославлять мужество и целомудрие христиан (Тертуллиан. К язычникам, I, 18; Апологетик, гл. 11; 50).
Названные группы примеров по-разному обслуживают отчетливое стремление апологетов заявить о христианстве как о важном явлении в мировой истории и тем самым оправдать последнюю.
2. Конструирование хронологий
Для большинства апологетов II - начала III века особую важность приобрел вопрос о древности христианства. Хорошо известно, что языческие оппоненты (и прежде всего Кельс) упрекали христиан в недавнем происхождении их идеологии и культа. Для традиционного общества убежденность в древности религии означало ее истинность, а значит признание. Решая эту проблему, авторы апологий не ограничиваются простой констатацией древности своей веры, а обращаются к обширному корпусу исторических сочинений - главным образом ближневосточных. Среди авторов привлекаемых источников на первом месте оказываются Филон Александрийский и Иосиф Флавий, а наряду с ними - Берос Халдейский, Менандр Пергамский, египетские хронисты Птолемей и Апион, Гекатей Абдерский, еврейские авторы Эвполем, Артапан, Аристобул, Филон и др. Обрабатывая колоссальный истори-ко-хронографический материал, апологеты предлагают своим читателям своего рода экскурсы в ближневосточную историю, в которую они органично вплетают историю жизни Моисея, и с которой они соотносят историю древних греков. Наиболее разработаны хронографические экскурсы у таких писателей, как Татиан (Слово к эллинам, 30; 36-41), Фе-офил Антиохийский (К Автолику, III, 16-28) и Климент Александрийский (Строматы, кн. I, гл. XXI). Законодатель Моисей, с которого
начинают апологеты историю христианства, оказывается у них родоначальником множества законоположений, идей и установлений, воспринятых впоследствии греками. Доказывая, что Моисей жил задолго до Троянской войны, апологеты убеждают свою аудиторию в древности и истинности христианства, а также в зависимости многих достижений античной культуры от Моисея и варваров. Как показал австралийский исследователь Брайан Кроук, уже в 1-й четверти III века интерес христианских авторов к историко-хронологическим изысканиям приводит к рождению самостоятельного жанра христианской хроники [9]. В числе первых авторов этого жанра называют Секста Юлия Африкана (чья хроника появилась в 20-е гг.), Ипполита Римского (30-е гг.) и Евсевия Кеса-рийского (конец III века). Христианская хронография становится красноречивым свидетельством того, что христиане, отказавшись от идеи близости конца света, активно стремятся вписаться во всемирную историю, и более того - сделать себя ее центром.
3. Интерпретация исторического материала
Тезис о первенстве Моисея над греками неизбежно порождал проблему взаимосвязи Нового Завета с Ветхим, Моисея и еврейских патриархов с Иисусом и апостолами. Ведь для христиан было необходимо доказать - перед лицом как иудейской, так и языческой аудитории, - что христианство начинается с ветхозаветных патриархов. Отсюда проистекает стремление апологетов наметить идеологическую и историческую преемственность христианства с учением Ветхого Завета. Это, в свою очередь, способствовало разработке и применению так называемой типологической интерпретации истории. Типология - это способ трактовки описываемых в Ветхом Завете событий как обретающих свой подлинный смысл и значение в перспективе новозаветной и христианской истории. Такие крупные исследователи, как Жан Даниелу, Ричард Хэнсон и Анри де Любак [10; 13; 14] показали в свое время, что главным здесь оказывается стремление усмотреть в реальных событиях человеческой истории и проявлениях Божественной активности указания на будущую, более значимую историю. Актуальным для большинства апологетов становилось специфическое прочтение Ветхого Завета, который воспринимался ими как словесное выражение предвестий о будущем пришествии Христа и торжестве христианства. Путь к такому пониманию, как известно, был проложен апостолом Павлом. Именно Павел ввел слово typos в качестве герменевтического термина, характеризуя им соотношение Ветхого и Нового Завета (1 Кор. 10:6; Рим. 5:4). Поэтому многие персонажи древнееврейских писаний начинают рассматриваться во II столетии как прообразы Христа, а события ветхозаветной истории - как указания на события новозаветные. Первыми крупными представителями провиденциального типологизма в апологетике становятся Иустин Философ, Мелитон Сардский и Ириней Лионский. Каж-
дый из них, следуя своему предшественнику-апостолу, развивает метод типологической интерпретации; переломной фигурой здесь оказывается Мелитон. Его новаторство подчеркивает в своем исследовании отечественный патролог Алексей Дунаев [2, с. 451-480]. На достаточно высоком уровне типологическая экзегеза истории представлена также у Климента Александрийского и Оригена. Однако последние несколько снижают значимость типологического подхода к истории. И Климент и особенно Ориген переносят основной акцент на аллегорию. Аллегорическая интерпретация, традиция которой в античном мире была в отличие от типологии гораздо более древней и основательной, допускала произвольное истолкование истории. Это способствовало пониманию исторических событий и исторических рассказов в более выгодном для христиан ключе. Очевидно, это и позволило отечественному патрологу А.Г. Дунаеву сделать заявление о том, что Оригену не удалось превзойти историческую - т. е., по сути, типологическую - концепцию Мелитона [2, с. 472]. Не станем отрицать этого, однако заметим, что, на наш взгляд, вопрос об исторической концепции того или иного автора не может сводиться к типологической интерпретации, т. е. к соотнесению той исторической роли, которую играли, соответственно, Ветхий и Новый Завет.
4. Создание историософских спекуляций
Действительно, сама по себе история как защитительный аргумент была важным элементом в рассуждениях любого автора-апологета. Однако это был не единственный и далеко не самый убедительный способ утвердить историческую значимость христианства. Мы склонны думать, что значительно большим эффектом обладали те апологии, которые в своей основе содержали определенную историософскую систему взглядов, сформулированных автором вольно или невольно, а также стройную описательную модель. И если эта система взглядов гармонично сочеталась с аллегорико-типологической аргументацией, историческими примерами и хронологическими экскурсами, то такая апология становилась без преувеличения шедевром исторической мысли, занимая совершенно особое место в антиязыческой и антииудейской полемике II-III веков. Необходимо констатировать, что такого рода сочинения в то время были весьма немногочисленны.
Как уже говорилось, во II столетии потребности и задачи культурного диалога с представителями греко-римского миросозерцания породили заинтересованность христианских писателей в осмыслении дохристианского периода истории как наиболее перспективного в свете их попыток обосновать древность, а значит истинности молодой религии. Наибольший успех в этом деле сопутствовал крупнейшим представителям греческой христианской апологетики раннего периода -Иустину Философу и Клименту Александрийскому. Их сочинения были написаны под несомненным влиянием иудейской эллинистической апо-
логетической литературы. Христианские апологеты круга Иустина не смогли преодолеть тяготения к преимущественному изображению ветхозаветной истории в ущерб истории христианской.
Пристальный интерес указанных авторов к дохристианской истории человечества выразился в наибольшей разработанности тематики ветхозаветного прошлого. Эта историческая эпоха изображается ими в рамках трех самостоятельных, независимых друг от друга описательных моделей. Воплощение Христа оценивается Иустином и Климентом как событие, приводящее историю к определенному разрешению. Именно в свете пришествия Христа вся предшествующая эпоха наполнялась историческим смыслом. Главными мотивами ветхозаветной истории, по мнению Иустина и Климента, были ожидание и приготовление. Кроме того, эти апологеты выделяют и рассматривают самостоятельный христианский период, очерчивая тем самым длительную перспективу для развертывания исторического времени после Христа. Но все же целостной концепции христианской истории ими так и не было создано.
В то же время принципиальное значение в их творчестве приобрел вопрос о роли достижений греко-римской цивилизации для успешной деятельности христианского сообщества. В частности, Иустин и Климент отмечают подготовительное значение античной науки и философии для восприятия истины. Наука и философия - это части истины, хотя в них далеко не все может быть приемлемо для христианина. И все же Климент, в отличие от своего предшественника, идет дальше, не ограничиваясь столь однобоким рассмотрением данного вопроса. Он доказывает, что все позитивное, что было выработано греко-римской культурой, нуждается в объединяющей власти христианской веры. Если Иустин не дает ответа на вопрос, для чего нужна философия после принятия христианства, то Климент успешно восполняет этот пробел.
Принципиальной проблемой для II века оставался вопрос о деятельности Логоса среди язычников до воплощения Христа. Отвечая на него, Климент демонстрирует свою зависимость от предшествующей апологетической традиции, вследствие чего ему также не удается решить вопрос о том, почему, несмотря на распространенность в греко-римской среде христианских идей, потребовался акт воплощения, одним из последствий которого стало обращение проповеди к неиудеям. Решающий шаг к решению всех этих и других проблем был осуществлен Оригеном Александрийским.
Деятельность Оригена Александрийского проходила в совершенно иных исторических условиях. Ситуация III столетия требовала выработки нового понимания задач христианского автора, а значит, и нового отношения к принципам литературного творчества. Поэтому для сочинений Оригена в целом характерна постановка задач, нацеленных
на активную просветительскую работу среди лиц, зинтересующихся христианством, но по каким-либо причинам колеблющихся обратиться. Указанное обстоятельство накладывает отпечаток и на всю историческую концепцию автора. С одной стороны, она оказывается лишенной традиционных для ранней апологетики акцентов на защиту христиан-ского сообщества от нападок извне. С другой стороны, для нее создавались возможности нетрадиционного развития и обогащения за счет идей стоической и медиоплатонической философии, литературных моделей, выработанных представителями «греческого возрождения» II века, а также благодаря принятию ряда положений из античного гностицизма.
Примером смелости и новаторства в сфере христианского понимания и изображения истории (как, собственно, и в области богословия) стало сочинение Оригена «De principiis» («О началах»). В этом произведении автор отобразил четыре самостоятельные концепции, демонстрирующие вариативность его исторического мышления. Каждая из этих концепций целостна. Однако проблема их совместимости оказывается неразрешимой по причине разности внутренних мотивов, которыми руководствовался автор при их создании. В одном случае таким внутренним мотивом стала полемика с гностицизмом, в другом -борьба с ересями, в третьем - попытка создания собственной богословской доктрины, а в четвертом - дискуссия с иудаизмом. Причем последнее, скорее всего, стало данью литературной («риторической») традиции. Одно из проявлений новаторства Оригена связано с его стремлением изобразить историю, одновременно протекающую на параллельных уровнях бытийственной иерархии, что свидетельствует о попытках этого автора видоизменить способы типологической интерпретации истории, намеченные Филоном, Иустином и Климентом.
Эффективным риторическим усилием Оригена стала его апология «Contra Celsum» («Против Кельса»). По своему жанру такое сочинение не было характерно для александрийского богослова, сосредоточенного в основном на библейском комментировании. Тем не менее, оно продемонстрировало живучесть исторических моделей, выработанных в апологетике предыдущего века, а также зависимость исторического мышления этого автора от арсенала всей апологетической традиции - как иудейской, так и христианской. В то же время, оно иллюстрирует и возможности обогащения данного жанра христианской литературы за счет привлечения античных философских идей. Сочинение «Против Кельса» оказалось для Оригена возможностью показать на примерах и осмыслить действие в истории таких ее механизмов, как свобода воли человека, особенности его воспитания и условия среды проживания, т. е. факторов, традиционно осмыслявшихся в греко-римской историографии. Античные представления о случае, предшествующих (исходных) условиях, а также о парадоксе в истории включены
Оригеном в структуру исторического развития, но все же обретают в ней второстепенное звучание.
Проблема участия Бога в делах земной истории - тот вопрос, который интересует автора более всего. Именно к нему привлечено наибольшее внимание в трактате «Против Кельса». Осмысление божественной деятельности проводится Оригеном в контексте медио-платонического учения о Посреднике. Выстраивая свою апологетическую аргументацию, Ориген заявляет о себе как сторонник характерной для ранней апологетики идеи божественной педагогии. Объяснение необходимости и неизбежности исторической миссии Христа также не лежит на поверхности в этом трактате, но тесно связано с концепцией этнической истории. Последняя как раз и нашла в обсуждаемом сочинении свое специфическое выражение.
Мы утверждаем, что впервые в раннехристианской литературе Ориген предложил целостную теорию развития человеческой цивилизации, которая учитывает ее этнические характеристики. Сумма идей, связанных с категорией этноса, с одной стороны, дает автору возможность обоснования Первого пришествия как поворотного события, придающего новый импульс истории, а с другой стороны, актуализирует значение христианского периода истории, наполняя его не свойственным для представителей ранней апологетики содержанием. Этноисто-рическая концепция истории - это и яркое свидетельство приверженности Оригена циклической временной модели, которое сочетается у него с идеями и моделями исторической линейности.
Разбирая вопрос о значении Оригена в контексте новаторства и традиционности его идей, мы должны сказать, что, с одной стороны, он выглядит как прямой преемник Филона Александрийского и ранних апологетов. Тексты основных сочинений Оригена доказывают его несомненную приверженность проблематике, стилю и структуре изображения истории у предшественников. С другой стороны, александрийский богослов проявил себя и как новатор. Им была создана беспрецедентная по своей масштабности спекулятивная система, сочетающая разнообразные историографические веяния, выработанные в христианской, иудейской и языческой литературе. Кроме того, Ориген уделил повышенное внимание именно христианскому периоду истории. Наряду с новозаветным пониманием этого этапа как времени ожидания скорого Суда, он предложил оптимистическую версию, предполагающую длительную перспективу сотрудничества римского и христианского миров - на основе единого этноса. Нам видится, что немаловажную роль в этой теории сыграли идеи представителей «греческого возрождения» -идеи о величии Рима, которые были крайне актуальны для общественно-политической жизни Римской империи во II столетии и постепенно начинали находить свой отголосок в христианской литературе III века.
Мы полагаем, что изучение ранних историософских моделей в христианстве может привести к результатам, которые дадут ключ к пониманию общих закономерностей развития христианского историзма. Кроме того, мы надеемся, что изучение тенденций и закономерностей в развитии христианской исторической мысли поможет выявить аргументы, по-новому объясняющие причины победы христианства над конкурирующими религиозно-философскими течениями.
Библиографический список
1. ДаниелюЖ Христианское миссионерство / Ж. Даниелю // Символ. - № 9. - 1983. - С. 61-76.
2. ДунаевА.Г. Предисловие к творениям св. Мелитона, епископа Сардийского / А.Г. Дунаев // Сочинения древних христианских апологетов / изд. подг. А.Г. Дунаев. - СПб. : Алетейя, 1999. - С. 419-504.
3. Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография / Р.Дж. Коллингвуд. - М. : Наука, 1980.
4. Кривушин И.В. Ранневизантийская церковная историография / И.В. Кривушин. - СПб. : Алетейя, 1998.
5. Светлов Р.В. Античный неоплатонизм и александрийская экзегетика / Р.В. Светлов. - СПб. : Изд-во СПбГУ, 1996.
6. Тюленев В.М. Лактанций: христианский историк на перекрестке эпох / В.М. Тюленев. - СПб. : Алетейя, 2000.
7. Уколова В.И. Представления об истории на рубеже античности и средневековья / В.И. Уколова // Идейно-политическая борьба в средневековом обществе / АН СССР, Ин-т всеобщ. истории; отв. ред. Е.В. Гутнова. - М., 1984. - С. 38-68.
8. Chesnut G.F. The First Christian Histories: Eusebius, Socrates, Sozomen, Theodoret and Evagrius. - Macon, Georgia : Mercer University Press, 1986.
9. CrokeB. The Origins of the Christian World Chronicle // History and Historians in Late Antiquity / ed. B. Croke, A.M. Emmet. - Sydney : Pergamon Press, 1983. - P. 116-133.
10. Daniélou J Sacramentum futuri: Études sur les origines de la typologie biblique. - Paris : Beauchesne, 1950.
11. DrogeA.J. Homer or Moses? Early Christian Interpretations of the History of Culture. - Tübigen : Mohr, 1989.
12. Grant R.M. Eusebius as Church Historian. - Oxford : Clarendon, 1980.
13. Hanson R.P.C. Allegory and Event: A Study of the Sources and Significance of Origenes' Interpretation of Scripture. - London : SCM Press, 1959.
14. LubacH. de. Histoire et Esprit: L'Intelligence de l'Écriture d'après Origène. - Paris : Éditions Montaigne, 1950.
