CC BY
61
УДК 94(470.47):636 ББК ТЗ (2Ро с. Калм) -75
Н.П. Мацакова
Калмыцкий государственный университет им. Б.Б. Городовикова
ХОЗЯЙСТВО И СОЦИАЛЬНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ МОНГОЛ ОЯЗЫЧНЫХ НАРОДОВ (НА ПРИМЕРЕ КАЛМЫКОВ)"
'Статья подготовлена при финансовой поддержке РФФИ, проект № 16-23-03002 «Роль традиций в современной культуре монголоязычных народов»
В статье рассматривается взаимосвязь между хозяйством и социальной организацией у кочевников-калмыков. Рассмотрен процесс изменений в хозяйстве калмыков и последовавшие за этим социальные изменения. Обоснована обусловленность общественного устройства кочевым скотоводством. Проводятся параллели между современным состоянием кочевничества в Монголии и развитием бурят и калмыков в XIX-начале XX в. Необходимы дальнейшие сравнительные исследования в данном вопросе.
Ключевые слова: хозяйство, кочевники, кочевое скотоводство, социальная структура, общественные отношения.
N.P. Matsakova
Kalmyk state University
ECONOMY AND SOCIAL LIFE OF MONGOLIAN PEOPLES (ON THE EXAMPLE OF KALMYKS)
The article investigates the interconnection between the economy and social life of Kalmyk nomadic people. The author deals with the issue of changes in the economy of Kalmyks and the following improvement of social life. The article identifies the grounds of social life by nomadic type of cattle breeding. The researcher compares modern conditions for nomadic style of life in Mongolia and the development of economy by Buryat and Kalmyk people in the period ofXIX-th century and the beginning of the XX-th century.
Keywords: the economy and social life, nomadic people, social life.
Несомненно, что кочевое скотоводство, являющееся основой традиционного способа производства у монголоязычных народов, обусловило соответствующие характер хозяйственной культуры и социальную организацию общества.
Хозяйственная культура калмыков сложилась в процессе многовекового духовно-практического опыта и взаимодействия с другими народами и культурами. Ее основой был скотоводческий кочевой быт народа. Кочевое скотоводство, как наиболее эффективный способ хозяйствования в природно-климатических условиях проживания калмыков и их предков, обусловило специфику конструкции орудий труда, особенности жилища, средств передвижения, одежды, еды и т.д. Им были обусловлены социальное устройство, тип взаимоотношений между членами общества, система мировоззрения, миропонимания и мировосприятия, особый менталитет народа. В современных условиях исследование взаимосвязи хозяйства народов России, в том числе калмыков, с социальной структурой общества может стать важной предпосылкой преодоления негативных процессов в экономике региона и страны.
Актуальность обозначенной проблемы определена ростом национального самосознания многих, в том числе монголоязычных народов в данный период, а также современным активным процессом пересмотра прежних, порой не всегда объективных и односторонних оценок некоторых исторических процессов, событий и личностей.
Известный современный монголовед В.В. Грайворонский считает, что необходима объективная оценка вклада монголоязычных народов в мировую цивилизацию. Он отмечает наиболее полную изученность политической истории и истории завоевательных походов Чингисхана и его преемников, последствий этих войн для завоеванных народов и самих монголов. Можно согласиться с ним в том, что роль монголоязычных народов в экономической, социальной и духовной сферах современной цивилизации известна несравненно в меньшей степени. По его мнению, «одним из наименее исследованных, но важных и перспективных направлений является изучение вклада монголоязычных народов в историю материального производства, особенно в развитие такого оригинального типа хозяйства, как кочевое животноводство. Заимствовав у своих предшественников традиции и формы этого хозяйства, эти народы сумели не только сохранить, но и обогатить их новым опытом в новых исторических условиях. Их историческая заслуга состоит в том, что наряду с другими кочевыми и полукочевыми народами Центральной Азии они сумели адаптироваться к суровым природно-климатическим условиям обширных засушливых территорий, сохранить и развить оригинальную систему разведения домашних животных, в течение многих веков организовать и поддерживать производство ценных продуктов питания и животноводческого сырья в количествах, достаточных не только для удовлетворения своих собственных потребностей, но и для товарного обмена с оседлыми соседними земледельческими народами Китая и России. Накопленный в предшествующие столетия опыт ведения кочевого и полукочевого животноводства до сих пор служит основой для ведения отгонно-пастбищного животноводства в регионах обитания монголоязычных народов» [9, с.7-8].
Ученый ИМБиТ СО РАН С.Г. Жамбалова отмечает, что, «возникнув в конце неолита, номадизм постепенно начал исчезать в XX в. по мере того, как расширялись городские центры и власти начали регулировать и постепенно ликвидировать кочевой образ жизни. Однако и в XXI в. часть номадов, в том числе монголы Монголии и АРВМ КНР, несмотря на то, что вполне успешно вписались в модернизирующийся глобальный мир, в силу собственного традиционализма, а также из-за относительной внешней и внутренней изоляции, продолжают вести во многом традиционный образ жизни» [11, с. 144-145].
Другой бурятский исследователь И.Б. Гармаева тоже обращает внимание на это состояние монгольской цивилизации в начале XXI в.: «находясь в географическом соприкосновении с тремя великими цивилизациями - русско-православной на севере, сино-конфуцианской на юге, среднеазиатско-мусульманской на западе - Монголия смогла сохранить традиционный и почти нигде уже на планете не встречающийся кочевой уклад... показывает миру пример того, как можно жить в условиях бестопливной экономики с минимальной антропогенной нагрузкой на окружающую среду и использованием всех необходимых благ современности». По ее мнению, «этот монгольский феномен современного кочевничества очень органичен сам в себе и произрастает из сплетения буддийских ценностей, ограничивающих материальные потребности индивида и общества самым насущным, самообеспечения всем необходимым на базе местных ресурсов, бережного отношения к природной среде, самобытной культуры и образа жизни» [7, с.50,51].
Калмыки, один из монголоязычных народов России, до начала XX в. имели кочевой уклад. Однако именно у них традиционный способ хозяйствования со временем претерпел наибольшие изменения, связанные сначала с расширением ареала земледельческого хозяйства соседних народов, а затем с социалистическими преобразованиями. На наш взгляд, в условиях современной экономической и экологической обстановки в регионе калмыцкому этносу полезным было бы поучиться у родственного народа возрождению и сохранению традиционных основ жизни.
Неслучайно, современное бытование традиционного образа жизни монголов до сих пор является объектом серьезного научного изучения исследователей. Так, в 2015 г. в рамках проекта РГНФ «Кочевничество и миграции: модернизационные изменения поведения номадов Монголии» (руководитель - кандидат исторических наук, и.о. зав. отделом истории и культуры Центральной Азии ИМБТ СО РАН А. Д. Гомбожапов) были проведены полевые исследования на территории Селенгинскош аймака Монголии. Были обследованы кочевые домохозяйства в сомонах Мандал, Ерее, Худэрт, Зуунхараа и Баруунхараа. В соответствии с целью проекта изучался комплекс вопросов, связанных с трансформацией кочевого образа жизни сельского населения рассматриваемого аймака. Основными решаемыми задачами являлись пространственный анализ одного из индикаторов поведенческих изменений номадов - сезонных кочевых маршрутов и их соотнесение с традиционными типами [1].
Считаем, что проведение подобных исследований и у монголоязычных народов России - калмыков и бурят - будет представлять большой интерес.
Следует отметить, что многие проблемы, связанные с историей кочевого скотоводства и кочевых обществ, являются предметом многочисленных длительных споров. Неоднозначность используемых подходов, различия в методологии и многоплановость проблемы привели к формированию множества концепций и противоположных мнений. При этом определенные сложности вызывает и то, что данная проблема носит междисциплинарный характер, получившая своё рассмотрение в историко-этнографических, археологических, экономических, социологических и других исследованиях. Наиболее сложной стала полемика об оценке специфики и уровня исторического развития номадов. Практически все ведущие ученые-номадологи затрагивали проблему социальной организации кочевников, специфики их общественных отношений и формы политического строя, высказывая при этом различные точки зрения.
H.H. Крадин, один из ведущих современных кочевниковедов, проанализировав историографию проблемы, рассмотрел различия в подходах в советской, современной российской и западной литературе. Он выделил в советском кочевника ведении четыре основные точки зрения на характер социального строя номадов:
1) предклассовое общество у кочевников (С.И. Вайнштейн, J1.C. Васильев, К.П. Кали-новская, В.А. Шнирельман и др.). При этом часть исследователей считает, что кочевники могут достигнуть государственности с установлением внешнеэксплуататорских отношений (В.М. Викторин, Э.С. Годинер, Г.С. Киселев, J1.E. Куббель, В.Ю. Мурзин, Ю.В. Павленко и др.);
2) раннее государство у номадов (Е.П. Бунятян, С.Г. Кляшторный, Е.И. Кычанов; А.И. Мартынов, М.С. Мейер, А.И. Першиц, авторы «Эволюции восточных обществ» (1984) и др.);
3) феодализм у кочевников: а) ортодоксальный вариант теории «кочевого феодализма» (И.Я. Златкин, М.Х. Маннай-Оол, Л.П. Потапов и др.); б) «саунная» версия «кочевого феодализма» (A.B. Данынин, К.И. Петров, Ф.Я. Полянский и др.);
в) власть над номадами как основа феодализма (Н.Ц. Мункуев, A.B. Попов, B.C. Таскин, Г.А. Федоров-Давыдов и др.); г) становление феодализма в ходе седентеризации «от кочевий к городам» (С.А. Плетнева). Высказывалось также мнение о феодальной сущности номадизма без указаний на характер его внутренней природы (A.A. Арзы-матов, JT.JL Викторова, Д.Е. Еремеев, Д.И. Кшибеков и др.);
4) особый номадный (Т.Е. Марков, Н.Э. Масанов) или экзополитарный (H.H. Крадин) способ производства у кочевников.
Особняком среди исследований отечественных кочевниковедов, по его мнению, всегда стояли работы J1.H. Гумилева, который был практически единственным, кто в условиях ортодоксального марксистского диктата пытался интерпретировать номадизм в рамках классической цивилизационной теории [с.112-113].
В первое «постмарксистское» десятилетие в отечественной науке дискуссия продолжалась, сохранились, в той или иной степени, все основные высказывавшиеся ранее точки зрения. Так, часть исследователей по-прежнему придерживается феодальной интерпретации кочевых обществ (Т.О. Авляев, В.В. Матвеев и др.). Были сторонники объединения всех послепервобытных доиндустриальных в рамках единой феодальной стадии (Ю.М. Кобищанов). Другие авторы высказываются о догосударственном, предклассовом характере обществ кочевников-скотоводов (Т.Д. Скрынникова, А.И. Фурсов и др.). Третьи говорят о складывании у кочевников ранней государственности (С.Г. Кляшторный, Е.И. Кычанов, В.В. Трепавлов и др.). Некоторые находят сходство кочевых империй с восточными деспотиями (Ю. И. Семенов).
Однако наибольшее обсуждение вызвали попытки обоснования особого пути развития обществ кочевников-скотоводов. Предмет дискуссии сконцентрировался вокруг вопроса: что является основой специфичности номадизма - внутренняя природа скотоводства, являющаяся основой так называемого номадного способа производства (К.П. Калиновская, Г.Е. Марков, Н.Э. Масанов), или же особенности внешней адаптации кочевников к земледельческим «мир-империям» (H.H. Крадин). В то же время в условиях преодоления формационного монизма появились публикации, в которых делается попытка рассмотреть кочевничество с точки зрения цивилизационного подхода или евразийской парадигмы (работы A.M. Буровского, Э.С. Кульпина, И.С. Урбанаевой) [16, с.116-117].
Обусловленность социальной организации кочевников их хозяйственной специализацией, виды способов производства и различные аспекты политогенеза многие исследователи рассматривали на примере монголоязычных народов. Калмыки, один из двух монголоязычных народов РФ, в период вхождения в состав Российского государства имели свой устоявшийся веками хозяйственный уклад, основанный на кочевом скотоводстве, культурные традиции и социальное устройство. Они освоили огромное степное пространство юго-востока европейской части России, привели с собой породы скота, приспособленные к крайне неблагоприятным природно-климатическим условиям региона.
Участник академических экспедиций XVIII в. И.И. Лепехин писал: «От них польза есть. Они занимают пустые степи, ни к какому обитанию неугодные. В них мы имеем, кроме других военных служб, хороших и многочисленных сберегателей наших пределов от набегов киргизкайсаков и кубанцев. От скотоводства получаем наилучший убойный и рабочий скот» [20, С.379]. И в XIX в. главный пристав калмыцкого народа Н. Страхов считал, что «калмыцкий народ по приносимым хозяйственным пользам заслуживает внимание правительства, обращая миллионы десятин земли бесплодной и иссушенной солнцем в миллионные табуны и стада, пустую степь - в надежный и богатый конный и скотный двор для целой России». [22, с.42.]
Постепенно в междуречье Волги и Дона калмыками был выработан определенный порядок чередования пастбищ, методы и приемы выпаса скота. Перекочевки со скотом были не хаотичными, а строго продуманными: для каждого сезона года выделялись определенные территории, наиболее благоприятные в этот период и обеспеченные кормом и водой. Они происходили в основном в меридиональном направлении. У каждого улуса были свои летние и зимние пастбища. Например, калмыки Хошеутовского улуса осень и зиму проводили на правом нагорном берегу Волги, а весной переправлялись на левый берег. В целом, большинство улусов зиму проводило на юге, некоторая часть - в Мочагах - в прибрежной части северо-запада Каспийского моря.
Исследователи неоднократно предпринимали попытки провести параллели и сравнить хозяйство кочевников древности, средневековья и нового времени в схожей экологической обстановке. К примеру, A.M. Хазанов сравнил сарматов и калмыков: «Формы кочевого хозяйства сарматов и калмыков демонстрируют принципиальную и очень существенную близость. Эту близость можно объяснить только однонаправленным действием адаптационных процессов в одинаковой экологической среде» [24, с. 219].
Помимо этого порядка чередования пастбищ, калмыки выработали определенные методы и приемы выпаса скота, также направленные на сохранение природной экосистемы. УЭ. Эрдниев описал это «неписаное правило тебеневки для домашних животных в период выпадения глубоких снегов. Вперед пускали табуны лошадей, которые разгребали копытами снежный покров, поедая верхушки трав, за ними следовал крупный рогатый скот, а затем шли овцы и козы, съедавшие траву до корней» [25, с. 110-111].
Как известно, экстенсивное кочевое скотоводческое хозяйство очень зависимо от природных условий. В калмыцких степях часты были засушливые лета, суровые зимы с глубокими снегами, гололедицей и бескормицей. Кроме этого, порой случались эпизоотии, приводившие к большим падежам скота.
Что касается социальной организации калмыков, то следует отметить, что в калмы-коведении высказываются различные точки зрения о характере общественного строя калмыков. Исследователи XIX в. H.A. Нефедьев, Ф.А. Бюлер, П.И. Небольсин, К.И. Костенков, И.А. Житецкий и Я.П. Дуброва и др. считали калмыцкое общество патриархально-родовым. Например, Я.П. Дуброва утверждает, что калмыки «до сих пор не пережили родового быта», а «привилегированное калмыцкое сословие с правами господ над рабами есть продукт искусственного создания» русского правительства, рассчитывавшего тем самым подчинить калмыцкий народ своей власти [10, с. 158]. И. А. Житецкий взаимоотношения нойонов с подвластными калмыками охарактеризовал как «патриархально-рабовладельческие с правом власти высшего сословия не только над имуществом, но и над жизнью простонародья» [12, с. 92]. Однако использование дефиниции «рабовладельческие отношения» в этом случае, на наш взгляд, объясняется стремлением данного автора более рельефно показать своеобразие и особенности общественных отношений у калмыков [14, с.14].
Первым из советских историков, утверждавшим существование феодальных отношений у калмыков, был Г.З. Минкин, который подходил к данной проблеме с марксистских позиций. Он отрицал господство в калмыцком обществе патриархально-родовых отношений, так как это ставило под вопрос «наличие классов и классовую борьбу в Калмыкии вплоть до революции», но признавал наличие пережитков родовых отношений в быту, обычаях, воззрениях калмыков. Он считал, что отсутствие частной собственности на землю не является аргументом для отрицания
феодализма, главная особенность которого в Калмыкии заключалась в том, что он покоился на кочевом хозяйстве. Г.З. Минкин выделил в структуре калмыцкого общества два основных класса - феодалов и крестьян - и отметил наличие крепостной зависимости последних, которая, по его мнению, существовала еще до прихода калмыков на Волгу [17, с. 7].
В целом, в советской калмыковедческой литературе утвердилось мнение о том, что в XIX в. в экономике и социальной структуре калмыцкого общества господствовали феодальные отношения. Так, в «Очерках истории Калмыцкой АССР» говорится: «Во второй половине XIX в. в Калмыкии сохранялись феодальные отношения. Царское правительство, проводя крестьянскую реформу 1860-х годов, не коснулось калмыцких улусов. Калмыцкие нойоны, зайсанги и высшее ламаистское духовенство сохраняли свое положение феодалов, а масса рядовых калмыки продолжала находиться от них в феодальной зависимости». Причем, по мнению авторов труда, социальные отношения «носили отчетливо выраженный феодальный характер, хотя и с пережитками дофеодального, патриархально-родового строя» и в ХУП-ХУШ вв. [19, с. 171, 288-289]
Такой же точки зрения придерживался УЭ. Эрдниев, который считал, что «по своему характеру общественные отношения в Калмыкии были феодальными. И в то же время они были переплетены с остатками патриархальных традиций и обычаев, которые сохранились от более ранней стадии развития». Пережитками феодально-патриархальных отношений он считал сословность, общинные формы землепользования, огромное влияние ламаистской религии на многие стороны жизни калмыцкого народа, приниженное положение женщин и др. [25, с. 93]
А.Н. Команджаев также считал несомненным факт господства «феодальных отношений в Калмыкии, тесно переплетавшихся с патриархально-родовыми пережитками, которые выражались не только в быту и семейной жизни, но и во всей совокупности социально-экономических процессов вплоть до 1917 г.» [14, с. 39].
М.М. Батмаев полагает, что в ХУП-ХУШ вв. калмыцкое общество было социально стратифицированным, и воздерживается от высказываний о том, что социальные отношения «носили отчетливо выраженный феодальный характер, хотя и с пережитками дофеодального, патриархально-родового строя». По его мнению, «так называемые «пережитки» таковыми не являются у кочевников нового времени, будучи перманентно присущей особенностью, служащей... в первую очередь для маркировки этносоциального статуса человека кочевого общества, для сохранения единства этнополити-ческих объединений».
По его мнению, калмыцкое общество ХУП-ХУШ вв. правильнее будет называть не классовым, а сословным, то есть состоящим из сословий и сословных групп. Исходя из анализа сословной структуры, социальных отношений и форм эксплуатации у калмыков в данный период, он делает вывод, что «они более всего соответствуют тому строю, который принято называть феодальным, и, соответственно, социальные отношения -феодальными отношениями» [3, с. 327, 235]. И в XIX в. калмыцкое общество было сословным, социально стратифицированным, то есть состоящим из нескольких сословий, иерархия которых выражалась в неравенстве их положения и привилегий. Отношения в этом обществе, «деформированные» различными факторами российской действительности, носили в целом феодальный характер и выражались, прежде всего, в личной зависимости простолюдинов от владельческого сословия. Причем мы не отождествляем эти отношения с классическим феодализмом, под которым понимается в первую очередь общественно-экономический строй европейского средневековья с определенными особенностями в поземельно-личностных отношениях в разных странах.
Следует согласиться с М.М. Батмаевым и в том, что отношения неравенства и эксплуатации у калмыков XVTI-XVIII вв. не могли базироваться на частной собственности на землю и скот, так как первой у них не существовало, а скотом владело и албату. Эти отношения «покоились на личной зависимости, вытекавшей из социальной принадлежности; последний фактор главенствовал и в хозяйственно-экономической сфере, позволяя верхним слоям эксплуатировать подчиненных через неравноправное использование пастбищных территорий, отдачу скота на выпас, сбор податей, употребление для услуг по дому и хозяйству - и все это фактически полностью через прямое внеэкономическое принуждение» [3, с. 238].
Итак, калмыцкое общество состояло из нескольких сословий, иерархия которых выражалась в неравенстве их положения и привилегий. Оно четко делилось на привилегированные, господствующие, и непривилегированные, зависимые в различной степени сословия и сословные группы. Калмыцкое население делилось на «цаган ясн» («белой кости») и «хар ясн» («черной кости»), К первым относились нойоны, зайсанги и ламаистское духовенство.
Высшую ступень социальной лестницы калмыцкого общества занимали нойоны, получавшие звание по наследству и являвшиеся владельцами улусов. Ниже нойонов на социальной лестнице располагались зайсанги, составлявшие, в отличие от нойонов, довольно крупную сословную группу. Они управляли аймаками во владельческих и казенных улусах, в основном наследственно. Нойоны получали с подвластных калмыков денежный сбор - албан, часть его получали и зайсанги. Негласно нойоны и зайсанги уменьшали или увеличивали размер подати, могли вовсе освободить от нее и даже сверх того оплатить задолженности подвластных им людей по другим официальным сборам. Помимо этого, они в силу своего положения имели возможность захватывать лучшие пастбища для своего скота, а также сдавать земельные участки в аренду крестьянам-переселенцам, а деньги присваивать себе [4, с. 106].
Факт ежегодного распределения территории кочевий между улусами М.М. Батмаев объясняет простым рациональным регулированием кочевания больших масс людей, а резервирование нойонами за собой наиболее выгодных пастбищных угодий - не менее простым правом сильного [3, с. 327].
Привилегированным сословием являлось и буддистское духовенство, о с вобождс н н о с от податей, военной службы и прочих повинностей. Верхние его слои по своей занятости и имущественному положению стояли наравне с владельцами и зайсангами. Крупные духовные чины имели в своем владении и людей, причем в таком количестве, что с ними не могли сравниться и многие представители светского владельческого сословия. Низшие же слои духовенства также существовали за счет податных сословий. Духовенство было освобождено от повинностей, телесных наказаний, воинской службы.
К людям «черной кости» в XVII-XVIII вв. относилось несколько сословий и сословных групп: дарханов (тарханов), эркетеней, котечинеров, албату, шабинеров, цоохоров, абганеров, китадов и мухула [3, с. 192-223]. В работах исследователей XIX в. встречаются упоминания преимущественно о шабинерах, котечинерах и албату, а также иногда о дарханах и эркетенях. Чаще всего все они объединялись словом «простолюдины». Так, H.A. Нефедьев выделил в калмыцком обществе четыре сословия: владельцев (нойонов), зайсангов, духовенство и простолюдинов [18, с. 92]. Такое же деление было предложено Ф. А. Бюлером [6, с. 86]. Эта же социальная структура была зафиксирована Положением об управлении калмыцким народом 1834 г. В советском калмыковедении также использовался термин «крестьянин». В положении албату
можно выделить признаки, характеризующие его как бесправное: он мог быть продан, заложен, подарен, исполнял ряд повинности, не имел права отлучаться из хотона и аймака без разрешения хозяина.
По вопросу о том, на какой основе происходила эксплуатация, в литературе о кочевниках также имеются различные мнения. Одни авторы, в частности И .Я. Злат-кин, основой эксплуатации считали поземельную зависимость рядовых кочевников [13, с. 219]. По мнению В.Т. Самохина, владетели обладали монопольным правом распоряжаться кочевьями, за пользование которыми получали с простолюдинов феодальную ренту в виде всевозможных податей, что ставило последних в личную зависимость от правителей [21, с. 286-287]. Другая, более многочисленная, группа исследователей - С.Е. Толыбеков, В.Ф. Шахматов, H.H. Крадин и др. - видит основу эксплуатации в кочевых обществах в собственности на скот. Однако высказывалось и мнение, например, Г.Е. Марковым, о том, что «кочевничество не знало крепостного права». М.М. Батмаев полагает, что основой эксплуатации непосредственных производителей в калмыцком обществе XVTI-XVTII вв. являлась их личная зависимость от нойонов-владельцев улусов: нойоны владели своими подвластными, так как «исходили из предпосылки принадлежности улусных людей их нойонскому роду на правах, так сказать, частной собственности» [3, с. 234].
В конце XVIII-XIX вв. в хозяйственной жизни калмыков начали происходить изменения, связанные с общим ходом развития российской экономики, влиянием соседнего оседлого населения и социально-экономическими процессами в самой Калмыкии. «Кочевые народы, находясь в составе большого государства, основное население которого является оседлым, промышленно-земледельческим, неминуемо подвергается, на разных этапах по-разному, разностороннему влиянию социально-экономических и политических реалий, присущих этому государству. Экономические, политические и демографические факторы российской действительности, которые эволюционировали в сторону усложнения, формирования капиталистического уклада, становления абсолютизма, - хотя и медленно, но безостановочно и поступательно деформировали основные устои кочевого образа жизни» [3, с. 329].
Определенные изменения наблюдались в системе ведения скотоводства: обеспечение скота кормами, строительство баз и укрытий для него, попытки некоторых хозяев улучшить породность животных. Однако все это доступно не всем скотоводам, а, конечно, богатым представителям знати и зажиточным выходцам из простолюдинов, в хозяйствах которых концентрировалась большая часть поголовья скота региона. Нововведения и перемены в скотоводческом хозяйстве калмыков свидетельствовали о наметившейся тенденции к стационарному ведению, а также о стремлении скотоводов сохранить его производительность в новых условиях развития рыночных отношений [5, с.57].
Возрастающее значение в экономике Калмыкии приобретало земледелие. Развивалось оно экстенсивным путем, уровень его был довольно низким: не применялись удобрения, ирригационные сооружения были примитивными, отсутствовал правильный севооборот. Следует отметить, что на распространение земледелия и рыболовства у калмыков влияли такие факторы, как увеличение числа обнищавших и бесскотных калмыков и рост количества оседлых крестьянских поселений вблизи калмыцких кочевий. Появление новых переселенческих хозяйств в Калмыцкой степи и соседних районах увеличивало возможность для обедневших калмыков наняться на работу, и так калмыки постепенно приобретали необходимые навыки и опыт ведения земледелия.
Усиление процесса имущественной дифференциации в результате потери скота, нужды, голода, необходимости уплаты податей и повинностей в пользу казны и владельцев приводило к разорению и обнищанию значительного числа рядовых калмыков. Росла численность бедняков, не имевших собственного скота. Так, в 1887 г., по официальным данным, только в Икицохуровском улусе насчитывалось 253 таких кибитки, составлявших 21,1% от общего количества кибиток в улусе [2, с. 142]. Все это вынуждало разорившихся калмыков прибегать к нетрадиционным для кочевников хозяйственным занятиям, в том числе к отходу в найм, который был основным источником существования для бедных семей, особенно во второй половине XIX начале XX в. Как правило, бедняки старались наниматься на скотоводческие работы: пасти скот, копать худуки, необходимые для водопоя, стричь овец, валять кошмы и т.п., за которые он получал оговоренную плату или хозяин обязывался заплатить за него подати. Однако спрос на рабочую силу в хозяйствах крупных скотоводов был еще невелик, поэтому основная часть бедняков нанимались на работы за пределами Калмыцкой степи в крестьянских и казацких хозяйствах соседних губерний и, особенно, на рыбных и соляных промыслах [5, с. 115].
В начале XX в. сельское хозяйство Калмыкии все более приобретало торгово-предпринимательский характер: отмечаются значительный рост поголовья скота в крупных скотоводческих хозяйствах, успешные попытки проводившейся ими планомерной селекции, строительство стационарных построек для скота и заготовка кормов, применение научных знаний и усовершенствованных орудий труда, экономическая специализация отдельных районов, повышение товарности в развитии земледелия, огородничества, садоводства, табаководства и рыболовства. Скот для калмыков по-прежнему был основным товаром, мерилом благосостояния и основой существования значительной части населения, но земля приобрела еще большую значимость не только в качестве пастбища, но и как выгодные сенокосные угодья или пригодная для земледелия пашня.
Социальное расслоение способствовало изменению характера основных сословий калмыцкого общества - нойонов, зайсангов и простолюдинов, в результате чего заметным стал процесс формирования, с одной стороны, национальной сельскохозяйственной буржуазии, а с другой, первых «пролетарских слоев». Причем два новых общественных полюса складывались как из представителей бывших привилегированных сословий, так и из рядовых калмыков. Предприимчивые хозяйственники из числа нойонов, зайсангов и простолюдинов образовывали немногочисленную состоятельную верхушку общества. Значительная же часть простолюдинов и разорившихся феодалов подверглась «пролетаризации» [15, с. 201].
Таким образом, кочевое скотоводство у калмыков, как наиболее эффективный способ хозяйствования в данных природно-климатических условиях, обусловило специфику социального устройства, тип взаимоотношений мея?ду членами общества. С изменением хозяйственной основы происходят изменения и в социальной организации.
По мнению H.H. Крадина, в капиталистической мир-системе «кочевникам уже не нашлось места. В период первоначального накопления натуральная система производительных сил кочевников оказалась неспособной составить конкуренцию новым формам интеграции труда в рамках мануфактуры и фабрики. Появление многозарядного огнестрельного оружия и артиллерии постепенно положило конец военному преобладанию кочевников над земледельцами. Изменился политический статус степных обществ. В качестве «периферии» номады стали активно вовлекаться в орбиту интересов различных субцентров капиталистической мир-системы, а также в сферу влияния
наиболее крупных модернизирующихся мир-империй. В результате изменилась хозяйственная система скотоводства; приспосабливаясь к новым экономическим реалиям и частично ориентируясь на внешний рынок, значительно деформировалась общественная организация, начались болезненные аккультурационные процессы, сопровождающиеся ростом внутриэтническош самосознания номадов и активизацией антигосударственных и антиколониальных движений» [16, 136-137].
A.M. Хазанов также считает, что «экологические, хозяйственные и социальные основания традиционного мобильного скотоводства делают его неспособным к долговременному и стабильному росту производства, основанному на увеличении продуктивности. В прошлом скотоводческая экономика никогда не была ориентирована на получение постоянной прибыли или на целенаправленное удовлетворение требований рынка. Напротив, она была ориентирована на удовлетворение непосредственных жизненных потребностей, хотя при этом едва ли когда-либо была самодостаточной. Однако в настоящее время скотоводы все больше вовлекаются в региональные или международные системы, основанные на монетарной экономике, ориентированной на получение прибыли» [23, с. 35].
Современные социологические исследования кочевников Монголии свидетельствуют о том, что на повестке дня остро стоит проблема приспособления традиционного скотоводческого хозяйства к рыночным механизмам и поиска адекватной экономической модели поведения. В условиях современной экономики кочевое хозяйство монголов, именно в традиционной его форме, не может обеспечить растущие потребности кочевого населения. В зависимости от этого изменяются стратегии поведения кочевых домохозяйств. Новые экономические ориентиры определяют пороги рентабельности и товарности хозяйства животноводов, вытесняя мелкие хозяйства номадов. Разнообразятся формы кочевничества, стимулируется переход к интенсивному животноводству. В этой связи обозначаются набирающие устойчивую динамику процессы оседания кочевого населения.
Бурятский исследователь А. Д. Гомбожапов проводит параллели между современным процессом оседания кочевников Монголии с изменениями в кочевом хозяйстве и быте бурят в XIX - начале XX в., связанными с втягиванием в товарно-денежные отношения и экономической специализацией районов. Особенности пастбищного животноводческого хозяйственного цикла, натуральный характер производства, высокая зависимость от природно-климатических колебаний не позволяют в полной мере преодолеть противоречия развития кочевого хозяйства в рыночных условиях. Непосредственным следствием данного обстоятельства явились прогрессирующая имущественная дифференциация бурятского общества, развитие отходничества и, как итог, вытеснение и оседание скотоводов [8, с. 143-147].
Хронологически подобные исторические параллели можно провести и между процессами у бурят в XIX - начале XX в. и у калмыков в этот же период, а в сущностном плане - и с современным развитием кочевого населения Монголии, что говорит об общих фундаментальных причинах седентаризации номадов.
Однако следует отметить, что, даже находясь в составе мощного Российского государства, испытывая разнообразные влияния, калмыцкое кочевое общество долгое время сохраняло свои основные самобытные устои. Видимо, в его структуре были заложены такие механизмы воспроизводства, выживаемости, что даже после ухода большей части его населения из пределов России в 1771 г., кочевой образ жизни продолжал доминировать, восприниматься как более предпочтительный, чем оседлый быт. Это, на наш взгляд, говорит о «живучести» кочевого уклада.
По мнению И.Б. Гармаевой, «быть может, достижения кочевой цивилизации на современном этапе... станут одним из возможных сценариев будущего многих цивилизаций. У Монголии есть потенции закрепить цивилизационную уникальность и быть признанной мировым сообществом в качестве самобытной цивилизации, бережно пронесшей сквозь века свой кочевой образ жизни и вместе с тем открытой для восприятия лучших из достижений других цивилизаций. В то же время остается вероятность постепенного сминания традиционного номадического ядра монгольской аутентичности под давлением внешних мощных цивилизаций. От того, в каком направлении в своем развитии пойдет Монголия, в широком плане будет зависеть расклад соотношения центров силы в восточной части евразийского континента, а в более узком, но от того не менее значительном, - судьба самого монгольского народа, а также в какой-то мере и близких по происхождению монгольских буддийских народов соседних государств» [7, С.51-52].
На сегодняшний день существует большая необходимость в продолжении изысканий и разработок концептуальных проблем социально-политической трансформации кочевых обществ, определении природы и сущности формирования политических институтов, изменения социальной структуры кочевников. Наиболее плодотворным представляется изучение исторического развития всех кочевых племен и народов прошлого и современности. Дальнейшее исследование различных аспектов социально-экономического и политического развития монголоязычных народов, и в том числе калмыков, без сомнения, создаст широкую основу будущих открытий. Исследование же хозяйства должно включать не только экономическое содержание, но и социальное и гуманитарное измерение и экологическую направленность.
Список литературы
1. http://mongoloved.ra/index.php?option=com_content&view=article&id=424: kochevnichestvo-i-migratsii-modernizatsionnye-izmeneniya-povedeniya-nomadov-mongolii&catid= 10&Йепис1= 110
2. Бадмаев С.Б. Краткий социально-экономический обзор Калмыцкой степи Астраханской губернии во второй половине XIX в. //Проблемы экономики Калмыцкой АССР. Вып.1. Элиста, КНИИЯЛИ. 1970.
3. Батмаев М.М. Социально-политический строй и хозяйство калмыков в XVII-XVIII вв. Элиста: АПП «Джангар», 2002.
4. Бурчинова Л.С. Повинности калмыцкого крестьянства в период утверждения капитализма в России (60-е и начало 90-х гг. XIX) // Социально-экономическое и политическое положение крестьянства Калмыкии в дооктябрьский период. Элиста, 1989.
5. Бурчинова Л.С., Команджаев А.Н. От феодализма к капитализму. Элиста, 1989.
6. Бюлер Ф.А. Кочующие и оседло-живущие в Астраханской губернии инородцы. Их история и настоящий быт // «Отечественные записки», СПб., 1846.
7. Гармаева И.Б. Монгольская цивилизация на пороге XXI в. // Гуманитарный вектор. Серия: педагогика, психология. 2009. № 4.
8. Гомбожапов А.Д. Оседание кочевников Монголии: исторические параллели // Вестник БНЦ СО РАН. 2016. № 2 (22).
9. Грайворонский В.В. Вклад монголоязычных народов в мировую цивилизацию / «История и культура народов Центральной Азии». Улан- Удэ, 1993.
10. Дуброва Я.П. Быт калмыков Ставропольской губернии. Элиста. 1998.
11. Жамбалова С.Г. Кочевой образ жизни в современном мире: проблемы традиционализма и модернизации // Ученые записки ЗабГГПУ 2012. № 2.
12. Житецкий И.А. Очерки быта астраханских калмыков. М., 1893.
13. ЗлаткинИ.Я. История Джу игарского ханства. 1633-1758.2-е изд., М., 1983. С. 219.
14. Команджаев А.Н. Хозяйство и социальные отношения в Калмыкии в конце XIX - начале XX века: исторический опыт и современность. Элиста: АНН «Джан-гар», 1999.
15. Команджаев А.Н., МацаковаН.П. Реформа 1892 г. в Калмыкии. Элиста: Изд-во ФГБОУ ВПО «КалмГУ», 2011.-240 с.
16. Крадин H.H. Кочевники в мировом историческом процессе // Философия и общество. 2001. №2 (23).
17. Минкин Г.З. Об общественном строе Калмыкии и колониальной политике царизма. Элиста, 1968.
18. Нефедьев Н. Подробные сведения о волжских калмыках, собранные на месте. СПб., 1834.
19. Очерки истории Калмыцкой АССР: В 2-хт. Т.1. Дооктябрьский период. М., 1967.
20. Полное собрание ученых путешествий по России. СПб., 1822. т.4.
21. Самохин В.Т. Право калмыцкого феодального государства XVII-XVIII вв. Архив КИГИ РАН, Ф.4, Оп. 2, Д. 109.
22. Страхов Н.И. Нынешнее состояние калмыцкого народа с присовокуплением калмыцких законов и судопроизводства, десяти правил их веры, молитвы, нравоучительной повести, сказки, пословиц и песни Савардин. СПб., 1810.
23. Хазанов A.M. Кочевники и внешний мир / 4-е изд., доп. - СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2008. - 512 с.
24. Хазанов A.M. Сармато-калмыцкие параллели // Проблемы алтаистики и монголоведения. Выпуск 1. Элиста, 1974.
25. Эрдниев УЭ. Калмыки. Элиста: Калмыцкое книжное издательство, 1985.
