CC BY
31***
Что может быть дйвней и проще, Чем полдень, прозрачный до дна! Вчера была черная роща, А нынче как дым зелена.
Вчера был уродливый, ветхий Старейшина - дуб вековой, И черною молнией ветки Гремели над головой.
Сегодня и он, просветлённый, Не дрогнет, страшась как-нибудь Пушок молодой и зеленый С корявого тела стряхнуть.
Вчера... Я сгустил все, конечно, А нынче - легко и вздохнуть.
Печаль в этой жизни не вечна, А значит, добра не минуть.
***
Если есть в жизни самое лучшее -Это свет и дыханье весны, Это яркие дни полнозвучные, Это лёгкие, ясные дни.
Если есть в жизни что-нибудь вечное -То, чего никогда не забыть, -Это жажда любви бесконечная Целый мир безоглядно любить.
Пусть судьба, непутёвая странница, Посмеётся над глупой мечтой. Но в душе всё же что-то останется Тёплой искоркой золотой.
Тёплой искоркой - тонкой, летучею, Ещё в детстве приснившейся мне. И, прощаясь, лишь самое лучшее Вспомню я на последней волне.
П. И. КУРГАНСКИЙ
«...ХОТЬ И УМЕРЕТЬ, ДА У СЕБЯ ДОМА, НА КУБАНИ»: ПИСЬМА ФЕДОРУ И ГРИГОРИЮ ЩЕРБИНЕ
Публикуемые письма не только знакомят нас с личной стороной жизни семей бывшего премьер-министра Кубани П. И. Курганского и его близкого родственника, известного российского ученого Ф. А. Щербины, но и ярко передают атмосферу общественной жизни казачьих организаций 1920-х годов, рассказывают о примечательных судьбах кубанцев, оказавшихся на чужбине.
Ключевые слова: 1920-е годы, казачья эмиграция, Ф. А. Щербина, П. И. Курганский.
П. И. Курганский интересен нам сегодня тем, что летом и осенью 1919 года возглавлял правительство Кубанского края. А еще он был сыном Доминикии Андреевны Щербины (сестры Федора Андреевича, в замужестве - Курганской) и, следовательно, приходился выдающемуся казачьему историку родным племянником. Ф. А. Щербина долгие годы поддерживал с ним близкие отношения.
К сожалению, печатных источников о П. И. Курганском дошло до нас на удивление мало. Наиболее подробная биографическая справка о нем имеется в «Казачьем словаре-справочнике» Г. В. Губарева. Увы, она носит самый общий характер. Заглянем туда, чтобы почерпнуть некоторые сведения.
Павел Иванович Курганский родился в 1879 году в станице Новодеревянковской. Окончил Екатеринодарскую войсковую гимназию и поступил на математический факультет Новороссийского университета в Одессе. Оставив его, вскоре перешел на юридический факультет Харьковского университета. Получил весьма престижную в то время профессию судебного следователя. Несколько лет прослужил в Сиби-
ри, пока не перевелся на родину, в Екатерино-дарский окружной суд.
Незадолго перед революцией его избрали директором и председателем правления Чер-номорско-Кубанской железной дороги. В годы Гражданской войны он был членом Краевой и Законодательной Рад, председателем кубанского правительства. После проденикинского ноябрьского переворота 1919 года подал добровольно в отставку; затем исполнял обязанности войскового контролера. В марте 1920-го отступил вместе с остатками Кубанской армии к Черному морю, сумел пробраться в Грузию, а оттуда отплыл в Крым.
В эмиграции Курганский жил в Сербии, работал в дирекции железных дорог. С 1925 года состоял бессменным атаманом кубанской казачьей станицы имени Сидора Белого (Белград). Когда фашисты оккупировали Югославию, был уволен с работы. После прихода советских войск отбыл 10 месяцев в концентрационном лагере. Умер 31 августа 1957-го [1].
Наши попытки отыскать мемуарные свидетельства, рассказывающие о неизвестных сторонах жизни П. И. Курганского, к сожалению, пока не увенчались успехом. Участники тех событий
упоминают о нем редко, да и то большей частью мимоходом. Быть может, чаще других это делает в своих пятитомных воспоминаниях «Стежками життя» последний кубанский премьер-министр Василий Николаевич Иванис.
В третьем томе находим следующую характеристику Курганского: «Казак-черноморец - человек неплохого, уживчивого характера, но не без некоторого честолюбия и равнения на тех, кто, по его мнению, более влиятелен, чем он. Сам из украинцев, был женат на русской, которая очень не любила своих соплеменников. К украинским проблемам П. И. Курганский был равнодушен, но в важные для украинского дела моменты предать их не мог. Член обеих Рад» [2]. Здесь же дана развернутая аттестация его кабинета, внешне выглядевшего самостийническим. Из десяти его членов шестеро были черноморцами (П. Курганский, К. Безкровный, С. Ланко, В. Науменко, В. Иванис, Верещака). Им противостояли два линейца (Д. Скобцов, В. Привалов), городовик А. Трусков-ский и черкес К. Натырбов. Однако Науменко и Верещака [3], украинцы по происхождению, были ярыми русофилами, а Натырбов симпатизировал Добровольческой армии. Так что при голосовании по важным вопросам черноморцы зачастую оставались в меньшинстве.
Учитывая подобный расклад, П. И. Курганский при вступлении в должность заявил: главным в его работе будет стремление к единой демократической России, которая строится снизу вверх, от периферии к центру - путем федерализации. Окончательную форму правления в России должно установить Всероссийское учредительное собрание - как главный выразитель воли русского народа. Добровольческая армия выступает под лозунгами созыва Учредительного собрания, поэтому в задачи кубанского правительства входит ее поддержка всеми силами и способами. Политику какого-то самостоятельного независимого существования Кубани П. И. Курганский официально и, видимо, вполне искренне отвергал [4].
Разыскивая новые материалы о Курганском, мы возлагали особую надежду на обнаружение эпистолярного наследия, в котором, как известно, человек раскрывается наиболее ярко. И вот в архиве Ф. А. Щербины - он хранится в Украинской вольной академии наук в США - нам удалось выявить посланные в Прагу в 1920-е годы 14 писем П. И. Курганского и одно письмо его второй супруги Анны Сергеевны. Эти разрозненные по различным папкам листы переписки пришлось собрать воедино и расположить в хронологическом порядке, часть - заново атрибутировать и датировать, опираясь на сведения, содержащиеся в текстах писем. Лишь после этого рукописи заговорили...
Письмо 1-е
[...]
Что значит, что от Вас нет никаких вестей? Гриша [5] очень беспокоится и на днях послал даже Вам телеграмму, прося ускорить высылку ему
визы. Прилагаю Вам его письмо, из которого Вы сами увидите, что он заболел нервным расстройством - и заболел серьезно; болезнь развилась на почве его болезненной подозрительности. Стал бояться людей, оставаться в одиночестве, а последнее время боится даже принимать пищу, боясь, что его «отравят». Несколько дней тому назад у него разболелся зуб; доктор положил на зуб какой-то состав, обжегший десну, и Гриша усмотрел в этом покушение на отравление. С этого дня и началось. Сейчас, повторяю, нервное расстройство его настолько развилось, что нужно принять немедленные меры и, мне кажется, вывезти его отсюда, иначе положение его будет ухудшаться, особенно в последнее время, когда он целые дни предоставлен самому себе. Два месяца назад я поступил на службу. Рано утром уезжаю в Белград и возвращаюсь домой только к семи часам вечера. При мне он несколько успокаивается, но застаю я его в ужаснейшем состоянии. Последние четыре дня он одновременно со мной поднимается, едет в Белград и одновременно же со мной возвращается домой. Заговорил было с ним о необходимости помещения его в лечебницу, но получил ответ, что «я-де хочу устранить его от себя и дать возможность врагам его расправиться с ним». А спорить, убеждать его - дело заведомо безнадежное, тяжело и мне, и ему. Не имей я службы, я бы выехал с ним на берег моря, и, может быть, он поправился бы; самое лучшее - вышлите ему визу. Если бы я знал, что там найдется для меня заработок, я также поехал бы с ним, но на неизвестность ехать не решаюсь.
Доехать, я думаю, он доедет и один, но лучше, конечно, если бы Вы сами за ним приехали. Кто знает, какие формы примет его болезнь. Доктор сказал мне, что для него необходима смена впечатлений, перемена места. Курсы Гриша забросил.
Жду от Вас скорого ответа, а о высылке визы телеграфируйте, это успокоит Гришу, а лучше всего, если сможете, приезжайте сами.
С тем до свидания. Целую.
Ваш Павло. 1921. 16/17.Ш.
Белград.
Письмо 2-е
8 сентября 1921 г.
г. Земун
Дорогой дядя!
Сообщаю Вам как члену «Инициативной комиссии» [6] о тех шагах, которые я предпринял, получив поручение комиссии. Удалось сделать очень мало, вернее сказать, ничего. Был в Шаба-це, где виделся и с представителями колонии Вла-димирцы, от которой приезжал председатель ее -известный Вам наш одностаничник полковник Вельховский (между прочим, его колонисты наши «избацали» с председательского места, выбрав на его место члена Рады Ивченка, с которым ви-
деться мне не пришлось. Вельховский не желает уступать свое «высокое звание» Ивченку и ищет защиты у Палеолога [7], обжаловав ему выборы).
Председатель Шабацкой колонии полковник Лепилкин [8] и несколько его единомышленников (с которыми я и имел только возможность видеться) заявили мне, что вопрос о посылке делегатов в Прагу обсуждался у них давно совместно с генералом Науменком [9] и тогда же было решено, что в Прагу ехать нечего, так как там «главную роль будут играть парламентарии, а это такие господа, что с ними все равно не сговоришься... Заклюют».
Вельховский заявил, что его колонисты «не видят среди приглашенных на Пражскую конференцию лиц государственных, т. е. таких, которые поддерживали бы Врангеля и шли бы с ним, а потому в Прагу не поедут». Вы видите, что для того чтобы узнать настроение беженцев в этих двух колониях, необходимо было бы пожить и в Ша-баце и проехать на несколько дней во Владимир-цы, но для этого у меня не оставалось времени. Противодействие заправил, подобных Вельхов-скому, конечно, легко можно было бы побороть, но для этого прежде всего нужны средства - я имею в виду оплату расходов по поездке делегатов в Прагу. Все же собрание в Шабаце вынесло постановление, копия которого Вами уже получена, вероятно. Постановление гласит о необходимости сохранения института правительственной власти единой, для чего «необходимо обоим правительствам договориться и прийти между собой к соглашению».
У Винникова [10], как он сообщал, средств для оплаты поездок делегатов нет. Сам он, если не получит обратной визы, в Прагу не поедет.
С Гордиенком [11] я не связался, он службу уже бросил. Науменко заявил категорически, что в Прагу на съезд он не поедет, не поедет и Скоб-цов [12]. «Для меня, - говорит Науменко, - ясна цель съезда, 18 человек (приглашенные, поименованные в списке) хотят подчинить себе другое правительство, на это я не соглашусь... Я предлагаю созвать здесь, в Сербии, съезд членов Рады, и что он решит, тому он и подчинится, но только съезд должен быть в Сербии». Когда я указал, что решения Пражского съезда для него не будут обязательны, что все вопросы там будут решаться путем сговора и соглашения, он мне отвечал, что «в числе приглашенных на съезд и членов комиссии он видит одних самостийников (кроме себя и Скобцова), а с такими господами он разговаривать не желает»; и на том мы расстались, так что я даже забыл спросить его, неужели он и Павлоградского причисляет к «самостийникам».
Науменко при разговоре со мной нервничал, и насколько я его понял, он даже считает себя оскорбленным, что ему, кубанскому атаману, осмеливаются делать предложения какие-то лица, которых он не уважает и не доверяет им и которые «провалили» дело борьбы с большевиками. Я никогда не видел его таким раздраженным. Мне кажется, что его «нашпиговали» и он повторял чужие слова. Как бы то ни было, но ясно, что ни Науменко, ни Скобцов в Прагу не поедут, а при
таком положении вещей Пражский съезд объединительных целей не достигнет. Против участия в Пражском съезде ведется известными кругами среди кубанцев систематическая кампания, начавшаяся еще со времени получения письма инициативной группы из Константинополя. Положено начало этой кампании, как Вы знаете, в Новом Саду; слухи ходят, что здесь образовалась группа кубанцев, «блокировавшаяся» с монархической партией. С группой связывают известные у нас на Кубани фамилии. Есть основание предполагать, что под влияние этой группы подпали и верхи нашего «Лемносского» пр[авительст]ва» [13], и командный состав нашей «армии», находящейся во Вранье. Один офицер меня уверял, что его «исключили» из армии (чем, между прочим, он остался очень доволен) за то, что при обыске у него найдены были номера газеты «Воля России» [14]. На газету эту, по его утверждению, наложен в армии запрет, и лица, у кого она появляется, подвергаются гонению, а номера отбираются. На-уменко при последнем разговоре со мной употребил такую фразу: «Самостийники и здесь безобразничают. Я доподлинно знаю, что они вступили в связь с "армией"». Подробностей, в чем заключаются «безобразия», не сказал.
Председательствуемая мною колония Баван-шите громадным большинством отнеслась сочувственно к конференции, но выборы будут произведены только в воскресенье. В делегаты я выставил кандидатуры: Полякова [15] и Григория Федоровича Щербину. Поляков на курсах, едва ли он попадет, так что, возможно, будет выбран второй.
Настроения Сеньской колонии я не знаю. По дороге в Шабац я встречал Джигиля, «одного из членов президиума Рады», который говорил, что «настроение там резко изменилось, и колония, несомненно, пошлет делегатов, если, конечно, будут средства». Между прочим, Джигиль мне сообщил, что разговоры о лишении меня «высокого звания контролера» - утка, что были только отдельные голоса о необходимости «выбрать» нового контролера, но они даже не обсуждались, и Рада не предполагала даже лишить меня носимого мною «высокого» звания. Что настроение Рады изменилось - этому можно верить, так как лица «государственно мыслящие», как Вы знаете, давно уже отсюда выехали.
Визы на проезд в Чехословакию до позавчерашнего дня здесь в консульстве получены не были. Но ни мне, ни Грише (если он будет выбран) ехать в Прагу, не заручившись гарантиею получения обратной визы, не хотелось бы. Причины тому Вы знаете: здесь я «пустил корни», изучил, хотя и скверно, сербский язык, окончил бухгалтерские курсы, железнодорожную сербскую бухгалтерию, и мне обещано место в Белграде, в главном «рачуноводстве державной же-лезницы». У меня являются опасения, что я его могу потерять. До сего времени я его не занимал ввиду предполагаемого отъезда в Прагу. В крайнем случае я имею возможность получить место в Державной комиссии (главный контролер - мой
товарищ по университету), но в русское учреждение по известным Вам причинам мне поступать не хотелось бы. Выехав в Прагу, не заручившись возможностью возвратиться, я должен буду, устраивая себя, начинать с азбуки, и кто знает, каких результатов я там достигну. Не знаю, в каком положении там находится наш брат юрист, изучивший чехословацкий язык. Здесь, в Сербии, действуют наши судебные уставы, и всякий изучивший, правда, в совершенстве сербский язык легко может устроиться по министерству правды. Гриша, как он писал Вам, поступил на гидротехнические курсы.
Для Вас до сих пор обратной визы не дали, и Зверев говорит, что с получением ее «очень много» придется «повозиться», но думает, что результаты будут положительные, хотя наверное этого сказать нельзя.
Вы знаете Лебедева - директора Русско-Славянского банка в Белграде. Он выехал на неделю в Вену, кажется, а сидит там уже более месяца и никак не может получить обратной визы, шлет телеграмму за телеграммой, но его обратно не пускают до сих пор, не объясняя причин; не дают визы и только, так что банк остался без управляющего. Сообщите Петру Леонтьевичу Макаренку [16], что Пухальский (женат на сестре Макаренко) [17] до сих пор визы на выезд в Прагу также не получил. Он, кажется, потерял надежду и уже открыл газетный киоск, зарабатывает довольно хорошо, так как вчера он заработал 130 динар за день.
Петр Иванович Кокунько [18], собиравшийся ехать в Прагу, узнавши, что Науменко и Скобцов не поедут, нашел, что съезд будет «однобоким», и заявил, что не поедет туда, так как «пропала ехать туда всякая охота». Зверев также не едет, ссылаясь на отсутствие средств, а главная причина - боязнь, что не попадет обратно в Сербию. Агоев говорит, что конференция отложена. Сообщите, как у вас смотрят на конференцию при создавшемся положении, когда одна сторона отказалась участвовать в ней. Здесь выражается опасение, как бы там не создалось «третье правительство» под видом органа для беженцев. 6-го числа мы послали Вам протокол Белградско-Земунской колонии по поводу съезда. Напишите.
Ваш плем[янник] В. Курганский.
Письмо 3-е
Дорогой дядя!
После посылки моего последнего вам письма здоровье Гриши было улучшилось настолько, что он даже держал, совершенно не готовясь, экзамены и выдержал довольно успешно. Получив Вашу телеграмму о высылке визы, он совсем было вошел в нормальную колею. Три дня тому назад он зашел в Чехословацкое консульство, и на другой день у него опять начались припадки страха и подозрительности. Опять начал нервничать; решил, что «несомненно виза получена», но что «умышленно» его стараются задержать в Сербии и тормозят выдачу визы. Одним словом, решил,
что «затяжка визы неспроста, что тут что-то такое есть». Наведите справку и ускорьте высылку визы. Когда он получит визу, он, несомненно, успокоится, и я глубоко убежден, что он сразу даже не выедет, ссылаясь на то, что у него необычайно много работы по сборам в дорогу и т. п. Если он будет чувствовать себя скверно, я, конечно, проеду с ним до границы и дам, как Вы пишете, Вам телеграмму, а если Каленику будет виза, то Гриша поедет с ним. Я сам Каленика не видел, но Гриша его разыскал, и Каленик ему сказал, что по получении визы он выедет в Прагу.
Если бы получилась поскорее виза, Гриша был бы человек, как и все, он сразу вошел бы в свою обычную колею, так как об истории «с лечением зуба» он забыл и успокоился было.
Перейду теперь к письму о своей персоне: служу я в белградской «Дирекции державних железниц» помощником архивариуса и получаю около 800 динар в месяц. Перспектив никаких, правительство объявило, что ввиду стесненного положения государственных финансов мысли о каких бы то ни было прибавках нужно оставить. На эти деньги можно было существовать полгода тому назад, а с того времени цены на предметы потребления удвоились и даже утроились, да Вам, вероятно, по газетам известно, с какой быстротой идет падение динара. Фунт стерл[ингов] доходит до 400 дин[ар]. Одним словом, если бы удалось устроиться на какое-либо постоянное место, я с удовольствием уехал бы. Это дало бы возможность, во-первых, жить с Вами вместе, во-вторых, уйти от этой тяжелой белград[ско]-земунской атмосферы русской эмиграции, а атмосфера все та же: яростная травля, ненависть ко всем инакомыслящим и т. п.
В канун февраля, Вы знаете, в Новом Саду заседала наша «Краевая Рада», был и я там. Поехал я, во-первых, потому, что это был съезд кубанцев, а я кубанский казак, во-вторых, из боязни получить упрек, что я, как контролер, избегаю появляться пред кубанской общественностью. Из газет вы, вероятно, знаете постановление Рады о конференции в Праге; конечно, осуждение и т. п. Между прочим, постановлено предать всех Вас суду Рады, имеющей собраться на Кубани. Спасибо, что хоть суд отложили, все же к тому времени острота вопроса пройдет. Но это, оказывается, сделано, с тем чтобы дать возможность вам «раскаяться», а все раскаявшиеся обязаны, согласно тому же постановлению, подать письменно покаянную председателю новосадской Рады Попову, посему спешите, не опоздайте. У Попова сердце доброе, и он простит, иначе может случиться так, что следующая новосадская или какая другая рада, не дождавшись возвращения на Кубань, осудит Вас.
До начала заседания я подал Попову письменное заявление, которое я вам читал в Земуне. Меня за него предали суду, но отметили избранием нового кубанского контролера. Кандидатами были намечены: А. П. Филимонов [19], генерал Данилов и Сушков [20]. Первые два сняли свою кандидатуру, и выбрали Сушкова. До сего време-
ни требования от него о передаче ему дел ко мне не поступало. Вскорости после Рады полковник Сливнов, помощник атамана белградской казачьей станицы, делая о Раде доклад на станичном сборе красновского полка, уделил внимание и мне и охарактеризовал меня как одного из главных виновников развала Кубани, заявив, что я здесь «продолжаю свою разлагающую деятельность».
Вообще, повторяю, обстановка тяжелая, и я с удовольствием бы выехал отсюда.
Гриша до сих пор письма Вашего мне не дал; говорит, что оно заперто и ему пока нет времени его достать, хотя утверждает, что надобности в этом нет, так как он сам все сделает.
Целую вас, Ваш Павел.
1/1У-22.
Письмо 4-е
Дорогой дядя!
Наш кубанец моряк офицер Лисицын, человек очень порядочный, да Вы его сами хорошо знаете, узнал, будто в Праге украинцами открыта «Гос-подарска академия» [21], в которой 200 мест предоставлено специально кубанцам, и будто в числе профессоров академии состоите и Вы. Поэтому Лисицын ищет у Вас через меня протекцию - убедительно Вас просит содействовать тому, чтобы сына его приняли в академию, согласно прилагаемым при этом письме документам.
Я с[о] своей стороны прошу Вас о том же; у меня к вам еще одна просьба: Вы знаете Владимира Курганского [22], сына Ивана Ивановича. Он находится сейчас в Тырново, в Болгарии, юнкер старшего класса нашего Кубанского Алексеев-ского военного училища. В этом году оканчивает курс и прислал мне ряд писем, в которых умоляет выручить его оттуда и посодействовать поступлению в университет. Вы знаете, что добыть для него визу в Сербию - вещь теперь невозможная. Устройте, пожалуйста, и его, если можете. Молодой человек ужасно тяготится своим положением там.
Гриша знает, какие слезные письма он мне присылал. Из Праги, если он будет настаивать на переезде в Белград, легче перебраться. Из Болгарии теперь никого сюда не пускают, кроме лиц высшего командного состава, за которых просят Штрандман [23], Тоцкий и пр.
Если у Вас нет времени написать мне ответ по этому поводу, то попросите написать Гришу хотя бы только самый краткий ответ. Адрес мой тот же -Рибарски прилаз, тр. 22.
Владимир пишет, что отца его, Ивана Ивановича [24], сына последнего Александра [25] и нашего Андрея [26] выслали на Север, но Андрю-шу будто бы затем освободили, и он устроился на службу в каком-то гражданском учреждении. Варя [27] с детьми живет в Екатеринодаре, а о моей семье до сего времени никаких сведений не имею. Писал письма и Варе, и теперь, по-видимому, они не дошли. Неизвестность эта в связи со
всеми ужасами, о которых сообщается в письмах с Кубани, так меня тяготит, что иногда серьезно думаю о возвращении на Кубань. Полученные на днях у нас воззвания Быча [28] и др., Савицкого [29] - который, оказывается, жив и благополучно пребывает в Москве, совершенно сбили меня с толку; да не только меня, а и большинство казаков. Напишите, пожалуйста, как вы относитесь к этим письмам и воззваниям. Нас они поразили как гром с безоблачного неба, тем более что из писем не видно, собираются ли авторы воззваний сами ехать в Россию. Многие кубанцы обращаются ко мне с вопросами по этому поводу, и я ей-богу не знаю, что им говорить. Если у вас найдется хотя немного свободного времени, пожалуйста, напишите. Ваше мнение, вы знаете, будет иметь громадное значение, ибо большинство питается информацией Скобцова, а ему теперь здесь определенно не доверяют. Сторонниками его являются лишь его родной брат и наш многоуважаемый Л. В. Зверев [30], который, мне кажется, делает это в силу своего характера - высказывать свое уважение ко всем кубанским деятелям и по возможности сохранить со всеми хорошие отношения. В недалеком будущем предполагается созыв нашей «Рады», решено принять все меры к тому, чтобы участие в заседаниях приняла, как у нас называют, и пражская группа членов Рады. Это делается вопреки политическому обаянию г. Скобцова, который на всех собраниях твердит о пражской группе как о группе «совершенно разломившейся и потерявшей для Кубани всякое значение».
Жизнь русских эмигрантов в Сербии та же; те же люди и те же дела наших заправил.
Среди кубанцев растет тяга домой, на Кубань, -хоть и умереть, да у себя дома, на Кубани. Полная неизвестность, что делается на Кубани, так как получаемые оттуда письма одно противоречит другому. Большинство писем все же говорит о голоде и ужасах чрезвычаек.
Жду от Вас или Гриши ответа.
Ваш Павел.
15. VI. 1922 г.
Земун.
Письмо 5-е
Дорогой дядя!
Совершенно правильно поступили, что не пошли путем, предложенным Гришей, и сразу сообщили о смерти Кати [31]. Хуже было бы, если бы начали подготавливать меня к этому событию. Тяжело, дядя, ой как тяжело. В течение двух дней не мог сесть писать Вам, не могу поверить, что событие это случилось. Все говорят, что известие это нуждается в проверке. Ради всего святого для вас, попросите Белашева [32] снять копию письма жены Тимошенко (не всего, конечно, письма, а той части его, которая говорит о похоронах) и пришлите мне. Вам, может, некогда, попросите Гришу от меня это сделать. Дядя, дорогой, сделайте на этот раз исключение для меня, и, если почему-либо Белашева не окажется, пусть Гриша
встретится с Тимошенком [33] и снимет копию. Дело в том, что Екатерина Степановна не была знакома с супругой Тимошенка, как Вы о том пишете. Точно не знаю, была ли знакома с ней Лидия Степановна (сестра Екатерины Степановны), но, кажется, встречались.
Вчера долго говорили о смерти Екатерины Степановны с Котляревским [34] и Нечипаевским и договорились до того, что мое положение, оказывается, более благоприятно, нежели их. До таких уродливых форм дошла жизнь в России. Жена Котляревского с двумя малолетними детишками, девочкой и мальчиком, живет возле Алушты у себя на даче. Там же остались ее мать и отец (председатель нашего суда Ганнот). Отца и матери, как она пишет, уже нет в живых. Большевики обобрали ее, что называется, до нитки, сорвали даже крестик с шеи мальчика. Не тронули только оборудования винодельни. Ходит она в одном оставленном ей зимнем платье, от которого остались одни лохмотья. Дети в отрепьях и босые. Недавно продала какой-то инструмент винодельни и добыла полпуда муки. Кипятит воду, в которую бросают немного муки, и этим только и питаются. «Если, пишет она, от тебя не подоспеет помощь, мы умрем голодной смертью, так как больше продавать нечего. У Вовочки кровавый понос. Когда мать плачет, девочка, утешая ее, говорит: "Не плачь, мама, мне на небе с дедой и бабушкой будет хорошо, да и ты с Вовой (мальчик) скоро к нам придешь, так как скоро вам кушать будет нечего...". О помощи от соседей нечего и думать, люди озверели».
Хотела она было проехать в Новочеркасск, там живет тетка, но проезд стоит 60 миллионов, сумма небольшая, но таких денег у нее нет. Это одна картина. Другая: жена Нечипаевского с четырьмя детьми живет в Екатеринодаре, пишет: продала все, что возможно было продать. Усталая, разбитая, ходит на работы. Дети предоставлены сами себе. Об ученье нечего и думать. Живут улицей и подаянием, очень скромным. Но иногда соседи дадут то кусочек хлеба, то еще что-нибудь, и этим собственно только и живут. Возвращаясь с работы, иногда приносит краюху хлеба, при дележке которой между детьми возникают ссоры и даже драки. Старшие упрекают мать, что самой маленькой девочке она дает такой же величины кусочек, как и им, на что маленькая замечает: «Хотя я и маленькая, но я кушать хочу так же, как и большие». В последнем письме пишет жена, что она уже настолько ослабела, что больше работать не может, потеряла зрение, слух, все зубы от недоедания повысыпались. В конце письма благодарит Нечипаевского за хорошее к ней отношение в проведенной совместно жизни и благословляет его на дальнейший жизненный путь, прося, если можно, «спасти детей». По-видимому, женщина приготовилась к смерти. Нечипаевский имеет землю и хутор. При эвакуации у него осталось там около 150 четвертей (а не пудов) пшеницы, которую, конечно, забрал себе его арендатор. Он уплатил этой пшеницей продналог, и большая половина у него еще осталась. Как-то, когда он был с женой своей в Екатеринодаре, жена Нечипаевского стояла пе-
ред ними на коленях, плакала, просила дать хотя немного пшеницы для голодающих детей, на что ей заявили: «Вашого ничого тут нема», и так ничего и не дали, а между тем эти господа встречали Нечипаевского всегда умиленные, со слезами на глазах - так говорил мне Нечипаевский...
Можете представить себе состояние Котля-ревского и Нечипаевского. Вправе ли я их упрекать, когда они говорят мне, что я все же «счастливее относительно», чем они, но жизнь создана так, что каждый смотрит в свое болото. Когда я писал эти строки, у меня появилась мысль: а не может ли жена Тимошенко оказать помощь семье Нечипаевского и, конечно, моему Вадиму, но это только мысль, которой я с Вами делюсь на всякий случай. А здесь имеются сведения, что она живет в Екатеринодаре, ни в чем себе не отказывая.
Несчастье мое усугубляется неизвестностью судьбы Вадима [35]. Боюсь, что он умер еще в Ялте. Слишком тяжело больным я его оставил. Но если он жив, то, конечно, он в Екатеринодаре, где умерла его мать. Покойная никак не могла бы его оставить в каком-либо другом месте, и думаю, что он у бабушки и своей тетки. Я написал было вчера Тимошенке письмо, прося у него помощи Вадиму, но, перечитавши Ваше письмо, уничтожил его. Кроме того, в Екатеринодаре находятся его бабушка, тетка, Варя, Андрей, который, как я Вам писал, возвращен из ссылки и получил место. Неужели же все они не помогут Вадиму? В то, что Вадима можно перетащить сюда, я мало верю. Для этого нужны средства, каких у меня нет. Здесь, в Сербии, есть лица, которые согласились бы вывезти его. Но для этого прежде всего нужны средства. Говорят, что в Чехословакии есть организации, которые за небольшие вознаграждения вывозят детей. Вы пишете, что это легко сделать. Если это действительно так, умоляю Вас, сделайте все что возможно в этом отношении. Спасете мальчику, может, жизнь.
Бабушку его, а Екатерины Степановны мать, зовут Анна Никитична Сологуб. Она живет с дочерью Лидией Степановной Зенякиной (муж которой, как Вы, может, помните, служил в Управлении по заготовке фуража для армии и осенью 1918 г. был убит под Туапсе). Квартировали они на Ростовской улице (продолжение Красной), в конце, в доме Данько (не доходя одного квартала до поперечной улицы, ведущей к городскому кладбищу). Лидия Степановна Зенякина служила, а может и теперь служит в учреждении «Масло-продукт» там же на Ростовской улице. Это отделение продовольственного ведомства. Там же служит и вдова Копылова, бывшего начальника Зенякина, убитого одновременно с ним, живущая там же на Ростовской улице и хорошая знакомая Лидии Степановны. Вы помните, что Лидия Степановна обладает плохим слухом. Варя с детьми живет, по-видимому, на своей старой квартире, на углу Красной и Екатерининской улиц, в доме Арзаманова. Во дворе в том же доме помещалась контора нотариуса Подушки. Где живет Андрей, не знаю, вероятнее всего, у Вари. Екатерина Степановна жила, я думаю, или на нашей прежней
квартире (Кирпичная ул., д. № 60, во дворе там же живет вдова нотариуса Малахова) или же у своей матери. Вадя родился 30 января 1908 года, но выглядит он значительно моложе своих лет. Учился он, как Вы знаете, во 2-й гимназии, на Екатерининской ул.
Одновременно же посылаю письмо и адвокату. Как только получу ответ, перешлю Вам. Я подал просьбу о предоставлении мне двухнедельного отпуска. Если разрешат, я с удовольствием проедусь в Любляны к Гордиенку и повидаюсь там с адвокатом. Необходимо немного отвлечь себя от тяжелых дум, так как поездка мне не будет стоить больших расходов, ибо в Югославии существует хороший закон: все железнодорожные служащие, если они не берут бесплатного разового билета, пользуются так называемыми «режицама карта-ма» (? - В. Ч.), т. е. платят полдинара со ста верст. Так что если до Люблян, положим, 300 верст, то дорога туда и обратно стоит мне третьим классом три динара, а вторым - вдвойне, шесть динар, взимают по динару со ста верст. Жаль только, что не дают таких льгот при проезде на пароходе. Там мы платим половину стоимости билета, если не берем бесплатного.
Для меня не понятна фраза в вашем письме: «Может быть, ты захочешь специализироваться на железнодорожном деле». Больше ничего по этому поводу не сказано. Если есть такие курсы, то какова их программа? Читается ли на них правовая или финансово-экономическая сторона железнодорожного дела или же чисто техническая? В первых двух случаях я не колеблясь бы поступил на такие курсы, в последнем случае затрудняюсь дать определенный ответ. Боюсь, что за короткий промежуток не приобрету нужных сведений, так как в этом отношении я являюсь совершенно неподготовленным.
Если с железнодорожными курсами дело не устроится, то, мне кажется, лучше всего поступить на курсы, где читаются предметы, читавшиеся у нас на юридическом факультете или родственные им, т. е. продолжить свое образование. Из факультетов, о которых Вы упоминаете, я предпочел бы экономически-кооперативный, но решения мои не безапелляционны. Вы лучше, конечно, разбираетесь в том, что будет дано Академией служащих, и, если в моих предположениях сделаете какие-либо изменения, против иметь ничего не буду.
У нас говорят о скором падении большевиков, но никто не может сказать, на чем эти предположения основаны. Не показывает ли, положим, поведение господина арендатора, о котором я сказал выше, что большевизм держится еще прочно. Все сведения говорят о том, что сильно страдает в России город и интеллигенция, а деревне живется не так уж плохо, кроме местностей, пораженных неурожаями.
Казачьи атаманы и правительства, действительно, находятся сейчас в Константинополе и, действительно, как мне говорил Л. В. Зверев, заняты там обследованием вопроса о возможности десанта где-либо на побережье. Цель - высадиться, закрепиться и ожидать восстания, а затем при-
соединиться к восставшим. Зверев уверяет, что десант возможен. Подробностей, однако, и почему он так думает, не говорит. Но я, да и никто, в осуществление этой возможности не верит.
Среди наших кубанцев назревает недовольство Науменко, Скобцовым. Недовольны все, но их решил, по-видимому, поддержать Л. В. Зверев, который входит в кабинет в качестве министра финансов и втягивает в кабинет Сушкова в качестве министра по бюджетным делам (от контролерства Сушков отказался). Убеждал меня стать «государственным человеком», примкнуть к ним и поддержать «правительство».
Будьте здоровы. Целую Вас.
Павло.
15/УИ. [1922 г.]
Земун.
Письмо 6-е
Ваше молчание, дядя, меня волнует. Получили ли вы последнее мое письмо в ответ на Ваше письмо с сообщением о смерти Екатерины Степановны. Когда? Как и через кого послали мое письмо в Россию? Давно ли? Вы понимаете, как неизвестность меня тяготит? Я знаю, что Вы заняты.
Пусть Гриша хоть в двух-трех словах сообщит мне об этом. Ведь он же должен понять мое состояние.
Вчера наконец получил письмо от адвоката Валуевой. В нем он уже признает, что, конечно, г. Щербина не может отвечать [за] «Задругу» [36], но что, собственно, к нему предъявлено требование как к представителю «Задруги», и далее просит меня уведомить его, согласна ли «Задруга» уплатить долг. Я ему отвечаю, что «Задруги» уже давно нет, и предлагаю ему дальше дурака не валять, а прямо приступить со мной к переговорам по поводу уплаты Щербиной суммы, причитающейся с него как члена «Задруги». Посему Вы мне окончательно назовите сумму, которую Вы нашли бы возможным уплатить, и сообщите, когда и где, если мы сговоримся, можно получить деньги.
Вчера читал письмо из Одессы, которое получила одна земунская дама от своей родственницы. Та пишет, что голод в Одессе миновал, что в Херсонской губ[ернии] небывалый урожай, и они, одесситы, вздохнули свободнее и начинают «подкармливаться». Пишу об этом, так как Гриць-ко просил меня сообщать об Одессе все сведения, какие я получаю.
Так ради Бога сообщите мне на мои вопросы, поставленные мною в начале письма.
Ваш Павел Кург[анский].
7.УШ.1922.
Литература и примечания
1. Губарев Г. В. Казачий словарь-справочник. Сан-Ансельмо; Калифорния (США), 1970. Т. 3. С. 340.
2. 1ванис В. Стежками життя. Новий Ульм (Н1-меччина). 1960. Т. 3. С. 41.
3. Верещака - по образованию ветеринар, министр продовольствия в правительстве Ф. С. Суш-кова.
4. 1ванис В. Стежками життя ... С. 43.
5. Гриша - Григорий Федорович Щербина (1878-1947), сын историка. После отъезда отца в Прагу какое-то время оставался в Сербии на попечении П. И. Курганского.
6. Общекубанская конференция в Праге, намеченная на октябрь 1921 года, так и не состоялась из-за раскола в стане казачьей эмиграции.
7. Палеолог Сергей Николаевич (1877-1933) -до революции крупный чиновник МВД, затем сотрудник управления внутренних дел при генерале И. А. Деникине, в эмиграции - уполномоченный по делам русских беженцев в Королевстве сербов, хорватов и словенцев.
8. Науменко Вячеслав Григорьевич (18831979) - генерал-лейтенант, член кубанских правительств, атаман Кубанского казачьего войска в эмиграции.
9. Лепилкин Иван - терский казак, в годы Первой мировой войны сражался на Кавказском фронте, командуя 3-м Горско-Моздокским полком Терского казачьего войска, в эмиграции жил в Югославии.
10. Винников - полковник Кубанского казачьего войска, помощник министра внутренних дел в правительстве В. Н. Иваниса, затем заместитель войскового атамана.
11. Гордиенко Александр Максимович - член законодательной Рады от городовиков, член правительства В. Н. Иваниса по делам торговли и промышленности.
12. Скобцов Даниил Ермолаевич (1884-1968) -бывший член кубанской Рады, министр земледелия в четырех кубанских правительствах.
13. «Лемносское правительство» - 2 декабря 1920 г. на острове Лемнос (Греция) кубанские казаки избрали новым атаманом В. Г. Науменко. При нем было сформировано кубанское правительство во главе с Д. Е. Скобцовым.
14. «Воля России» (1920-1921) - пражская газета под редакцией И. Давида. Выходила ежедневно, кроме понедельника.
15. Поляков - помощник члена правительства по делам народного просвещения (правительство В. Н. Иваниса), затем министр просвещения.
16. Макаренко Петр Лаврентьевич (1884-1970) - член Кубанской Рады, глава комитета пропаганды при кубанском правительстве. В эмиграции возглавлял Общество кубанцев в ЧСР.
17. Пухальский Федор Васильевич - кубанский казак, полковник, участник 1-го Кубанского («ледяного») похода. После эвакуации из Крыма жил в Сербии. После Второй мировой войны переселился в США.
18. Кокунько Петр Иванович (1851-1939) - генерал, атаман Ейского отдела Кубанского казачьего войска, председатель комиссии по спасению кубанских войсковых регалий.
19. Филимонов Александр Петрович (1870-
1948) - генерал-лейтенант, атаман Кубанского казачьего войска в 1917-1919 гг.
20. Сушков Филипп Семенович - до революции директор Мариинского женского училища в Екатеринодаре, затем дважды возглавлял кубанское правительство.
21. Украинская хозяйственная академия открылась в Подебрадах (Чехословакия) в 1921 г. и просуществовала до 1935 г. Ф. А. Щербина был избран ее профессором. Благодаря его поддержке, академию успешно закончили десятки кубанцев.
22. Курганский Владимир Иванович (1901-?) -по его собственному выражению, «неродной внук» Ф. А. Щербины, сын Ивана Ивановича Курганского. Окончил гимназию в Ейске и войсковую школу в Екатеринодаре. Служил в конно-сапер-ных частях Кубанской армии. После «лемносского сидения» попал в Болгарию, работал на угольной шахте близ Пловдина. В 1923 г. по ходатайству Ф. А. Щербины выехал в Прагу, где окончил медицинский факультет Карлова университета. Работал врачом в Ржичанах близ Праги. В 1935-м был избран председателем «Громады кубанцев». Выйдя из нее, вступил в 1938 г. в «Союз кубанцев» в Праге и вскоре возглавил его. На свои средства издавал кубанский украиноязычный журнал «Чор-номорець» (1938-1939, вышло 3 номера).
23. Штрандман Василий Николаевич (18771963) - влиятельный русский дипломат, с 1914 г. на службе в российском посольстве в Сербии. Советскую власть не признал, приняв на себя заботу по защите русской эмиграции. В 1941-м бежал в Швейцарию, спасаясь от гестапо. После Второй мировой войны проживал в США.
24. Курганский Иван Иванович - сводный брат П. И. Курганского, погиб в концлагере на Севере.
25. Курганский Алексей Иванович - сын И. И. Курганского, погиб в ГУЛАГе.
26. Курганский Андрей Иванович (1886-?) -родной брат П. И. Курганского, при советской власти подвергался репрессиям.
27. Курганская Варвара Ивановна, в замужестве Скворцова (1880-1975), - сестра П. И. Курганского.
28. Быч Лука Леонтьевич (1870-1945) - председатель первого кубанского правительства в годы Гражданской войны, в эмиграции - профессор Подебрадской хозяйственной академии (Чехословакия). Был одним из авторов письма с призывом возвращаться в СССР, опубликованного 4 июня 1922 года в газете «Накануне» (кроме него письмо подписали Ф. Воропинов, П. Макаренко, Л. Бела-шов и поддержавшие их С. Крикун и Г. Сокол).
29. Савицкий - член кубанской Рады, после окончания Гражданской войны поселился в Москве, откуда слал казакам письма с призывом возвращаться на родину. В 1922 г. они публиковались и широко обсуждались в сменовеховской прессе.
30. Екатерина Степановна - первая жена П. И. Курганского.
31. Зверев Л. В. - донской казак, в годы Граж-
данской войны министр путей сообщения донского правительства.
32. Белашов Л. В. - член Краевой и Законодательной Рад, министр внутренних дел Кубанского правительства в эмиграции.
33. Тимошенко И. П. - казак станицы Воров-сколесской, в годы Гражданской войны работал на разных должностях в кубанском правительстве. Поверив сменовеховской пропаганде, в начале 1920-х гг. вернулся из эмиграции в СССР.
34. Котляревский - помощник члена правительства по делам юстиции (правительство В. Н. Иваниса).
35. Курганский Вадим Павлович (1908-1975) -сын П. И. Курганского. Как следует из дальнейшей переписки, отцу и сыну удалось воссоединиться. В конце 1920-х - начале 1930-х годов вышли в свет фрагменты его прозаических произведений: отрывки из романа «За Казачество»
(в пражском журнале «Вольное Казачество»), главы романа «Кубань родная...» (в белградском журнале «Кавказский казак»). В годы войны В. П. Курганский преподавал в Белградском кадетском корпусе (его воспоминания об этом периоде жизни опубликованы в журнале «Кадетская перекличка»). После смерти отца покинул Югославию и до конца жизни работал в США. Туда же перевез доставшуюся ему по наследству коллекцию документов по истории Кубани, собранную генералом П. И. Кокунько.
36. «Задруга» - эмигрантское кооперативное книжное издательство в Белграде, пайщиком которого был Ф. А. Щербина.
Публикация, предисловие и комментарии В. К. Чумаченко
(Окончание в следующем номере)
P. I. KURGANSKYI. «...IF I DIE, THEN AT LEAST AT HOME, IN KUBAN»: LETTERS TO FEDOR AND GRIGORYI SHCHERBINA
The published letters not only let us know the private aspect of life of ex-premier of Kuban P. I. Kurganskyi and his near relation, the famous Russian scientist F. A. Shcherbina's families, but also brightly reproduce the atmosphere of social life of Cossack organizations in 1920-s. These letters tell about notable fates of citizens of Kuban who found them secres in foreign land.
Key words: 1920-s, Cossack emigration, F. A. Shcherbina, P. I. Kurganskyi.
Видеоряд к данной публикации см. на 3-й стр. обложки
