CC BY
23
ХАТТОН К.
ЛИНГВИСТИКА В ТРЕТЬЕМ РЕЙХЕ. (Реферат)
Hutton C. M.
Linguistics and the Third Reich: Mother-Tongue fascism, race and the science of language. - L.; N. Y.: Routledge, 1999. - X, 416 p.
Язык - явление универсальное, так или иначе связанное со всеми сторонами человеческой жизни. Не удивительно, что и наука о языке находится в не менее многообразных и сложных отношениях с различными явлениями практической и теоретической деятельности. При этом языкознание оказывается вовлеченным в социальную среду как через свой предмет, язык, его содержательные и структурные характеристики, так и через междисциплинарные связи с другими науками и с различными явлениями вненаучного порядка. Так, в XIX в. языкознание обнаруживало особые связи с рядом научных дисциплин, в первую очередь - с философией, психологией, биологией. В истории XX в. наибольшее внимание привлекали, пожалуй, случаи возникновения особых отношений языкознания и политико-идеологической теории и практики. Отмечались они прежде всего в тоталитарных обществах и представляли собой непосредственное проявление идеологизации и политизации науки, т. е. вовлечения науки в иной, не свойственный ей дискурсивный контекст. Анализ всех этих явлений представляет собой сложную задачу, во многом не разрешенную до сих пор, как в плане выявления реальной картины событий (ср. неясность некоторых моментов так называемой «дискуссии о языкознании» 1950 г.92), так и в плане проникновения в социокультурные механизмы сочленения языкознания и политико-идеологической сферы. В дальнейшем предстоит также обратиться, с учетом исторического опыта XX в., к выявлению границ практического приложения языкознания как науки и предотвращению злоупотребления научным инструментарием, которое не проходит бесследно и для самой науки, о чем также не следует забывать.
Книга Кристофера Хаттона в связи с этим интересна для нас не только как исследование о ситуации лингвистики (и шире - языковой рефлексии) в нацистской Германии, но и как повод обратиться к проблеме гуманитарного знания в условиях тоталитаризма вообще. Именно это двоякое видение позволяет российскому читателю включить анализируемые явления в более широкий историко-типологический и контекст и порой увидеть их (как это ни парадоксально) в более объемном варианте, чем предлагает монография.
К.Хаттон ставит перед собой задачу рассмотрения феномена «языкознание Третьего рейха» в наиболее общем виде. О немецкой линвистике и немецких лингвистах при нацизме написано не так уж и мало, однако, как правило, речь идет об отдельных дисциплинах (чаще всего, разумеется, о германистике), отдельных концепциях или ученых. Обобщающих исследований на эту тему почти нет, к тому же постоянное развитие и языкознания вообще, и истории языкознания, а также нарастающая временная
92 Попытку восстановить последовательность событий см. в кн.: Алпатов В.М. История одного мифа: Марр и марризм. - М., 1991. - 240 с.
дистанция - все эти факторы требуют время от времени возвращаться к интерпретации подобных событий прошлого.
Автор справедливо замечает, что в исследованиях по языкознанию Германии нацистского периода отсутствует единая методологическая база, в результате чего не всегда возможно соотнести результаты, полученные разными исследователями, отмечаются противоречия, а то и вспыхивает активная полемика. Неясность критериев, методов и понятий сочетается с некоторыми мифами относительно ситуации лингвистики и вообще гумантарных дисциплин в Третьем рейхе.
Например, никак нельзя принять утверждение, будто в Германии 30-х годов Ф. де Соссюр и структурализм оценивались исключительно негативно, что и является существенной чертой «нацистского» языкознания. На самом деле и де Соссюр, и последовавший за ним ранний структурализм хотя и не были восприняты немецкими учеными того времени с энтузиазмом (что вполне понятно с учетом общей ситуации, а также научной и культурной традиции), однако основные достижения раннего структурализма были учтены серьезными исследователями в достаточной мере.
То же касается представлений о тоталитаризме нацистской Германии как совершенно единой системе, то в действительности это было и в идеологическом, и в институциональном плане порой крайне сложное сочетание конкурирующих и даже противоборствующих тенденций, организаций и личностей. Так что и активность ученых в тех или иных областях, на тех или иных направлениях должна рассматриваться с учетом этой сложной ситуации: критика со стороны одной из официальных инстанций (на что ссылаются иногда в качестве подтверждения «диссидентства» того или иного ученого) еще не означает, будто то или иное лицо или организация действительно принципиально конфликтовали с нацизмом (так было, например, в случае Адольфа Баха, подвергавшегося критике некоторых функционеров). Вообще институциональная сторона нацификации в области филологии была нередко достаточно парадоксальна, например, Тюбингенский университет, бывший и без того достаточно консервативным, продолжал после прихода нацистов к власти свою деятельность почти без изменений, в то время как более либеральные учреждения, такие как университеты в Гейдельберге и Франкфурте-на-Майне, подверглись основательной чистке и серьезной нацификации.
К.Хаттон исходит из самого общего понимания национал-социалистической лингвистики: для него это «просто лингвистика, которой занимались немецкие ученые в Германии и на территориях, контролируемых Германией... между 1933 и 1945 г.» (с. 23). Такое определение представляется ему более надежным, чем все попытки выделить «ярых нацистов» среди лингвистов, поскольку проведение границ между разными степенями участия в нацистской деятельности до сих пор оказывалось не просто сложным, но и противоречивым: отнесение ученых к разным категориям («активных» нацистов, «пассивных соучастников», «внутренних эмигрантов») постоянно оспаривается и пересматривается. Принять абсолютное решение во многих случаях вообще вряд ли возможно: Карла Фосслера обычно причисляют к жертвам режима, поскольку он выступал против антисемитизма и был вынужден в 1937 г. официально выйти в отставку, однако еще некоторое время продолжал преподавать, а в 1940 г. получил назначение на должность президента Немецкого научного института в Мадриде. Более того, позднее он обращался с заявлением о приеме в имперскую палату письменности (орган, контролировавший в нацистской Германии литературную деятельность), ссылаясь при этом на свое арийское происхождение.
148
Основной интерес представляют, разумеется, не малозначимые для лингвистики фигуры официальных идеологов нацизма, пытавшихся с наибольшей прямолинейности приложить расовое учение к явлениям языка. В связи с этим заслуживает внимания утверждение автора, что деление лингвистики на «нацистскую» и «ненацистскую» нельзя проводить по принципу «научная/ненаучная»: соотношение этих критериев в исторической реальности оказывается гораздо более сложным (история российской лингвистики также подтверждает, что прямолинейное решение вопроса о лингвистике и идеологии невозможно). Не случайно поэтому центральную часть книги занимают очерки деятельности крупных немецких лингвистов, применительно к которым вопрос о том, как наука могла сочетаться с нацистской идеологией, требует пристального анализа. Лео Вайсгербер (1899-1975), Йост Трир (1894-1970), Хайнц Клосс (1904-1987) - несомненно значительные ученые, оставившие заметный след в истории языкознания XX в., в таких ее областях, как структурная семантика и этимология, общее языкознание и кельтология, социолингвистика1. Во всех случаях научный интерес и культурная позиция открывали возможность для выхода в теорию и практику национал-социализма: стремление с помощью этимологии проникнуть в глубины прагерманской культуры в силу своего «терапевтического» характера смыкалось с тезисом о превосходстве нордической расы (Й.Трир); признание ценности языковой картины мира «малых» языков могло закончиться сотрудничеством с оккупационными властями во Франции в попытках разыграть бретонскую карту в политической игре (Л.Вайсгербер); забота о соотечественниках за рубежом, находящихся на положении национальных и языковых меньшинств, оказывалась частью нацистской «культурной политики» на международном уровне (Х. Клосс). Установление степени вовлеченности того или иного ученого в нацистскую идеологию является непростой задачей. Скажем, насколько тот факт, что Вайсгербер никогда не использовал нацистского термина Weltanschauung (мировоззрение), последовательно применяя термин Weltbild (картина мира), может быть использован для оправдания ученого, как это делал он сам и его ученики? Возникает и вопрос об ответственности ученого за свои действия в определенном историческом контексте: до какой степени исследователь может ограничиваться собственной интерпретацией своей деятельности, игнорируя тот факт, что для окружающих в данных условиях она может иметь иное значение (например, когда лингвист, преследуя свои собственные интересы, оказывается в то же время вовлеченным в некоторые идеологические или политические события, являющиеся для него внешними, «привходящими» обстоятельствами)?
Хаттон в отдельных главах рассматривает проблемы изучения языка идиш в Германии 20-30-х годов и связь лингвистических представлений того времени с разного рода виталистскими и оккультными учениями. Он считает, что история лингвистики свидетельствует против высказывавшихся не раз предположений об оккультной основе национал-социализма: как в лингвистике, так и в идеологии в целом оккультные идеи (в том числе антропософия) имели для национал-социализма, судя по всему, комплементарный характер.
Книга Кристофера Хаттона, безусловно, не лишена провокативного элемента: помимо предложенного им определения национал-социалистической лингвистики это касается и общего утверждения, согласно которому сравнительно-историческое изучение индоевропейских языков XIX в. заложило методологические основы лингвистической идеологии национал-социализма. Это относится и к
1 О Трире и Вайсгербере см.: Эденхофер Т.В. Йост Трир // Европейские лингвисты ХХ века. - М., 2001. - С.
представлениям о родстве языков и языковом наследии, единстве праязыка и праязыковой культуры, родном языке (Muttersprache) как ценности, определяющей положение личности и общности в мире. Историческая ориентация, полагает Хаттон, как и подчеркнутое ценностное отношение к родному языку, характерное для немецкого языкознания периода национал-социализма, являются отражением страха ассимиляции, возникшего в недавно объединившейся Германии в условиях нарастающей интернационализации. Языковая история евреев в этой ситуации во многих отношениях воспринималась как зеркальное отражение страхов, порожденных языковым и культурным самосознанием в Германии.
Для нас, как уже упоминалось, рассуждения Хаттона представляют особый интерес. В то же время мы, как люди, обладающие опытом жизни в условиях тоталитаризма (или, скорее, посттоталитаризма, если прав в своем определении В.Гавел), можем предложить некоторые уточнения соответствующих рассуждений.
Так, определение всей немецкой лингвистики соответствующего периода как национал-социалистической следует признать одной из возможных позиций, ведь и все, что было сделано в области языкознания в Советском Союзе, можно аналогичным образом признать «советским языкознанием». Однако эта объективистская точка зрения стороннего наблюдателя дает только самую общую категоризацию (не лишенную оснований), в то время как включенный наблюдатель сразу замечает значительные различия. Скорее всего, следует признать, что в этом вопросе - особенно когда речь идет не о характеристике ситуации в целом, а об отдельных личностях - «объективная» позиция и характеристика вряд ли возможны, отсюда и споры (по-видимому, бесконечные) относительно оценки «причастности» того или иного ученого. Множество факторов определяют конкретные события, и оценка зависит от того, какие из этих факторов принимаются в качестве основных. Особая методологическая проблема касается официальных документов периода Третьего рейха: насколько содержащиеся в них характеристики можно считать реальным отражением особенностей той или иной личности и ее действий? Нам прекрасно известно, что соответствующие документы, с одной стороны, часто составлялись по шаблону, с другой - отражали некую конкретную ситуацию (расстановку сил в каком-либо учтреждении и пр.), в которой соответствующие идеологические определения были лишь прикрытием личных и групповых интересов и амбиций. Именно поэтому выявление собственно личной роли (или вины) того или иного ученого представляет собой крайне сложную задачу.
Другая историографическая проблема связана с вопросом о «вине» сравнительно-исторического языкознания в событиях периода национал-социализма. Разумеется, нет никакого сомнения, что такие понятия, как «арийцы», «арийский» и др., обязаны своим появлением в европейском сознании и общественно-политическом дискурсе именно индоевропеистике. Однако нельзя при этом оставлять без внимания тот факт, что перенос понятий и терминов из одной области сознания и дискурсивной практики в другую обязательно вызывает их трансформацию, так что в новом контексте «те же самые» явления оказываются уже не тождественными своему прежнему существованию. Принципиально важно и то, что
75-87; Радченко О.А. Лео Вайсгербер // Там же. - С. 88-120.
150
разные исторические периоды не могут оцениваться по одной и той же шкале. Далеко не все высказывания Гердера, Вильгельма Гумбольдта или Якоба Гримма выдерживают стандарт «политической корректности» наших дней, но ведь в их время этот стандарт и не существовал (достаточно вспомнить, например, что писали весьма достойные немецкие авторы о французах в период наполеоновских войн). Как раз национал-социалистическое «неогумбольдтианство» совершало принципиальную ошибку, перенося некоторые - к тому времени уже архаические - представления в современную эпоху и пытаясь приложить их к реальности, что - порой при самых благих намерениях - не могло не иметь роковых последствий. И здесь деконтекстуализация (в данном случае архаизация) вызывает трансформацию исходного материала. Все это следует учитывать, в противном случае число «виновников» и «прародителей» национал-социализма возрастает до бесконечности (от Платона до Вагнера и Ницше, что уже и делалось).
Кстати, именно история советского языкознания показывает, что идеологические злоупотребления языкознанием возможны не только на националистической (этнической, идиокультурной) основе.
В целом следует заметить, что книга Кристофера Хаттона о лингвистике в Третьем рейхе больше ставит вопросы, чем дает ответы, но это и хорошо. Судя по всему, нам еще долго предстоит размышлять над этим своеобразным предметом, как и раздумывать о судьбах гуманитарной науки в XX в. в целом.
С.А.Ромашко
