CC BY
24
Пурбуева Марина Викторовна, аспирант Института монголоведения, буддологии и тибетологии СО РАН.
Purbueva Marina Valerievna, post-graduate of department of folklore and literature studies of the Institute of Mongolian,
Buddhist and Tibetan studies, Academy of Sciences.
Siberian branch of Russian
Tel: (3012) 44-74-24, +7-924-653-09-8 e-mail: purmara@mail.ru
УДК 4р (с 18)
Г.В. Афанасьева-Медведева
Характер репрезентации традиционной вербальной культуры в «Словаре говоров русских старожилов Байкальской Сибири»
В статье рассматривается современное состояние традиционной вербальной культуры русских старожилов, проживающих на территории Иркутской, Читинской областей, Красноярского края, Республик Бурятии, Саха (Якутия), в частности, проблеме возможного использования устного народного рассказа в качестве связного текста, иллюстрирующего значение диалектного слова, фразеологизма.
Ключевые слова: традиционная вербальная культура, фольклор, говоры, этнография, русские старожилы Сибири.
G. V. Afansyeva-Medvedeva
The nature of the representation of traditional note verbale culture in "Dictionary of Russian old-timers' dialects of Baikal Siberia"
The article is devoted to the problem of current state of traditional culture of Russian old-timers living in the Irkutsk and Chita regions, Krasnoyarsk district, the republics of Buryatia, Sakha (Yakutia), in particular, to the issue of possible use of oral folk tale as a coherent text, illustrating the importance of dialect word, idiom.
Key words: traditional folk culture, folklore, dialects, ethnography, Russian old-timers of Siberia.
Двадцатипятитомный «Словарь говоров русских старожилов Байкальской Сибири» - словарь дифференциального типа. Особенность словаря заключается в том, что значение диалектного слова, фразеологизма иллюстрируется связным текстом - устным народным рассказом (реже - преданием, легендой, быличкой, бывальщиной).
В основу словаря положены материалы 154-х экспедиций, состоявшихся в период с 1980 по 2008 г.: 33-х - Иркутского государственного педагогического университета (далее - ИГПУ), 118-ти - личных экспедиционных поездок, 3-х экспедиций, осуществленных при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (гранты №05-04-1836е, 06-04-18030е), Российского фонда фундаментальных исследований (грант №05-06-97221).
В результате двадцативосьмилетних полевых изысканий были выявлены живые очаги русской старожильческой вербальной традиции на территории Байкальской Сибири:
1) Приленье - Иркутская область (Жигалов-ский, Казачинско-Ленский, Качугский, Кирен-ский, Усть-Кутский районы), Республика Саха (Якутия) (Ленский район);
2) Нижняя Тунгуска - Иркутская область (Катангский район);
3) Ангаро-Енисейская зона - Красноярский край (Абанский, Богучанский, Енисейский, Ка-зачинский, Канский, Кежемский, Мотыгинский,
Тасеевский, Туруханский районы), Иркутская область (Балаганский, Братский, Нижнеилимский, Усть-Илимский, Усть-Удинский, Чунский районы);
4) Присаянье - Иркутская область (Заларин-ский, Зиминский, Куйтунский, Нижнеудинский, Тайшетский, Тулунский, Усольский, Черемхов-ский районы), Республика Бурятия (Тункинский район);
5) Прибайкалье - Республика Бурятия (Баргу-зинский, Кабанский, Курумканский, СевероБайкальский районы), Иркутская область (Оль-хонский район);
6) Забайкалье - Республика Бурятия (Баун-товский, Бичурский, Заиграевский, Кижингин-ский, Кяхтинский, Мухоршибирский, Тарбага-тайский районы и др.), Читинская область (Ак-шинский, Балейский, Борзинский, Газимуро-Заводский, Каларский, Калганский, Карымский, Краснокаменский, Красночикойский, Кырин-ский, Нерчинский, Могочинский, Петровск-Забайкальский, Сретенский, Тунгокоченский, Хилокский, Чернышевский, Читинский, Шело-пугинский, Шилкинский районы и др.).
Состоявшиеся экспедиции позволили обследовать 1258 населенных пунктов, расположенных на территории этих районов, обнаружить очаги бытования вербальной культуры, описать картину языкового ландшафта, выявить несколько тысяч рассказчиков - подлинных знатоков народной культуры. Это люди преклонных лет,
родившиеся в конце XIX - первой половине XX в. Именно они являются главными носителями жизненного опыта народа, его нравственно-духовных ценностей, фундаментальных представлений о человеке, жизни, мире и т.д. В большинстве своем это земледельцы, скотоводы, рыбаки, охотники. Диалектная речь именно таких людей, их рассказы, записанные в условиях естественного бытования вербальной традиции, и стали основной источниковой базой данного словаря.
Сюжетно-тематический состав рассказов, вошедших в словарь, разнообразен. Из огромного текстового массива были отобраны тексты, развивающие темы традиционного уклада жизни (охота, рыболовство, земледелие, общинные обычаи, обряды), исторического прошлого, рассказы, повествующие о верованиях, нравах, тексты, воспроизводящие особенности психологии русских крестьян Сибири, их мировоззрение.
Традиционная материальная культура предстает в текстах как основа формирования духовных ценностей. Можно выделить большую группу рассказов цикла «Раньше - теперь», объединенных общей сюжетной темой, условно названной нами «Как трудились раньше». Повествования этой группы отличаются наибольшей «документальностью», информативностью, и вместе с тем в них отчетливо отражаются этические нормы, утвердившиеся в процессе ручного труда, и эстетическое отношение к нему.
Согласно народному представлению, основу жизнедеятельности человека составляет добросовестный, честный труд, притом, как правило, тяжелый и изнуряющий.
Мужикох-то наших прямо с поля на войну забрали <...>. Старики да недоростки <...>. Лошадёнка худа. Я вершно посажу Васю, ему чатыре года было, старшему-то:
- Будем за повод, - говорю, - сынок, держать, боронить будем. Ну-ка, кругом!
Потом другого посажу, помлаже. Посажу на коня их, привяжу к седлу-то, раза три-четыре проедут по полосе:
- Ой, отвяжите, спать охота!
Ах ты, мнешечки/Оне кого там?! Оне хоть се-дят, правят мало-малы. Что впярёд-ту побольше-то едут, а оне за ними.
- Мама, отвязывай, я спать хочу!
Там ешшо:
- Мама, отвязывай, спать хочу!
Вот отвяжешь, оне поспят. А ты опеть вошкашь. Сясти на коня нельзя - лошадёнка худа. Сядешь -упудёт. Вот ребятишки вершно <...>.
До войны-то мужуки же сами сеяли, бабы-то не сеяли. А в войну-то - девки, бабы. Старики по восемьдесят лет осталися, вчетвёро у нас, в деремне-то, осталися, и вот дедушка Михаил:
- Ну-ка, иди-ка сейте. Вот так, вот так бросайте,
друг за дружкой.
Вот идёшь, я иду, она так вот, идём, бросам-бросам. Сеяли рукам. Мяшечек на себя наденешь, пшанички тут насыплешь в сетиво - и рукой в мах <...>.
Война-то нам досталася. И после войны. Чё?! Хлеба паёчек - двести грамм, на работника - чатыре-ста, а на ребятишек по сто грамм. Вот поешь! Шестьсот грамм принесёшь, вот и делишь. Себе-то уж там - достанется-не достанется, а ребятишек накормить надо. Вот так, родна. Как-то пережили. В живых хоть остались <...>. А ну-ка бы! (записано от Арины Иннокентьевны Журавлёвой (1919 г.р.), проживающей в пос. Кежма Кежемского района Красноярского края).
Для многих рассказов данной тематической группы характерно совмещение двух планов: подчеркивается тяжесть, трудоемкость какого-либо производственного процесса, и в то же время выражается чувство удовлетворенности и радости от искусно выполненной работы. Этот второй семантический план прорывается сквозь повествование словно независимо от желания рассказчицы.
Раньше же коноплю сеяли. Семям сеяли, а потом его, он как вырастет, высокий вырастат, потом его в жнитво рвут, рвут руками и снопами связывают. И так ставят его снопами, как хлеб суслонами ставят, так его ставили. Вот когда он высохнет, потом оммо-лачивали его. Бадой. Длинный шест к нему привязанный ешшо, вот такой, на край цеп. Мы и хлеб молотили им. В войну <...>. А мы ешшо не умели. Чё?! Девчонки же. А надо же уметь-то как молотить-то бадой-то. Вот настилают у нас на гумне. И так красиво, кто умет-то, так браво молотят, слыхать! Говорок! Вот снопы кладут вот так. Этот туды вершиной, а этот сноп сюда вершиной. Вот так лёжа накладывают. Чтоб сухой был. И уж потом начинают этой бадой бить. Вот так вот. По семь, по восемь человек встают. Друг дружке не мешают. Колотят кажный по себе. И так браво! Как песню поёшь, молотишь! (записано от Ксении Варфоломеевны Поляковой (1904 г.р.), проживающей в с. Бори Сретенского района Читинской области).
Христовы руки, она что связать, что состряпать, всё могла делать. И ягода люба за ней, и рыжики-то все за ней, и брусничка, и черничка, и голубичка, всё за ней (записано от Черных Анны Ивановны (1939 г.р.), проживающей в пос. Невон Усть-Илимского района Иркутской области).
Понятие одухотворенности труда входило в народное представление о прекрасном и утверждалось в качестве социальной нормы, необходимой для выживания каждого члена общины и для сохранения института общины в целом.
Традиционная материальная культура формировала потребность трудиться в полную силу, тщательно, терпеливо и осознанно. Крестьянину было свойственно выполнять любую полезную работу предельно качественно, с применением всех своих знаний и умений.
Действенность этой нормы крестьянской
трудовой этики усиливалась авторитетом общественного мнения. Оно всегда клеймило лентяев. В рассказах часто встречается мотив противопоставления лентяя и трудолюбивого. Лентяй всегда выглядит глупо, его быт не устроен, полноценной жизнью он не живет («Дак бедный-то он чё, он лентяк»). «Бедняки-лентяки» сатирически изображаются в рассказах сибирских старожилов о жизни до коллективизации). Укрепиться в жизни мог только трудолюбивый.
А ачеульских-то здесь много кого кулачили <...>. Кто работал, того и... А кто ничем-то, ну, счас Пётр Константинович, вот у них дедушка, мало-малошки ладно живут, а рядом, может, или через дорогу, совсем ничего нету. Так же и мы. Вот мы ладно жили быдто бы раньше, а рядом жили - одна коровёночка у них, и то хрома, брать-то нечего у него! Но которы маленько получше жили, и уже:
- Оне куркули. Оне такие, оне сякие! Оне плохие. Их надо подровнять!
И началося кулаченье. И говорят:
- Надо подровнять, чтоб ровно жили.
Ну и подровняли мужикох, самых работяшших подровняли. А оне с рассвета до паута работали! Коней кормить в обед едут с поля (перед обедом мошка же), а дедушка был Платон, царство небесно, он токо встаёт, вылазит из своёй халупы (против Вары жили):
- Так-то так! А подровнять-то надо!
Он выспался. А мужики наработалися, едут!
- А подровнять-то надо!
Ну, вот таки-то были лени, которы лезли в вер-хушку-ту.
- Так-то, - говорит, - так, а подровнять-то надо!
У него поросёнок худой, вот таким калачиком бе-
гат по ограде, а у нас ходят вот таки свиньи - в воротах не пролазят! Или тама-ка тоже коровёнка одна всего была, и та всяко-разно! Худа! Домишко без ворот. Затворят потом ворота, а их нету! Ленивый был. Чужу работу работали, а свою не работали <...>. И теперь так же. Теперь тоже так <...>. На чужое идут, своё бросают! (записано от Мавры Сергеевны Толмачевой, (1924 г.р.), проживающей в дер. Толмачево Качугского района Иркутской области).
Традиционный крестьянский труд был необходим и полезен, а потому приносил моральное удовлетворение, что позволяло превозмочь порой чрезмерную его тяжесть и утомительность. Именно таков семантический подтекст наррати-вов данной группы. Обратимся, например, к рассказу М.С. Винокуровой. Рассказчица стремится показать, насколько трудоемким был процесс обработки конопли, семя которой шло для питания, а стебель - для ткачества. В рассказе подробно дается перечисление этапов роста, созревания конопли, а затем - снятия и обработки урожая и т. д.
Коноплю помногу сеяли. Вот мы там, у нас по Ду-найке, сеяли много, ой, он какой вырастал, вот так с дерево взметался! Браво-о-о! А потом вот картошку выкопашь, его рвёшь, снопики таки вяжешь. Снопи-
ки вяжешь, вот так составят, вот как юрту вроде, ставят их, они вот посохнут, потом домой свозют. Потом вот где-то, с Покрова везут его в остров, там ключи, и мочат это коноплё... Он пять недель мокнет там, в воде лежит <...>.
А потом выташшат, осенью-то, зимой, кода он выбыгат, сухой сделатся, привезут домой, по два воза. И вот потом разоставят везде его, возле огородов, куда можно было, чтоб скот не лез, да и всё или к солнышку ближе. Весной-то он вытаял, растает он потом, да высохнет, потом начинают его бабы мять. Вот придут с работы, с колхозной, тут колхозна-то работа была, придут с работы, да надо его, коноплю, скорее мять. Мялка, такая, мялкой мнут, тешут, треплят <...>.
Ну, песни поют, ткут. Ну, вот это коноплё-то собираются ешшо бабёнки-то друг ко дружке. И к гряде собираются и мнут его, а сами поют чё-нибудь ли чё ли. А потом соберутся и пью-ют, пью-ют! Ну, бабы же! Чё?! Подружки мамины, соседки.
А это семя-то, высушат его хорошо потом, прове-ят чисто-чисто. Потом в печке просушат хорошо, потом в ступе толкут его. На скоко-то раз его толкут, кода вот он станет плиточка таким. Потом в мешечки складывают, и была выжим, выжималка такая: два бревёшка вот так, чтоб они съезжались вот так, а от-цэль клинья вот таки, а межу их кладут мешечек этот, самодельнай, холшшовый, и вот он вот так с обоих сторон бьют его, бьют, бьют, и он вот так сделатся, а туда-то, вот суда-то подставляют чашку, это масло бежит. Вот сколь работы! <...>.
Потом прядут, потом ткут, счас вот у меня видели в сенях тканая дорожка, вот таки дорожки ткут, нитку эту, а затыкают дранкам, вот тряпки эти, дранку, дерём дранки, сшивам дранки, прядём эти дранки, спрядывам, клубки от такия.
Мать это готовится, когда с баушкой кросна-то поставить, а они прядут этим моткам, таким большущим коноплё это поставить, пока испрядут оне. У-уй! Работы-то сколько, ой-ёй-ёй-ёй-ёй! Вот кода она, холстина-то эта, выйдет. Холстина это вот наместо накрывала слали, а дорожкам тода раньше не давали дорожки-то стелить, попробуй напостели! (записано от Мавры Сергеевны Толмачевой (1924 г.р., проживающей в дер. Толмачево Качугского района Иркутской области).
Вместе с тем в рассказе выращивание и обработка конопли представлены как занятия, приносящие радость: чувство радости вызывает и вид созревших колосьев («.а вырастал-то, вот с тако дерево взметался! Браво-о-о!), и получение зерна в результате молотьбы.
Человек, основой жизнедеятельности которого был творческий труд при согласованном взаимодействии с природой, неизбежно направлял свою деятельность во благо себе и другим. В нем рождалось чувство Хозяина с большой буквы по отношению к миру, который его окружал. Он испытывал ответственность за свои действия в этом гармонично организованном мире, старался его не нарушить, а укрепить. Эти качества, связанные с народным представлением о мо-
ральном идеале, находят воплощение в устных повествованиях в образе самого рассказчика (раскрытие внутреннего мира, самосознания в его рассуждениях, наблюдениях, обобщениях, примерах из личного опыта, личном мнении относительно чего-то и т.д.), а также в образе героя-персонажа.
В рассказах тематической группы «О мастерах своего дела» возникают образы людей, уважаемых, приносящих пользу всему обществу. Столь авторитетными могли быть мастера-профессионалы (плотники, кузнецы), а также люди, владевшие разносторонними знаниями и умениями и направлявшие их во благо односельчанам.
Дед Абакум-то, его тоже кулачили. Пришли два нарочных, всё описали, чё было в доме, и дом описали. И выселили всех на улицу. Пятеро детей было. Потом дети-то поумирали <...>.
А за что кулачили-то? Он мужик-то леповатый был на топор, всё умел делать. Он ночи не спал. У его от соли весь зипун потом пропачивал. И строил, и целик подымал. Тайга! По чертежу подсекал их, чистки-то вот эти, к тому краю-то. Их так и звали абакумовски чистки. Колхозу потом досталися <...>. Ну, там, может, лошадей пять-шесть имел, три-четыре дойных коровы. Кулак назывался! И вот его за это раскулачили.
И вот он к нам, в Сизову, приехал, он уже обобранный приехал. И войну-то вот он с нам работал <...>. Три старика у нас было в деревне-то <...>: вот этот дедушка Абакум был, дедушка Максим и дедушка Иван. Больше не было мужиков, ни молодежа, ни ребят - никого. Вот наш возраст был, наша роща и друга роща, побольше девки, и были молодые женски, вдовы. Вот мы и работали всю войну. А дед-то Абакум, он потом дом купил там, в верхней изголови (Сизово-то на острову же), худенький домишко. И вот так он жил. Потом он его отстроил по-маленьки. Он леповатый на топор был, всё умел делать из дерева. Жалезных лопаток не было, он эти деревянны отбрякат, как игрушечки. Лопатки, молотили хлеб, молотить на веянку - всё это через его руки шло. Он всё делал. Теперь снопы возить, кем снопы? Щас хоть вилы - пойдёшь в магазин, купишь. А он:
- Ну-ка, всяйские, - он пошто-то всегда всяйские говорел, - дявчонки, бегите-ка! Вон туё берёзку срубите. Вот это всё очистите, а ту ветку не очишшайте!
И вот этот мы черешок очистим, а вот эту ветку ос-тавлям. Это посерёдке идёт, он нам обчистит. И вот это два рожка называлися вилки. Сноп завязанный, мы под сноп вот так её поддёрнем, и на кладь подавали снопы.
<...>. Он и мельницу построил, дедушка Абакум, хлеб молоть, водяную. И вот эти два старика помогали. Сделали тако большо колесо, крутится вот так по кругу. И таки яшшички шириной во весь колесо. И вот она льётся, вода, постоянно. А тут стоит такая шестерня. Вот этот колесо крутится. У него с одной стороны эти яшшички с водой, а со второй там сделаны такие как баклашки. Вот этот крутят шестерню. На
этой шестерне большой такой здоровый камень. Один лежачий камень, а другой сверху камень. У камня сверху такая дыра. Яшшик висит с хлебом, в эту дыру сыпется туда пшеница. Тут внизу сделан яшшик, и сыпется туда мука <...>. Вот это всё Абакум делал. Счас-то всё под водой. Сизову-то же тоже затопило. Бра-а-а-ва деревня-то была! Вот эта ГЭС-то всё кончала (записано от Анны Михайловны Зарубиной (1930 г.р.), проживающей в с. Кеуль Усть-Илимского района Иркутской области).
Раньше чё?! Сетёшка есть, раз закинул - и на неделю. Рыбы полом было. Хайруз, ленок, таймень, сиг, валёк. Весной заездки городили. У нас здесь по речкам городят по боковым. Прямо через речку запруживали. И корыто из прутьев делали, из еловых, из всяких. У нас выше Чинанги там речки: Шона рыбная была, Берея, Туколонь - вот эти речки городили. Рыбу ловили центнерами. Где-то в мае месяце добували рыбу и солили. И зимой вывозили. В бочках усаливали и увозили.
[- .А бёрда как делали? - собир. ].
А у нас был дедушка один, он хороший был берд-ник, бёрда делал, Лобов был Федосей. А второй-то Сапожников Гриша, в Чинанге жил, он тоже хороший бердник. Оне мастера были, бёрда делали, и бочки делали с сосны и засаливали (записано от Агнии Михайловны Сафоновой (1928 г.р.), проживающей в с. Карам Казачинско-Ленского района Иркутской области).
Одной из важных сфер духовной культуры сельского мира были хозяйственные традиции и обряды, связанные с земледелием. Славянам-земледельцам издревле было присуще одухотворение земли. «В фольклоре и в народной речи широко употреблялось выражение «Мать сыра земля», оно подразумевает землю, которая полита дождем, оплодотворена им как женщина и готова родить, давать урожай» [1, с.15]. «Идея материнства» лежит в основе целого комплекса мифологических «представлений о земле-женщине» [2, с.15]. Позже на эти архаические представления наложилось христианское видение мира. «Русские люди в основной своей массе не считали хозяйствование на земле только средством обеспечения своего существования или способом обогащения, - пишет М.М. Громыко. - Для них всегда это было нечто большее, связанное со всей их духовной жизнью. Связь эта проходила прежде всего через глубокое понятие - земля Божия, означавшее, что по происхождению своему и по существующему и ныне порядку вещей, она принадлежит Богу» [3, с.272]. Понятие «земля Божия» стало одним из основных «религиозно-нравственных оснований русского крестьянского хозяйства» [3, с.274]. «Земля Божия, - приходит к выводу С.В. Кузнецов, - этико-религиозное понятие, выражение целостного взгляда православного крестьянства на мир, как творение. <.> Отсюда то трепетное отношение к земле, которое характерно для рус-
ского крестьянства» [4, с. 136]. Именно такое отношение к земле закреплялось ритуализован-ными действиями, имеющими христианский смысл, а также сохранившимися в живом бытовании обрядами аграрной магии.
В рассказах русских старожилов (тематическая группа «Общинные традиции, обряды, обычаи»), представленных в словаре, встречается описание обрядов, сопровождавших начало или окончание земледельческих работ. Магический или религиозный смысл элементов обряда при этом, как правило, не поясняется рассказчиками. Возможно, он уже не осознавался крестьянами в первой трети ХХ в., а если какие-либо мифологические представления, связанные с «ритуально отмеченными» [5, с.116] началом и окончанием труда на земле и сохраняли свою актуальность, то следует учесть, что эстетика реалистического рассказа с социально-нравственной проблематикой ограничивала возможность отражения этой сферы фольклорного сознания. Целевая установка рассказов направлена на раскрытие этической и эстетической значимости ритуала, на передачу силы его психологического воздействия на земледельцев. Нравственное содержание обрядов, совершаемых в начале сева и по окончании жатвы, раскрывается в рассказе Е.П. Дударевой из дер. Зактуй Тункинского р-на Бурятии.
Вот когда сидели за столом, сидели Паску, у нас мама всю щкорлупу собярёт на тарелочку. И вот как картошку садить, она дак всё-всё по пашне рассыпит. Обязательно. В зерно семенно сыпали. Если он, кода сами сеяли ранешны, и в зерно сыпали. Сыпали-сыпали. Не яйца, а шелуху. А оне же свячёны! (записано от Елены Петровны Дударевой, 1922 г.р., проживающей в дер. Зактуй Тункинского р-на Бурятии).
«А сеяли-то рукам... По земле раскидаешь, и крест-накрест зёрна бросали, а не как попало. Крестом сеяли. И с молитвой. Посеял - просишь Господа Бога.». По окончании уборки урожая «последний сноп... Кода выжнут всё, дожинают, оставляют вот такой этот, ну, звёнышко такое оставляют большое, и вот кругом его плетут-плетут эти, косоплётки назы-валися, плетут их, плетут косоплётки, а сверьху чё уж тут останется потом. Сноп большой. Бороду вили. А из земли-то его не вырывают, а так завязывають-завязывають-завязывають, и он вот так остаётся в зиму. Это вот была запука такая. Бороду последнюю, бороду вили. У нас божничка была (я потом убрала, а то всё отопрело, штукатурка, а там сырость, всё отопрело, а я потом взяла божничку-то убрала), а ико-ночку повесила так, и под иконочкой у меня снопик» (из личного архива).
Магический смысл обрядовых действий не раскрывается, но сам характер их описания (последовательное перечисление, детализация, эмоциональный тон) передает психологическое состояние совершавшего обряд «завивания бо-
роды»: человек вступает в этот момент в общение с природой, с непосредственностью ребенка и детским усердием «завязывает кусточек узелком», ощущая при этом, что заканчивать работу буднично, в суете - нельзя.
В том, чтобы это духовное откровение пережил каждый, заинтересован весь коллектив. Для слаженной жизни была необходима общность чувств - «все так.». Рассказчица подчеркивает силу общественного мнения, утверждавшего нормативное поведение. Весь комплекс обрядовых действий и представлений, формировавших одухотворенность земледельческого труда как нравственную норму настойчиво передавался от отцов к детям: «Друг дружке передавалося, от дедов, от отцов».
В данном повествовании внимание рассказчицы сосредоточено в основном на описании «ак-циональных символов» календарного обряда, то есть собственно действий, сохраняющих нравственное и эстетическое значение и в силу этого выполняющих функцию ценностных ориентиров.
Отражается в устных рассказах и «ценностная предметность», или «символы реальные» (предметные). В Усть-Илимском районе Иркутской области нам удалось записать несколько вариантов описания магического обряда, совершаемого в прошлом жнеями в самом начале жатвы. Обряд должен был способствовать облегчению труда, и в качестве целебной силы в нем применялись колосья «из первой ручнй» (первого пучка, срезанного серпом и захваченного рукой). Колосья обвязывали вокруг поясницы, и в продолжение всего первого дня этот «поясок» не снимали. Делалось это, как лаконично объясняют рассказчики, чтобы «спина не болела». Образ колоса как ценностного символа присутствует в рассказах, хотя мифологическое представление о нем не раскрывается.
Предметом изображения в рассказах рассматриваемой группы были также такие традиционные формы взаимоотношений крестьян при совершении трудовых процессов, как помочи, «традиционный общинный обычай», играющий значительную роль в формировании и трансляции целого комплекса этических представлений и норм поведения. Обычай помочей порождался производственной необходимостью.
А лес-то! Абой! По косачам ходили, тетерева-то эти. На этих годах их тьма была здесь: сидят, как вороны на берёзах, хоть за хвост их имай (оне сытые, аж лететь не могут). Кучно сидели. Мы с краю жили - окно откроешь, и с окна стреляшь. До триста штук добывали в осенину. Косачей, уток. А теребить-то -теребиловки были. Вот сёдня у меня теребим, все бабы собярутся у меня, сидим теребим, палим, при-бирам. На жердину насдеёшь их, ну, расчередишь сначала-то, соли горсточку в нутро положишь - и на
жердь. А жердь-то на подызбицу, там осень-то подвялятся, а потом в дупло спускашь, в бочки и в дупло. Вот всё прибярёшь, потом чай варим. Назахтре к другой опеть идёшь. Вот эти теребиловки-то по всёй осене. Солили и в зиму ели. Из бочек вытасковают их, отмачивают - и пожалуйста! Варили, жарили. С голоду не умирали. И пуха много было. У всех и перины были, и подушки были, и всё было. Всё с лесу да с реки жили (записано от Мавры Ивановны Том-шиной (1905 г.р.), проживающей в д. Коношаново Жигаловского района Иркутской области).
Помочи являлись одним из условий успешного функционирования индивидуального крестьянского хозяйства: они способствовали соблюдению крестьянами установленного графика сезонных работ («круговые помочи») при обмолоте зерна, засолке капусты и т.д., позволяли справиться с особо трудоемкой работой (заготовкой леса, строительством домов, печей и т.д.).
А землю-то раскорчёвывали мы рукам, деревья убирали. Вот их с первого дереву-то свалишь, да её и спилишь, уберёшь эти чурки, а потом вот эти корни-то, чё останется в земле-то, вырубашь большо дерево, туды вот, под корни-то подкопашь, и потом вагой, помочью, по шесть-по семь, это мы, мужиков-то не было, на войне же были, дак, мы вот по шесть-по семь женщин соберутся да и... Вот и этими вагами и выкорчевали. Подводили под корни туды эту вагу. Корни обрубят. Потом ваги вот туды, толстые. А тут бревно ложат. И вот через бревно заламыват. Чурку ли бревно ли, кого там (записано от Клавдии Саввичны Сафоновой, 1928 г.р., проживающей в с. Карам Казачинско-Ленского района Иркутской области).
Вместе с тем обычай этот обладал мощной нравственной силой: помочане работали без расчета на оплату, бескорыстно, хозяева платили за работу «праздником» (угощением), платить деньгами было предосудительно, часто помочи оказывались не ради житейских выгод, а из сострадания.
Будучи необходимым элементом сферы хозяйственной деятельности, являясь средством передачи производственного опыта, помочи в то же время представляли собой яркую форму реализации этической традиции взаимопомощи, проявлявшейся в разного рода межкрестьянских отношениях. Именно нравственное содержание помочей послужило, на наш взгляд, основной причиной художественного отражения обычая в устной прозе.
Закономерным этапом развития этической традиции, закрепляемой обычаем мирской помочи, стали традиционные формы «крестьянской благотворительности, в частности, такие виды как выделение пая одиноким, больным, увечным и семьям умерших в артелях, общинная опека сирот, помощь им.
Я помню, в войну вот дядя Миша (Селитра его звали), вот он городил реку. По молодому льду горо-
дят берда. А потом целую зиму промышляют. Это в войну. И короба такие плели. Прутья большие на сани черёмуховые, на сани ставят. И вот стоко было рыбы, полные эти короба. Две подводы накидают, она замёрзнет же, налимы. И вот едут по деревне, смотрят, у кого семья поменьше - тому два, у кого побольше -три-четыре налима кинут. И так пока всю деревню не проедут, не раздадут вот этих налимох.
В войну так было. Раздавали. У кого поменьше семья - два дадут, у кого побольше - три или четыре. Если уж большая, ещё побольше дадут. И вот так выживали (записано от Евгении Федотовны Рукосуевой, 1930 г.р., проживающей в дер. Малеево Богучанского района Красноярского края).
Вот у нас Батрачок жил, он безызбый был. Дак ему народом поставили избушечку. Мужики лес навозили. Сруб, окосячку сделали, двери, окошки, всё. И печку поставили, вывод <...>. Батрачок его звали, Гриша, он батрачил, ходил по найму. А он так и умер, его народ похоронил. Раньше же не оставляли же, прибирали (записано от Юлии Ванифатовны Корни-ленковой (1925 г.р.), проживающей в с. Бунбуй Чун-скогорайона Иркутской области).
Во многих рассказах, нашедших отражение в словаре, описывается поведение странноприим-ничества в деревнях: как правило, приветливо встречали любого странствующего, угощали его, обеспечивали ночлегом, снабжали необходимым в пути - безвозмездно.
Баушка моя, она жалостлива была! Всякий народ привечала, угошшала. Идёт раз с рыбалки, с угора, три или чатыре человека, она кричит маме:
- Райка, топи баню.
Раньше разны шли, на плотах шли, лодках.
- Райка, топи баню! Люди-то едут на плоту немытые, никого. Ряка ить. Чё?! А холодно. Апрель месяц. Истопить надо.
Баню натопили, оне намылись, поужнали и пошли дальше, имям уже до Кежмы надо сплавиться.
<...>. Как постоялье было у нас, как постоялый двор, родна. А тятя был такой, что он ешшо вдогонку догонит, даст. А раньше так и говорели:
- Напои, - грит, - накорми и в дорогу надяли (записано от Раисы Михеевны Жмуровой, 1927 г.р., проживающей в с. Кеуль Усть-Илимского района Иркутской области).
Довольно большое число рассказов, вошедших в словарь - это рассказы о милосердии крестьян по отношению к чужим в социальном отношении людям, в частности, бродягам, арестантам, шедшим по сибирским дорогам.
Раньше же бродяги всяки ходили, с каторги сбегали, каторжане. А народ-то их жалел. Кто хлеб, кто крынку молока. Которы на полочку ставили в воротах, в сенях хлеб для прохожих, хлеб, молоко. Кормили. На полочку поставят, на бродяжку. Мать хлеб когда пекёт, всегда калачи, и как закон, пару калачей и чумашек молока ставит, сметаны накладёт. А когда, кто, как возьмёт, это уж неизвестно. Утром встанет - никого. Чумашек испитой (записано от Дубровина Ивана Сергеевича, 1927 г.р., с. Баянда Чунского района Иркутской области).
Рукосуева фамилия это как прозвишше - руку су-
ёт, отдаёт чё-то -рука-суй. Ну а раньше бродяг много было, шли по Чуне, по Ангаре шли, с каторги которы сбегали, беглые, через деревни шли. Имям нады исть. И люди-то кормили, туесочек там с молоком выташшут, хлеба, творог, кормили. А кто боялся, дак в дырочку, вот рука-суй, сунул руку, дал, дальше. Прохожих-то много раньше было (от Василия Ивановича Рукосуева, 1928 г.р., проживающего в с. Бун-буй Чунского района Иркутской области).
Вообще слово прохожий привычно для Сибири - в прошлом края каторги и ссылки, когда прохождение через деревню беглых ссыльных, да и вообще бродяжих людей было делом обычным. Столь же привычны для слуха сибиряка были и слова посельга, поселюга - поселенец.
Раньше, вишь, ссыльные были, их пересылали откуда-то оттуда, с западу. Тут же власти никакой не было. Здесь же вся Сибирь посельгой заселённая; здесь все поселенцы, родчего здесь никого не было; всё пришодшие люди» (из личного архива).
«.Здесь же посельга приселялася. Это же не то, что сейчас. Тогда-то до лешего было посельги-то. Сибирь-то вся в ссыльных <...>. Вот они и плыли по всёй Ангаре. Кто где прильнёт, там и строиться начи-нат» (из личного архива). «Их пошто-то не боялись же <...>. Жалость, видно, страх пересиливала. Примами <...>. Чё поись имям ташшут или зовут. Вот у нас мама вечером картошку сварит:
- Но идите по Ивана-посельгу! Пушшай картошку, пока горяча, пожабат.
Мы побежим, ребятишки, в баню, он у нас в бане жил, банный, он уже <...> ждёт; придёт, поест и всю ночь сидит, разговариват. И соседи придут, слушают.
Поселенцы же всё нам рассказывали про жись про россейскую. Больше-то некому шибко рассказывать <...>. Все же свои, всё про всех знают. А про ту-то жись вот эти вот поселенцы всё и рассказывали <...>. Как там люди живут... (изличного архива).
Таким образом, в рассказах сибирских старожилов, вошедших в словарь, воссоздаются в
своем наиболее полном виде трудовые традиции, сформировавшиеся в процессе производственной деятельности крестьян, и различные формы их воплощения: хозяйственные магические обряды; ритуальные действия, имеющие христианский смысл; обычаи взаимопомощи, формировавшиеся в сфере трудовой деятельности и переходившие в традицию крестьянской благотворительности; обычаи, связанные с обеспечением сохранности и рационального использования общинного земельного фонда.
На семантическом уровне в повествованиях отражается процесс формирования крестьянских этических представлений и способы их реализации в определенных поведенческих стереотипах, а также - в вербальных и предметных ценностных символах.
Литература
1. Третьяков А. Шадринский уезд Пермской губернии в сельскохозяйственном отношении // ЖМГИ. - 1852. - Ч.45, №12.
2. Топорков А. Земля // Родина. - 1993. - № 11.
3. Громыко М.М., Буганов А.В. О воззрениях русского народа. - М.: Паломникъ, 2000.
4. Громыко М.М. Место сельской (территориальной, соседской) общины в социальном механизме формирования, хранения и изменения традиций // Советская этнография. - 1984. - № 5.
5. Путилов Б.Н. Фольклор и народная культура. - СПб.: Наука, 1994.
Афанасьева-Медведева Галина Витальевна, канд. фи-лол. наук, доцент кафедры литературы Иркутского государственного педагогического университета, зав. научно-исследовательской лабораторией по изучению традиционной народной культуры Сибири.
Afanasyeva-Medvedeva Galina Vitalievna, candidate of philological sciences, assistant professor of department of literature of Irkutsk State Pedagogical University, head of the research laboratory studying traditional folk culture of Siberia.
