CC BY
90
УДК 821.35
ББК 83.3 (2=Чеч.)
Д 40
Джамбекова Т.Б.
Джамбеков О.А.
Гуманистическая концепция эпических произведений Саида Бадуева
(Рецензирована)
Аннотация:
В статье авторы исследуют жанровые особенности рассказов чеченского писателя 20-х годов ХХ века С. Бадуева, в эпических произведениях которого выявляется роль фольклорноэтнографического материала, во многом определяющего их художественную специфику и национальное своеобразие.
Ключевые слова:
Чеченская проза 20-х годов ХХ века, малые жанры, эпические произведения, фольклорно-этнографические средства, гуманистическая концепция, герой.
Dzhambekova T.B. and Dzhambekov O.A.
The humanistic concept of Said Baduev’s epic works
Abstract:
The authors investigate genre features of the story of the Chechen writer of the 1920s S.Baduev. In his epic works, the role of a folklore-ethnographic material, determining in many respects their artistic specificity and a national originality comes to light.
Key words:
The Chechen prose of the 1920s, small genres, epic works, folklore-ethnographic means, the humanistic concept, the hero.
Чеченская письменная литература периода зарождения и становления широко опиралась на устное народное творчество. Выражалось это не только в использовании фольклорных сюжетов героико-исторических песен, или народных новелл, лирических песен, преданий, легенд, пословиц и поговорок, но также в употреблении устойчивых эпитетов и фразеологических оборотов, средств и приемов народной поэтики. Здесь отмечается качественный скачок от освоения и применения первыми чеченскими писателями и поэтами, в том числе и Саидом Бадуевым, до использования ими фольклорного материала для характеристики внутреннего состояния героев, передачи их мировидения и мировосприятия.
Фольклор оказал идейно-эстетическое воздействие на творчество Саида Бадуева, начиная с его раннего периода (повести «Голод» (1927 г.) и «Бешто» (1930 г.) и заканчивая литературно-публицистическими статьями последних лет жизни (1936-1937 гг.). Устное народное творчество выступало в произведениях писателя в качестве одного из формообразующих и стилеобразующих факторов, служило материалом для изображения духовного мира человека. Действия, поступки, внешний и внутренний мир героев, вся палитра художественно-изобразительных средств, которой пользовался С. Бадуев, имеют в той или иной степени фольклорную основу, слагаются в нерасторжимое целостное единство.
В коротком рассказе «Колодец» всего несколько героев. Бытовая сценка, описанная писателем, характерна и типична для сельских жителей, занятых каждый своим трудом. Старый Дибри точит напильником пилу, его сноха - Хелипат - возится у печи, стоящей в сенях у самого входа в дом; приближается время обеда... Её муж Ахмад занят рейками на крыше строящегося навеса. Слышится стук его молотка. Отточив пилу, Дибри зовет на помощь Хелипат, чтобы вместе с ней отпилить небольшое бревно. Поставив сковородку с
чуреком на огонь, Хелипат спешит на зов свекра, по пути схватив за руку малолетнюю дочь Маржан, чтобы подальше удалить её от открытого огня. Во дворе она опускает с рук девочку на землю. Картину эту старый Дибри не может видеть, потому что он сидит спиной.
Вскоре двор огласила заунывная «мелодия» пилы. Походив по двору, девочка подошла к колодцу, вырытому недавно, и по этой причине еще надежно не закрытому. Впечатлительная девочка сначала заглянула в колодец, а затем, аккуратно подобрав ноги, уселась на краешке. «По тому, как она это сделала, можно было подумать, что усаживается она здесь не в первый раз» [1: 45], - подмечает писатель. При виде дочери на краешке колодца, «у Хелипат перекосило лицо от испуга» [1], но броситься на помощь она не посмела: какая-то сила удержала её материнский инстинкт сделать это.
Эта сила, оберегавшая её внутреннюю сущность, оказалась сильнее, и она, никаким образом не давая знать о своем состоянии свекру, начинает искать выход из создавшейся ситуации. Её беспокойство каким-то образом передается мужу, который в это время работал на крыше прямо над ней. Поймав взгляд мужа, она кивком дала ему знать, что их дочь в опасности. Но Ахмад в том же положении, что и она: обычай «избегания» не позволяет ему при отце прийти на помощь дочери, взяв за руку отвести её от опасности. Он также начинает лихорадочно искать выход из положения, и не находит ничего лучше, чем, быстро спустившись с крыши по другую сторону, позвать на выручку соседку... Но соседка не успевает на помощь. Маленькая Маржан, «как будто её кто-то толкнул сзади» [1: 46], падает в колодец.
Конец рассказа, характерный скорее жанру новеллы, настраивает читателя на неоднозначные размышления. Хотя ему ничего не известно о дальнейшей судьбе героини -маленькой девочки Маржан, она ведь просто исчезла из виду, и, может быть, не погибла вовсе, а получила легкую травму или вовсе отделалась легким испугом. Однако все, что случилось с ней, не может оставить равнодушным читателя. Первое, что приходит ему на ум,
- это резкое осуждение адата (обычая «избегания»), предписания которого не позволили героям произведения - сначала матери, а затем и отцу - прийти на помощь своему ребёнку, невзирая ни на что. Для того, чтобы предпринять это, им нужно было переступить через массу запретов, связанных с менталитетом чеченцев.
В 20-х годах прошлого столетия адаты занимали в чеченском обществе важное место. Их роль была непоколебимой и ревностно оберегалась всем сообществом. Именно это стало предметом размышления в рассказе С. Бадуева «Колодец». В недалеком прошлом, менее чем сто лет назад, обычаи и традиции предков строго регламентировали взаимоотношения людей в обществе. Традиционный чеченский обычай «избегания» характеризуется своеобразными этическими табу на прилюдную демонстрацию родительских чувств, знаков внимания родителей к детям, молодых супругов друг к другу при старших родственниках и т.д. С. Бадуе использовал эти и другие мотивы для построения сюжетов многих других рассказов, к примеру, «Адат», «Олдум» и др.
Рассказ «Адат» («Іадат») С.Бадуевым построен по той же композиционной схеме, что и «Колодец». Здесь для сюжетостроения писателем взят обычай «избегания», с одной стороны, между молодыми супругами, а с другой стороны, между близкими родственниками
- отцом и сыном. Завязывающийся посредством этого конфликт позволяет писателю переосмыслить и переоценить архаику традиционно-ритуальных адатов.
Старый Арснака, недавно женивший своего единственного сына, получил известие о смерти близкого родственника его молодой снохи Бикату. Сноха его еще ни разу не гостила у своих родителей. Это должно было случиться через определённое время, как положено по адату. Но похороны - исключительный случай, и Арснака рано утром запряг повозку и, усадив позади себя сноху, тронулся в дальнюю дорогу. Сына он еще не видел в глаза после свадьбы. Он тоже едет на похороны, но держится позади. Обычай еще некоторое время будет
держать их на почтительном расстоянии друг от друга. В обществе «избегание» воспринимается не иначе как уважение сыном - отца, младшего по возрасту - старшего; этот адат учит младшего с самых ранних лет управлять своими эмоциями, избытком чувств, младшему возбраняется громко смеяться, разговаривать при старших или допускать другие вольности. В обществе хорошо известно, что переступивший однажды по какой-либо причине запрет (табу), может это сделать и в другой раз, затем потянется цепь разрушений. Словом, соблюдение адата - первично, а все остальное - вторично. Именно это остановило Бикату и Ахмада («Колодец») броситься на помощь ребёнку. По этой же причине Усама отпустил руку жены Белиты, после чего она погибла, сорвавшись в ущелье («Адат»).
С едущими по узкой горной дороге Арснакой и Бикату случилось непредвиденное. Из мчавшейся им навстречу тачанки кто-то из пьяных офицеров выстрелил из пистолета. Лошадь Арснаки от испуга шарахнулась в сторону обрыва и повисла передними ногами над пропастью. Арснаку по инерции бросило на круп лошади, а Белиту - в сторону пропасти. Женщину, громким криком просящую помощи, неумолимо сносило к краю пропасти. Едущий за ними Усама, едва услышав выстрел, а затем истошный женский крик, резко пришпорил коня. В считанные секунды он уже был на месте трагедии. Первым он увидел отца, пытавшегося развернуться и слезть с лошади. «Посчитав Арснаку в безопасности, он резко обернулся и увидел жену, которая, зацепившись за что-то у самой пропасти, лихорадочно пыталась найти ногами опору. Бикату, увидев рядом мужа, стараясь, чтобы не услышал свёкор, тихо произнесла: «Эй! Я падаю вниз, скорей вытащи меня отсюда!». Усама, следя за тем, видит ли его отец, схватив её за обе руки, и, не сводя глаз с отца, потянул из пропасти, «но в это время в их сторону посмотрел отец. Поняв, что отец увидел его, помогающего жене, Усама, отпустив её, побежал назад по дороге, весь сжавшись, став ниже ростом, будто большая гора стыда свалилась на него.» [2: 174].
С. Бадуев таким образом проверяет нравственный мир своих героев, ставя их перед выбором. И в этом видится его глубокое сочувствие «к человеку, очутившемуся перед трудным нравственным выбором» [2: 8].
Вот показательная бытовая сценка из рассказа «Олдум». На героя рассказа Олдума, ласкающего новорожденного сына, натыкается его отец Элашби, который, мгновенно оценив ситуацию, ретируется и скрывается за дверью. А Олдум «от неожиданности весь вспыхнул, словно его поразила молния, и едва успев осознать, что отец увидел его с ребёнком на руках, пошатнувшись от головокружения, потеряв контроль над собой, бросил
ребёнка в сторону» [1: 26]. Ситуация, детально описанная С. Бадуевым, психологически достоверна, действия героев мотивированны, каждый их шаг соизмерен с предписаниями вековых традиций народа. Из личной драмы Олдума писатель выводит не идею проклятия пресловутого адата (как это десятилетиями культивировалось в школьной учебной литературе), а общечеловеческий смысл. Олдум не опускается до проклятия адата, так усложнившего его жизнь, а вырастает в носителя высоких гуманистических начал, в характере которого поражает великая способность сопереживания, сострадания, самоистязания за свой невольный поступок, стоивший жизни человеку.
Чистота помыслов, душевная простота Олдума поразительны. Гибель сына нанесла ему моральные увечья, но не сломила его. Он не очерствел душой, не забылся в череде дней и лет, сострадание стало неотъемлемой частью его характера. Олдум из тех, кто во время ходьбы, случайно наступив на муравья, от осознания жестокости своего поступка может потерять душевное равновесие.
Жизненность и гуманистическая просветленность образа Олдума притягательны. Печаль, слезы Олдума не вызывают жалость, а, напротив, наводят, скорее, на размышления об утраченной нами способности к состраданию. Надо сказать, что его переживания не находят должного понимания у обывателей, в среде которых ему приходится сосуществовать. Им надоели его душевные терзания. За глаза они давно называют его странным человеком, ему давно следует забыть свой невольный поступок, повлекший за собой гибель сына, и начать новую жизнь. Но Олдум не может отречься от прошлого, забыть его, словно его и не было. Рассказывая людям о своих переживаниях, он находит, хоть и иллюзорное, но утешение. Ему и в голову не приходит, что его боль может стать предметом для высмеивания. А когда он в очередной раз рассказал о том, что гложет его душу, новому человеку, гостю, то последний разъяснил ему, наконец, что его душевные терзания непонятны окружающим его людям, напротив, его горе доставляет им некую радость, и Олдум задумывается. Гость далее рассказал ему легенду, невероятно точно созвучную его душевному состоянию. Вкрапление фольклорного материала в ткань произведения настолько органично, что без него трудно представить сюжет рассказа. Это вкрапление похоже на пословицу, приведенную к месту. В сущности, это скрытая метафора.
«.Жил некогда один преклонного возраста лесник в построенном им в лесу доме. Однажды вечером, перед самым заходом солнца, он решил пройтись по лесу. Не успел он отойти недалеко от своего дома, как услышал удивительную трель неведомой птицы. Он невольно заслушался её пением. А затем изловил её, посадил в клетку и начал ухаживать за ней, как за самым близким существом.
Через некоторое время прослышал об этой удивительной певунье один человек, у которого, как и у Олдума, не было детей и которого ничего не восхищало и не радовало на свете. Этот человек выкупил у лесника эту птичку, соорудил ей удивительной красоты клетку и начал день и ночь слушать её. Он заметил, что постепенно стала возвращаться радость и незаметно исчезать грусть из сердца.
Однажды, когда он вместе с женой сидел на веранде и наслаждался пением любимой птички, к клетке подлетела такая же, как она. птичка, и что-то прощебетав, улетела. После этого птичка перестала петь. Долго умолял её этот человек, слезно прося продолжить пение. Но птичка безмолвствовала. Чем только не потчевал он её. Все было напрасно. «Твои песни, твои удивительные мелодии почти растопили давнишнюю грусть в моем сердце, - стал слезно умолять он птичку. - Она вот-вот покинула бы меня полностью, спой, птичка! Если ты сейчас не споёшь, то та грусть, что ты растопила, может опять полонить мое сердце. Как трудно покидать этот белый свет, так же трудно жить с грустью на сердце!».
Тогда птичка обратилась к нему человеческим голосом: «Я не знала, что я приношу тебе радость, я не думала, что я доставляю тебе такое удовлетворение. Нет, я больше не буду тебе петь. И до сих пор я не пыталась доставить радость, я просто тебе выплакивала
свою грусть. по своим птенцам, которых, однажды вернувшись с кормом, я не обнаружила в гнезде. Я взывала к тебе о помощи, просила отпустить меня на волю, чтобы полететь на поиски своей семьи. Я и до сих пор пела бы тебе, если бы та птичка не сказала мне, что мое горе, мой плач доставляет тебе наслаждение. Я больше не буду тебе петь и доставлять тебе радость.».
«Так и в твоем случае, Олдум, - сказал гость, - изливая свое горе перед каждым встречным, тебе на время становится немного легче на душе, но люди, повернувшись к тебе спиной, начинают насмехаться, им доставляет удовольствие твоя неизбывная грусть».
Какие выводы делает из этого Олдум? Он еще больше замыкается в себе, становится еще более безучастным. Невыплаканное горе лишает его радости жизни. Умелое вплетение С. Бадуевым в ткань произведения фольклорной легенды раскрывает внутреннее состояние Олдума.
Впрочем, другие герои С. Бадуева всегда готовы выплакать свое горе, с которым они, как правило, остаются одни. К примеру, слепой Т’алиб (повесть «Голод»), возвращаясь каждый вечер домой, останавливается отдохнуть у заветного местечка, навзрыд плачет. Делает это он не от слабости духа, не от того, что более нет мочи противостоять трудностям бытия, а от сознания того, что он, мужчина, не может прокормить супругу свою. Выполнить тем самым простую человеческую клятву - данную им во время бракосочетания, содержать и защищать её от всех напастей.
Близок к Олдуму и Т’алибу Бешто (повесть «Бешто»), который, потеряв в одночасье самых близких людей - мать и любимую девушку, до конца дней своих тешит себя молитвами и слезами на их могилах. Трудно в жизни таким, как Олдум, Т’алиб, Бешто. Обывательское «общественное мнение» не приемлет их высоких чувств, оно с сарказмом и высокомерием отвергает их максимализм.
Герои рассказов и повестей С. Бадуева в большинстве своём глубоко несчастные люди, совершенно не защищенные от жизненных невзгод, от несправедливостей и грубостей.
Художественное слово С. Бадуева, тонко уловившее наметившуюся в 20-х - начале 30-х годов деформацию общественных отношений, приведшую к деградации вековечных духовных ценностей народа и девальвации человеческой личности как общественно значимого индивидуума, первым в чеченской литературе вступилось за человека.
Аккумулирование писательского мастерства С.Бадуева от эмоциональной фольклорной эстетики, от архаических культурно-обрядовых традиций народа сыграло решающую роль в реализации его гуманистической концепции писателя-художника.
Примечания:
1. Бадуев С. Собрание сочинений. Т. II / сост., текстолог. работа и коммент. Х.В. Туркаева. Грозный, 1977.
2. Туркаев Х.В. Жажда неутоленная. М., 2007.
References:
1. Said Baduev. Collection of works. V. II / Drawing up, textual work and comments of H.V.Turkaev. - Grozny: the Chechen-Ingush Book Publishing House, 1977.
2. Turkaev H.V. Unsatisfied thirst. - M.: Molodaya Gvardia, 2007.
