CC BY
27
Л. М. Аржакова (Санкт-Петербург)
Группировка станьчиков как проявление (само)организа-ции краковских консерваторов, ориентированных на Вену
Статья посвящена характеристике основных задач группировки станьчиков. Отмечена специфика положения «австрийских» поляков под властью Австро-Венгрии, его отличие от положения «русских» поляков под властью Российской империи. Подчеркнуто значение, какое станьчики придавали занятиям польской историей и организации разнородной историко-культурной деятельности, одновременно с выражением лояльности Венской администрации. Ключевые слова: краковские консерваторы, станьчики, Михал Бобжиньский, национальное польское прошлое, падение Польши, польский вопрос.
DOI: 10.31168/2073-5731.2018.3-4.1.04
Когда речь заходит о рассмотрении разнородных обстоятельств бытования Австро-Венгерской композитарной монархии, хотя бы в двух словах нельзя не вспомнить о предшествовавших попытках осмысления процесса исторической эволюции этой части Европейского региона. Без малого чем полвека назад (1972) о необходимости перехода от изучения проблематики развития южных и западных славян к изучению проблематики развития народов Центральной и Юго-Восточной Европы заявил И. С. Миллер1. Спустя еще четверть века была поставлена задача «раскрыть и всесторонне изучить» опыт длительного «сосуществования разных народов в рамках политэтничного государственного образования, каким была Габсбургская монархия»2 на основе комплексного анализа процессов социального, национального, историко-культурного характера, свойственных внутреннему развитию страны. Два десятилетия, прошедшие со времени постановки этой задачи, показали, что она не только последовательно и успешно решалась, но постепенно выходила на новый уровень, свидетельством чему служит внушительный пласт современной литературы вопроса3.
Статья написана при финансовой поддержке Программы фундаментальных исследований Президиума РАН № 0178-2018-0008 «Австро-Венгрия: механизмы (само)организации культурно-сложных сообществ в композитарной монархии».
Однако в том, что касается польской части Австрийской (с 1867 г. Австро-Венгерской) империи, которая волею судеб оказалась под властью Габсбургов на особом положении, обусловленном как разделами Польши (когда даже «многие выдающиеся поляки считали, что после третьего раздела перестала существовать не только Польша, но и польский народ»4), так и очередной перекройкой территории былой Речи Посполитой на Венском конгрессе, приходится признать, что вплоть до настоящего времени степень изученности истории польских земель в составе Австрийской (Австро-Венгерской) империи остается в отечественной историографии недостаточной. И это при том, что в последние годы появились посвященные характеристике общественно-политической деятельности краковских консерваторов работы5, которые есть основания рассматривать, в том числе, в контексте сколь актуального, столь и популярного в современной исторической и философской мысли исследовательского направления, сконцентрированного на изучении природы консерватизма как идейного течения и явления общественной жизни. В то время как отечественные историки пребывают на начальном этапе постижения польской консервативной идеологии и практики XIX в., дела в польской и украинской историографии, где никогда не ослабевало подчеркнутое внимание к различным аспектам истории польско-украинских (украинско-польских) отношений, обстоят вполне благополучно6.
Объяснением некоторой отстраненности российской историографии от изучения теоретических основ и практической деятельности краковских консерваторов, сыгравших заметную роль в упрочении позиций польского общества в Австро-Венгерской империи, отчасти может служить сосредоточенность на роковом, по ставшему хрестоматийным определению Н. Н. Страхова, польском вопросе7, поискам разрешения которого была подчинена русская общественно-политическая и историко-философская мысль «длинного» XIX века. Развиваясь под воздействием обстоятельств преимущественно вненаучного характера, отечественная историографическая традиция, в свою очередь, оказывала немалое воздействие на восприятие польского вопроса соотечественниками. При этом, что важно подчеркнуть, здесь вряд ли возможно строгое разграничение между собственно исторической традицией, выработавшей особое отношение к польскому вопросу, и его осмыслением русским обществом, что находило свое выражение в произведениях художественной литературы и злободневной публицистике на протяжении более чем столетия. Состояние современной отечественной литературы вопроса свидетельствует о том, что задача
уяснения характера разнородных взаимоотношений между собственно Российской империей и Королевством Польским вместе с детальным изучением механизмов внутреннего развития этого автономного образования, во многом сопряженная с поисками ответа на злободневный для русского общества XIX в. польский вопрос, не теряет научной актуальности8.
Своеобразие взаимоотношений между Империей и Королевством в значительной мере было обусловлено положениями Конституционной хартии Королевства Польского (1815). Уже в первой, взрывоопасной по своему смыслу, статье Конституционной хартии было безапелляционно прописано, что «Царство Польское навсегда присоединено к Российской империи»9. Это на десятилетия определило специфику русско-польских отношений и тягостным образом повлияло на положение всего разделенного польского народа. Если одна часть польского общества последовательно стояла за полное восстановление независимости Польши посредством вооруженного восстания, то их оппоненты, после тяжелых поражений Ноябрьского и особенно Январского восстаний, предпочли отказаться — как, пожалуй, излишне категорично10 выразилась польская исследовательница — «от стремлений к независимости»11. Но факт остается фактом, горький опыт польских восстаний 1830-1831 и 1863-1864 гг. подводил к выводу, что они стали «вулканическими взрывами», на которые было «потрачено непроизводительно множество живых сил, которые пригодились бы на иное дело»12, как выразился один из наиболее известных петербургских «угодовцев» (приверженцев сотрудничества поляков с Российской империей13), юрист, публицист, историк В. Д. Спасович. Вместе с тем нельзя не принимать во внимание примирительных настроений, свойственных польским повстанцам, заявлявшим, в частности, что «Польша не желает явной диктатуры, но помышляет о скрытой конфедерации петербургских и киевских панславистов с литовскими князьями, краковскими графами и варшавскими господами Велеполь-ским и Замойским»14.
В галицийских реалиях всё обстояло иначе. Однако было нечто общее, что объединяло поляков «австрийских» и поляков «русских»: этим общим было прошлое. Разделяя мнение, что «XIX столетие стало "веком истории"», когда «история <.. .> активно профессионализируется, превращаясь из любительского занятия в признанную академическую дисциплину»15, следует особо подчеркнуть, что польская историческая наука, даже точнее — сама польская история, национальное прошлое, — стали для поляков своего рода спасением от не
обязательно враждебного, но все-таки чуждого политического, этносоциального, этнокультурного контекстов. Национальное прошлое оказалось тем прибежищем, где сохранялась национальная идентичность и утверждалась национальная самодостаточность, в конечном счете гарантируя возможность национальной (культурной, социальной, политической) самореализации.
Славное прошлое было тем объединяющим фактором, которому предстояло обеспечить разделенному польскому народу решение насущных задач настоящего, важнейшая из которых заключалась в процессе восстановления (пусть и неодинаково понимаемом) национальной независимости. В этом смысле весьма символично, что наступившую после 1795 г. эпоху польской истории выдающийся историк Иоахим Лелевель (1786-1861) назвал эпохой возрождения Польши, что выдает глубокий оптимизм восприятия им польского прошлого и предвидения польского будущего16. По признанию Лелевеля, его занятия историей всегда были подчинены целям политическим, а суть его концепции польской истории основывалась на убежденности в том, что «народ, который лишился нормального существования, ищет свое возрождение в обращении к прошлому, стремясь его воскресить и тем
17
самым черпая в прошлом силы»1'.
Однако в скрепляемом исторической и культурной памятью польском обществе не было единства мнений по поводу того, каким должно стать национальное будущее. Одни считали возможным достижение общей для разделенного польского народа цели только путем «восстановления территории страны» в границах 1772 г.18 Как твердо заявлял активный участник Ноябрьского восстания Мауриций Мохнацкий, Польша всегда была «республикой земель коронных, литовских и русских. В ином составе и сегодня мы ее не понимаем! Вековая Польша в извечных своих границах»19. Другие, напротив, постепенно (но главным образом после разгрома польского восстания 1863-1864 гг.20) приходили к мысли о необходимости значительной корректировки идеологических и общественно-политических ориентиров, что должно было способствовать выработке механизмов действий, позволяющих наладить диалог между польским обществом и властными структурами тех государств, в состав которых волею судеб были включены польские земли.
Когда в 1860-е гг. в польском обществе в противовес повстанческой идеологии, доминировавшей в первой половине XIX столетия, была выдвинута идеология лоялизма (тройного лоялизма), обе стороны — собственно Габсбургская монархия и польская ее часть — были
вынуждены искать компромиссные варианты обще-жития в одной империи. Группировка так называемых станьчиков, объединившая в своих рядах краковских консерваторов, разделявших и, что важно, активно проповедовавших среди соотечественников идею лояльности Венской администрации, громко заявила о себе в 1869 г., вскоре после образования дуалистической Австро-Венгерской монархии. Формализации этой политической группировки немало поспособствовал изданный на страницах журнала «Przegl^d РокЫ» (1866-1914 гг.) политический памфлет под названием «Тека stanczyka» («Папка станьчика»)21. Уже в словосочетании «Тека stanczyka» угадывался исторический подтекст, где само слово <йека» пробуждало в памяти поляков «Тек Naruszewi-cza» («Портфели Нарушевича»), выдающийся свод исторических памятников (точнее, копий), созданный в эпоху польского Просвещения под руководством видного историка Адама Нарушевича и сыгравший заметную роль в упрочении польской исторической памяти. Образ реального Станьчика (ок. 1480-1560), придворного шута польских королей Александра Ягеллончика, Сигизмунда I Старого и Сигизмунда II Августа, который с давних пор воспринимался поляками как символ патриотизма, также поддерживал идею служения народу.
Группировка станьчиков не была политической партией в привычном понимании, но зато являла собой в полном смысле слова сообщество единомышленников, разделявших представления друг друга о благе отечества. Это единство мнений проявилось и в том, что политический памфлет «Папка Станьчика» — своего рода фирменный знак краковских консерваторов — был результатом коллективного творчества. Можно сказать, что в ходе создания памфлета проходил апробацию тот замысел, идеи которого выработали и развивали соавторы. Среди соавторов были такие видные польские интеллектуалы, деятели культуры своего времени, как историк, основатель Краковской исторической школы, он же — поэт и прозаик Юзеф Шуйский (1835-1883); историк, литературовед, профессор и ректор Ягеллон-ского университета Станислав Тарновский (1837-1917); историк, критик, театральный деятель Станислав Козьмян (1836-1922); видный общественный и политический деятель Людвик Водзицкий (1834-1894)22. Основная идея ставшего знаменитым памфлета (впрочем, как и многих других публицистических сочинений станьчиков) сводилась к необходимости лояльности польского общества по отношению к австро-венгерским властям — лояльности, гарантировавшей соблюдение польских национальных интересов в языковой, культурной, политической и экономической сферах. Соавторы памфлета, будучи
приверженцами консервативной идеологии и того же направления политической практики, не спешили, впрочем, стать активными участниками политических баталий. Идеологическое и политическое представительство станьчиков в общественно-политической жизни Галиции успешно обеспечивал такой опытный политический игрок, как граф Людвик Водзицкий, не раз выступавший депутатом Галицийско-го краевого сейма, а в 1877-1880 гг. занимавший пост председателя Галицийского краевого сейма23.
Другие станьчики видели свое предназначение главным образом в служении отечеству посредством налаживания, так сказать, «диалога со временем». Можно согласиться с тем, что «представления о прошлом варьируются в зависимости от исторического времени, от происходящих в обществе перемен, смены поколений, появления новых потребностей, практик и смыслов»24, и это наблюдение в полной мере применимо к контексту, в котором пребывали станьчики. Проблема, однако, заключается в том, что представления о прошлом — при общем прошлом и общем к нему тяготении — могут оказаться различными в одно и то же историческое время у различных хранителей этого прошлого.
Это, в частности, нашло свое подтверждение в разделении польского исторического сообщества на Краковскую и Варшавскую исторические школы, схлестнувшиеся в споре по поводу причин гибели Речи Посполитой. Для обеих сторон, противостоящих друг другу, история являлась тем полем, на котором разворачивалась их реальная деятельность, одновременно обращенная в прошлое и устремленная — через настоящее — в будущее.
Случай с одним из виднейших представителей Краковской исторической школы Михалом Бобжиньским (1849-1935), известным, помимо прочего, как депутат сеймов и наместник Галиции (1908-1913), также принадлежавшим к стану краковских консерваторов, подтверждает, что достаточно смелая, но, главное, выходившая за привычные рамки трактовка общего прошлого не могла гарантировать полного понимания со стороны соотечественников, оберегающих это прошлое и протестующих против новых его толкований. Непосредственным поводом к негодованию со стороны польского общества стал выход в свет книги М. Бобжиньского «Очерк истории Польши» (1879)25. Боб-жиньский, к тому времени снискавший признание коллег по цеху и получивший в профессиональной среде высокую оценку своих трудов, теперь оказался в центре внимания всего польского общества, и, как вскоре выяснится, внимания не совсем благожелательного.
Как об этом позднее написал Н. И. Кареев: «Появление книги произвело сильную сенсацию и в обществе, и в прессе, что только способствовало оживлению полемики, которая возникла вследствие замечаний на книгу, сделанных компетентными критиками»26. Что же в книге Бобжиньского так взволновало, если не сказать возмутило, его соотечественников? Дело в том, что, сосредоточившись на поиске причин падения Речи Посполитой27, Бобжиньский пришел к выводу: «Не границы и не соседи, только наш внутренний разлад довел нас до потери государственного существования». Развивая и поясняя свою мысль, польский историк констатировал: «Везде <...> существовало правительство, которое, усмотрев зло, раньше или позже поправляло или уменьшало его. У одних только нас недоставало этого оздорав-ливающего фактора, недоставало правительства, которое в решительную минуту совокупило бы около себя, хотя и разрозненные, общественные силы и придало им единое направление. Если поэтому, прожив победоносно столько веков, в конце XVIII столетия мы не могли противостоять опасности, то единственная причина этого заключалась в нашем внутреннем безнарядье»28.
Казалось бы, особой новости здесь не было. По наблюдениям М. Серейского, «непосредственно после первого раздела в польской исторической мысли возобладало мнение о собственной вине, о губительной форме правления, необузданной свободе»29, но вот после гибели Польши в конце XVIII в. польское общество уверовало в то, что истинными виновниками польской драмы были Россия, Пруссия и Австрия. Так что ответ, предложенный Бобжиньским на один из фундаментальных для польской историографии XIX в. вопросов: в чем заключались главные причины крушения некогда могущественной Речи Посполитой, — многими поляками был воспринят крайне болезненно, тем более что он не мог не задеть национального самолюбия польского народа. Оберегая образ своего славного прошлого, читатели-соотечественники оказались попросту не готовы к восприятию выводов сугубо научного порядка, которые повергли многих польских патриотов в состояние шока. Последствия не заставили себя долго ждать: на серьезного ученого со всех сторон посыпался град не просто упреков, а едва ли не обвинений в прямом предательстве национальных интересов. Соотечественники смотрели на Бобжиньского как на «человека, "марающего родное гнездо" и чуть ли не подкупленного московскими рублями»30.
Поскольку активный пересмотр прежних, устоявшихся взглядов на прошлое своей родины в польской исторической мысли начинает
происходить вскоре после поражения Январского восстания, вызывает некоторое недоумение столь бурная реакция польского общества на книгу Бобжиньского. Объяснение здесь самое простое. Пока профессор Ягеллонского университета М. Бобжиньский не представил миру свой труд, написанный в научно-популярном ключе и ориентированный, что называется, на широкий круг читателей, новые трактовки общего прошлого оставались известны лишь специалистам, тем самым ни в коей мере не задевая натянутые струны польского национального чувства. Бобжиньский же со своей живо написанной книгой, где не только давались четкие ответы на злободневные вопросы, но и явно был утрирован конечный вывод, вышел, так сказать, в народ, сделав результаты академических исследований достоянием широкой общественности.
Коллеги по перу с известным пониманием отнеслись к выступлению Бобжиньского. С точки зрения одного из его соратников по Краковской исторической школе Станислава Смольки, газетные нападки на автора «Очерка истории Польши» были вызваны лишь тем, что Бобжиньский «подвел общие итоги под результатами монографической разработки польской истории, произведшими коренной переворот во взглядах на прошлое Польши, но оставшимися неизвестными громадному большинству публики, которой Бобжиньский и должен был показаться опасным новатором, не уважающим нацио-
31
нальных традиции»31.
Принимая во внимание свойственный польской научной среде плюрализм мнений, Бобжиньскому все-таки было трудно рассчитывать на всеобщую поддержку. Его книга не встретила одобрения не только в читательской аудитории, далекой от происходивших в польской историографии процессов по пересмотру взглядов на прошлое своего отечества, и среди газетных и журнальных критиков, ключевая идея Бобжиньского-новатора не вызвала особого сочувствия у большинства коллег по цеху. Сначала на Бобжиньского обрушились приверженцы лелевелевской традиции, не готовые отказаться от веры в величие Речи Посполитой и достоинства «шляхетской демократии». Свой протест выразили яркие представители Варшавской исторической школы Владислав Смоленьский и Тадеуш Кор-зон32, представившие доказательные аргументы в пользу того, что, не будь вмешательства извне, Речь Посполитая XVIII в. имела бы все шансы реформировать свое государственное устройство и оздоровить экономику. Больше того, крайне пессимистическую концепцию польской истории Михала Бобжиньского не принял даже Юзеф
Шуйский33, основатель Краковской школы и один из виднейших станьчиков.
Весьма показательно, что всколыхнувшая профессиональную среду дискуссия не только не оставила равнодушным польское общество, но именно живая реакция общества в определенной мере способствовала более придирчивому взгляду на книгу со стороны коллег-историков. Со временем страсти, конечно, улеглись, и «польская научная критика <...> вступив в полемику с Бобжинским по некоторым частным вопросам, в общем признала за его трудом немалое зна-чение»34. Но были и такие, кто не изменил своего мнения. Оставшийся строгим оппонентом Бобжиньского Владислав Смоленьский по-прежнему считал, что «в своей основе фальшив и для науки вреден» такой подход к истории Польши, когда историк изначально исходит из самого факта польской катастрофы и всю предшествующую историю народа рассматривает исключительно под заданным углом зрения35.
В этом смысле некоторые возражения вызывает тезис А. Г. Васильева, который утверждает, что «польская национальная историческая память (в том числе и в историографической форме) развивалась в первую очередь как ответ на травму разделов страны»36. Здесь, скорее всего, надо бы иметь в виду не столько развитие исторической памяти как «ответ на травму разделов», сколько то, что для польских историков эпохи разделенной Польши занятие национальной историей воспринималось как единственно возможная «форма защиты национального существования»37, а историческая память, как и собственно историография, служили убедительным свидетельством реальности самого факта «национального существования».
Так или иначе, ситуацию вокруг книги Бобжиньского, посягнувшего, с точки зрения большинства польского общества, на фундаментальные основы признанного этим большинством национального прошлого, можно считать в известной степени знаковой. Пример Бобжиньского — одного из краковских консерваторов, разделявших основные идейные постулаты станьчиков, — показал, сколь рискованной может оказаться реализация замыслов историка, основанных на поиске причин настоящего в глубинах прошлого.
Взвешенная историко-культурная политика и последовательное построение образа национального прошлого посредством действий и механизмов настоящего — ради будущего — являлись ключевыми задачами станьчиков как выразителей лоялистских настроений, готовых ориентироваться на Вену, но — исключительно в польских национальных интересах.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Миллер И. С. Развитие народов Центральной и Юго-Восточной Европы в эпоху перехода от феодализма к капитализму как проблема комплексного сравнительно-исторического изучения // Миллер И. С. Исследования по истории народов Центральной и Восточной Европы XIX в. М., 1980. С. 402.
2 От редакторов // Австро-Венгрия: интеграционные процессы и национальная специфика. М., 1997. С. 3.
3 См., напр.: Хаванова О. В. Нация, отечество, патриотизм в венгерской политической культуре: движение 1790 года. М., 2000; Хаванова О. В. Заслуги отцов и таланты сыновей: венгерские дворяне в учебных заведениях Габсбургов. 1746-1784. М., 2006; Хаванова О. В. Усердие, честолюбие и карьера. Чиновничество в монархии Габсбургов в эпоху просвещенного абсолютизма. М., 2018; Вынужденное соседство — добровольное приспособление в дипломатических и межнациональных отношениях в Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европе XVIII-XXI вв. М.; СПб., 2017; Российско-Австрийский альманах: Исторические и культурные параллели. М., 2014. Вып. V; Российско-Австрийский альманах: Исторические и культурные параллели. К 150-летию образования Австро-Венгерской империи. М., 2018. Вып. VI.
4 Lepkowski Т. bez panstwa // Рокка. Losy panstwa i narodu do 1939 гоки. Warszawa, 2003. S. 270.
5 Булахтин М. А. Краковские консерваторы и польский епископат Галиции: кризис взаимоотношений в начале ХХ в. // Известия Уральского федерального университета. Сер. 2. Гуманитарные науки. 2008. № 59. Вып. 16. С. 92-103; Булахтин М. А. Принципы и компромиссы: эволюция взаимоотношений «краковских консерваторов» и польских социалистов в Австро-Венгрии в начале ХХ века // Вестник Челябинского государственного университета. 2008. № 34 (135). Вып. 27. С. 84-89; Булахтин М. А. Австрийский парламентаризм и «краковские консерваторы» накануне Первой мировой войны // Вестник Пермского университета. 2009. Вып. 1 (8). С. 80-85; Булахтин М. А. «Краковские консерваторы» и польские демократы в начале ХХ века: от конкуренции к партнерству // Вестник Пермского университета. 2007. Вып. 1 (8). С. 24-34.
6 См., например: Демкович-Добрянський М. Потоцький i Бобжинсь-кий: щсарсьш намюники Галичини. 1903-1913. Рим, 1987; Мудрий М. Га-лицью нашсники в системi украшсько-польських взаемин (1849-1914) // Вюник Львiвського утверситету. 1998. Вип. 33. Сер. 1ст. С. 91-101; Арку-ша О. Анджей Потоцький: бiографiя полтгика на та украшсько-польських
вщносин. Ч. II. Галицький намюник // Вюник Льв1вського утверситету. Сер. 1ст. 2010. Вип. 45. С. 169-282; Аркуша О. Представники полггично! елгги Галичини у Львов1 початку ХХ столптя: мгж офщшним i приватним простором // Вюник Львiвського унiверситету. Сер. 1ст. Спецвипуск. 2016. С. 272-309; Кучеренко А. А. Укра'нське питання в полiтицi намiсника Галичини А. Потоцького (1903-1908 рр.) // 1сторичний арх1в. Науковi студи. Вип. 8. Микола'в, 2012. С. 46-50; Wyka K. Teki Stanczyka na tle historii Galicji w latach 1849-1869. Wroclaw, 1951; Szlachta B. Z dziejow polskiego konsewa-tyzmu. Krakow, 2000; Stoczewska B. Ukraina i ukraincy w polskiej mysli po-litycznej. Od konca XIX wieku do wybuchu II wojny swiatowej. Krakow, 2013.
7 Русский [Страхов Н. Н. ]. Роковой вопрос (Заметка по поводу польского вопроса) // Время. 1863. № 4. С. 152-163.
8 Польша и Россия в первой трети XIX века. М., 2010; Меж двух восстаний. Королевство Польское и Россия в 30-50-е годы XIX в. М., 2016.
9 Конституционная Хартия Царства Польского // Польша и Россия в первой трети XIX века. С. 469.
10 Такая категоричность не вполне отвечает представлениям поляков, даже разочаровавшихся в повстанческой идеологии, подтверждение чему находим, например, у одного из соавторов «Teki stanczyka» Юзефа Шуйского. См: Szujski J. Dziela Jozefa Szujskiego. Krakow, 1894. T. 2. Pi-sma polityczne. S. 14-15, 37.
11 Wardzinska A. Dwa spojrzenia na historic Polski. Polemika demo-kratow lwowskich Henryka Schmitta i Ludwika Wolskiego z przedstawicie-lem krakowskiej «nowej szkoly historycznej» Jozefem Szujskim w latach 70. XIX wieku // Klio Polska. Studia i materialy z Dziejow historiografii Polskiej. 2017. T. 9. S. 7.
12 Пыпин А. Н., Спасович В. Д. Обзор истории славянских литератур. СПб., 1865. С. 456.
13 JaszczukA. Spor pozytywistow z konserwatystami o przyszlosc Polski. 1870-1903. Warszawa, 1986. S. 63-83, 269-282.
14 Mieroslawski L. Pami^tnik (1861-1863). Warszawa, 1924. S. 193.
15 Васильев А. Г. «Падение Польши» и модели мемориализации травмы // Кризисы переломных эпох в исторической памяти. М., 2012. С. 215-248. Ср.: Васильев А. Г. «Падение Польши» в польской историографии XIX века // Образы времени и исторические представления. Россия — Восток — Запад. М., 2010. С. 813-843.
16 Chrzanowski I. Optymizm i pesymizn Polski. Warszawa, 1971. S. 205-226.
17 Цит. по: Grabski A. Zarys historii historiografii polskiej. Poznan, 2003. S. 118.
18 Mochnacki M. Powstanie narodu Polskiego w roku 1830 i 1831. Warszawa, 1984. T. 1. S. 81.
19 Ibid. S. 61.
20 В современной польской историографии порой оспаривается тезис о зависимости между поражением Январского восстания и формализацией группировки краковских консерваторов. Подробнее см.: Stoczew-ska B. Ukraina i Ukraincy. S. 39-40.
21 Kieniewicz S. Historia Polski. 1795-1918. Warszawa, 2002. S. 302; [Kozmian S.] Teka stanczyka // Kozmian S. Bezkarnosc. Wybor pism. Krakow, 2001; [Szujski J.] Teka stanczyka // Szujski J. Dziela Jozefa Szujskiego. Krakow, 1894. T. 2. Pisma polityczne.
22 Biernacki W. Jednostka, narod, niepodleglosc: mysl polityczna demoliberalow galicyjskich (1882-1905). Krakow, 1997; Szlachta B. Stanislaw Kozmian — wspoltworca «szkoly stanczykowskiej» // Kozmian S. Bezkarnosc. Krakow, 2001. S. VII-XXXV; Grabski A. F. Zarys historii historiografii polskiej. Poznan, 2003. S. 128-131; Rzegocki A. Wst^p // Tarnowski S. Z doswiadczen i rozmyslan. Krakow, 2002. S. VII-XXXI; Michalak H. Jozef Szujski, 1835-1883. Swiatopogl^d i dzialanie. Lodz, 1987; Lazuga W. Ostatni stanczyk. Michal Bobrzynski — portret konser-watysty. Torun, 2005; Kozmian S. Ludwik Wodzicki. Zyciorys. Krakow, 1894; Tarnowski S. Ludwik Wodzicki: wspomnienia posmiertne. Krakow, 1894; Dutka W. Zapomniany stanczyk. Rzecz o Stanislawie Kozmianie (1836-1922). Torun, 2015.
23 Tarnowski S. Ludwik Wodzicki... S. 27-32; Kozmian S. Ludwik Wodzicki... S. 44-52, 61-86.
24 Репина Л. П. События и образы прошлого в исторической и культурной памяти // Новое прошлое. 2016. № 1. С. 84.
25 Bobrzynski M. Dzieje Polski w zarysie. Krakow, 1879.
26 Кареев Н. И. «Падение Польши» в исторической литературе. СПб., 1888. С. 55; Szujski J. Kilka uwag o «Dziejach Polski w krotkim zarysie». Warszawa, 1879.
27 О польской историографии XIX — начала ХХ в. см.: Grabski A. F. Zarys historii... S. 122-153; Szujski J. Jozefa Szujskiego z Ludwikiem Wolskim polemika w sprawach narodowych. Lwow, 1878.
28 Цит. по: Кареев Н. И. Новейшая польская историография и переворот в ней // Вестник Европы. 1886, декабрь. С. 556.
29 SerejskiM. H. Europa a rozbwry Polski. Warszawa, 1970. S. 433.
30 Кареев Н. И. Прожитое и пережитое. Л., 1990. С. 170.
31 Цит. по: Кареев Н. И. От редактора перевода // Бобржинский М. Очерк истории Польши. СПб., 1888. Т. I. С. I.
32 О полемике по поводу вопроса о причинах разделов Речи По-сполитой на страницах варшавского журнала «Атенеум», среди авторов которого были Т. Корзон, Ю. Крашевский, А. Рембовский и др., см., например: Ромек А. Историческая проблематика на страницах «Атенеума» (1876-1901) // Славянские народы: общность истории и культуры. М., 2000. С. 270-271.
33 Szujski J. Kilka uwag...
34 Кареев Н. И. От редактора перевода... С. II.
35 Smolensk W. Szkoly historyczne w Polsce. Glowne kierunki pogl^-dow na przeszlosc // Historycy o historii. Od Adama Naruszewicza do Stani-slawa K^trzynskiego. 1775-1918. Warszawa, 1963. S. 355.
36 Васильев А. Г. «Падение Польши» в польской историографии XIX века. С. 819.
37 Grabski A. F. Zarys historii... S. 114.
L. M. Arzhakova
The faction of Stanczycy as a demonstration of (self)organization of the Krakow conservatives focused on Vienna
The article is devoted to the characteristics of the main tasks of the faction of Stanczycy. The author notes on the specific position of the «Aus-trian» Poles under the rule of Austria-Hungary and its difference from the position of the «Russian» Poles under the rule of the Russian Empire. Emphasized is the value of studying Polish history and organizing various activities focused on history and culture for Stanczycy, though at the same time they expressed their loyalty toward Vienna administration. Keywords: Krakow conservatives, Stanczyk, Michai Bobrzynski, national Polish past, the fall of Poland, the Polish question.
