CC BY
116
Гончарова О.М. (Санкт-Петербург)
"ГРЕЧЕСКИЙ ТЕКСТ" В РУССКОЙ КУЛЬТУРЕ
Поиск самоидентичности, самоопределения, обеспечивающих целостность и достоверность национального бытия, - основная проблема интеллектуальной деятельности в русской культуре XVIII в. С одной стороны, ее решение было необходимым следствием "великого раскола" Петровского времени, с другой - только в нем могла быть осмыслена и оформлена в национальном самосознании такая категория, как "новая молодая Россия". В этом смысле русская культура XVIII в. - феномен чисто идеологический [1]; в ней идет интенсивный поиск идей и идеалов, подчас абсолютно не связанных с реальным положением дел, да и не предполагающих эту связь, но формирующих ценностную инфраструктуру новых культурных инициатив ("регулярное государство" Петра, утопические проекты, идеологемы масонства и т.д.).
Кризисный характер эпохи, "глубокая антиномичность русской культуры XVIII в.", ее "внутренняя конфликтность [2] придают этому процессу специфические черты. Как отмечает И.П.Смирнов, "в травматической ситуации субъекту, коллективному или одиночному, не достает бытия, с которым он привык себя ассоциировать" и потому "группы и личности <...> вынуждены устойчиво возвращаться к некоторому первоначальному для них присутствию в отсутствии..." [3].
И, действительно, в русской культуре XVIII в. постепенно оформляется интерес к "себе", к "внутреннему", "собственному "и отчужденное отношение к "западному" (сатирическая литература, например). Карамзин сформулирует это так: "Великий Петр, изменив многое, не изменил всего коренного русского" [4]. Причем "коренное русское" - это прежде всего область обычая, "народных склонностей", "привычек", национального предания, пусть и мифологического, легендарного, но питающего, в представлениях XVIII в., национальное чувство (см.:"...пусть назовут то заблуждением; но как оно благоприятствовало любви к отечеству и нравственной силе онаго!") [5]. Таким образом, становление новых культурных универсалий, создание новых культурных текстов, манифестирующих национальную модель бытия, в национальном самосознании XVIII в. имеют своим источником прежде всего, на наш взгляд, национальную традицию, традиционные формулы и символы и саму структуру традиционного мифосимволического мышления (которое было уже активным в Петровскую эпоху) [6]. Власть традиции была значительно сильнее, нежели "западные" ориентации и влияние идеологии Просвещения, которые сами по себе усваивались сквозь призму той же традиции (например, не Вольтера, а "русское вольтерьянство" знает культура XVIII в.). Именно в царствование Екатерины, по словам П. Струве,
"Россия духовно вырастала, познавая свое прошлое и соответственно осознавая настоящее, русское сознание крепло и оборачивалось на себя" [7].
"Греческий текст" - это текст культуры, реальность сознания русской ментальности, не зафиксированная в полном виде ни одним типом государственного, правового, дипломатического и т.п. дискурса. Однако его реальность и соприродность русскому национальному мышлению очевидна: "Стремление освобождать Царьград превратилось постепенно в национальную " навязчивую " идею... [8] и сохранилось в ней вплоть до XX в. (сегодня, например, она отчетливо дает себя в ситуации с Крымом). "Греческий текст" при этом функционирует в культуре именно как текст и, что наиболее существенно, генерирует в ней новые смыслы.
Каким образом этот текст может быть реконструирован в памяти культуры? Прежде всего он связан со знаменитым "греческим проектом" Екатерины, хотя и не исчерпывается им. Упоминания о последнем мы находим в переписке 'Екатерины с австрийским императором Иосифом, в "записках" Храповицкого т.п. "Проект" представлял (или хотел представлять, что немаловажно) из себя следующее: освобождение "Европы от врага Христова имен", который должен быть изгнан из Константинополя, восстановление "древней Греческой империи на развалинах ныне господствующего на прежнем месте оного варварского владычества, конечно при направленном с моей стороны условии поставить это новое греческое государство в полную независимость от моей собственной державы, возведя на его престол младшего из моих внуков, Великого князя Константина, который в таком случае обязался бы отречься от всяких притязаний на Русский престол, так как эти два государства никогда не могут и не должны слиться под державою одного государя" ,- так писала Екатерина I императору Иосифу 10 сентября 1782 года [9]. Но эти идеи волновали ее и раньше: уже при рождении внука (1779 г.) это выразилось в выборе его имени, в том, что ему дана была греческая кормилица (позднее он
обучался греческому языку), на празднике, устроенном Потемкиным, читались стихи на "еллиногреческом языке" в честь новорожденного и т.д. Коммуникативные стратегии, выбранные Екатериной, порождают однозначные "прочтения" подобных мероприятий, что отразилось и в оформлении особых одических формул, относящихся к Константину (см., например: "Се Константин восстал! ликуйте мудры греки; / возобновятся вам прошедши гладки веки / Афины мощные воздвигнет он рукой / - Ф.С. Голицын 1779 г. "Гроза и ужас халмоносцев / Великий Константин рожден ... " - В.Петров и т.п.).
Однако "проект", в который входили и другие важные моменты ("И прежде всего организация нескольких самостоятельных христианских государств под управлением государя греческого исповедания), кажется не только фантастичным (о чем пишут западные дипломаты -"Этот план.... так же дик и неудобоисполним, как и обширен" [10], но и неисполнившимся, оставшимся "романтической мечтой" Екатерины. Однако факты говорят о другом: например, слухи и народные предания об особой значимости Константина Павловича и его особой харизме сохраняются в русском сознании вплоть до середины XIX века [11] или другой пример - ода Державина "На взятие Измаила" (1790), которая отчетливо воспроизводит все тот же сюжет: "Отмстить крестовые походы, / Очистить Иордански воды. /Афинам возвратить Афину. /Град Константинов Константину" (примеры, особенно из литературных произведений, легко продолжить).
Очевидно, что исследование этого явления требует внимания не только к нарочитой семиотичности, но прежде всего к глубинным семантическим основаниям, его порождающим. Как известно, константинопольские или византийские мотивы тесно переплетаются с русской историей, в которой они связаны главным образом с пониманием природы московской царственности и государственности [12]. Средневековому мифологическому сознанию, в. частности, необходимо было "иметь Царьград живым и свободным, чтобы, овладев им, овладеть истинной царственностью и обрести государственно-историческое благополучие" [13]. Невозможность завоевания Константинополя не разрушает целостности идеологемы, логика мифа рождает другие решения: Московское царство присваивает себе византийское наследие через метонимические или метафорические его замещения: это и шапка Мономаха, например, и обретенный уже при Алексее Михайловиче "крест Константинов" и т.п., да и сама концепция "Москва - Третий Рим" строится по этой же схеме - "Москва,,. в качестве "второго Константинополя - это обычная для позднесроедневекового подхода к ценностям замена партнерства единичностью (Москва и Константинополь принимают вид Москвы-Константинополя" [14]. Мифопоэтическое сознание порождает также и метонимическую (или метафорическую) возможность завоевания Царьграда: именно таким образом понималось завоевание Казани при Иване Грозном [15]: только после овладения Казанью он и получил право называться "царем", что ставило в тупик иностранных дипломатов, не разумеющих особой логики русских (ср. в
"Россияде" Хераскова: "Вдруг Новый Царь настал / И Новая Держава.,"), Эти два существенных
момента: метонимическое/метафорическое присвоение константинопольских
символов и идеологам, а также метонимическое замещение Византии другим царством находим и в последующей русской истории [16]. Закономерно идея овладения "царством " для обеспечения благополучия Московской Руси отражается в историософских построениях века, что не совсем верно истолковывается современной наукой как "монархизм" (понятно, что стремление к цельности, упорядоченности государства в XVIII в. могло быть связано только с идеей единодержавия, что и определило в XVIII в. культ империи - "неподдельный восторг перед самодержавием", по словам Г.П. Федотова). Показательна в этом плане художественная концепция Хераскова: цикл его эпических исторических поэм своеобразно представляет основные вехи становления России: "Владимир Возрожденный" - крещение Руси, связанное с
завоеванием Херсона ('причем это завоевание в поэме Хераскова "замещает" Иерусалим и Царьград); "Царь, или Спасенный Новгород" - завоевание Иваном III Новгорода: "Россияда" -завоевание Иваном IV Казани, '"Плоды наук" - устроение "новой России" Петром.
Идея завоевания Константинополя была и в XVIII-XIX вв. "одной из доминантных в русском политическом и мифологическом сознании" [17]. "Константинопольские ориентации" характерны прежде всего для Петровского времени. Так, например, в русле традиционной логики новая столица - "царственный град" Санкт-Петербург присваивает себе атрибуты и знаки прежних царств: это и "новый Рим" (как показали Лотман и Успенский) [18], и Москва (перенесение в Петербург по указанию Петра такой сакральной ценности Москвы, как икона "Казанской Божьей
Матери" из Благовещенского собора Кремля), и Иерусалим (есть сведения, что Петр хотел перенести в Петербург Гроб Господен), и древний Владимир (перенесение мощей Александра Невского), и Константинополь, как уже отмечалось в научной литературе [19].
Аналогии Петербург - Константинополь, Петр - новый Константин достаточно очевидно представлены в мифо-легендарной традиции XVIII в. Так, например, в повести "О зачатии и здании царствующего града Санкт-Петербурга" (впервые опубликована в 1863 г.) приводится легенда об орле, который появился при "зачатии" города как "доброе предзнаменование", далее автор пишет; "Подобное древле благочестивому царю Константину в сонном видении явился Бог о построении в Востоке града. Великий и равноапостольный царь Константин рассматривал места к зданию града и во время шествия от Халкидона водою к Византии увидел орла, летящего и несущего верф и потчие орудия каменоделателей, которые орел положил у стены града Византии. Великий царь Константин на том месте построил град и наименовал во имя свое Константинград" [20].
Другое легендарное предание зафиксировано в истории Крекшина (построенной, как показала Плюханова, именно на мифо-легендарной традиции) [21], которую он преподнес в 1742 г. Елизавете. В нем говорится о чудесных предзнаменованиях; "... в нощь, в нюже... царь Алексей Михайлович совокупился с ...царицею... Натальей Кирилловной, и в утробе ее зачася ... император Петр, и тогда явися звезда пресветлая близь Марса..." [22]. А.Н. Робинсон указал на два возможных источника этого рассказа: роман
"Александрия" (чудесное рождение Александра) и рождение Христа. Однако более близким нам кажется третий - легенды о Константине Великом, в которых чудесным небесным явлением отмечен именно момент зачатия будущего великого императора (солнце вышло среди ночи). Возможность подобного сопоставления подтверждается и тем, что далее в сюжете Крекшина описываются предсказания Симеона Полоцкого о великом будущем Петра, а уже новорожденному поэт преподносит стихи, где подчеркивает, что именно Петр возьмет Царь-град: "Вчера преславный Царьград от турков пленися/Днесь начало избавления ему преславное явися". Напомним и книгу И.И.Голикова "Сравнение свойств и дел Константина Великого ... с свойствами и делами Петра Великого".
Редукция этих мотивов в мифологии Петра мотивируется, на наш взгляд, его явной неудачей в Прутском походе: ему как бы не удалось овладеть ни одним метонимическим индексом или знаком Царьграда (каким была, например, Казань для Ивана Грозного), наоборот, пришлось заключить унизительный для России мир (причем уступить часть "своего" Порте: Азов, например). Неслучайно в позднейшем указе Анны Иоанновны говорилось: Пруцкой трактат был великой вред и бесчестие нашему государству", а Турция, по словам русского резидента в Стамбуле, теперь "Россию очень легко ценит, помня прутские дела" [23].
Однако традиция оказывается чрезвычайно устойчивой, императрица Анна продолжает войны с Турцией, а фельдмаршал в своем " Генеральном плане войны представляет их идеологию так: "Год 1736. Азов будет наш" (возвращение утраченного Петром - О. Г.), "Год 1739. Знамена и штандарты императорского величества будут водружены...где? - в Константинополе. В самой первой, древнейшей греко-христианской церкви, в знаменитом восточном храме Святой Софии в Константинополе, она будет коронована, как императрица греческая и дарует мир ... кому? -бесконечной вселенной, бесчисленным народам. Вот - слава! Владычица! И кто тогда спросит, чей по праву императорский титул? Тот, кто коронован и помазан во Франкфурте или Стамбуле?" [24]. Этот документ, помимо прочего, интересен тем, что он выказывает семантику идеи о Константинополе: очевидно, во времена Анны овладение им, как и в Московском царстве, связано с обоснованием на истинную царственность, на императорский титул, вот почему так важна корона в Стамбуле: она дает право быть "Владычицей".
Другим важным свидетельством традиционализма мировоззренческих установок эпохи Анны Иоанновны может служить ода Ломоносова "На взятие Хотина" (1739). Случайная и не принесшая никаких реальных результатов победа русских при Хотине стала для национального сознания первым блестящим успехом в бесконечных войнах с Турцией еще и потому, что метонимически заменила собою "целое". Ода Ломоносова недвусмысленно помещает Анну в исторический ряд с Иваном Грозным - "Смирителем стран Казанских" и Петром, в ней звучит "избранного народа", сама победа оценивается как "новое торжествованье" России, связанное прежде всего с новым качеством "державности" (истинность и благополучие которой удостоверяется "райскими" коннотациями): Россия как прекрасный крин / Цветет над Анниной державой". Анна, по мысли Ломоносова, завершает построение "царств об этом в мистическом
видении - центральном эпизоде произведения - говорит Петр, обращаясь к Ивану Грозному; "Не тщетно я с тобой трудился, / Не тщетен подвиг мой и твой / Чтоб россов целый свет страшит /Чрез нас предел наш стал широк /На сем запад и восток. / На юге Анна торжествует..."
Как видим, для русского сознания 1-ой пол. XVIII в. семантика "Константинопольской темы" связана прежде всего с государственно-политическим ее аспектом. Во времена Екатерины появится и другой акцент: так, в oде Державина, написанной под непосредственным влиянием оды "На взятие Хотина", русские уже сражаются "за честь, за веру, за царя". Неслучайно В.О. Ключевский отметил, что постепенно "дипломатический бред стал складываться в более определенные планы, построенные на исторических воспоминаниях или религиозно-национальных связях" [25]. В общем для России XVIII в. процессе усиления сакрализации монаршей области "греческий текст" получает более углубленную интерпретацию, начинает реализовывать потенциальный смысловой материал, заложенный в него давней традицией: теперь русское сознание интересуется не только "царством", но и "священством". Их совмещение или разделение - давняя проблема русской идеологии, инспирированная теми же византийскими ориентациями, а решает ее в XVIII в.: от Петра к Екатерине, когда "сакрализация монарха становится фактом церковной жизни и религиозного быта русского народа... захватывает самые разнообразные сферы - государственное управление, национальное историческое самосознание, богослужение, церковное учительство ... и, наконец, самую духовность" [26].
Однако борьба за веру, за освобождение "порабощенных греков" ("Ода на победы в Мopee" В. Петрова - 1769), за избавление "Европы от врага Христова имени" - лишь внешняя сторона дела, своеобразная символическая теократическая формула, лишь означающая глубинные смысловые построения. Тем более, что она, как считает современная историческая наука, так и осталась неосуществленной.
Как представляется, Екатерина и не стремилась к ее реальному осуществлению. Наблюдательные иностранные дипломаты отметили некоторую "подмену", которая произошла на их глазах в идеях императрицы: английский посол пишет в 1783 г., что Екатерина свой "любимый план" (''греческий проект" -
О. Г .) "заменила другим... Князь Потемкин получил от нее приказание занять и присоединить к ее владениям Крым и часть Кубанской области..." [27]. Подобное "замещение" чувствует и французский посланник Сегюр: "Вам нужен Очаков и Аккерман: это почти тоже, что потребовать Константинополь" [28].
Действительно, в 1783 г. Крым и Кубань были официально присоединены к России, хотя мечта о завоевании Крымского ханства восходит еще к временам Грозного. Храповицкий записывает 21 мая 1787 г. мнение самой Екатерины: "Поверено с жаром о Тавриде: "Приобретение сие важно; предки дорого бы заплатили то ..." [29]. Таким образом, на наш взгляд, Крым-Таврида становится в русском сознании традиционным метонимическим " замещением " Греции-Константинополя, т.е. тем "царством", которым необходимо овладеть (см. знаменитые слова Сегюра. "Государыня-победительница имела приятную возможность торжественно вступить в Тавриду и занять престол татарских ханов...") [30]. Такое замещение было подкреплено и особым сакральным статусом отвоеванных земель, зафиксированным в традиции Корсунской легендой. Показательны в этом отношении оценки Потемкина, который писал Екатерине в 1782 году: "Есть ли твоя держава - кротость, то нужен и России рай. Таврический Херсон! Из тебя истекло к нам благочестие: смотри, как Екатерина II паки вносит в тебя кротость христианского правления" или "...Таврический Херсон — источник нашего христианства, а потому и крещенности, уже в объятиях своей дщери. Тут есть что-то мистическое..." [31].
Показательны и другие, исторические и мифологические аналогии, возникшие в этой связи: так, Храповицкий, выслушивая очередные высказывания Екатерины о борьбе за "константинопольское наследие" для Константина Павловича (7 июня 1788 г.), "примолвил", "что и Казанское царство составляет теперь спокойное наместничество" [32].
Неслучайно тема 'коловорота', "возвращения к истокам" или "к себе" становится ведущей в русской историософии эпохи, она находит ярчайшее отражение в искусстве "2-й пол. столетия (живопись, драматургия, в том числе и произведения самой Екатерины: "Из жизни Рюрика", "Начальное управление Олега", "Игорь"; или, например, поэмы Хераскова). К тему же одним из первых мероприятий на отвоеванных землях стало еще до официального присоединения Крыма строительство Херсона (начато 19 октября 1778 г.), на воротах которого, по преданию, была надпись: "Здесь дорога, которая ведет в Византию".
Актуальность этих историософских концепций связана, по всей видимости, с обострившимся интересом к "России древней", но уже не противостоящей "новой", а авторитетно удовлетворяющей ее как истинную, имеющую корни и родословие империю (ср. "Записка о древней и новой России" Карамзина). Так появляются в XVIII в. баснословные предания о происхождении славян и россов, бесконечные споры с мнением иностранцев об истории России (см., например, "Записки, касательно Российской истории" Екатерины), многочисленные исторические сочинения, интерес к "родословиям" и т.д.
"Новая молодая Россия" становится во времена Екатерины предметом особой рефлексии и получает локальное пространственное закрепление - речь идет о создании "Новороссии" и как раз на отвоеванных крымских землях (Новороссийская губерния была образована еще в 1764 г.) [33].
Устроение Новороссии, как показал А.М. Панченко, было во многом ориентировано на
сопоставление Екатерины с Петром и его цивилизаторскими усилиями [34]. Обозрением новой России, символизирующим само ее "наличие"/ "бытийственность" и принятие под скипетр императрицы, стало путешествие Екатерины в Крым (1787), аналогичное тем, которые она совершала по России после восшествия на престол (1763, 1764, 1765, 1767). Путешествие имело открыто "демонстрирующий" и идеологический характер (в нем императрицу сопровождали дипломатический корпус, специально прибывший инкогнито император Иосиф, известно, что она хотела взять с собой двух будущих, по ее мысли, престолонаследников: внуков Александра и Константина, резко отказав при этом Павлу), это было путешествие "в мир идей", по выражению А.М. Панченко [35]. Несмотря на скепсис иностранных дипломатов, можно "утверждать, что Екатерина действительно находилась "в восторженном состоянии по поводу всего, что она видит и при мысли о новой степени величия и могущества, на которую это возводит Русскую империю", как писал император
Иосиф 136) , поскольку видала она не дурно устроенные крепости и декорации, а реализацию своих идеологических устремлений и инициатив.
Важнейшим идеологическим моментом этого путешествия было, на наш взгляд то, что оно по-новому концептуализировало образ России: Екатерина как бы предлагает современникам для восприятия и осмысления не только "новую Россию", противостоящую "старой", как это манифестировалось во времена Петра, она, напротив, снимает эту болезненную для русского сознания антимонию, уравнивая в правах тот и другой член оппозиции ("древняя Россия" остается позади в ее путешествии, а открывает она хронологически и пространственно "новую"). Этот путь, изображенный на медали, выбитой в честь путешествия, представлен прямой линией с Севера на Юг и обозначен как "Путь на пользу" [37]. И действительно в последней четверти XVIII в. уже не знают противоречивости давней оппозиционной пары; так, например, для Карамзина "новая молодая Россия" - всего лишь определенный исторический этап в развитии государства (неслучайны его настойчивые сопоставления Владимира, Иоанна III и др. с Петром I). Для него эпохой "бодрой юности" России был и XI в. ("Записка о древней и новой России").
С другой стороны, "древняя" и "новая" Россия одновременно и объединялись в одном пространстве. См., например, "Крым или Херсон Таврический...очистив и покорив державе своей, обновила древнее святилище с великою пользою. Там Великий Владимир веру в Христа: торжествующую принял, а великая Екатерина попранную воздвигла и обносила" (1780 г.) [38] .
Как представляется, наследуя традиции, русское сознание 2-й пол. XVIII века вынуждено постоянно воспроизводить некоторую последовательность логических операций: традиционное метонимическое "сворачивание" концептов и идеологем предваряется их "разворачиванием", своеобразным отчленением элементов друг от друга, их реинтерпретацией (так, если для Петра важно было "свернуть" все предшествующее сакрально-имперские элементы в один новый, например, в образе Санкт-Петербурга, то Екатерине важно сначала отделить "древнюю Россию" от "новой", придав каждой свой идеологический ценностный статус, а затем уже становится возможным их соединение). В этом плане интересен сам процесс идеологизации того и другого элемента, как "Новороссия", так и "древней" России, Новороссия сама по себе была источником легенд и преданий»; от мифа о "потемкинских деревнях" до ее восприятия как "земли обетованной". Мифопоэтической традицией питается и русская историография XVIII в., обращающаяся к описанию российских древностей (наличие таковой современное сознание объясняет ошибками, намеренной фальсификацией или неразвитостью источниковедения и самой историографии эпохи). В таких ошибках уличены и Татищев, и Щербатов, и (в еще большей степени сама Екатерина, и Карамзин и т.д. Приведем пример: ни один историк XIX в. уже не упоминает того, о чем писали Щербатов и Карамзин, описывая женитьбу Ивана III на Софье Палеолог, т.к. не имели к этому эпизоду исторических источников, а для историков времен Екатерины реальным мыслилось, что "все думали согласно с ним (Иоанном - О.Г.), что сам бог посылает ему столь знаменитую невесту, отрасль царственного древа, коего сень покоила некогда все христианство православное, неразделенное; что сад сей благословенный союз напоминает Владимиров, сделает Москву как бы новою Византиею (подч. мною - О Г.), и даст монархам нашим права императоров греческих и т.д ". "С сего времени - продолжает Карамзин -столииа Иоаннова могла действительно именоваться новым Царемградом, подобно древнем/ Киеву" [39].
Приведенный пример (при необходимости их достаточно легко умножить) показывает, что в концептуализациях "древней России" греко-константинопольские ассоциации играют главенствующую роль, причем они оказываются достаточно распространенными (как уже говорилось, в литературе и искусстве). При этом "греческий текст" оказывается также непосредственно связанным и с "новой Россией".
Известно, что Крым был одновременно и "новой Грецией": строящимся городам давали звучные греческие имена - Севастополь, Симферополь, Мариуполь, Евпатория, Феодосия и т.п. В русле обсужденных выше проблем кажется, что это - типичное замещение незавоеванного Константинополя: Россия строит новую Грецию (как она того и хотела), хотя бы и символически. "Новогреческие" коннотации поддерживает во время путешествия и сама императрица: вспомним, что она хотела взять с собою внуков, а из самого путешествия постоянно пишет Константину письма, моделируя в них его незримое присутствие и принадлежность к этому "греческому" пространству: "В Нежине я слушала греческую речь; я не поняла ни одного слова, потому что вас не было со мной" или "Если бы вы были здесь, то могли говорить по-греческим сколько угодно; здесь очень много греков" [40].
При этом эллинофильство Екатерины оказывается связанным не только с византийской, но и с "языческой" образностью. Хотя в это время существует традиция использования "языческой" образности и языка для передачи мирским дискурсом сакральных значении (например, образ самой Екатерины как Афины Паллады / Минервы), тем не менее ориентация именно на "языческий" ореол Греции кажется достаточно маркированной. Так, например, лексическая тематизация: "Греция", "ахеяне", столица - "Афины" (например: "Орлы твои Афин достигнут /И вольность Греции воздвигнут - В.Петров и т.п.), образная - на барельефах А.М. Иванова "Крещение Ольги в Константинополе под именем Елены" (1774-1775, Музей Академии Художеств), император Византии изображен в античных военных доспехах рядом с патриархом. Наиболее показательным примером может служить пьеса Екатерины "Начальное управление Олега", которая и задумывалась и ставилась на сцене (1790) как программное изложение основополагающих идей императрицы. Грандиозное действие совмещает три стилистических пласта, которые, переплетаясь между собой, образно представительствуют на разных уровнях (словесном и музыкальном) соответственно "древнюю Русь" - свадьба Игоря и стилизация русских народных песен: "новую Россию" - торжественные гимны на слова Ломоносова; "Грецию" - стилизация древнего унисонного пения из слова Еврипида, хотя действие происходит в Константинополе ("Явление из Еврипида по месту и свойству своему, должно быть представлено во вкусе древнем Греческом и музыка должна быть в том же вкусе; вследствие чего и сочинил я музыку совершенно Греческую..." - "Объяснение на музыку, Господином Сартием сочиненное для исторического представления "Начальное управление Олега"). Своеобразна и пространственно-временная модель "Начального управления", демонстрируемая автором: начинается драма с заложения Москвы (1 действие), затем Олег едет в Киев, "равным образом и кончится сие Историческое представление, согласно с Историею, тем, что Олег щит Игорев укрепляет на Иподроме" в Константинополе, по словам самой Екатерины ("Предуведомление" к драме).
Можно предположить, что в идеологических конструкциях Екатерины "языческая Греция" неслучайна: она позволяет, оперируя традиционными мифологемами и схемами, существенно изменить самую концепцию "преемства от Греции". Важно при этом настойчивое стремление императрицы, пусть и декларативное, отделить будущую Греческую империю от России, вопреки прежним идеям о присвоении византийского наследия: не она будет короноваться в Византии (как это предполагал Миних для Анны Иоанновны), эти державы, по ее словам, "не могут и не должны слиться под державою одного государя". Уже определенная нами операция "разворачивания" и реинтерпретации элементов осуществляется в данном случае для нового, но устойчиво традиционного, идеологического их "сращивания": теперь Греческая держава будет "преемствовать" от России, получив от нее получив от нее политическую и религиозную независимость, государственное устройство и государя, ведущего свой род от российской царствующей династии, именно Россия воздвигает теперь "крест на Святую Софию". См.:
Страна презренна и пуста,
Где прежде музы обитали,
О вы прекрасные места,
Что были вы и что вы стали? < . >
Освободит Россия нас.
И обновит Афински стены В Софии храм нисходит Бог И гибнет адская держава...
Твоей суетливою судьбою Воздымится Палеолог:
Тогда Византия взыграет... (Сумароков)
или:
Прими, нещастна Византия / Тот
свет от Россов, кой Россия / Прияли
древле от тебя... (Петров "На взятие Хотина" 1769).
"Дело культурно-национального собирания русской стихии” (П.Струве), творимое Екатериной, завершается к концу века не только обострением национального чувства и оформлением целостной идеологии, но прежде всего активизацией и актуализацией традиционного мессионизма русской идеи, мифологизацией исключительной роли России и "русского" во всемирно-историческом процессе.
Примечания
1. Ср.: "Петру досталась держава, пребывающая в состоянии кризиса и даже надрыва. Надлежало искать выход - и прежде всего в сфере идей. <...> Петр не только работал топором на Саардамской верфи, он знакомился с культурной ситуацией, он ездил за "идеями" (Панченко A.M. Начало Петровской реформы: идейная подоплека// Итоги и проблемы изучения русской литературы XVIII века. XVIII век. С6.16.Л., 1989. С. 11, 15.
2. Успенский Б.А. Дуалистический характер русской средневековой культуры (на материале "Хождение за три моря" Афанасия Никитина) // Успенский Б.А. Избранные труды. М., 1994. Т.1. С. 278, 263.
3. Смирнов И.П. О древнерусской культуре, русской национальной специфике и логике истории. Wien, 1991. С. 176 (Wiener Slawistischer Almanach. SBd.28).
4. Карамзин Н.М. Сочинения: В 2 Т. Л., 1984. Т.2. С. 174, 154.
5. Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России. М., 1991. С.34.
6. См.: Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Отзвуки концепции "Москва - Третий Рим" в идеологии Петра Первого // Художественный язык Средневековья. Л.. 1982.
7. Струве П.Б. Дух и слово. Статьи о русской и западноевропейской литературе. Париж, 1991. С. 150.
8. Плюханова М.Б. Сюжеты и символы Московского Царства. СПб., 1995. С. 174.
9. Переписка Екатерины Великой с Германским императором Иосифом 11 (I774-1730) //Русский Архив. 1880. Кн. 1. С. 230-291.
10. Письма лорда Мальмсбюри // Русский Архив. 1874. Т.1. Кн. 2. С. 877.
11. См.: Чернов С.Н. Слухи 1825-1826 годов (фольклор и история) // С.Ф. Ольдербургу к 50-летию научнообщественной деятельности. Сб. ст. Л., 1934. С. 548-549.
12. См.: Плюханова М.Б. Указ. соч. С. 171-202.
13. Там же, С. 175.
14. Смирнов И.П. Указ. соч. С. 139.
15. См. подробнее: Плюханова М.Б. Указ. соч. С. 177-130.
16. Так, например, особая необходимость доказательства своей легитимности порождает интерес к Византии Бориса
Годунова (см.: Баталов А.Л. Гроб Господен в замысле "Святая Святых" Бориса Годунова // Иерусалим в русской культуре. М., 1994. С. 153-171), активно идет "византизация" русской государственности при Алексее Михайловиче (см.: Живов В.М., Успенский Б.А. Царь и Бог. Семиотические аспекты сакрализации монарха в России // Успенский
Б.А. Избранные труды. Т. 1.), эти тенденции продолжались и при царевне Софье и, в конечном счете, порождали
многочисленные войны России с Оттоманской Портой.
17. Осповат А.Л. К прениям 1830-х гг. о русской столице // Лотмановский сборник. 1. 1995. С. 481.
18. См.: Лотман Ю.М , Успенский Б.А 0тзвуки концепции "Москва - Третий Рим" в идеологии Петра Первого...
19. Например, в работе И.П.Смирнова: Смирнов И.П. Указ. соч. С. 184-185.
20. Цит. по: Беспятых Ю.Н. Петербург Петра I в иностранных описаниях. Л., 1991. Приложение 2. С. 259.
21. См.: Плюханова М.Б. История юности Петра I у П.Н.Крекшина // Уч. зап. Тарт. ун-та. №513. Тарту, 1981. С. 17-39.
22. Цит по: Робинсон А.Н. Симеон Полоцкий - астролог // Проблемы изучения культурного наследия М., 1985. С. 177.
23. Соловьев С.М История России с древнейших времен. Кн. X. Т. 20. М., 1965. С. 412.
24. Архив князя Воронцова. М., 1871. Кн. 2. С. 509.
25. Ключевский В.О. Сочинения. Т. 5. М., 1958. С. 51.
26. Живов В.М., Успенский Б.А. Указ. соч. С. 173.
27. Письма лорда Мальмсбюри... С. 829.
28. Сегюр Л.-Ф. Записки о пребывании в России в царствование Екатерины II // Россия XVIII века глазами иностранцев. Л., 1989. С. 436.
29. Памятные записки А.В.Храповицкого, статс-секретаря императрицы Екатерины Второй. М., 1990. С. 30.
30. См.: знаменательные слова Сегюра: "Государыня'-победительница имела приятную возможность торжественно вступить в Тавриду и занять престол татарских ханов..." (Сегюр Л.-Ф. Указ. соч. С. 455).
31. Цит. по: Лопатин B.C. Потемкин и Суворов. М., 1992. С. 66, 74.
32. Памятные записки А.В. Храповицкого... С. 68.
33. Подробнее об освоении Крыма см.: Дружинина Е.И. Северное Причерноморье (1775-1800). М., 1959; Медведева И. Таврида. Исторические очерки и рассказы. Л., 1956.
34. Панченко AM. "Потемкинские деревни" как культурный миф // Русская литература ХVIII - начала XIX века в общественно-культурном контексте. ХУШ век. Сб. 14. Л., 1983. С. 102.
35. Там же.
36. Письма императора Иосифа II... во время его путешествия в Херсон и Крым в 1787 году // Русский Архив. 1880. Кн.
1. С. 364.
37. См.: Исторический Вестник. 1885, сентябрь. С. 457.
38. Мальгин Т. Зерцало Российских Государей. СПб., 1789. С. 142.
39. Карамзин Н.М. Предания веков. М., 1987. С. 457, 458.
40. Исторический Вестник. 1885, сентябрь. С. 446.
