CC BY
83
Ю. В. Матвеева
ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА КАК МЕТА ТЕМА «МЛАДШЕГО» ЛИТЕРАТУРНОГО ПОКОЛЕНИЯ ПЕРВОЙ РУССКОЙ ЭМИГРАЦИИ:
В. АНДРЕЕВ, Г. ГАЗДАНОВ
В данной работе речь идет о влиянии определенных историко-социальных факторов на художественное творчество писателей и, в частности, об особенном поколенческом единстве авторов, чьи биографии оказались непосредственно связаны с большой историей. В их текстах всегда ощутимы переклички, создающие поле внутреннего напряжения. В качестве примера такого диалога, выдержанного в рамках биографически важной темы Гражданской войны, анализируются произведения Вадима Андреева и Гайто Газданова, представителей так называемого «незамеченного поколения» первой русской эмиграции.
Ключевые слова: незамеченное поколение; Гражданская война; молодые эмигрантские писатели; поколенческое самосознание; Гайто Газданов; Вадим Андреев.
«Каждое поколение, - пишет Х. Ортега-и-Гассет, - представляет собой некую жизненную высоту, с которой определенным образом воспринимается существование» [11. С. 5]. Если говорить о поколении русских людей, родившихся в самом конце Х1Х - начале ХХ столетия, по-видимому, главным фактором, определившим «жизненную высоту» его представителей, стала Гражданская война в России. Революция 1917 года со всеми последовавшими за ней событиями не просто коснулась каждого из них, но так или иначе повернула их судьбы, преждевременно сделав участниками или свидетелями подлинной истории.
«Поколение как реальность» - об этом можно говорить лишь тогда, пишет К. Мангейм, когда его представители «связаны друг с другом тем, что все они испытывают на себе воздействие социальных и интеллектуальных симптомов процессов динамической дестабилизации» [10. С. 19]. Думается, что и то поколение, о котором идет речь, стало «реальностью», т. е. обрело свои эстетические и экзистенциально выраженные черты, а затем и свою легенду, именно потому, что в качестве мощнейшего процесса «динамической дестабилизации» Гражданская война его внутренне сплотила, дала общий импульс дальнейшего существования. По крайней мере, в художественном творчестве представителей этого поколения (независимо от принадлежности советскому или эмигрантскому лагерю) Гражданская война неизменно присутствует и дает о себе знать на протяжении долгих лет, проецируя свои образы и переживания в иные исторические условия и хронологические пределы.
В данной работе речь пойдет о двух эмигрантских писателях, чье творчество оказалось в значительной мере предопределено и объединено экзистенциальным опытом Гражданской войны. Это Гайто Газданов и Вадим Андреев, которые были почти ровесниками, друг друга знали, какое-то время, возможно, были дружны, но главное - в полной мере разделили типичную судьбу своих сверстников, самых юных и от этого самых впечатлительных участников «русской усобицы».
В 1929 году М. Слоним, редактор журнала «Воля России», скажет о Газданове: «Газданов начал с рассказов о Гражданской войне, обративших на себя внимание <...> каким-то мажорным мужественным тоном» [12. С. 116]. А в 1982 году Л. Диенеш, имея возможность рассматривать Газданова как целостный и состоявшийся феномен, напишет, подразумевая, конечно, гораздо более продолжительный
период его творчества, прямо противоположное: «Молодой человек с “выжженной” после Гражданской войны душой и опытом эмиграции провозглашает тщетность всех усилий, бессмысленность всякого существования и пишет в этом духе свои произведения вплоть до 50-х годов» [8. С. 232]. На самом деле, и «мажорный» тон, и «выжженная» душа в равной мере присущи Газдановау, при этом в равной мере производны от его юношеских военных впечатлений.
Первые газдановские рассказы, о которых, собственно, и писал М. Слоним, будто заряжены экспансией и экспрессией революции. Сравнительный ряд для них - вовсе не эмигрантская проза, а проза советская - Вс. Иванов, А. Малышкин, Б. Пильняк, конечно, И. Бабель. Образ революции, а вернее, образ революционного времени, здесь откровенно романтизируется. Россия воспринимается как «прекрасная мужественная страна, колыбель веселой революции», как «далекая эпоха мечтателей», «торжественную музыку которой» можно передать тремя ударами - «выстрелы, море, города».
Очень скоро, начиная, кажется, с рассказа «Превращение», масштаб революции у Газданова изменится - в качестве темы она перестанет быть ведущей. «Война, солдаты, сражения, пушки» превратятся в «железный хлам, осыпанный пеплом времени» [6. Т. 3. С. 88]. Однако легендарного своего ореола эпоха Гражданской войны в газданов-ской прозе еще долго не потеряет. Этот устойчивый романтический миф, дикий, страшный и все же прекрасный, перейдет в собственность героев и займет в их памяти и самосознании место почти сакральное: «И все-таки - каждый раз Володя с силой произносил это слово - и все-таки, несмотря ни на что, революция была лучшим, что он знал, и революция в России представлялась ему как тяжелый полет громадной страны сквозь ледяной холод, и тьму, и огонь» [6. Т. 1. С. 245], - так в «Истории одного путешествия» размышляет Володя Рогачев. «Путешествие сквозь этот незабываемый российский ледяной вихрь» [6. Т. 1. С. 238] становится школой мужества и бесценным воспоминанием для англичанина Артура Томсона, героя этого же романа. «Лютая зима, Гражданская война, глубокая глушь ледяной России» [6. Т. 1. С. 502] ассоциативно всплывают в памяти лирического повествователя в «Ночных дорогах».
И все-таки романтическая мифологизация - лишь одна грань восприятия Газ-дановым революции и Гражданской войны. Ей сопутствуют с самого начала, а потом и вытесняют на периферию темы правдивая конкретика и уникальная психологическая достоверность. В созданной писателем смеси романтики и реализма, лирики и философичности, пристрастности и отстраненности сквозит прежде всего человеческая убедительность. Не правда факта, не правда истории, а правда экзистенциального переживания здесь главенствует - Газданов, по сути, дает чисто феноменологическую трактовку Гражданской войны.
Изображение Гражданской войны, тяжелой, кровавой ее фактуры, в его прозе всегда импрессионистично, и, быть может, от этого соразмерно, внятно простому человеческому восприятию. Газдановские «воюющие» герои переживают свои главные на войне события в состоянии медитации, полусна, болевого шока, и, что характерно, эти эпизоды с их постоянными переходами из реальности внешней, событийной, в реальность внутреннюю, психическую, кажутся эмоционально самыми сильными.
Вообще несоразмерность внешнего и внутреннего, историко-политической данности и непосредственного эмоционального переживания сложились у Газданова в особый прием, в особую мыслительную парадигму. Уже Николай Соседов, солдат бронепоезда «Дым», среди «боев и убитых и раненых» будет замечать и запоминать совсем другие вещи: наблюдательный пункт на верхушке дерева в лесу, где он забывает, «что в России происходит Гражданская война» [6. Т. 1. С. 121]; бесконечную причудливость человеческих характеров, открытую им на войне. Иногда подобный
субъективизм, или, скорее, психологизм в изображении Гражданской войны достигает в газдановской прозе масштабов толстовского остранения: «Было много невероятного в искусственном соединении разных людей, стрелявших из пушек и пулеметов: они двигались по полям южной Росси, ездили верхом, мчались на поездах, гибли, раздавленные колесами артиллерии, умирали и шевелились, умирая, и тщетно пытались наполнить большое пространство моря, воздуха и снега каким-то своим, не божественным смыслом» [6. Т. 1. С. 141]. Как и у Толстого, этот эффект остранения у Газданова выявляет разницу между искусственным, придуманным, чуждым человеку и естественным, органично соприродным ему. А. К. Жолковский назвал эту функцию «разоблачительной» [9. С. 123]. Газданов в своем первом романе отнюдь не ставит, конечно, каких бы то ни было разоблачительных или даже просто морализаторских целей. Но сама точка зрения героя, а вернее сказать, точка зрения его возраста (16 лет), создает эффект, автором вряд ли предусмотренный заранее.
Причина, по которой оказался во врангелевских войсках шестнадцатилетний Газданов, раскрыта, как известно, самим прозаиком в его романе «Вечер у Клэр», где судьба героя, Коли Соседова, органично переплавляет биографию и судьбу его создателя. Обращает внимание, что самый автобиографичный газдановский персонаж мотивы своего участия в Гражданской войне не просто высказывает, но проговаривает и анализирует несколько раз, в разных ситуациях, словно проясняя их для себя. В конечном же счете становится ясно, что решение и выбор Коли Соседова совершенно лишены политической подоплеки, он идет воевать «без убеждения, без энтузиазма», идет, чтобы получить некое знание экзистенциального порядка, идет, чтобы стать взрослым, стать солдатом. Не случайно впоследствии, уже пережив весь круг российских испытаний, герой как бы остановит в себе этот миг, миг превращения в солдата - он совершенно убежден, что «солдат артиллерийской команды» бронепоезда «Дым» будет в нем жить всегда.
Выстраивая логику поведения и мышления своего героя, Газданов был, конечно, совершенно искренен. У него не было личных счетов, не было, скорее всего, и «патриотических» убеждений. Его позицию в пристрастной и политизированной эмигрантской среде (даже в конце 1920-х годов) нельзя назвать популярной, и никаких уступок читательской конъюнктуре писатель не делает. Газданов вообще предпочитает быть справедливым и независимым. Характерно, что ни в рассказах, ни в романах Гражданская война не изображается им как событие социально-политическое. Оппозиция «красные/белые» не является для него типичной. Силы, которые он чаще всего изображает как действующие в Гражданской войне, это в основном силы авантюрно-анархического характера - отряд Лазаря Рашевского («Товарищ Брак»), отряд Офицерова («Призрак Александра Вольфа»). Участники Гражданской войны, начиная с Аскета («Рассказы о свободном времени») и заканчивая товарищем Офицеровым, - авантюристы и мечтатели, у которых нет идеалов, кроме жажды действия и приключений. Момент идейнополитического противостояния писатель вообще никак и почти нигде не подчеркивает -самые романтические его герои могут, разогнувшись во весь рост, в буквальном смысле слова «переходить» из одного стана в другой, могут идти, не сгибаясь под градом пуль, меж двух «цепей» (солдат Данил Живин, поручик Осипов из «Вечера у Клэр»), а могут и вовсе «ухитриться» не воевать, как, например, святой Мартын из рассказа «Мартын Расколинос». Газданов всячески демонстрирует свою политическую неангажированность, Гражданская война для него - угол экзистенциального, но ни в коем случае не идейного преломления бытия.
В позднем творчестве о пережитой Гражданской войне Газданов будет писать все реже, постепенно она уйдет в прошлое, станет частью биографии героев. Посте-
пенно она как бы «оседает», опускается в скрытые, подводные пласты текста: из темы превращается в мотив, из события в фрагмент, из основного времени и места пребывания героев - в материю их памяти. Уходит в прошлое «мажорный мужественный тон», но «выжженная душа» - она навсегда остается. Любимые герои писателя, которым он передоверил свои чувства и впечатления, будут всегда «отчетливо» понимать «вещи, о которых человек не должен никогда думать, потому что за ними идет отчаяние, сумасшедший дом или смерть» [6. Т. 1. С. 479], и из всех многообразных жизненных возможностей для них самой возможной будет «невозможность избавиться от груза воспоминаний». Воспоминания же просачиваются в их будничную реальность по-разному - то готовой ассоциацией, то своеобразным ценностным мерилом, то внезапным чувством «тревоги», то просто метафорой.
Взрослость, утвержденная войной, причащением к страшному, экзистенциальному, это, конечно, особая взрослость, изначально отягощенная балластом знания, вины, памяти, а тем самым обрекающая на одиночество. Так и образ Газданова, такой, каким он сложился в эмигрантской среде - это образ закрытого внешне человека (свидетельствует об этом и крайняя скудость биографических сведений о писателе, его «непопулярность» в мемуарном пространстве). Одиночество стало важнейшим мотивом его прозы. Типичный герой Газданова - герой одинокий, лишний, не такой, как все: русский среди французов, трезвый среди «:алкогольных собеседников», человек движения (ночной таксист) среди людей статических, представитель духовного и культурного мира среди примитивных обывателей, мечтатель среди прагматиков. Тут сказывается влияние романтической литературной традиции, возможно, национального менталитета1, но в первую очередь проявляется экзистенциальный опыт военного прошлого.
Творчество В. Андреева и менее известно, и менее художественно, однако личная его судьба в чем-то оказалась невероятно близка судьбе Газданова, и это не случайно. Сын Л. Андреева, В. Андреев, родился в 1904 году. В семнадцать лет записался добровольно в армию ген. Миллера - его судьба, как и судьба Газданова, была в известной мере типична, а потому нет ничего удивительного в тех многочисленных фактах биографических совпадений, которые соединили этих писателей: голодное, томительное и безнадежное пребывание в русских военных лагерях на берегах Босфора, самовольное бегство, константинопольский русский лицей, переезд в Болгарию, гимназия в г. Шумен, тяжелый чернорабочий труд в Париже. Продолжая биографическую параллель, следует вспомнить, что во времена II Мировой войны оба были активными участниками Сопротивления, после чего их пути диаметрально разошлись - Газданов с 1953 года начал работать на радио «Свобода», В. Андреев в 1946 году получил советский паспорт, затем, в 1949, должность в ООН. Л. Диенеш в своей книге о Газданове называет Газданова и Андреева друзьями [8. С. 57, 61], однако ни в письмах В. Сосинскому и Д. Резникову, опубликованных в журнале «:Звезда» в 2003 году [4], ни в автобиографической прозе Андреева2 имя Газданова ни разу не упоминается. Да это, в сущности, не так уж и важно. Важно то, что Газданов и Андреев друг друга знали, общались, причем, общались на равных, по-товарищески. Только поэтому, конечно, автобиографическую повесть о своем участии в Гражданской войне В. Андреев смог назвать так, как назывался второй роман Газданова -«История одного путешествия». Безусловно, столь откровенная отсылка была значительна. И хотя герой упомянутого романа Газданова (речь идет о романе «История одного путешествия») в Гражданской войне лично не участвовал, а действие романа развивается в Париже, газдановское название, по-видимому, привлекло В. Андреева своей метафорической или даже символической емкостью. Под этим названием Андреев, конечно, имел в виду не только и даже не столько конкретный текст, сколько Газданова вообще - писателя и человека ментально близкого.
Как и газдановские герои 1920-30-х годов, герой Андреева - романически настроенный молодой человек, превративший собственную жизнь в увлекательное путешествие сквозь войны и революции, моря и земли, трагические, иногда почти безвыходные ситуации. Однако в отличие от газдановских героев, неизменно преодолевающих путь врангелевских воинов, автобиографический персонаж В. Андреева движется против течения, совершая фантастическое путешествие из Финляндии на Северный Кавказ вокруг всей Европы. Примерно в то же самое время, когда Газданов эвакуировался из Крыма, Андреев в Костантинополе, наводненном русскими беженцами, вместе с пятью такими же «сумасшедшими» товарищами настойчиво добивался отправки в Грузию.
Конечно, над В. Андреевым (в противоположность Газданову), когда он писал и публиковал свою повесть, довлел соцзаказ. Книга печаталась в СССР в издательстве «Советский писатель» и, разумеется, должна была проводить идею позднего раскаяния, неминуемой переоценки ценностей бывшим белоэмигрантом. Андреев, как мог, линию эту выдерживал, но идеологические сентенции в его книге выглядят все же явно наносным, вторичным напластованием, в то время как монтекристовский авантюрный сюжет и подкупающий лирический тон не дают ошибиться - этот текст гораздо более адекватен газдановским романам, нежели романам советским. Вполне возможно, что заимствованное название (понятное одним читателям - эмигрантским, и непонятное другим - советским) стало кодограммой такого прочтения, где главенствует именно поколенческая консолидация, а вовсе не вынужденный и запланированный самосуд. По крайней мере, те признания и выводы, что делает автор, обретают в свете этой оглядки на Газданова возможность двойной интерпретации.
На протяжении всей книги В. Андреев подчеркивает очевидную романтическую наивность своего героя, его неуверенность в правоте «белой идеи», его экспансивное мальчишество, «ложный пафос» его «мертвого патриотизма». С одной стороны, это звучит как оправдание, как извинение, как раскаяние «блудного сына», с другой же стороны, - если иметь в виду скрытый, но активно присутствующий контекст газдановского творчества, - это звучит естественно, ибо примерно так чувствовали и мыслили когда-то не только те, кто получили впоследствии советские паспорта, но и те, кто этого никогда и принципиально не сделал. Что же касается совпадений, перекличек, реминисценций из газдановских текстов, то в повести Андреева их можно отыскать множество.
Как и Николай Соседов из «Вечера у Клэр», герой В. Андреева записывается добровольцем в армию генерала Миллера «просто так, от молодечества, от молодости, оттого, что хотел после смерти отца во что бы то ни стало уйти из дома». «Я шел на войну, - признается он, - не умирать, а жить новой, для меня еще неизведанной жизнью». Характерно, что и в более ранней повести «Детство. Повесть об отце» (1938 год) сцена отъезда В. Андреева из дома на Черной речке к ген. Миллеру и его прощание с бабушкой также заставляет вспомнить первый роман Газданова - сцену прощания Николая Соседова с матерью.
Как и все «преждевременные воины», как персонажи Газданова, оказавшись в зоне непрерывных и губительных потрясений, герой Андреева защищается от них остранением. Попадая в марсельские казармы, где путь миллеровцев печально и бесславно останавливается, он начинает жить своей внутренней интенсивной жизнью, жизнью мечты, почти не связанной с окружающим миром: «Странный, призрачный мир окружил меня, вшивая казарма, марсельские публичные дома - все растворилось, исчезло, ушло в небытие» [3. С. 41]. Описание боевой операции - заведомо обреченного наступления под Новым Афоном, - именно выборкой остраняющих реальность деталей очень сильно напоминает Газданова. Как и газдановским персона-
жам, субъективные впечатления от «проходных», незначительных моментов Андрееву запоминаются навсегда: звезды, увиденные «в ту ночь», «ветви деревьев», «ночной воздух», выпавшая обойма. Эту трагическую атаку, бой и затем отступление фактических смертников Андреев воспроизводит подробно и совершенно буднично. Однако детали потому и застревают в его памяти, что были восприняты когда-то с позиции эмоциональной и рациональной отстраненности. Его герой - в общем, неопытный мальчишка, как и газдановский Соседов, как герой-повествователь из «Призрака Александра Вольфа», не понимает значения боя, не понимает значения тех или иных его фрагментов, он целиком принадлежит ситуации, а потому его восприятие весьма специфично. Он видит детали, слышит отдельные реплики и команды, но сознание его, как, опять-таки, сознание газдановских персонажей, непоправимо отстает: «Мы перешагнули через узкие окопы и начали спускаться кукурузным полем. Вокруг слабо шелестели сухие, обернутые прошлогодними листьями стебли. Внизу, в долинке, среди кустов дикого лавра, пробирался небольшой ручей. Я не знал, что мы пошли в атаку, - сообразил только потом, после боя» [3. С. 133]; «Как новичок, не понимающий опасности, я не испытывал никакого страха и только с отчаянным любопытством смотрел по сторонам.. ,»[3. С. 134]. Страх приходит к герою, но гораздо позднее - не в бою, а в ночь после боя: «Мне было очень холодно стоять на часах. <.> Вдруг в первый раз я почувствовал настоящий страх. Я почувствовал, что холодный пот покрывает все тело, начинают стучать зубы и дрожащие руки готовы бросить обжигающую пальцы, раскаленную винтовку» [3. С. 151].
Став вольноопределяющимся и разделив участь солдат белого движения, автобиографический персонаж В. Андреева, как и газдановский Соседов, впервые оказывается среди простых русских людей, по-соседовски ощущая «разделяющий ров» между ними -«олонецкими и архангельскими мужиками», и собой - потомственным интеллигентом: «Я был для них иностранцем, человеком совершенно чуждого и враждебного мира» [3. С. 20]. У Газданова вспоминается: «Кроме того, я не умел разговаривать с крестьянами и вообще в их глазах был каким-то русским иностранцем» [б. Т. I, С. 128].
Как и «военный сюжет» газдановской прозы, «военный сюжет» В. Андреева по сути своей глубоко экзистенциален: война открывает герою и что такое смерть, и что такое голод, и что значит порой братская теплота человеческой близости. В динамично развивающийся сюжет «мальчишка на войне» прорывается мысль о смерти, не абстрактной и отдаленной, а, напротив, совершенно ощутимой, страшно приближенной. Поразительно натуралистичны в повести описания голода, вернее, физиологии голода: «Теперь, когда вспоминаю мою жизнь в Батуме с 7 по 18 марта 1921 года, последние 12 дней, проведенные мною на русской земле, все человеческие ощущения - боли, тоски, холода, безнадежности, все покрывает неутомимый, не прекращающийся ни на минуту, преследовавший меня и во сне и наяву, отчаянный голод» [3. С. 1б3]; «Голодом было пронизано все тело, - даже пальцы рук и ног хотели есть.» [3. С. 90].
Заставляет вспомнить один из повторяющихся эпизодов газдановской прозы и сон, приснившийся герою В. Андреева на пути из Марселя в Константинополь. У Газданова неоднократно присутствуют сны или воспоминания героев, в которых они видят (или вспоминают) себя, висящими над пропастью. Таким сном, к примеру, начинается роман «Возвращение Будды». В романе «Ночные дороги» герой вспоминает, как однажды в Константинополе попал «в отчаянное положение» - «повис на вытянутых руках, держась пальцами за черепицу», «над шестиэтажной пропастью» [б. Т. I, С. 480]. У Андреева сон следующего содержания: «Мне снилось, что я ползу по краю скользкой черепичной крыши. Внизу, в страшной глубине, раскачивались вершины безлистых деревьев. Я впивался руками в мокрые, поросшие мохом чере-
пицы с такой силой, что у меня болели пальцы и из-под ногтей выступила кровь. <...> Вдруг я почувствовал, что перестаю весить - мое тело исчезло, стало прозрачным, как стекло <...> ветер подхватил меня и закружил в воздухе, как сорванный с дерева мертвый лист» [3. С. 64, 65]. Ясно, что и у Газданова, и у Андреева образ висящего над пропастью героя, холодеющего от ужаса и сознающего свое полное одиночество, нагружен одними и теми же эмоциями, источником которых был все тот же «неутешительный и ненужный опыт» (Г. Газданов) Гражданской войны.
Конечно, и по масштабу, и по объему прозу В. Андреева трудно сравнивать с прозой Газданова, рельеф которой намного обширней, сложней, многогранней, и все же, как и в случае Газданова, мотив Гражданской войны в творчестве В. Андреева имеет первостепенное значение. Присутствует не только в повести «История одного путешествия», но и в повести «Детство», где уходом на войну это самое детство заканчивается, но и в повести «Дикое поле», где герой - молодой русский эмигрант в Париже на протяжении почти двадцати лет ощущает ее омертвляющее дыхание. В качестве примечания отметим, что и название «Дикое поле» имеет свой резонанс интертекстуальности, причем, опять-таки, интертекстуальности поколенческой. В 1922 году в Софии вышел сборник рассказов И. Лукаша «Голое поле», состоящий из очерков жизни врангелевских солдат в лагерях Турции. Вольно или невольно эту литературную ассоциацию название В. Андреева будоражит, тем более, что сам Андреев в свое время вряд ли мог книгу Лукаша не заметить - в начале 1920-х годов И. Лукаш тоже проживал в Берлине и был в русских литературных кругах на виду.
Что касается двух повестей, последовавших за «Историей одного путешествия» и составивших вместе с ней автобиографическую трилогию («Возвращение в жизнь» и «Через двадцать лет»), они реализуют сюжет преодоления военного опыта, который невольно положил основание взрослой судьбе писателя и его автобиографического героя. Однако и в этом процессе «изживания» из себя военного прошлого можно, опять-таки, обнаружить много общего с Газдановым, да, конечно, и не только с ним. Показательно, что, к примеру, анализируя с высоты прожитых лет собственное состояние на момент пребывания в константинопольском лицее, постаревший и помудревший В. Андреев приходит к выводу, который мог бы стать неким обобщением, объяснением и комментарием к судьбам многих представителей их с Газдановым поколения: «Не меня одного отметила раскаленным тавром Гражданская война. Все те, кто попал на войну мальчишками, часто раньше меня, пятнадцати-шестнадцати лет, несут в себе ее заросший уродливым рубцом, невытравляемый след» [3. С. 210]. Действительно, «невытравляе-мый след» Гражданской войны стал важной чертой поколенческого самосознания, скрепив не только личные судьбы разных людей, но и создав особое поле напряжения в их литературном творчестве, где, опять-таки, переклички, внутренний диалог или даже простые совпадения оказались неминуемы.
Примечания
1 Р. С. Бзаров интересно и убедительно «объясняет» Газданова с точки зрения «традиционной осетинской ментальности»: «Осетинский миф, - утверждает исследователь, - миф одиночества»; «традиционный осетин одинок в жестокой атмосфере всеобщего нонконформизма, один перед постоянным публичным судом» (Бзаров, Р. Осетинский культурно-исторический контекст детства и юности Газданова / Р. Бзаров // Гайто Газданов и «незамеченное поколение»: писатель на пересечении традиций и культур : сб. науч. тр. ИНИОН РАН. - М., 2005. - С. 189-198).
2 Что вполне объяснимо политическими соображениями - книга В. Андреева «История одного путешествия. Повести» вышла в СССР в 1974 году.
Список литературы
1. Андреев, В. Детство / В. Андреев. - М. : Совет. писатель, 1966.
2. Андреев, В. Дикое поле / В. Андреев. - М. : Совет. писатель, 1967.
3. Андреев, В. История одного путешествия. Повести / В. Андреев. - М. : Совет. писатель, 1974.
4. Андреев, В. Письма Владимиру Сосинскому и Даниилу Резникову (1922-1923) / В. Андреев ; публ. Л. Н. Кен // Звезда. - 2003. - № 1.
5. Бзаров, Р. Осетинский культурно-исторический контекст детства и юности Газданова / Р. Бзаров // Гайто Газданов и «незамеченное поколение»: писатель на пересе-
чении традиций и культур : сб. науч. тр. ИНИОН РАН. - М., 2005.
6. Газданов, Г. Собр. соч. : в 3 т. / Г. Газданов. - М. : Согласие, 1996.
7. Герра, Р. Они унесли с собой Россию. Русские эмигранты-писатели и художники во Франции (1920-1970) / Р. Гера. - СПб. : Рус.-Балт. информ. центр «БЛИЦ», 2004.
8. Диенеш, Л. Гайто Газданов. Жизнь и творчество / Л. Диенеш ; пер. с англ. Т. Сал-биева. - Владикавказ : Изд-во Сев.-Осет. ин-та гуманитар. исслед., 1995.
9. Жолковский, А. Зеркало и зазеркалье : Лев Толстой и Михаил Зощенко /
А. Жолковский // Жолковский, А. Блуждающие сны и другие работы. - М. : Наука, 1994.
10. Мангейм, К. Проблема поколений / К. Мангейм ; пер. В. Плунгяна и А. Умран-чиевой // Новое лит. обозрение. - 1998. - № 30.
11. Ортега-и-Гассет, Х. Тема нашего времени / Х. Ортега-и-Гассет // Что такое философия. - М. : Наука, 1991.
12. Слоним, М. Литературный дневник : Молодые писатели за рубежом / М. Слоним // Воля России. - 1929. - № 10/11.
М. А. Мясникова
УЧЕТ МНОГООБРАЗИЯ ПОТРЕБНОСТЕЙ АУДИТОРИИ -ВАЖНЕЙШЕЕ УСЛОВИЕ ЭФФЕКТИВНОГО ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ СОВРЕМЕННОГО ТЕЛЕВИДЕНИЯ
В статье доказывается необходимость учета потребностей аудитории, а не пресловутого массового вкуса, определяемого рейтинговыми подсчетами, для эффективного функционирования телевидения. Эти потребности осмысляются по результатам опроса, проведенного среди студентов. Делается вывод о том, что социальные функции телевидения должны совпадать со зрительскими потребностями, а в связи с сегментированием аудитории еще и дифференцироваться.
Ключевые слова: глобализация мира и сегментирование медиааудитории, медиаобразование, медиакритика, модели описания аудитории СМИ (масса, объект, агент), журналистика и общественный интерес, аудиторные потребности, мотивы телесмотрения, массовый вкус и рейтинг, активизация и фрагментация телеаудитории, дифференциация социальных функций телевидения.
Тезис, вынесенный в заглавие данной статьи, сам по себе, очевидно, не вызывает особых возражений. Действительно, аудитория с ее потребностями как активный компонент массовой коммуникации - проблема, постоянно обсуждаемая и в научной литературе, и в широкой прессе. В последние годы у нас, как и во всем мире,
