CC BY
182
РОССИЯ НА СОВРЕМЕННОМ ЭТАПЕ РАЗВИТИЯ ПРАВА
В.В. Смирнов*
ГОСУДАРСТВЕННО-ПРАВОВОЕ РАЗВИТИЕ СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ: ВЫЗОВЫ И ПЕРСПЕКТИВЫ
Статья посвящена рассмотрению некоторых теоретико-методологических и содержательных аспектов государственно-правового развития современной России. Сопоставляются и анализируются такие концепции, как политическое развитие, политические реформы, политическая модернизация, политический (демократический) транзит.
«-о Государственно-правовое развитие, политические реформы, политическая модернизация, политический (демократический) транзит.
Оценки политико-государственного развития России в последние десятилетия подвергались множеству интерпретаций с точки зрения и концептуально-методологической, изменяющихся курсов политики и самих практик. Это развитие рассматривалось и рассматривается в рамках преимущественно таких концепций, как политические трансформации, политические реформы, политический транзит и политическая модернизация. Все они в той или иной степени характеризуют политико-государственную и политико-правовую динамику. Сравнение данных концепций позволяет не только прояснить эти теоретико-методологические конструкты, но и саму реальность политико-государственного развития России.
Политическое развитие на протяжении многих веков рассматривалось преимущественно в рамках политической философии. «Политическая философия - область и политического, и философского знания, - отмечает Т.А. Алексеева. - Философия политики -это интегральная, но относительно самостоятельная область философского знания»1. Если политическая философия является главным
* Заведующий сектором теории права и государства Института государства и права РАН, кандидат юридических наук, доцент, заслуженный юрист РФ (e-mail: wvsmimov@gmail.com).
1 Алексеева Т.А. Политическая философия: от концепций к теориям. М., 2007. С. 16. См. также: A companion to contemporary political philosophy / Ed. by R. Goodin and Ph. Pettit. Oxford, 2000.
образом нормативной дисциплиной, то политическая теория сочетает как нормативный, так и эмпирический подходы. «.. .Она ориентируется скорее на объяснение феноменов, нежели их оценку, то есть несет на себе печать общенаучной парадигмы. Политическая
философия, наоборот, прежде всего связана именно с оценкой фак-
" 2 тов и явлений, то есть неотделима от ценностного измерения».
Вслед за Л. Штраусом Т.А. Алексеева проводит различия между политической философией и политической наукой. «Политическая наука, - утверждает Л. Штраус, - понятие двусмысленное: оно обозначает такие исследования политических вещей, которые руководствуются моделью естественных наук; кроме того, оно обозначает деятельность, осуществляемую учеными-политологами. .«Научное» (сциентистское. - В.С.) политическое знание на самом деле несовместимо с политической философией»3.
Основы современной европейской политической науки были заложены Н. Макиавелли. Однако политическая наука стала обособляться от политической философии лишь с конца XIX в., в немалой степени под влиянием формирующейся социологии и других социальных наук. Исследования политического развития начиная с конца 1940-х гг. постепенно сосредоточивались в рамках политической науки. Существенную роль в становлении концепции политического развития сыграл Комитет по сравнительной политике Совета по социальным наукам США, который выпустил с 1961 г. девять томов серии «Политическое развитие», к подготовке которых привлекались не только американские, но и зарубежные ученые4.
Хотя в исследованиях, проводимых Комитетом, участвовали преимущественно политологи, его деятельность носила междисциплинарный характер. Достаточно сказать, что политическое развитие рассматривалось в аспекте концепций коммуникации и масс-медиа, публичного управления и бюрократии, политических партий и
2 Алексеева Т.А. Указ. соч. С. 28. С науковедческой точки зрения следует подчеркнуть едва ли не доминирующую роль англо-американской политической философии. Из вышедших в последние годы на русском языке репрезентативных научных работ такого рода можно назвать монографию У. Кимлика (см.: Кимлик У. Современная политическая философия. Введение. М., 2010).
3 Штраус Л. Введение в политическую философию. М., 2000. С. 13.
4 Анализ концепции политического развития осуществил один из ведущих американских политологов Г. Алмонд (см.: AlmondG.A. The development of political development // Understanding of political development. General ed. M. Weinre, S.P. Huntington. Boston; Toronto, 1987. P. 437-490).
заинтересованных групп, государственных институтов и их легитимности, политической культуры и др. Если первоначально основными объектами исследований являлись страны третьего мира и бывшие социалистические страны, то в дальнейшем все чаще объектами сравнительных исследований становились высокоразвитые западные страны.
Концепция политического развития если не породила, то стимулировала формирование таких учений, как политические трансформации, политические реформы, политический транзит и политическая модернизация. Теоретико-методологически названные концепции испытывают взаимное влияние и нередко тесно переплетены. На разных этапах развития социально-гуманитарных наук в центре внимания ученых и практиков различных стран оказываются те или иные концепции. Но их изучение в отличие от концепции политического развития лишено строгой концептуально-методологической понятийности. Как отмечал Дж. Мигдаль, понятию «развитие» стало придаваться особое значение в теориях конца XIX -начала XX в.5
Концепция политической трансформации в этом ряду наиболее емкая и включает в себя любые процессуальные, институциональные и нормативные политические изменения6. Применительно к России это предполагает сочетание на различных этапах существования политико-правовой системы страны в разных пропорциях не только инерционного, мобилизационного и инновационного типов развития, но и возможность упадка и даже распада. В странах СНГ поверхностная трансформация нередко сочеталась с остатками социализма и бурным возрождением архаики, с инволюцией экономики и общественного производства. В этих странах была обоснована возможность демодернизации ряда сегментов общества и его экономики в виде, например, реставрации некоторых феодально-традиционалистских институтов и норм, перехода на натуральную экономику и безденежное обращение и на неденежные доходы части населения.
5 См.: Migdal J.S. Studying the politics of development and change: the state of the art // Political science: The state of the discipline / Ed. by A.F. Finifter. Washington, 1983. P. 314.
6 Обзор литературы по социально-политической трансформации см.: Крот-ков В.А. Авторитарная власть Кремля в условиях социально-политического транзита. М., 2014. С. 20-43.
В центре внимания некоторых исследователей политической трансформации находятся ценности. «Использование ценностного подхода к исследованию политической трансформации современной России, - отмечает Е.В. Бродовская, - предполагает изучение особенностей таких основных этапов аксиологической трансформации, как аксиологический вакуум и переоценка ценностей»7. Ценностная составляющая политической трансформации актуальна и сегодня. В аналитическом докладе, подготовленном Фондом «Центр стратегических разработок», подчеркивается: «Цель политической трансформации сегодня - "перезагрузить кредит доверия", чтобы открыть окно для продолжения экономического роста в ближайшие 5-10 лет»8.
Концепциям политического развития и политической трансформации в известной степени противостоят более частные концепции формационного развития и, особенно, революции. Анализу революций, в том числе политических, уделяли и продолжают уделять внимание такие видные политические философы и политологи, как Х. Арендт, Дж. Дан, Г. Маркузе, Дж. Пейдж, Ю. Хабермас, С. Хук, С. Хантингтон и П. Штомка. Именно представители названных наук особенно тщательно изучали политическое содержание и политические последствия двух великих революций XVШ-XX вв. - французской и русской9. Как указывают Л. Бляхер и А. Павлов, «мы представляем «революцию» глазами разных наблюдателей - тех, кто стремится постичь ее философски, понять метафорически, сделать субдисциплиной политической науки, загнать в национальные рамки или, наоборот, вывести ее на глобальный уровень, «обуржуазить», «идеологизировать», «перекрасить» или увековечить и так далее»10.
Несколько особняком стоят так называемые цветные революции - «революция гвоздик» в Португалии, «бархатные революции»
7 Бродовская Е.В. Взаимовлияние политической трансформации и эволюции ценностной системы современного российского общества. Тула, 2006. С. 387.
8 Перспективы политической трансформации России. М., 2011. С. 100.
9 Как замечает британский политологический интерпретатор революции Дж. Дан, «термин «революция» происходит от средневекового латинского существительного... Но более чем очевидна сложность его использования для понимания таких главных исторических потрясений, как Французская и Русская революции» (Дан Дж. Революция // Концепт «революция» в современном политическом дискурсе / Под ред. Л.Е. Бляхера, Б.И. Межуева, А.В. Павлова. СПб., 2008. С. 112).
10 Бляхер Л., Павлов А. Концепт «революция»: mobilis in mobile // Там же. С. 6.
в восточноевропейских странах, «революция роз» в Грузии и попытки использовать метафоры революции на Украине. Некоторые аналитики усматривают преемственность предшествующих левых революций (в их советском и маоистском изводах) и «цветных революций». Значительно более спорен тезис о связях левых революций с исламским радикализмом.
Российские исследователи, особенно либеральных ориентаций, сосредоточились на критике отечественной революции. Но даже самый последовательный критик этой революции Е. Гайдар в 2009 г. признал: «В XX веке Россия совершила немало ошибок. Две из них были связаны с радикальной деинституциализацией в 1917-1921 годах и на рубеже конца 1980-х - начала 1990-х годов. Цена их была очень высокой. Не повторять их - наша задача»11.
В фокусе концепции политических, точнее, политико-правовых реформ находится анализ преобразований в сферах политики и права. Практически все государства в новой истории в той или иной степени осуществили эти реформы. Характер такого рода реформ зависит от типов цивилизации и политико-правовой культуры, особенностей национальных лидеров и элит и осуществляемой ими правовой политики.
В истории России периоды активных реформ неоднократно сменялись периодами стагнаций, упадка и даже распада. В последние десятилетия политико-правовые преобразования являются перманентным состоянием нашего общества и государства. Видный российский социолог И.Т. Заславская заметила: «Интересно признание Е.Г. Ясина о том, что «революция фактически реализовалась в форме реформ», в то время как вопрос состоит именно в том, пережила ли Россия социальную революцию или только реформы сверху»12.
Сторонники концепции транзита, возникшей на основе осмысления перехода стран Латинской Америки и некоторых стран Южной Европы и Юго-Восточной Азии от авторитаризма к демократии, основное внимание уделяют в рамках «демократического», «посткоммунистического» транзита, «четвертой волны демократизации»
11 Гайдар Е. Власть и собственность: Смуты и институты. Государство и эволюция. СПб., 2009. С. 15.
12 Заславская И.Т. Современное российское общество: социальный механизм трансформации. М., 2004. С. 193.
проблемам становления демократии в постсоветских странах. В последние годы их основные усилия направлены на выявление причин несостоявшегося «демократического транзита» в России и в других странах СНГ и поиск средств и движущих сил возобновления движения к либеральной демократии, к редемократизации.
«Применительно к России априорная аксиома транзитологии заключается в том, что необходимо применить универсальную политическую теорию к частному предмету - России, которая не обладает какой-либо «особенностью», то есть собственной логикой исторического и социокультурного становления. Поэтому «российская политология, исходящая из логики отличий, разрывов, «особенного», «своего пути» здесь просто немыслима. Транзитологическая теория пронизана духом западного Просвещения, Панлогизма и Европоцентризма. Она направлена на заимствование нормативных ценностей, политических институтов и теорий на Западе, представляющих нечто вроде земной реализации трансцендентного полити-
13
ческого идеала» .
Следует заметить, что модели транзита России не уникальны. Их черты просматриваются в ряде развивающихся стран14. Один из наиболее известных финансистов мира Дж. Сорос, много лет занимающийся советской и современной Россией, заметил: «Что самое печальное, во многих странах бывшего Восточного блока, включая Россию, крах коммунизма также вылился в порочный союз между крупным бизнесом и государством. Сохраняя все внешние атрибуты демократического процесса, государственная власть действует в интересах отдельных лиц»15.
13 Мартьянов В.С. Политический проект модерна. От мироэкономики к миро-политике: стратегия России в глобализирующемся мире. М., 2010. С. 46.
14 Так, международная группа аналитиков в результате многосторонних сравнительных исследований обнаружила сходство или даже совпадения в характере постсоветских и постколониальных трансформаций стран Евразии, в том числе России, и Африки. Такое сходство особенно значимо с точки зрения роли государства в этих трансформациях, дисфункциональности государств и кризиса государственности в целом в странах названных регионов. См.: Beyond state crisis? Postcolonial Africa and post-soviet Eurasia in comparative perspective / Ed. by M.R. Beissinger and C. Young, W. Wilson. Washington, 2002.
15 См.: Сорос Дж. Открытое общество. Реформируя глобальный капитализм. М., 2001. С. 12. Сам же возникший в России строй, по словам Дж. Сороса, «в полной мере заслуживает названия «бандитского капитализма», поскольку самым эффективным способом накопления частного капитала «с нуля» является
За несколько последних десятилетий мировая наука выработала и накопила различные теоретико-методологические конструкты и множество практик модернизации. При всем декларируемом универсализме модернизации исследователи по-разному интерпретировали и интерпретируют ее в различных сферах жизни государства и общества.
Нарастающая критика концепции модернизации за ее евроцен-тризм, телеологический прогрессизм, эволюционистский универсализм, финалистский «конец истории» и другие теоретико-методологические изъяны стимулировала формирование различных типов модернизации и новых вариантов концепции модернизации, а также развитие таких альтернативных концепций, как концепция демократического транзита.
Были предложены такие типы (модели) модернизации, как индустриальная и постиндустриальная, эндогенная (органическая) и экзогенная (неорганическая), креативная и заимствованная, подлинная и имитационная (ложная, мнимая), демократическая и авторитарная (насильственная, мобилизационная, модернизация сверху), успешная и неуспешная (модернизационный срыв), равномерная (пропорциональная) и фрагментарная (диспропорциональная), догоняющая (запаздывающая) и др. В них различным образом представлены цели, средства, процедуры, субъекты и временные рамки модернизации. Различной видится и роль внутренних и внешних факторов, государства и права, судебных и правоохранительных органов.
Гораздо сложнее обстоит дело с выработкой общепризнанных критериев политической и правовой модернизации. Соглашаясь в целом, что и в этой сфере модернизация связана с нарастанием усложнения, дифференциации и специализации, представители различных концепций, идейных и религиозных течений и политических движений по-разному интерпретируют содержание этих и иных базовых процессов политико-правовой модернизации.
присвоение собственности государства» (Сорос Дж. Указ. соч. С. 315). При этом автор обращает внимание на ограниченные возможности рыночных механизмов, сохранение которых «само по себе отнюдь не является предметом общего интереса... Защита общего интереса всегда была прерогативой национального государства» (Там же. С. 13). «Такие универсальные ценности, как свобода, демократия, верховенство закона, не могут быть отданы на откуп рыночным силам.» (Там же. С. 12).
Решению данной проблемы могло бы частично помочь использование таких более операциональных индикаторов политико-правовой модернизации, как:
степень разделения властей; степень независимости судов;
уровень формирования правового государства и состояние законности;
состояние с правами и свободами человека и гражданина; зрелость неправительственных организаций и гражданского общества;
открытость (прозрачность) и подотчетность государства и органов исполнительной власти;
зрелость партийной системы;
соответствие выборов международным критериям; характер ротации элит и возможности вертикальной мобильности для различных слоев и групп;
фактическое участие и последствия участия граждан в политике, в выработке, принятии и реализации управленческих решений всех уровней;
независимость средств массовой информации и доступ граждан к информации;
правовые и фактические возможности оппозиции; объем и качество самоуправляемости на местном уровне и др. Хотя собственно концепция модернизации сформировалась в лоне европейско-североамериканской науки в 50-60-е гг. прошлого века, она имеет глубоко уходящие в теорию и практику корни. Как это свойственно любым плодотворным новым научным теориям, концепция модернизации позволяет не только раскрыть особенности развития большинства стран мира во второй половине XX в., но и переосмыслить эволюцию на протяжении нескольких столетий ряда областей социально-гуманитарного знания, а также опыт, приобретенный в ходе реформ и преобразований.
К числу основных истоков данной теории относятся идеи прогресса и развития, зародившиеся на европейском континенте в эпоху Ренессанса и нашедшие обоснование в трудах выдающихся представителей Просвещения с их верой в безграничные возможности разума и просвещенного реформатора, в универсализме философии Нового времени и, согласно М. Веберу, в протестантской этике.
Промышленная революция и сопутствующие ей урбанизация и распространение всеобщего образования во многом подпитывали эти идеи. Таким образом, идея «модернити», как и сама концепция модернизации, является во многом продуктом европейской цивилизации, порождением имманентно присущих ей особенностей. Речь идет прежде всего о таких характерологических чертах этой цивилизации (наряду со свойственными этой цивилизации вышеназванными ценностями универсализма и непрерывного прогрессистского технического и социально-культурного развития), как рационализм, личная и экономическая свобода, равенство перед законом и господство права (а затем и правовое государство), ориентация на индивидуальный успех и признание превосходства современного над прошлым.
В теоретико-методологическом плане рассматриваемая концепция является, как было сказано выше, разновидностью теории развития и включает в себя понятия и инструментарий множества концепций, от концепций биологической эволюции Ч. Дарвина, социальной системы и социального развития Г. Спенсера, классической политэкономии А. Смита и Д. Рикардо, естественно-исторической концепции социально-экономического развития К. Маркса и его последователей, социологии развития и социальных изменений М. Вебера и Т. Парсонса до концепций трансформации, реформ и революции. Некоторые из них, по существу, стали скорее вспомогательными теоретико-методологическими инструментами для той или иной базовой концепции или для анализа процессов в одной из подсистем общества (экономической, политической, социальной или культурной). К таковым можно отнести концепции изменений и переходных периодов.
Из названных концепций ценностно наиболее нейтральной является концепция трансформации, раскрывающая социальные изменения и функционирование не как результат реализации какого-либо проекта преобразований, а в качестве социального процесса, вызванного постоянно изменяющейся комбинацией внутренних и внешних целенаправленных и случайных факторов и причин. На другом ценностном полюсе находится концепция транзита, чаще всего называемая «демократическим транзитом». Ее сторонники, исходя из провиденциалистско-детерминистских установок в духе христианского мессианизма, все многообразные цивилизации и национально-государственные системы оценивают с точки зрения
их приближения к абсолютному всемирному идеалу - к западной демократии. Свою миссию они видят в поисках рецептов транзита всех стран и народов к демократии. К ней примыкает концепция «консолидации демократии», в которой раскрываются условия и факторы завершения перехода к демократии и обеспечения ее стабильности.
Наряду с общетеоретическими концепциями модернизации С. Блэка, М. Леви, Д. Лернера, С. Эйзенштадта выдвинуты экономическая, социальная, политическая и ценностно-культурная концепции модернизации, отражающие относительную автономию и вместе с тем взаимозависимость процессов модернизации в этих сфе-рах16. Так, в 1960 г. У. Ростоу разработал теорию пяти стадий экономического роста, противопоставив ее теории общественно-экономических формаций К. Маркса, и предложил рассматривать социально-экономическую модернизацию как результат промышленно-технологического стадиального роста, а модернизацию - как универсальный путь развития незападных стран по западной модели «модернити». Индустриальные и постиндустриальные общества должны были неизбежно вытеснить традиционалистские институты, нормы и процедуры не только из экономическо-финансовой сферы, но и из политической и социально-культурной сфер. Поэтому в самом общем виде под политической модернизацией последователи У. Ростоу понимали взаимообусловленные качественные и комплексные изменения политических норм, ценностей, моделей политической деятельности и функционирования политических институтов, отражающих способности политической системы адаптироваться к новым внутренним и внешним вызовам, социально-экономическим требованиям и обеспечивать механизмы обратной связи между властью и гражданами.
Политическая модернизация включает в себя изменения стратегий политических акторов, типов легитимности, политико-правового сознания и политической и правовой культуры. Общим вектором таких политических инноваций является заимствование западной модели политической системы и политической культуры. Поэтому, например, в центре концепции политической модернизации Г. Алмонда находится становление представительной демократии
16 Cm.: EisenstadtS. Multiple modernities in the age of globalization. Vol. 1. Opladen, 1999.
на основе формирования универсальной культуры гражданственности (прежде всего в ее таком варианте, как культура участия).
Субъектами политической модернизации являются прежде всего элиты, а в ходе информационной революции в этом процессе модернизации возрастает роль средств массовой информации, особенно электронных. Однако по мере нарастающего разрыва между внешними заимствованиями западных образцов и традиционалистскими эндогенными практиками уже с конца 1970-х - начала 1980-х гг. все чаще признается возможность модернизации отдельных сфер жизни незападных стран без «модернити».
Подобным образом модернизацию первоначально рассматривали как антипод традиционализма, как отрицание традиций. В процессе исследований выяснилось, что некоторые традиции могут служить факторами инноваций, в том числе в форме революций. Так, Возрождение, Реформация, Великая французская революция, ломая одни традиции, апеллировали к другим, зачастую еще более древним традициям античности или Священного Писания.
Вместе с тем «неудачи» многих стран третьего мира заимствовать политические и экономические модели западного типа привели к появлению в конце XX - начале XXI в. различных объяснительных концепций провалов политик модернизации. В политической сфере к числу наиболее известных относятся концепции трех или даже четырех волн демократизации и несостоявшихся государств. Прежде в Латинской Америке, а также в ряде государств Азии при поддержке и давлении США и их союзников предпринимались неоднократные попытки создать демократии, которые довольно быстро перерождались в очередные авторитарные режимы. Сходные процессы наблюдаются и на постсоветском пространстве. Фатальные неудачи таких политических модернизаций - демократических транзитов - пытаются объяснить в том числе посредством концепции провалившихся (несостоявшихся) государств.
Параллельно по мере глобализации национальные экономики возрастающего числа стран становятся все больше открытыми и зависимыми от транснациональных корпораций, от таких глобальных финансовых институтов, как МВФ и Всемирный банк и, особенно, от финансово-экономической политики США и ряда других высокоразвитых стран. В этих условиях финансовые, энергетические, сырьевые и интеллектуальные ресурсы ускоряюще перемещаются из
менее развитых регионов в страны «золотого миллиарда». Увеличивается разрыв во всех областях жизни между странами первого и второго эшелона. Внутренние факторы саморазвития и модернизации последних вытесняются внешними факторами.
Нарастающий всемирный финансово-экономический кризис подобно Великой депрессии 1920-1930-х гг. обнажил серьезные изъяны модели глобального капитализма начала XXI в. Делегитима-ция западной экономической модели сопровождается ростом антизападнических настроений во многих регионах мира, в том числе и в крайне радикальных формах. Традиционализм воинственно противопоставляется современности. Между тем развитый мир уже давно вступил в стадию постмодерна17. В этой связи начинает переосмысливаться и сама практика модернизации.
В России, в отличие от капиталистических стран первого эшелона органичной модернизации, все преобразования, начиная с допетровских времен, осуществлялись неограниченной самодержавной, а затем партийно-государственной в советский период властью в форме циклов догоняющей модернизации «сверху». При всех различиях реформаторской деятельности Ивана Грозного, Бориса Годунова, Петра I, Екатерины II, Александра II и, в меньшей степени, С.Ю. Витте и П.А. Столыпина инициированным ими модернизаци-онным циклам предшествовали обычно глубокие кризисы страны, порожденные в том числе вызовами со стороны западных стран и военными поражениями России. Их цели определялись исходя из неких заимствованных, главным образом западных, образцов и без учета готовности общества, точнее, слабо структурированного населения и его традиционной культуры.
Ресурсы для таких неорганичных имперских модернизаций изыскивались за счет принудительного их перераспределения государством. Ведь в России, в отличие от Западной Европы XVI-XVIII вв., еще не сформировались ни гражданское общество, ни капитализм с присущими им индивидуализмом, безличной рациональностью власти и правами и свободами человека. Поэтому преобразования в ней носили насильственный характер и были направлены преимущественно на изменение публичных политико-государ-
17 Происхождение идеи и концепции постмодерна см.: Андерсон П. Истоки постмодерна. М., 2011.
ственных институтов власти и управления и экономических укладов, а уже через них, по мысли реформаторов, и самого человека. Начиная с эпохи Петра I в России возникает расширяющаяся пропасть между анклавами «модернити», модернизаторскими верхними слоями (одно время переставшими говорить по-русски и даже с затруднениями понимавшими русский язык) и подавляющим большинством населения Российской империи. Не удивительно, что подобные реформы нередко сопровождались контрреформами, а часть вестернизировавшегося нобилитета уже с конца царствования Екатерины II стала переходить в оппозицию к имперской власти. В итоге этот процесс привел, в том числе, к восстанию декабристов.
В значительной степени такой ход развития связан с особенностями отечественной истории и социума. В силу ряда причин - от трехвекового монголо-татарского ига, крайне неблагоприятной природно-климатической и географической среды, этнокультурной и конфессиональной пестроты, гигантских пространств, мизерно заселенных и чрезвычайно слабо связанных между собой транспортно-информационной инфраструктурой, до почти непрекращающихся оборонительных и завоевательных войн - централизованная государственная власть выступала едва ли не главным условием сохранения страны, ее целостности и развития.
Само же население, в подавляющем большинстве крестьянское и неграмотное, было традиционалистско-консервативным и с недоверием и даже с враждебностью относилось к городской культуре, к любой инновации, ко всяческой «неметчине». Западные идеи достоинства и независимости личности, ее неотчуждаемых прав и свобод разделялись лишь отдельными представителями аристократии и малочисленными просвещенными группами вплоть до формирования в XIX в. прослойки разночинной интеллигенции. Но и ее «хождения в народ» с западническими, социалистическими и иными идеями почти не затронули предрассудков и охранительной подозрительности к «иноземщине» толщи масс.
Жители страны неизменно пребывали в качестве во многом пассивного объекта политико-государственной власти, за исключением кратких периодов бунтов и беспорядков. Именно самодержавная власть, степень близости к этой власти, а не собственность (как в Западной Европе) и определяли в первую очередь социальную дифференциацию и объем привилегий и благ, которые составляли шаткую основу благополучия «верхов», но в массе своей население
оставалось бесправным и нищим. В России не только власть и собственность элит, но и их статус и личная безопасность, начиная с боярства и дворянства и завершая царским чиновничеством и советской номенклатурой, в значительной степени зависели от прихоти царей и генеральных секретарей18.
Даже либеральные реформы второй половины XIX в., начиная с судебной реформы Александра II, были инициированы царем и частью его дальновидного окружения. В их основе, как справедливо заметил С.Д. Домников, было «заложено представление о государстве как единственном источнике модернизационных процессов в обществе. Как следствие, централизованный, бюрократический характер проводимого правительством жесткого внутриполитического курса, опирающегося на всю мощь чиновно-административ-
19
ного и военно-полицейского аппарата» .
Указанные реформы и целенаправленная государственная политика послужили толчком для развития капитализма, вначале преимущественно в центральных районах страны и главным образом в сфере легкой промышленности. Рывок в конце XIX - начале XX в. в развитии тяжелой и машиностроительной промышленности, в строительстве железных дорог был в немалой степени результатом преобразовательной политики С.Ю. Витте. В то время как аграрная модернизация начала XX в. связана прежде всего с именем председателя Совета министров и министра внутренних дел П.А. Столыпина, который заимствовал ряд ключевых положений аграрной реформы, разработанной под непосредственным руководством С.Ю. Витте.
Сначала поражение России в войне с Японией, а затем революция 1905 г., революции 1917 г. и Гражданская война неопровержимо доказали ограниченные возможности имперской модели догоняющей модернизации. Ее насильственный характер сопровождался болезненной ломкой привычного уклада жизни подавляющего большинства населения страны, нарастанием его бедности и отчуждения
18 См.: ГофманБ.А. От какого наследства мы отказываемся? Социокультурные традиции и инновации в России на рубеже XX-XXI веков // Традиции и инновации в современной России. Социологический анализ взаимодействия и динамики / Под ред. А.Б. Гофмана. М., 2008. С. 15-16.
19 Домников С.Д. Столыпинская программа аграрной модернизации России // Реформаторские идеи в социальном развитии России. М., 1998. С. 245.
от институтов власти и от ее идейной опоры - церкви. Большевистская революция была следствием не столько несчастливого сочетания таких факторов, как неудачный для России ход Первой мировой войны, ошибки и ограниченность личных и лидерских качеств императора и многих лиц из его окружения, организационный и полит-технологический талант В.И. Ленина и других вождей этой революции, сколько авторитарной модернизации, пренебрегавшей чаяниями и интересами российских поданных.
При кажущемся радикальным разрыве с царской Россией и непримиримой критике западного капитализма лидеры большевистской революции при попытках реализовать социалистический проект столкнулись в еще более острой форме, чем имперские модернизаторы России, с проблемой отсталости и внешних угроз, преимущественно с стороны стран Запада. Подобно своим реформаторам-предшественникам конца XIX - начала XX в. они взяли курс на ускоренную индустриализацию страны. Первоначальная попытка осуществить ее за счет нэпа довольно быстро показала неспособность этой новой экономической политики предоставить финансовые и иные ресурсы, необходимые для широкомасштабных инвестиций.
После непродолжительной борьбы между мобилизационно-насильственной и госкапиталистической моделями модернизации победу одержала троцкистско-сталинская стратегия. Как и их царские предшественники, за счет, по существу, ограбления села, но во много раз деспотичнее, с использованием тоталитарного контроля, массового террора и принудительного труда лидеры советской России смогли осуществить индустриальную модернизацию. Отечественные и зарубежные исследователи дают различные ответы на вопрос о том, почему «коммунистической России» в условиях гораздо менее благоприятной внутренней и внешней среды, чем это было в царской России, удалось совершить индустриально-культурную революцию. В качестве технократических причин указываются, в частности, такие, как специфика раннеиндустриальной модернизации, позволяющая относительно эффективно использовать централизованное государственное планирование и управление в сочетании с мобилизационно-принудительным перемещением инвестиций и трудовых ресурсов, широкое использование зарубежной индустриальной технологии и др. Однако не менее значимым представляется идейно-духовный фактор.
Начавшиеся после смерти Сталина реформы Н.С. Хрущева (первоначально их идея принадлежала Г.М. Маленкову) были направлены скорее на устранение политико-экономических крайностей сталинской модели модернизации, на выборочное заимствование некоторых приемов западного менеджмента (так называемые реформы А.Н. Косыгина), чем на выработку новой стратегии социально-экономического развития. Робкие попытки реформирования в ранний период правления Л.И. Брежнева сменились к середине 1970-х гг. застоем. Между тем к этому времени резервы догоняющей индустриальной модернизации по существу уже исчерпали себя.
В Советском Союзе в некоторых сегментах экономики (космос, военно-промышленный комплекс, атомная энергетика), в области образования и науки были созданы определенные условия для перехода на новую модель модернизации, в том числе постиндустриального развития, для трансформации к экономике знаний. Однако системные пороки советской командно-административной системы в сочетании с геронтократией, низкими лидерскими качествами партийно-советских руководителей и элит не позволили воспользоваться этими историческими возможностями.
В отличие от КНР, в которой трансформационно-реформатор-ская верхушка во главе Дэн Сяопином избрала стратегию приоритета экономической модернизации с учетом китайской специфики, М.С. Горбачев после колебаний между китайской и социал-демократической моделями модернизации встал на путь политических ре-форм20. Однако вследствие отсутствия сколько-нибудь четкого представления о состоянии страны и общества, ясной программы социально-экономических реформ в увязке с мерами политического и социально-культурного характера «перестройка» вылилась в моральное разложение общества и правящих элит, погрязших в борьбе за власть и собственность, в системный кризис Советского Союза. Этот кризис и особенности пришедших к власти лиц и групп во многом определили характер и результаты реформ 1990-х гг. в постсоветской России и по-прежнему оказывают заметное влияние на общественное сознание и поведение.
20 Об особенностях модернизации и политической трансформации Китая и их влиянии на Россию см.: Бородин В. Ф. Проблемы политических систем России и Китая (конец XX - начало XXI вв.): опыт сравнительного анализа. М., 2008; СмирновД.А. Идейно-политические аспекты модернизации КНР. М., 2005.
Проанализировав особенности этого сознания и поведения, известный российский социолог Ж.Т. Тощенко пришел к следующему выводу: «...В условиях коренных сдвигов в экономике и политике произошло рождение удивительного явления - парадоксального человека. Анализ этого феномена показал, что общественное сознание и поведение не только расколото, раздроблено, противоречиво, но и зачастую парадоксально. В общественном сознании зреют и продолжают существовать взаимоисключающие ориентации, которые противостоят друг другу, несовместимы между собой. .Парадоксальность состоит в том, что эта противоречивость сосредоточивается именно в человеке, в личности, в конкретном индивиде, когда он доверяет одновременно взаимоисключающим утверждениям, верит в ценность их для своей общественной жизни. Такой подход дает возможность охарактеризовать сознание и поведение многих людей как находящихся в конфронтации с самим собой, в борьбе с самим собой, что затем переносится и на общественное поприще»21.
Концепция модернизации оказалась востребованной в нашей стране с 2000-х гг. под влиянием, с одной стороны, начавшегося социально-экономического подъема, а с другой - нарастающей критики модели «авторитарного либерализма». Интерес к данной концепции подогрело то обстоятельство, что эта идея была выдвинута Д.А. Медведевым в качестве, по существу, его избирательной платформы на президентских выборах 2012 г. и программы модернизации страны, в том числе политической модернизации, разработанной преимущественно ИНСОРом.
«За последние полтора века в России не раз возникали условия для модернизации, - отмечает один из основных преемников Ю. Левады, - но всякий раз этот процесс тормозился, прекращался или даже начиналась инволюция и социально-культурная деградация. Подавление демократии, правового государства, рыночной экономики обусловлено не какими-то особыми традициями, культурой или ментальностью российского населения, а связано с сохранением архаической организации основных институтов и неподконтрольной обществу бюрократии. Главная проблема российской модерни-
21 ТощенкоЖ.Т. Фантомы российского общества. М., 2014. С. 656.
зации заключается в самом человеке, адаптировавшемся к репрессивному государству и не верящим в возможность его изменения, в опыте приспособления к насилию»22.
Россия вступила в очередной цикл кризиса, не завершив провозглашенные программы модернизации. Кто-то, как В. Кржевов, винит в этом всевластвие бюрократии, другие, как Э. Паин, объясняют срыв демократического транзита и переход на модель авторитарной модернизации исторической инерцией, третьи, как И. Дис-кин, ищут пути модернизации России23.
Нам же представляется, что аккумулируемый опыт модернизации стран разных культурно-цивилизационных ареалов подтверждает оправданность сочетать универсализм и поливариантность стратегий успешных модернизаций с творческой адаптацией многообразных культурно-исторических и национальных особенностей каждой страны к процессам ее модернизации. Множественность пространственных и временных процессов модернизации, сочетаний в них подъемов и падений, реформаций и деформаций, эволю-ций и инволюций, консолидаций и конфликтов (и даже дезинтеграций) побуждает говорить о модернизациях во множественном числе. Попытки механически перенести модернизационный опыт на отечественную почву не дал ожидаемых результатов. Российское общество, если страна выбрала путь инновационного развития, не может отказаться от непрерывных и творческих поисков.
Библиография
Алексеева Т.А. Политическая философия: от концепций к теориям. М., 2007.
Андерсон П. Истоки постмодерна. М., 2011.
Бородин В.Ф. Проблемы политических систем России и Китая (конец XX -начало XXI вв.): опыт сравнительного анализа. М., 2008.
Бродовская Е.В. Взаимовлияние политической трансформации и эволюции ценностной системы современного российского общества. Тула, 2006.
Гайдар Е. Власть и собственность: Смуты и институты. Государство и эволюция. СПб., 2009.
22 Гудков Л.Д. Абортивная модернизация. М., 2011. С. 2.
23 См.: Кржевов В. Циклы российской модернизации: всевластие бюрократии как причина незавершенности реформ // Российская модернизация: размышляя о самобытности / Под ред. Э.А. Паина и О.Д. Волкогоновой. М., 2008; Паин Э. Распутица: полемические размышления о предопределенности России. М., 2009; Дискин И.Е. Прорыв. Как нам модернизировать Россию. М., 2008.
Гофман Б.А. От какого наследства мы отказываемся? Социокультурные традиции и инновации в России на рубеже XX-XXI веков // Традиции и инновации в современной России. Социологический анализ взаимодействия и динамики / Под ред. А.Б. Гофмана. М., 2008.
Гудков Л.Д. Абортивная модернизация. М., 2011. Дискин И.Е. Прорыв. Как нам модернизировать Россию. М., 2008. Домников С.Д. Столыпинская программа аграрной модернизации России // Реформаторские идеи в социальном развитии России. М., 1998.
Заславская И.Т. Современное российское общество: социальный механизм трансформации. М., 2004.
Кимлик У. Современная политическая философия. Введение. М., 2010. Концепт «революция» в современном политическом дискурсе / Под ред. Л.Е. Бляхера, Б.И. Межуева, А.В. Павлова. СПб., 2008.
Кржевов В. Циклы российской модернизации: всевластие бюрократии как причина незавершенности реформ // Российская модернизация: размышляя о самобытности / Под ред. Э.А. Паина и О.Д. Волкогоновой. М., 2008.
Кротков В.А. Авторитарная власть Кремля в условиях социально-политического транзита. М., 2014.
Мартьянов В.С. Политический проект модерна. От мироэкономики к ми-рополитике: стратегия России в глобализирующемся мире. М., 2010.
Паин Э. Распутица: полемические размышления о предопределенности России. М., 2009.
Перспективы политической трансформации России. М., 2011. Смирнов Д.А. Идейно-политические аспекты модернизации КНР. М.,
2005.
Сорос Дж. Открытое общество. Реформируя глобальный капитализм. М.,
2001.
ТощенкоЖ.Т. Фантомы российского общества. М., 2014. Штраус Л. Введение в политическую философию. М., 2000. A companion to contemporary political philosophy / Ed. by R.E. Goodin and Ph. Pettit. Oxford, 2000.
Almond G.A. The development of political development // Understanding of political development. General Editors M. Weinre, S.P. Huntington. Boston; Toronto, 1987.
Beyond state crisis? Postcolonial Africa and post-soviet Eurasia in comparative perspective / Ed. by M.R. Beissinger and C. Young. Washington, 2002.
Eisenstadt S. Multiple modernities in the age of globalization. T. 1. Opladen,
1999.
Migdal J.S. Studying the politics of development and change: The state of the art // Political science: The state of the discipline / Ed. by A.F. Finifter. Washington, 1983.
