CC BY
29
ББК 63.3(2) YAK 94(470) «19»
А.С. ОРЛОВ, С.М. САНЬКОВА
ГОСУДАРСТВЕННО-КОНФЕССИОНАЛЬНЫЕ АСПЕКТЫ ВО ВЗГЛЯДАХ М.О. МЕНЬШИКОВА НА БУДУЩНОСТЬ РОССИИ ПОСЛЕ ФЕВРАЛЯ 1917 г.
A.S. ORLOV, S.M. SANKOVA
NATIONAL AND CONFESSIONAL ASPECTS OF M.O. MENSHIKOV'S VIEWS ON THE FUTURE OF RUSSIA AFTER FEBRUARY 1917
Статья посвящена взглядам российского публициста начала ХХ в., одного из идеологов Всероссийского национального союза Михаила Осиповича Меньшикова. После февральской революции, оставшись без работы, Меньшиков осмыслял сложившуюся в России ситуацию посредством дневниковых записей. В работе на основе неопубликованных дневников 1917 г. представлен анализ Меньшиковым социализма как явления, знаменующего новую стадию общественных отношений, претендующую на замену собой как капитализма, так и ортодоксального христианства.
The article is devoted to the views of the Russian publicist of the early XX century, one of the ideologists of Russian National Union, Mihail Osipovich Menshikov. After the February Revolution, left out of job, M. Menshikov kept writing diaries in which he was trying to analyze the new situation in Russia. The article focuses on Menshikov's unpublished diaries of 1917, and his interpretation of socialism as a phenomenon opening a new stage of social relations, an alleged alternative to both capitalism and Orthodox Christianity.
Ключевые слова: М.О. Меньшиков, февральская революция 1917 г., монархия, капитализм, социализм, христианство.
Key words: M.O. Menshikov, February Revolution of 1917, monarchy, capitalism, socialism, Christianity.
События февраля 1917 года развивались настолько стремительно, что даже политические и творческие силы, немало сделавшие для совершившейся революции, оказались в полной растерянности. Протестный популизм, годами поднимавший их в общественном сознании, необходимо было сменить на объединяющую простую и понятную каждому созидательную идею, а именно этого лидеры и идеологи Февраля оказались не готовы предложить стране. В.А. Маклаков оправдывался перед французским послом: «Конечно, мы знали, что императорский режим прогнил, но мы не подозревали, что до такой степени. Вот почему ничего не было готово. Я говорил вчера об этом с Максимом Горьким и Чхеидзе: они до сих пор не пришли в себя от неожиданности» [3, с. 92-93].
Однако ещё большей и болезненной неожиданностью стало падение «прогнившего режима» для его вчерашнего идеолога Михаила Осиповича Меньшикова, оказавшегося помимо собственной воли в новых условиях и пытающегося анализировать происходящие процессы.
Один из любимых авторов Николая II, «певец чёрной сотни», по определению В.И. Ленина, Меньшиков был одним из самых читаемых публицистов России. Поднимая злободневные темы, изложенные в артистичной и доступной форме, обладая невероятной работоспособностью и получая самые высокие гонорары, М.О. Меньшиков к началу 1917 года по праву мог называться «золотым пером» русской журналистики. Будучи ведущим сотрудником самого массового издания «Новое время», он сохранял за собой свободу выбора тем и их трактовок и не нуждался в чьём-либо политическом покро-
вительстве. Более того, он сам выступил в качестве организатора и идеолога монархической партии «Всероссийский Национальный союз», сыгравшей заметную роль в деятельности III и IV Государственной Думы. Однако главной деятельностью для него всегда оставалась журналистика, и даже среди большинства коллег, не разделявших его политические взгляды и человеческие пристрастия, его профессиональный талант не подвергался сомнению [4, с. 125-128].
Статьи Меньшикова не отличались сенсационностью, ссылками на авторитеты, трафаретностью мышления. Какую бы тему ни брал публицист, читателя привлекал, в первую очередь, её аналитический разбор с нестандартных, порой парадоксальных позиций. Даже когда оценки журналиста были ошибочны, сам ход его мысли высвечивал проблему в ином, непривычным ракурсе. Такой творческий метод Меньшикова позволял ему не ограничиваться узким кругом тем, затрагивая практически все вопросы жизни России начала ХХ века, включая политику, науку и искусство. Но этот метод заставлял публициста относиться к любому явлению как к предмету анализа. Монархические взгляды Меньшикова также были результатом многолетнего и непростого анализа. Его монархизм не носил персонифицированного характера. Оценки публицистом личностей трёх последних Романовых весьма далеки от свешенного трепета [5, с. 104-105]. Монархия была для Меньшикова закономерной, исторически обусловленной формой правления, далёкой от совершенства, но единственно приемлемой для России. Никаких финансовых или общественных дивидендов такие взгляды журналисту не сулили. Напротив, поклонник Меньшикова, вел. кн. Александр Михайлович вспоминал: «Имя этого величайшего русского журналиста являлось символом всего самого низкого, подлого и презренного. Тирания самочинных цензоров российского общественного мнения была настолько сильна, что на сорокалетний юбилей писательской деятельности Меньшикова ни один известный писатель не решился послать ему поздравительной телеграммы из боязни, что этот поступок станет известен публике» [1, с. 192].
Крушение русского императорского дома стало крушением привычной жизни публициста. «Новое время» поспешило избавиться от одиозного журналиста, услуги которого отвергли и другие издания освободившейся Росси. Пятидесятишестилетний Меньшиков, отец шестерых маленьких детей, оказавшийся без средств к существованию, тем не менее, отверг предложение главы Временного правительства князя Г.Е. Львова о содействии выезду публициста за границу.
Покинув Петербург, Меньшиков с семьёй переезжает на Валдай, где у него был небольшой дом. Он все ещё не терял надежды быть востребованным, анализируя информацию, полученную из столицы, и используя личные наблюдения. Свои размышления публицист доверял дневнику, привычка вести который сохранилась у него ещё с учёбы в школе военных кондукторов в Кронштадте. Несмотря на широкую известность у читателей и дружеские отношения с крупнейшими писателями того времени, Меньшиков в обычной жизни был чрезвычайно замкнутым человеком. Дневник выполнял для него сначала роль собеседника, а позднее превратился в своеобразный черновик будущих работ, где намечались мысли и записывались наблюдения.
События февраля 1917 г. изменили не только всю жизнь Меньшикова, но и повлияли на его творческий метод работы с дневником. Журналист, лишённый возможности обращения к читателю, обратился к дневнику как единственному объекту приложения своих творческих сил. Именно поэтому нам показалось небезынтересным обращение к этим записям. Как мы уже отмечали выше, своей популярностью, особенно у провинциального читателя, публицист был обязан аналитическим размышлениям, в которых обыватель находил мысли, созвучные ему в данный момент. Коллеги обвиняли Меньшикова в частой смене приоритетов, сегодняшней неверности только вчера высказываемым утверждениям. На наш взгляд, подобные обвинения в жур-
налистской беспринципности носят только поверхностный характер. Если при всех трансформациях публицист не терял свою аудиторию, справедливее предположить, что искания и «метания» Меньшикова, тонко чувствовавшего настроение общества, были отражением поиска ответов, адекватных происходившим в стране переменам. Именно поэтому анализ дневниковых записей Меньшикова после февраля не только и не столько сугубо личный взгляд бывшего журналиста на происходившие послереволюционные процессы, но и в определённом смысле взгляд на осмысление этих событий частью российского общества. К сожалению, широкому читателю пока доступны дневниковые записи Меньшикова только за 1918 г. [2]. В этих дневниках перед нами предстаёт уже некий итог размышлений и рассуждений с самим собой, истоки которого во многом содержатся в дневниках за предшествующий 1917 год.
Будучи одним из видных монархистов, сторонник эволюционного развития государства Меньшиков не мог не задумываться о стремительном крушении царской власти, не мог не пытаться проанализировать случившееся. В дневниках можно проследить творческий метод публициста, вернее, первые шаги его анализа изучаемого объекта. Журналист Меньшиков ставил себя на место интересующего его человека и далее рассуждал о своих мыслях и действиях в предлагаемых обстоятельствах. Этот приём он применяет, в частности к Николаю II. Спасительные действия, по его мнению, необходимо было предпринять незамедлительно, с первых же дней царствия.
Основные реформы, предлагавшиеся Меньшиковым задним числом от лица императора, в целом не отличаются оригинальностью: отмена сословных отличий и «землеустроительная реформа» с передачей земли «тому, кто её возделывает». Но в этом списке «если бы», Меньшиков оговаривает ряд любопытных пунктов. «Я повёл бы широкую борьбу с преступностью всякого рода, усилив строгость судейских репрессий, увеличив полицию и преобразовав ссылку. Преступники у меня действительно были бы государственными рабами, каторжными работниками и были бы источником государственных доходов. С первых же дней царствования я повёл бы жестокую борьбу с творческим бездельничеством и пороками администрации» [7, л. 15 об.].
Провозглашая основным принципом внешней политики невмешательство в чужие дела и выдвигая оборонительную тактику, Меньшиков основным залогом успеха такой политики считал развитие собственного оборонного производственного комплекса вдали от границ с потенциальным противником. «Я на другой день восшествия на престол поручил бы избранным людям построить собственные пушечные, пулемётные, ружейные заводы, снарядные заводы на Урале, на Дону и с прогрессивной премией за скорость оборудования и успешность его. Мир извне и труд внутри» [7, л. 15 об.].
Однако, сознавая необходимость подобных мер для сохранения монархии, публицист прекрасно понимал всю утопичность осуществления их в действительности, потому что заключал свои рассуждения восклицанием: «Вот, что было бы, если бы да кабы!!!» [7, л. 15 об.].
Наблюдая окружавшие его события, Меньшиков не верил в возрождение монархии и не видел её места в современной России. Парадоксально, но в этом его взгляды расходились со взглядами Британского кабинета, ещё недавно немало покровительствующего думской и земской фронде, и после февраля с тревогой наблюдавшего падение авторитета её лидеров. Осознавая, неспособность новых хозяев страны остановить запущенный революционный процесс, правительство Англии было уже готово к реставрации в России прежней фамилии. Однако ознакомившись с донесениями посла Бьюкенена, сообщавшего о возрастающих экономических требованиях рабочих и полном бессилии новых властей, глава британского МИДа Бальфур заключил «что главных опасностей следует ожидать от реализации идей социализма или анархии» [6, с. 304]. К схожим выводам приходит и Меньшиков в своей добровольной ссылке. Находясь вдали от основных событий и полу-
чая скупые сведения из столицы, лежа часами в гамаке, публицист без суеты и мелких деталей пытался определить суть происходящих перемен и идей, овладевающих соотечественниками.
Не доверяя и не обращаясь к авторитетам, Меньшиков начинает анализ социализма с собственного, субъективного взгляда. Приемлемы ли социалистические нормы жизни для него лично? «Я уверен, что никогда не желал большого богатства и не искал его. И отсутствие богатства при социалистическом строе не внесло бы никакой перемены в мои привычки, - записывает он 5 августа 1917 г, - Я уверен, что «щей горшок» на меня и мою семью всегда найдётся, если мы будем трудиться, а ведь я искренне хочу не быть праздным и искренне заповедаю долг труда своим детям» [7, л. 8].
Ощущал ли он справедливость социалистической доктрины? На этот вопрос Меньшиков находит далеко не однозначный ответ. «Без моего требования мне роскошно платили за лёгкий труд и в результате в моем распоряжении оказались чьи-то чужие единицы энергии, - признавался сам себе публицист. - Хорошо ли это или худо? То, что это не совсем хорошо, я это чувствовал и в старом, буржуазном строе. Меня радовало, что я становился обеспеченнее и что мне и детям не угрожает рабство или голодная смерть. Но все таки совесть напоминала постоянно: у тебя много, а у других мало. И это напоминание отравляло самые корни счастья» [7, л. 8]. Монашество, толстовство (к которому сам журналист некогда был близок), сенсимонизм, фурьеризм были теми отдушинами, по мнению Меньшикова, куда «свободная конкуренция» загоняла измученных «нравственно-чутких людей» от социальной несправедливости буржуазного строя. Однако и, углубляясь в прошлое, он признает, что «многочисленность и древность светских и религиозных, отрицающих мир, сект доказывает, что людям с повышенной совестью вовсе не легко жилось в системе общественного раздора». Следовательно «если социализм избавит нас от этого недуга, если он снимет с нас укоры совести за то, что мы не помогаем ближним, то уже это будет великим благом, оправдывающим социализм» [7, л. 9].
Однако если социализм ограничивается только морально-этическими нормами человека, что мешает людям и при капитализме соблюдению заповедей, лежащих в основе всех мировых религий? «Здесь, - по мнению Меньшикова, - заключается центр человеческой драмы, центр трагедии христианства и всех великих философий и вероучений. Пророки проповедовали царство Божие на Земле, когда нужно было создавать его. Пророки думали, что человечество во всей своей массе способно воспринять идею любви к ближним и нравственной чистоты, и перестроить жизнь согласно этой идеи. Самое возвышенное и самое решительное из заблуждений. Христианство (как буддизм и др. нравственные учения) вполне естественно и достижимо, но лишь для крохотного меньшинства людей, для родившихся святыми. Такие есть и всегда будут, но на крохотном меньшинстве населения нельзя строить добровольной реформы» [7, л. 9]. Великое учение либо останется достоянием немногих людей, либо будет извращено недоброй волей подавляющего большинства. Отсюда, вслед за героем Достоевского, Меньшиков с глубоким сожалением повторяет: «Христианство не удалось».
В чем же, по мнению публициста, крылась «коренная ошибка великих вероучений и столь плохо слушавших их масс»? В исключительно мистическом ожидание неестественного чуда, как проявления божественной воли. «И пророки, и толпа верили, что Бог - верховный распорядитель мира - если захочет, то чёрное сделает белым и ядовитое - целебным. Захочет спасти людей - спасёт, нет - нет. Они не верно думали о Боге, - заключает публицист. - Такого Бога, творящего неестественные чудеса, в мире нет. Нет в мире Бога, действующего по своей или по нашей прихоти, склоняющегося к нашим мольбам, курениям и сожжении свечей. Человечество молится в пустое пространство». Что же есть? «Но есть Бог, именно мир, в который мы входим, который вечно производит одни и те же естественные чудеса
и в порядке естественных чудес или законов или спасает нас, или губит, - говорит Меньшиков. - От нас зависит или сброситься с крыши вниз, или спуститься по лестнице: в одном случае естественное чудо губит, в другом сохраняет человека. Вот путь спасения! Вот единственный путь спасения, с начала создание мира указанный нам тем Богом, который существует, а не тем, что создан фантазией толпы» [7, л. 10]. Не останавливаясь на вопросе, приверженцем деизма или пантеизма предстаёт здесь Меньшиков, обратим внимание на его вывод: «Хотите блаженства - достигайте его сами, пользуясь своим разумом и своей любовью. Бог через своё осуществление - мир - даст для этого могучую поддержку и могучие препятствия. От разума человеческого зависит пользоваться поддержкой и обходить препятствия. Начинайте же сами своё спасение!» [7, л. 10]. Меньшиков трактует социализм как «христианство, освободившееся от мистики». Определив «центр трагедии христианства» он приходит к «великой догадке» социализма «о том, что христианство нужно делать, как железные дороги или тоннели, не проповедуя, а решая какой-то властной волей...» [7, л. 9].
Каковы же будут эти решения? Меньшиков предполагает, что пролетариат объявит врагами тех, «кто насильственно или хитрой уловкой отбирает у рабочих крупную долю заработка». Капитал и орудия производства сделаются общим достоянием. Общими будут и права на продукты этого производства. При посредстве общего капитала и орудий труда введётся общая трудовая повинность. «Объявят основы частной жизни - труд и самопожертвование не добровольным, а обязательным для каждого делом». Посредством этих мер «будет обеспечена возможная свобода, возможное равенство и возможное братство». Что для этого, по мнению публициста, необходимо? «Нужна, прежде всего, власть, способность заставить всех подчиниться одному закону». И чтобы «власть (какая - все равно) объявила о решимости поддержать насилием» объявленную программу.
Таким образом, Меньшиков приходит к глубокому убеждению, что «социализм есть та машина для счастливой общественности, которая уже изображена, но ещё не введена в употребление». Однако, придя к этому убеждению, он сам задаёт себе резонный вопрос: «Если вы Михаил Осипович являетесь сторонником социализма, то почему же вы не проповедовали социализм? Почему вы высказывались отрицательно к деятельности социализма?» [7, л. 10 об.].
Разделяя либеральные убеждения своего времени, Меньшиков остаётся в силу жизненных обстоятельств и человеческих качеств консерватором. Этот либеральный консерватизм не позволяет ему отворачиваться от новых социальных веяний, но и останавливает его от безоговорочного их принятия. Анализируя свой ответ, на поставленный собою же вопрос он пишет «по существу всякой эволюции общий успех её возможен лишь при условии, когда все стадии, все звенья эволюции крепки и прочны». Каждый последующий строй вызревает в недрах предыдущего, и предыдущий строй, по его мнению, играет роль защитной скорлупы, позволяющей вызреть новому. Следовательно, сама по себе забота о крепости скорлупы не отрицает новое образование, а, напротив, создаёт условия к её полному созреванию, обеспечивая его будущую жизнеспособность. «Кучер, - размышляет публицист, - тормозящий экипаж при спуске с горы, заботится о движении вперёд, а не назад». Именно заботой о действующем порядке вещей Меньшиков и объяснил себе свою позицию.
Публицист не отвергал Социализм как «Путь спасения», как он озаглавил одну из записей в дневнике, он просто поставил под сомнение правильность и устойчивость этого пути именно для России. Главным и решающим препятствием к принятию или непринятию социализма являлось отсутствие исторического опыта, причём опыта именно положительного. Выступая с позиций либерального консерватора, не спешившего принять Социализм на родной почве, Меньшиков предлагал прежде «испытать его - сна-
чала в небольших порциях, например, в каком-нибудь швейцарском кантоне или американском штате. Возможно, что мы, не сочувствуя социализму, глубоко ошибаемся, не зная теперешней природы людей, а может быть мы правы» [7, л. 25].
Если для себя Меньшиков определил, что «социализм есть возвращение к общему рабству и посредством урегулированного рабства обеспечение максимума свободы», то его не оставляла мысль: является ли поддержка нового строя осознанным стремлением к этой свободе большинства народа, или это реакция на недавно зародившуюся, но уже активно отвергаемую этим большинством русскую буржуазию. Низкий критерий жизни крестьян, составлявших подавляющее большинство населения, считался этим населением нормальным в своей среде, потому что высокий критерий принадлежал другому миру, границы же между этими мирами «были так же непереходи-мы, как между флорой и фауной». Признание всеобщего равенства не объединило, а ещё более разъединило народ. «Началось великое ристалище», в котором выигрывала не вчерашняя знать, а свой же, более удачливый и оборотистый родной брат. Можно было мириться со своим униженным положением от рождения, но осознавать свою слабость и безынициативность перед другими для большинства стало мучительно. Именно здесь для Меньшикова начинает закручиваться пружина социалистической революции. Он сам не понаслышке знал о бедной жизни в крестьянской избе, и только благодаря случаю и невероятной работоспособности получил возможность вырваться в иной мир. Призрак нищеты долго преследовал его, и даже будучи известным и популярным журналистом, он не в силах был порвать с морской службой, сулящей небольшую, но постоянную пенсию. В определённом смысле к удачливым в беге Меньшиков относил и себя. «Буржуазия - тот же пролетариат, только умывшийся и наряженный, и это более нестерпимо, чем напудренный маркиз. Подавляющее большинство бедняков чувствует себя разбитым до состязания. Оно чувствует свою бездарность. Лень, отсутствие стойкости в отношении соблазнов, - словом, свою неспособность выиграть приз. Пролетариев охватывает ужасная мысль: при свободном состязании мы пропали. Добегают до столба лишь немногие, более сильные, отважные, даровитые, и так будет до скончания века. Можно ли это терпеть? Долой проклятую свободу! Она как раз и есть то, что разделяет людей на классы» [7, л. 25].
Унизительное беспросветное существование большинства народа в условиях свободной (Меньшиков часто употребляет термин «анархической»), бесконтрольной конкуренции, по мнению публициста, приведёт его к осознанию невозможности борьбы на равных, ощущения себя «вторым сортом» человечества, и если критическая масса будет значительно преобладать, то конкуренция перерастёт в социальный взрыв, в котором у меньшинства не останется шансов выжить: «Уж если мериться силами, то мериться до конца». С учётом поголовного вооружения во время войны неимущих вопрос, «чья возьмёт», для Меньшикова был очевиден. «Итак, к черту свободу, да здравствует равенство! Давайте, господа буржуи, ваши капиталы, ковры, бронзу, рояли! Мы знаем, что отнимая у вас все это, мы не приобретаем почти ничего, а только разрушаем, но ведь главное условие счастья не в том, чтобы у меня было, а чтобы у тебя не было!.. - Заявлял он от лица будущих победителей. - Долой своё и чужое, да здравствует общее, хотя бы оно вело не к богатству, а к нищете» [7, л. 25 об.]. Именно такова, по мнению Меньшикова, «психология если не всех людей, то худших из них, т.е. подавляющего большинства неудачников». И возвращаясь к своему определению - «социализм, есть эволюция религии» - он с горечью констатирует: «Чтобы не пожелать чужого, нужно, чтобы все было общее, чтобы отдать своё, нужно, чтобы оно было не своё. Такова реальная психика человеческого рода». Как видим, отдалённость от столиц не мешала лежащему в гамаке престарелому журналисту трезво анализировать предоктябрьские события.
Рассмотрение дневниковых записей Меньшикова за 1917 г. убедительно показывает, что будущий приход социализма не только не был неожиданностью для публициста, но им была сделана попытка детального анализа социализма применительно к нашей стране в определённый период её развития. Закономерен вопрос, видел ли сам Меньшиков своё место в будущем государстве пролетариата. Кажется, на этот вопрос с определённостью можно ответить его словами: «Я, человек, однажды в вечности появившийся на земле, не хочу быть рабом ни одного монарха, ни 160 - миллионной массы. Я отрицаю безграничную власть чьюбы то ни было: даже всего человеческого рода» [7, л. 16].
Литература
1. Великий князь Александр Михайлович. Воспоминания [Текст] / А.М. Романов. - М. : Захаров, 2004. - 528 с.
2. Меньшиков, М.О. Материалы к биографии [Текст] / М.О. Меньшиков // Российский архив. (История Отечества в свидетельствах и документах ХУШ-ХХ вв.). - М. : Студия «ТРИТЭ», «Российский архив», 1993. - Вып. 4. -271 с.
3. Палеолог, М.Ж. Царская Россия накануне революции [Текст] / М.Ж. Палео-лог. - М. ; Пг. : Государственное издательство, 1923. - 314 с.
4. Санькова, С.М. Два лица «Нового времени». А.С. Суворин и М.О. Меньшиков в зеркале историографии [Текст] / С.М. Санькова. - Орел : ФГОУ ВПО «Госуниверситет - УНПК», 2011. - 225 с.
5. Санькова, С.М. Российская монархия в представлении идеологов государственного национализма [Текст] / С.М. Санькова // Власть. - 2009. - № 2. -С. 102-105.
6. Уткин, А.И. Забытая трагедия. Смоленск [Текст] / А.И. Уткин. - Смоленск : Русич, 2000. - 640 с.
7. Центральный московский архив-музей личных собраний Ф. 202. Оп. 1. Д. 41.
