CC BY
58
О том, каким образом весной 1920 г. в Египте оказались около 4500 русских беженцев, известно ныне достаточно хоро-
і
шо - и из архивных документов , и из мемуаров2. Однако обнаруженные мною недавно в архиве Библиотеки-фонда «Русское зарубежье» в Москве воспоминания генерал-майора генерального штаба Федора Петровича Рерберга (9.10.1868, Тифлис - 14.9.1928, Александрия)3 добавляют к картине эвакуации из России неожиданные и весьма яркие краски. К тому же они имеют и литературные достоинства.
Эпизод, в котором рассказывается о плавании беженцев из Новороссийска в Александрию и их последующем заселении в «Русский лагерь» в Телль аль-Кебире, на полпути между Каиром и Ис-маилией, является лишь крохотной частью обширных мемуаров Ф.П. Рерберга. Они были написаны в середине 1920х годов в Александрии и представляют собой несколько переплетенных машинописных тетрадей объемом свыше 1500 страниц, напечатанных через один интервал по ширине листа. Текст отрывка приводится с незначительными сокращениями.
* * *
Вечером4, когда уже начало темнеть, «Саратов»5 отдал концы, два буксира начали оттаскивать нас от пристани, и когда все провожающие во мраке наступившей темноты начали смешиваться с окружающими предметами, затрепетал старый «Саратов», заработали под кормою винты, и мы вышли в открытое море!
Вот когда можно было сказать: «Прощай, Россия!»
На следующее утро все пассажиры «Саратова», вылезая из своих помещений и подозрительно осматривая друг друга, начали понемногу знакомиться между собою, и уже к вечеру по палубе, взад и вперед, гуляли и парочки, и целые табунки беззабот-
ной молодежи. Резвились и многие дети, радуясь возможности побегать по чистой палубе и затевать детские игры.
С нами ехал весь Донской (в прежние времена имени Императора Александра III) кадетский корпус во главе со своим директором генерального штаба генерал-лейтенантом (производства либо Керенского, либо атаманского) Александром Васильевичем Черячукиныш6...
Сколько тогда у многих было надежд! Почему-то Черячукин думал, что его корпус везут прямо в Лондон; с палубы «Саратова» он говорил кому-то из провожающих, что ему, по прибытии в Лондон, по всей вероятности, придется представляться английскому королю. Многие с завистью слушали предположения Черячукина. Все беженцы не имели никакого представления, куда их везут.
Уже с двадцать второго7 начались у нас на пароходе различные выборы различных уполномоченных: по дележу мяса, хлеба, чая, сахара; часть выбранных пассажиров получила название «трюмных», ибо они должны были лазить в трюмы, где и получать продукты; на эти должности устроились наши мальчишки, которые «служение обществу» соединяли с шалостями. Часть пассажиров, и главным образом пассажирок, были избраны готовить в пароходной кухне горячую пищу. Надо отдать справедливость, что в первые дни получалась изрядная бурда.
23-го мы прибыли в Константинополь, под желтым флагом8. <...> Здесь мы узнали, что русским властям удалось исходатайствовать разрешения высадки в Константинополе всех пассажиров, кои об этом ходатайствовали. С утра на пароход прибыл представитель Добровольческой армии ген[ерального] штаба ген[ерал]-лейт[енант] Агапеев (младший брат того полк[овника] Агапеева, который 31 марта 1904 г. погиб
вместе с адмиралом Макаровым9 при взрыве «Петропавловска»).
От лиц, желавших оставаться в Константинополе или на островах, требовались подписки о материальной обеспеченности. К «Саратову» подошел пароход, который должен был везти пассажиров прямо на острова. У кого были достаточные деньги, тех спускали прямо в Константинополь. Среди съехавших на берег без затруднений был и профессор П.Б. Струве10. В числе лиц, получивших разрешение оставаться в Константинополе, был и я с семьей. На сборы нам было дано часа три. Засуетилась публика, получившая разрешение схода, так как многим не хотелось так далеко уезжать из России в надежде на скорое возвращение. Кинулись, кто к капитану, кто к ревизору, кто к коменданту, с просьбами распоряжения о поднятии из трюмов багажа. Но для большинства это оказалось невозможным, ибо в Новороссийске багаж был погружен в трюмы в таком хаотическом беспорядке, что не оказалось даже никакой возможности найти наши сундуки. Тогда находившийся на пароходе ген[ерал] Ага-пеев, по моему ходатайству, разрешил нам следовать на «Саратове» до Кипра и, когда все разгрузятся, возвратиться обратно вместе со своим багажом. Таким образом, получалось, что мы идем при нашем багаже, а не багаж при нас! Были даны соответственные бумаги. Лица, сумевшие добыть весь свой багаж, погрузились на пароходик и поехали на острова.
На другой день утром «Саратов» плавно скользил по водам Мраморного моря; погода была великолепная, и все пассажиры любовались видами, которые ровно ничего интересного из себя не представляют и в подметки не годятся видам Черноморского побережья. Самое интересное - это были следы недавней борьбы, протекшей в этих водах: остатки затонувших и выбросившихся на берег кораблей и пароходов и, как помнится, днище одного перевернувшегося броненосца.
Вплоть до Кипра путешествие ничего интересного из себя не представляло. По привычке, приобретенной в бедной разболтавшейся России, каждый день в разных трюмах и пассажирских помещениях про-
исходили разнообразные митинги, выносились какие-то никому не нужные резолюции и решения; пароход жил жизнью взбудораженных людей. На спардеке была станция радиотелеграфа, которая несколько раз в день работала. Несколько остряков начали распространять на пароходе «новости», полученные по беспроволочному телеграфу; очень скоро эти новости получили название «врадио».
В первых числах марта мы подошли к Кипру. С большим интересом смотрели мы с палубы на пустынные берега этого острова. После полудня мы заметили, что мы подошли к какому-то порту, в котором стояло всего лишь одно судно: это был небольшой английский крейсер, стоявший здесь в виде стационера. Городок, по-видимому, был очень небольшой, правее на берегу виднелись какие-то бараки. «Саратов» выкинул сигнал лоцмана, и от берега отделилась шлюпка, шедшая нам наперерез.
По принятии лоцмана «Саратов» сделал полувольт налево и вошел в порт, который с моря даже не был заметен. Нельзя было не любоваться маневром огромного парохода, который, как маленькая лодочка, влетел в порт, в котором едва два парохода могли бы поместиться, в такие узкие ворота, что издали они казались уже «Саратова». Так хороший кучер в былые времена вкатывал в ворота барской усадьбы и, круто повернув направо, подкатывал к подъезду господского дома.
Город, к которому мы подошли, оказался маленьким портовым городком Фамагуста.
Как только мы отшвартовались, тотчас на трапы была поставлена портовая стража, и никому из пассажиров не разрешалось выйти даже на трап. Почти все пассажиры «Саратова» высыпали на палубу и спардек и, любуясь маневрами маленького паровозика, таскавшего взад и вперед вагончики узкоколейки, старались угадать, куда нас закинет судьба. С вечера на пароход прибыли англичане, представители местного английского начальства, о чем-то говорили с нашей администрацией, но мы, пассажиры, ничего не знали, пока нам не объявили полученное распоряжение: завтра с утра все пассажиры «Саратова» группами по
двести человек должны следовать на берег на дезинфекцию, после чего будут отправляться в карантин: сначала в портовые сараи, а затем - в лагеря для военнопленных, когда будут вывезены из них содержавшиеся там турки.
Как только «Саратов» отшвартовался у пристани, на набережную прибыло две воловьих арбы: одна с белым хлебом, а другая - с апельсинами; оказалось, что какой-то богатый грек, узнав, что идет пароход с несчастными русскими беженцами, прислал нам в подарок полторы тысячи хлебов и столько же прекрасных, сочных апельсин. Эта мелочь произвела такое впечатление, что у большинства пассажиров явилось желание остаться в Кипре и как можно скорее выгрузиться на берег, что должно было совершиться очень скоро, так как на другой день прибытия с раннего утра заработала кормовая лебедка и матросы с английского крейсера приступили к выгрузке из трюмов на набережную нашего багажа. Но этих признаков скорого схода на берег нашим пассажирам было мало; они устроили в трюмах митинги, на которых постановили написать местному английскому коменданту петицию с просьбой скорейшей высадки. В этой петиции были сгущены краски в расчете разжалобить английское начальство. Прося об ускорении высадки, составители петиции написали, что у нас на пароходе много больных, что если нас немедленно не сгрузят с корабля, то мы все заболеем, что мы почти сплошь покрыты вшами и т.д.
Действие этой петиции вызвало последствия совершенно неожиданные: на другой же день с утра английские матросы начали грузить наш багаж обратно с пристани на пароход; по окончании погрузки «Саратову» было приказано выйти на рейд, где и ожидать дальнейших распоряжений. Как мне потом рассказывали сведущие люди, английский комендант, получив нашу петицию, так испугался, что заразит болезнями весь остров, что тотчас приказал прекратить разгрузку и выпроводить нас из порта. Вот что наделала наша петиция. Многие из нас, не заинтересованных в высадке в Фамагусте, от души потешались над составителями петиции.
Когда мы стояли на рейде, к Фамагусте подошел «Херсон»11, зашедший, как и мы, на один день в порт. На следующий день и «Саратов», и «Херсон» получили приказание следовать в Александрию, куда мы прибыли утром 7 марта. По входе в порт мы стали на бочку. Всякое сообщение с берегом было воспрещено, и мы с палубы любовались видом города. На Александрию я смотрел весьма равнодушно, так как думал, что при выгрузке останусь на пароходе и возвращусь в Константинополь. Но администрация парохода, согласившись взять с собою князя Голицына, мне отказала, говоря, что им не известно, куда пароход идет из Александрии.
Когда последовало распоряжение всем выгружаться в карантин, никакие бумаги не помогли. все ваши вещи, не обращая никакого внимания на ваши заявления, с парохода сгрузили на баржу и мы их получили уже в карантине, после обрызгивания какой-то жидкостью, причем один чемодан был разрезан и вещи из него выкрадены. С этой минуты все мы обратились в стадо каких-то бесправных животных, которых загнали в круглое здание карантина, кормили (довольно сытно), поили, мыли, но никуда не выпускали и с вами не разговаривали. За время ареста в карантине мы ровно ничего не могли уз -нать о том, что будет с нами дальше. Лю -ди, говорившие по-английски, «ходили» к англичанам и, приходя от них, рассказывали нам, что по окончании срока карантина все мы будем перевезены в Каир и его окрестности, где для нас будут наняты виллы, на которых совсем не будет жарко; семейным будут предоставлены отдельные домики, а холостые будут раз -мещены по несколько человек в каждой вилле, в качестве поваров и прислуги будут наняты арабы. Многие беженцы воз -будили различные вопросы, на которые нам никто не отвечал. Тогда был возбужден вопрос о приглашении к нам, в карантин, находящегося в Александрии русского консула некоего Петрова12. Предложение это вызвало целую бурю споров, так как никто не знал, кто этот Петров; многие боялись, что мы попадем в руки большевистского ставленника или масона!
Но, наконец, консул прибыл. В каком-то особо избранном помещении было назначено заседание, на которое от нас было допущено три делегата; на заседании был консул и англичане. Чтобы никто не мог проникнуть в зал заседания, и для пущей торжественности, как мне говорили (я туда не ходил), у дверей помещения были поставлены часовые от кадет!
Вечером наша палата наполнилась слухами и рассказами о результатах совещания. Говорили, что консул Петров ровно ничего не знает, что он над нами издевался, что он говорил, что никаких вилл нам ровно никто не даст, говорил, что данное нам название «Гости английского короля» мы сами выдумали, что никаких вилл нам никто не предоставит, ни в какой Каир нас не повезут, а повезут в один из лагерей для военнопленных турок, освобождаемый по мере отсылки турок на родину и т.д. Многие возмущались словами консула; какие-то люди предлагали даже писать какую-то петицию или жалобу на консула, некоторые говорили, что теперь ясно, что это большевистский ставленник и провокатор, это он говорит нарочно, чтобы мы начали протестовать, чтобы испортить наши отношения с англичанами, что всем известно, что нас пригласил английский король и что все на нас должны смотреть как на гостей короля, и не может же король своих гостей располагать в лагерях для пленных и т.д.
Незадолго перед отъездом нам подсыпали для мытья и дезинфекции команду с «Херсона», от которой мы узнали, что оба наши парохода отправляются обратно в Константинополь. Таким образом судьба забросила меня в Египет.
Дня за три до отъезда нам объявили, что карантин в Александрии окончен и нас повезут в Каир, и было приказано расписать всех беженцев на два эшелона: первый поезд будет отправлен 14, а второй на следующий день. Началась суета: все хотели попасть в первый поезд, так как боялись, что первая партия расхватает себе лучшие виллы, а вторая партия должна будет довольствоваться тем, что останется. Так как большинство беженцев не доверяло генералу Хвостову, то была избрана комиссия, в которую вошли: Протасьев,
Башмаков и Манглер. На эту комиссию было возложено составить списки для обоих эшелонов. Не успела комиссия начать работу, как на нее посыпались всякие обвинения, чуть ли не во взяточничестве. Во всяком случае, по рассказам наиболее энергичных поборников справедливости, в решениях комиссии главное значение имеет не справедливость, а протекция и чины и звания беженцев; пошли толки о том, что теперь все равны, что прежние чины значения здесь иметь не должны и т.д. Вообще весь наш табор всполошился. Вечером, накануне отъезда, комиссия зашла в нашу палату проверить списки. Вместо того чтобы отвечать на ее вопросы и давать необходимые сведения, жильцы нашей палаты обступили со всех сторон Протасьева и Башмакова и начали их укорять в несправедливом отношении к порученному им «общественному» делу, пожелали их проконтролировать и потребовали, чтобы комиссия прочла нам составленные ею списки, без чего мы ей не дадим никаких сведений, а один господин, некий Фюрер, вскочил на нары и громогласно объявил, что он не выпустит комиссию из нашей комнаты, пока она не ответит на наши вопросы, и что она удалится из палаты не иначе как через его труп, а разгоряченный столь хулиганским оборотом дела некий писатель Сергей Яблоновский13, наговорив ни в чем не повинному и крайне корректно себя державшему г. Протасьеву кучу дерзостей и угрожая оскорбить его действием, подскочил к нему и пытался здоровой рукой схватить его за борт сюртука. Сцена была в высшей степени неприличная и достойная пера Максима Горького. Беженцы держали себя не как интеллигенты, а как подвыпившие мастеровые. Главной причиной скандала было желание услышать список, дабы силой заставить комиссию вычеркнуть из него генерала Хвостова с семьей, успевшего в течение совместной жизни на пароходе заслужить ненависть некоторых слоев пароходного населения. После энергичной ругани, которой наша палата в лице Яблоновского и Фюрера обложила Протасьева, список был прочтен и получилось полное разочарование наших «общественных деятелей»: никакого Хво-
стова и никого из членов его семьи в списке не оказалось, и наши застрельщики имели вид легавой собаки, сделавшей стойку, из-под которой вместо перепела вылетел воробей, и насколько с достоинством в этой сцене показали себя г.г. Про-тасьев и Башмаков, настолько осрамились Яблоновский и Фюрер.
На следующее утро счастливцы и счастливицы, с сундуками и чемоданами, пропускаемые по списку представителями нашими и английскими через карантинные ворота, шли гуськом занимать места в поданном под самый карантин поезде. Поезд был вполне шикарный, состоял из вагонов первого класса, что еще раз нас убедило, что мы - «Гости английского короля» и едем на приятную жизнь на виллах, нанятых по приказанию английского короля, только никто не знал, на какой срок наняты эти виллы?
В пути гостеприимный король угостил нас чаем с печеньем, которые английские солдаты разносили по вагонам. Мы любовались видами Египта и, пролетая мимо дач и имений богатых людей, старались догадаться, не таковы ли будут дачи, приготовленные для нас гостеприимными хозяевами. Уже сегодня многие из наших милых дам рассчитывали пить вечером чай на террасе своей виллы. Около пяти часов дня поезд остановился у какой-то большой станции; на вывеске мы прочли название ее: «Загазик». Так как мы ни разу еще не видели карты ни Египта, ни сети их железных дорог, то с первого взгляда эта надпись нам ничего не сказала. Вдруг кто-то подходит к нашему отделению и говорит: «Ваше превосходительство! Пожалуйте сюда, как вы объясните нам это обстоятельство?» С этими словами мои спутники подвели меня к карте египетских жел[езных] дорог, прибитой к стенке в конце вагона. Из этой карты мы усмотрели, что Каир мы давно проехали, что он остался много вправо и что ст[анция] Загазик, у которой мы стоим, находится на полпути между Каиром и Суэцем. Это обстоятельство несколько нас озадачило, тем более что кто-то из присутствующих вспомнил, что александрийский консул что-то подобное предсказывал. Но оптимисты не унывали. То обстоятельство,
что мы попали в Загазик, тотчас было объяснено сильной перегрузкой главного направления Александрия - Каир, почему для пропуска экстренного поезда явилась необходимость воспользоваться кружными путями, и сейчас поезд пойдет в обратном направлении и через каких-нибудь три часа мы будем в Каире. Так как до вечера оставалось не более часа, то, очевидно, сегодня мы не успеем распределиться и разместиться по предназначенным нам дачам, а завтра с утра, вдруг поезд свистнул и тронулся, но почему-то не назад, а вперед, не к Каиру, а от Каира. Несомненно было то, что наши дачи были не под Каиром. Я возвратился в свое отделение и рассказал спутникам свои сомнения в расположении нас на дачах. «Ну, вечно вы что-нибудь выдумаете неприятное!» - отвечали мои спутники и спутницы.
Минут через сорок поезд начал замедлять ход. Трудно было предположить, чтобы та местность, по которой в данное время пробегал поезд, могла принять на жительство «королевских гостей»: с правой стороны пути тянулся какой-то грязный, невзрачный канал, кое-где были видны деревушки, местность была тоскливая и неживописная; слева, насколько видел глаз, тянулась песчаная пустыня, ни деревца, ни травки. Понемногу поезд остановился. Оказалось, станция Телль аль-Кебир. Кое-кто попробовал испугать наших дам, что здесь будет высадка, но, конечно, никто не поверил такому очевидному абсурду. Но вдруг по вагону пробежал шепот испуга: среди земляных построек, возведенных какими-то кротами, с пустынной стороны пути увидели двух идущих людей, похожих на русских солдат! Но кто-то успокоил, что это, очевидно, английские солдаты. В эту минуту поезд тронулся, чувство испуга стало проходить, но ненадолго; поезд не прибавлял хода; медленно продвинулся он на восток шагов на четыреста и остановился у воинской платформы. Кто-то вошел в вагон и задавленным голосом сказал: «Приехали, господа, сейчас прикажут вылазить».
Трудно описать то отчаяние, которое отпечаталось на всех лицах наших беженцев, когда, выйдя на платформу, они увидели то место, куда нас забросила судьба! Кое-где
слышались дамские всхлипывания и мужские задавленные голоса, которые спрашивали: «Как, неужели вот тут, вот в этом кампе14 мы должны жить?» В двух местах послышались истерики, у многих на глазах были слезы. Все мечтания о виллах, о вкусном чае на веранде со сказочным видом, все сразу рухнуло, перед нами была ужасная действительность: жить в пустыне, в Африке, летом, в солдатских палатках, окруженными колючей проволокой и часовыми и, вместо чая и прохладительных напитков на живописных верандах, глотать собственные слезы. Несколько дам, сквозь слезы, требовали уже посылки телеграммы английскому королю, угрожая в случае отказа наложить на себя руки! Картина была в высшей степени драматическая. Хотя я и не дама и человек военный, но, откровенно говоря, и я был несколько потрясен, сознавая необходимость коротать свои дни в африканской пустыне, и грустными глазами окидывал вид английского лагеря, разбитого на песке. Здоровые шутники были англичане, которые сумели убедить наших дам (да и многих мужчин), что мы будем жить на дачах, и отвезли нас в пустыню!
Архив Библиотеки-фонда «Русское зарубежье». Фонд Ф-1, дело М-86, л. 1490-1497.
Примечания
1 Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ). Ф. 317. Консульство в Египте. Оп. 820/3. Д. 210. Л. 6-8 об., 11-16.
2 См.: По морям. Из воспоминаний В.Е. Чи-риковой-Ульянищевой // Иван Яковлевич Билибин. Статьи. Письма. Воспоминания о художнике. JL, 1970, с. 182-185; На пароходе. Из воспоминаний С.М. Беляева // Русская эмиграция в Европе в 1920-е
- 1930-е годы. СПб., 2005, с. 215-228.
3 Беляков В.В. Российский некрополь в Египте. М., 2001, с. 29.
4 5 марта 1920 г.
5 Пароход Добровольного флота «Саратов» был построен в Англии в 1892 г. Водоизмещение -8950 тонн. Каютных мест в нем было всего 76, а мест для палубных пассажиров на дальних рейсах
- 1520 (Поггенполъ М. Очерк возникновения и деятельности Добровольного флота за время XXV-летнего его существования. СПб., 1903, с. 234-235). Во время плавания из Новороссийска в Александрию на борту «Саратова» находился 1401 пассажир (АВПРИ. Ф. 317. Оп. 820/3. Д. 210. Л. 12).
6 О пребывании Донского кадетского корпуса в Египте см.: Беляков В.В. Кадеты на Суэцком канале // Восточный архив, № 18, 2008, с. 50-54.
7 Февраля ст. стиля.
8 Желтый флаг - указание на наличие на борту заразных больных.
9 Макаров Степан Осипович (8.1.1849, Николаев - 13.4.1904, близ Порт-Артура) - вице-адмирал, в начале русско-японской войны 1904-1905 гг. -командующий Тихоокеанской эскадрой. Возглавлял оборону Порт-Артура. Броненосец «Петропавловск» погиб, подорвавшись на мине близ Порт-Артура. Ф.П. Рерберг приводит дату гибели адмирала Макарова по старому стилю.
10 Струве Петр Бернгардович (7.2.1870, Пермь -26.2.1944, Париж) - видный философ, публицист, общественный и политический деятель.
11 «Херсон» - один из пяти пароходов, вывозивших беженцев из Новороссийска.
12 Петров Александр Михайлович (22.9.1876, Москва - 6.8.1946, Александрия) с 1910 г. занимал пост российского консула в Александрии. Как и другие российские дипломаты в Египте, отказался признать Советскую власть.
13 Яблоновский (Потресов) Сергей Викторович (1870-1953, Париж) - журналист, поэт, литературный и театральный критик. В том же 1920 г. переехал из Египта во Францию.
14 Камп (англ. camp) - лагерь.
