CC BY
124
Вестник Челябинского государственного университета. 2016. № 12 (394). Филологические науки. Вып. 103. С. 88-95.
УДК 821
ГОЛОС ИЗ НЕБЫТИЯ: «ПОСМЕРТНЫЙ ДНЕВНИК» ГЕОРГИЯ ИВАНОВА И БОРИСА РЫЖЕГО
А. А. Семина
Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова, Москва, Россия
Сопоставляется поэтика Г. Иванова и Б. Рыжего при обращении авторов к жанру «посмертных» стихотворений, а также в связи с этим выявляются некоторые закономерности, характерные для лирики Г. Иванова и Б. Рыжего в целом. Сопоставление «посмертных» стихотворений обоих авторов свидетельствует о масштабе влияния Г. Иванова на Б. Рыжего, для которого опыт Г. Иванова становится главным ориентиром при обращении к данному жанру.
Ключевые слова: Г. Иванов, Б. Рыжий, «посмертные» стихотворения, влияние, сопоставление.
В последние годы поэзии Бориса Рыжего уделяется все больше внимания, однако проблема влияния Георгия Иванова на его творчество освещается исследователями в основном пунктирно. По большей части подобные замечания носят биографический характер и затрагивают эпизоды жизни Рыжего, подтверждающие его знакомство с поэзией Иванова и признание ее значимости. Так, И. Фа-ликов ограничивается несколькими аллюзиями и, в частности, указанием на то, что стихи Г. Иванова в числе прочих поэт читал на ночь своему сыну [12], Ю. Казарин называет любимое стихотворение Рыжего: «Друг друга отражают зеркала...», которое, по свидетельству О. Дозморова, поэт часто читал наизусть, по-видимому, замечая блики этих зеркал и на своем собственном пути [4]. Наиболее подробно на сегодняшний день эстафету «Иванов - Рыжий» осветил А. Арьев, опираясь не только на биографические данные, но и на некоторые основополагающие принципы поэтики обоих авторов, приводя попутно текстовые и концептуальные параллели [1]. Вместе с тем представляется очевидным, что влияние Георгия Иванова на Бориса Рыжего было более всеохватным и глубинным - влияние, не всегда различимое за тем пантеоном поэтов Серебряного и Золотого века, силуэты которых то и дело проступают между строк автора.
Сегодня, когда исследователи в один голос отмечают необыкновенную глубину познаний Б. Рыжего в области русской поэзии на протяжении всего ее существования, можно с уверенностью говорить о знакомстве поэта с творчеством Г. Иванова. Во многом данная
«встреча» состоялась благодаря отцу Б. Рыжего, который собрал целую поэтическую библиотеку и с детства воспитывал Бориса на лучших ее образцах, читая ему стихи. Данный эпизод жизни отразился, в частности, в следующем тексте:
Ну вот, я засыпаю наконец, уткнувшись в бок отцу, еще отец читает: «Выхожу я на дорогу». Совсем один? Мне пять неполных лет. Я просыпаюсь, папы рядом нет, и тихо так, и тлеет понемногу
в окне звезда, деревья за окном, как стражники, мой охраняют дом. И некого бояться мне, но все же совсем один. Как бедный тот поэт. Как мой отец. Мне пять неполных лет. И все мы друг на друга так похожи [9].
Подтверждения знания стихотворений Г. Иванова также присутствуют непосредственно в текстах самого Б. Рыжего: «В стране гуманных контролеров / я жил - печальный безбилетник. / И, никого не покидая, / стихи Иванова любил» [10. С. 21]. Может возникнуть закономерный вопрос: почему не Вячеслава, а именно Георгия? Ответ на него также содержится в стихотворениях Рыжего:
.Навязали свои дневники, письма, комплексы, ветви сирени. За моею спиной у реки вы толпитесь, печальные тени. <...> Не один еще юный кретин
вам доверит грошовое горе. Вот и все, я побуду один, Александр, Иннокентий, Георгий [7].
Под поэтами, к которым обращается лирический герой, угадываются такие значимые для Рыжего Блок, Анненский и Иванов. Есть у Рыжего и стихотворения, посвященные непосредственно Г. Иванову, о чем недвусмысленно свидетельствует заглавие («Иванов»):
.. .ах, Ивановские строки. Будто мы идем по саду -ты стоишь на солнцепеке, я, подруга, в тень присяду. .эти краски, эти розы -лучше нету, дорогая. Но скажи, откуда слезы и откуда боль такая? Полон света и покоя сад весенний, что случилось? Почему я плачу? Что я? Милый друг, скажи на милость. .Это бабочка ночная -словно бритвой - неумело с алой розы улетая, сердце крылышком задела [6].
Реалии, окружающие героев, - розы в саду - являются отсылками к сборникам Г. Иванова «Сады» (1921) и «Розы» (1931). Надо отметить, что данное стихотворение не единственное, посвященное Б. Рыжим любимому поэту. Есть у Рыжего также шуточное стихотворение «Иванов», в котором автор меняет ударение в фамилии, как бы «зашифровывая» адресата:
Весеннее солнце расплавило снег. Шагает по черной земле человек. Зовут человека Иван Иванов -идет и мурлыкает песню без слов. ...Когда бы я был Ивановым, дружок, я был бы силен и бессмертен, как бог, и, песню без слов напевая, ходил по пеплу, по праху, по грядкам могил... [8]
Для читателей Г. Иванова отсылка тем не менее слишком очевидна: пепел, прах и могилы являются характерными атрибутами поэтики автора, а «Песня без слов» П. Верлена, переведенная И. Анненским, также нашла отражение в известном стихотворении Г. Иванова:
Я люблю безнадежный покой, В октябре - хризантемы в цвету, Огоньки за туманной рекой, Догоревшей зари нищету.
Тишину безымянных могил, Все банальности «Песен без слов», То, что Анненский жадно любил, То, чего не терпел Гумилев [3. С. 419].
Вместе с тем вовсе не приведенные стихи свидетельствуют о масштабе влияния Г. Иванова на поэтику Рыжего. Есть в корпусе текстов последнего стихотворение, адресованность которого Иванову зашифрована еще тщательнее, однако именно этот текст дает полное представление о том, насколько значимым оказался голос Г. Иванова для становления Б. Рыжего как поэта:
.в эти руки бы надежный автомат, в эту глотку бы спиртяги с матюгом. Боже правый, почему я не солдат, с желтой пчелкой, легкой пулей незнаком?
<...>
Ну какую должен песню я сложить, чтобы ты меня однажды отпустил просто гибнуть до последнего и жить -от стихов твоих, от звезд твоих, могил? [10. С. 59].
На первый взгляд может показаться, что поэт обращается к Богу («Боже правый, почему я не солдат...»), однако строка «от стихов твоих, от звезд твоих, могил» в контексте приведенных выше текстов, адресованных Иванову, а также в контексте лирики самого Г. Иванова слишком явно указывает на настоящего адресата. Именно в стихах Иванова, таким образом, Рыжий нашел созвучную своему мировосприятию интонацию, под влиянием которой впоследствии сформировался его собственный голос.
В данной статье будет предпринята попытка проследить, как в творчестве обоих поэтов воплотился жанр «посмертных» стихотворений. На сегодняшний день данная проблема еще не оказывалась в центре внимания исследователей не только в аспекте сопоставления поэтик Г. Иванова и Б. Рыжего, но и в отношении изучения каждого из поэтов в отдельности. Между тем подобное исследование представляется важным, поскольку позволяет выявить в свя-
зи с этим некоторые закономерности, характерные для лирики Г. Иванова и Б. Рыжего в целом. Именно «посмертные» стихотворения становятся кульминацией в лирике обоих поэтов, преобладающая часть которой посвящена рефлексии по поводу будущей смерти лирического героя или особому, «обостренному» взгляду на жизнь в преддверии ее скорого прекращения. «Посмертные» стихотворения в художественной системе Г. Иванова и Б. Рыжего, таким образом, представляют собой некий итог поэтической рефлексии героя, придают завершенность его предшествующим размышлениям и отбрасывают на них тень вечного, вневременного значения. Кроме того, именно сопоставление корпуса «посмертных» текстов поэтов позволяет представить подлинные масштабы влияния Г. Иванова на Б. Рыжего, поскольку, как следует из посвященных Иванову стихотворений, в обращении к данному жанру именно опыт Г. Иванова стал для Рыжего определяющим.
Как отмечает Ю. Казарин, именно «Посмертный дневник» Г. Иванова Б. Рыжий ценил особенно высоко и неоднократно цитировал [4]. Вместе с тем «посмертные» стихотворения были характерны для Г. Иванова еще задолго до появления данного цикла, в том числе и в ранний период творчества. У Рыжего подобные тексты также присутствуют на протяжении всего творческого пути автора, поскольку, как и в случае Г. Иванова, смерти в его художественном мире отведено особое место: «.поглощенность темой смерти у Рыжего тотальная: и ранние, и поздние стихотворения насыщены танатологической тематикой и образностью в равной мере. Сама жизнь зачастую предстает лишь как замогильное о ней воспоминание - воспоминание с той, обратной, невозможной, казалось бы, стороны» [5. С. 142]. Общность мировосприятия и отношения к антиномии «жизнь-смерть» сближает обоих поэтов и заставляет их обратиться к одному и тому же жанру - жанру «посмертного» стихотворения.
Характерным признаком стихов подобного рода является особый, внебытовой ракурс, благодаря которому лирический герой говорит о себе в прошедшем времени (в особенности это касается употребления глаголов «жил» и «был», где субъектом действия выступает сам герой - «я»). Текст, таким образом, воспринимается реципиентом как послание из небытия и обретает вневременное, вечное звучание:
.Не будет ответа на вечный вопрос
О смерти, любви и страданьи,
Но вместо ответа над ворохом роз,
Омытое ливнями звуков и слез,
Сияет воспоминанье
О том, чем я вовсе и не дорожил,
Когда на земле я томился. И жил [3. С. 567].
Лирический герой приведенного стихотворения лукавит: напротив, именно воспоминания о том, что поэт считает для себя самым дорогим, но уже невозможным в настоящем и будущем, служат отправной точкой для написания «посмертных» стихотворений («драгоценные плечи твои»). Навсегда утраченное счастье заставляет лирического героя считать себя мертвым, а жизнь, которую он ведет в настоящий момент, - обесценившейся и недостойной называться жизнью в прямом смысле слова:
Вспомним все, что помним и забыли, все, чем одарил нас детский бог. Городок, в котором мы любили, в облаках затерян городок.
И когда бы пленку прокрутили мы назад, увидела бы ты, как пылятся на моей могиле неживые желтые цветы.
Там я умер, но живому слышен птичий гомон, и горит заря над кустами алых диких вишен. Все, что было после, было зря [6].
Лирический герой осмысляет собственную смерть как нечто уже совершившееся, принадлежащее прошлому («И когда бы пленку прокрутили /Мы назад, увидела бы ты, / Как пылятся на моей могиле / Неживые желтые цветы»). Эпитет «неживые», выбранный Б. Рыжим для описания искусственных цветов, подчеркивает отрицание героем собственного существования в настоящем. Оппозиция «я умер - но живому слышен птичий гомон и горит заря.» символизирует утрату героем способности воспринимать окружающий мир наравне с живыми, его отчуждение от их мира и невозможность полноценного участия в нем.
Удивительным образом данное стихотворение перекликается со стихотворением Георгия Иванова, чьи «посмертные» стихи вызваны к
жизни в первую очередь катастрофой изгнания:
.И совсем я не здесь, Не на юге, а в северной царской столице. Там остался я жить. Настоящий. Я - весь. Эмигрантская быль мне всего только снится -И Берлин, и Париж, и постылая Ницца.
.Зимний день. Петербург. С Гумилевым вдвоем,
Вдоль замерзшей Невы, как по берегу Леты, Мы спокойно, классически просто идем, Как попарно когда-то ходили поэты [3. С. 586].
В отличие от классических «посмертных» стихотворений Г. Иванова, постылая действительность в данном тексте уподобляется не смерти, а сну, однако показательна общность принципа - противопоставление настоящему некого идиллического прошлого, где лирический герой чувствовал себя счастливым и, согласно логике Иванова и Рыжего, живым в подлинном смысле. Короткие предложения («Там остался я жить. Настоящий. Я - весь»), выделенные интонационно, подчеркивают значимость хронотопа Петербурга до 1922 г. для лирического героя Иванова. Сопоставление Невы с Летой - рекой забвения - также неслучайно: герой как бы стирает из памяти ненавистную ему картину реальности, заменяя ее другой, столь дорогой ему: «Зимний день. Петербург. С Гумилевым вдвоем...».
Характерно, что для «посмертных» стихотворений Г. Иванова и Б. Рыжего мотив памяти оказывается ключевым, поскольку жизнь, описанная лирическим героем, предстает в форме воспоминаний. В стихотворениях Б. Рыжего данная особенность проявляется особенно ярко:
Где обрывается память, начинается старая фильма,
играет старая музыка какую-то дребедень. Дождь прошел в парке отдыха, и не передать, как сильно
благоухает сирень в этот весенний день.
<...>
Все в черно-белом свете, ходят с мамами дети, плохой репродуктор что-то победоносно поет. Как долго я жил на свете, как переносил все эти сердцебиенья, слезы, и даже наоборот [10. С. 281].
Хронотоп прошлого подается героем в виде старого фильма, причем, как отмечает К. Вер-хейл, которому стихотворение посвящено, «"фильма" - несколько комическое, как я понимаю, для сегодняшнего слуха слово. Его можно назвать историзмом, принадлежащим русскому языковому коду 1930-х гг...» [2. С. 118]. Взгляд героя, таким образом, представляет ретроспективу не только по содержанию, но и по форме его изображения, что подтверждает употребление историзма («фильма»), детали прошлого (репродуктор), а также показательное описание кино того времени («все в черно-белом свете»).
Но не только изображение прошлого является прерогативой «посмертных» стихотворений. Характерным для них также выступает и обращение к настоящему времени при описании собственной могилы или места смерти, как это изображает Г. Иванов:
.Над белым кладбищем сирень цветет, Над белым кладбищем заря застыла, И я не вздрогну, если скажут: «Вот Георгия Иванова могила.» И если ты - о нет, я не хочу -Придешь сюда, ты принесешь мне розы, Ты будешь плакать - я не отличу От ветра и дождя слова и слезы [3. С. 509].
Создавая образ мертвого, Иванов точно передает то, что его герой может предполагать или чувствовать («Над белым кладбищем сирень цветет, / Над белым кладбищем заря застыла»), и то, что ему уже недоступно («Ты будешь плакать - я не отличу / От ветра и дождя слова и слезы»). Место его последнего обитания - «белое кладбище» в кустах сирени и лучах зари, чье описание восходит к элегиям Т. Грея и В. Жуковского.
В противоположность лирическому герою Иванова герой Рыжего видит свой последний приют в более урбанистическом ключе:
.мы все лежим на площади Свердловска, где памятник поставят только мне [10. С. 269].
Хронотоп Свердловска (только в очень редких случаях - Екатеринбурга, хотя опубликованные стихотворения Б. Рыжего принадлежат постсоветскому периоду) занимает в поэзии Б. Рыжего особое место. Не будет преувели-
чением сказать, что Свердловск наряду с лирическим «я» автора является героем его стихотворений. Связь лирического героя Рыжего и городка, который автор «выдумал и заселил человеками», нерасторжима. Не удивительно, что зарыть свой прах герой советует «на безымянном кладбище свердловском» [11].
Помимо смерти, еще одной мотивной доминантой лирики Иванова и Рыжего выступает музыка. Музыка идет со смертью рука об руку, поскольку становится «проводником» между потусторонним и земным мирами, языком, на котором вечность говорит с лирическим героем, пока еще не приобщившимся к ней. Музыка выступает и залогом бессмертия поэта и художника вообще:
.И я вишу на красных проводах в той вечности, где не бывает жалость. И музыку включи, пусть шпарит Бах -он умер, но мелодия осталась [10. С. 144].
Просторечие «шпарить», употребленное по отношению к музыке Баха, не вызывает у читателя отторжения за счет высокого уровня драматизма, который, по мнению исследователей, в сочетании с «игрой на понижение» только усиливает произведенный эффект [6]. Данный прием является характерной чертой стиля Б. Рыжего.
Для Г. Иванова музыка выступает основой вдохновения, существующей независимо от поэта, но при этом сжигающей его и берущей взамен его жизнь - как, например, в любимом Борисом Рыжим стихотворении:
.Я верю не в непобедимость зла, А только в неизбежность пораженья.
Не в музыку, что жизнь мою сожгла, А в пепел, что остался от сожженья [3. С. 321].
Для Рыжего музыка также оказывается тесно связана со смертью лирического героя и человека вообще - часто она присутствует в его лирике в виде похоронной музыки:
Три женщины. Три школьницы. Одна с косичками, другая в платье строгом, закрашена у третьей седина. За всех троих отвечу перед Богом. Мы умерли. Озвучит сей предмет музыкою, что мной была любима,
за три рубля запроданный кларнет безвестного Синявина Вадима [10. С. 181182].
Устаревшее произношение слова «музыка», а также бытовые подробности «за три рубля запроданный кларнет», вопреки ожиданиям не только не снижают пафоса, но, напротив, усиливают его. Последняя строка «безвестного Синявина Вадима» символизирует заброшенность человека (и художника в широком смысле) в земной мир и вселенское одиночество, которое сопровождает его на протяжении всей жизни. Вадим Синявин и Бах в мире Б. Рыжего существуют на одной плоскости. Оба художника оказываются достойными того, чтобы проводить лирического героя в последний путь, а значит, их искусство является подлинным, вне зависимости от известности музыканта и качества инструмента.
Характерным для «посмертных» стихотворений обоих авторов также является употребление лексем «тогда», «теперь», «давным-давно» и подобных им, обозначающих временной сдвиг между художественным временем и временем, к которому обращается лирический герой при сопоставлении своего «прижизненного» и «посмертного» состояний. Так, например, начинается и наиболее показательное «посмертное» стихотворение Г. Иванова:
Теперь, когда я сгнил и черви обглодали До блеска остов мой и удалились прочь. [3. С. 373].
Текущей ситуации герой противопоставляет ожидания своего окружения, принадлежащие прошлому, когда герой еще был жив: «Со мной случилось то, чего не ожидали / Ни те, кто мне вредил, ни кто хотел помочь». Очевиден разрыв между временными пластами сопоставления, ведь ни навредить, ни помочь мертвому уже невозможно.
Для «посмертных» стихотворений Б. Рыжего также характерно обращение к событиям, отделенным от времени, в котором пребывает лирический герой, существенной временной дистанцией. Так, показательны названия некоторых подобных стихотворений по первой строке: «Вот здесь я жил давным-давно.», «В те баснословные года.», «Вот красный флаг с серпом висит над ЖЭКом.» и так далее. Характерно также обращение героя со временем:
Со лба стирая пот рукою, Я век укладывал в минуту. Родной страны вдыхая воздух, Стыдясь, я чувствовал - украл [10. С. 21].
Специфическое отношение ко времени и датам было свойственно и самому поэту: «Борис Рыжий часто изменял даты написания стихов, он их «омолаживал», видимо, с одной стороны, пытаясь убедить себя в собственной зрелости и «автономности», а с другой стороны, чувствуя и зная недолгие сроки своей жизни» [4. С. 265].
Двойственное положение лирического героя «посмертных» стихотворений (который создан еще живым поэтом, но, согласно замыслу, уже не существует в реальности) приводит к размыванию границ между жизнью и смертью, равно как и между другими бинарными оппозициями, различить которые отныне становится невозможным:
Мир оплывает, как свеча, И пламя пальцы обжигает. Бессмертной музыкой звуча, Он ширится и погибает. И тьма - уже не тьма, а свет. И да - уже не да, а нет [3. С. 304].
Хотя в приведенном тексте лирический герой Иванова не говорит о собственной смерти, стихотворение также можно считать «посмертным», поскольку герой говорит о гибели всего мира, к которому относит в том числе и себя. Неразличимыми в данном случае становятся даже границы между добром и злом: «Она прекрасна, эта мгла. / Она похожа на сиянье. / Добра и зла, добра и зла / В ней неразрывное слиянье. /Добра и зла, добра и зла / Смысл, раскаленный добела». Несоединимые и несовместимые в обыденной жизни вещи оказываются сплавлены в неразрывное целое в ином - вечном - измерении, оказываются разными проявлениями одного и того же первоначала.
Подобная размытость границ также присутствует и у Рыжего:
Скажи мне сразу после снегопада -мы живы, или нас похоронили? Нет, помолчи, мне только слов не надо ни на земле, ни в небе, ни в могиле. <.> .В снежки играют мокрые солдаты -они одни, одни на целом свете. Как снег - чисты, как ангелы - крылаты, ни в чем не виноваты, словно дети [7].
Провести черту между жизнью и смертью оказывается невозможным (формально - поскольку герой задает соответствующий вопрос, но в ответ требует молчания). Образ солдат также неоднозначен: герой сравнивает их с детьми, однако звание солдата является воинским, а значит, предполагает убийство противника в случае войны. Невозможность однозначного определения связана в первую очередь с двойственностью положения самого лирического героя. Наиболее явственно она проявляется в следующем тексте:
...Здесь до войны был женский монастырь и кладбище с прекрасными крестами. Потом был парк, а нынче тут - пустырь под бледно-голубыми небесами. <.> И мне не страшно предавать словам то чувство, что до горечи знакомо. И я одной ногой гуляю там, гуляя здесь, и знаешь, там я дома [7].
Автор прибегает к реализации метафоры «одной ногой в могиле», которая является фразеологизмом, одновременно изменяя ее: лирический герой не стоит, а гуляет по месту, где раньше располагалось кладбище, и ощущает хронотоп прежнего кладбища своим подлинным домом.
«Посмертные» стихотворения Иванова и Рыжего далеко не единственные тексты, в которых авторы обращаются к теме смерти. Гораздо больший процент стихотворений данных поэтов посвящен гибели лирического героя, которая осмысляется как факт будущего, предчувствие которого заставляет окружающее героя настоящее звучать несколько иначе. Для лирики Б. Рыжего при этом характерна игра, посредством которой автор обращается к снижающим пафос бытовым реалиям и просторечию, сталкивая их с «вечной» темой и получая при этом неожиданный результат:
Эх, за десять баксов к дому милой -ну ты и придурок, скажет киса. Будет ей что вспомнить над могилой ее Бориса [10. С. 229].
Данная особенность уже оказывалась в поле зрения исследователей, однако, как представляется, и она требует более детального подхода.
Таким образом, при обращении к теме смерти в лирике Г. Иванова и Б. Рыжего возникает новое жанровое образование - «посмертное» стихотворение, для которого характерен лирический герой, говорящий о себе и о своей жизни в прошедшем времени. Мотив смерти в «посмертных» стихах находится в тесной взаимосвязи с мотивами музыки и памяти, которые ассоциируются как с вечностью, так и с «подлинной» жизнью героя, оставшейся только в воспоминаниях. Характерным для данных стихотворений является противопоставление
хронотопов некого идеального прошлого, в котором герой был счастлив (и потому «жил»), и нынешней безотрадной действительности, существование в которой часто не воспринимается героем как полноценная жизнь и уподобляется смерти. Стихотворениям Б. Рыжего при этом свойственна отмеченная исследователями «игра на понижение», посредством которой автор получает «сплав» пафоса гибели героя и некоторых бытовых деталей его земного существования, для описания которых поэт прибегает к сниженной лексике.
Список литературы
1. Арьев, А. Ю. Блок, Иванов, Рыжий. О стихах Бориса Рыжего / А. Ю. Арьев // Звезда. -2009. - № 9. - URL: http://magazines.russ.ru/zvezda/2009/9/aa12.html.
2. Верхейл, К. Жить по кругу или жить по прямой? О стихотворении Бориса Рыжего «Где обрывается память, начинается старая фильма.». Заметки к докладу / К. Верхейл // Борис Рыжий: поэтика и художественный мир : сб. науч. статей и докл. - М.; Екатеринбург, 2015. - С. 113-128.
3. Иванов, Г. В. Собрание сочинений: в 3 т. / Г. В. Иванов. - М., 1993. - Т. 1. - 656 с.
4. Казарин, Ю. В. Поэт Борис Рыжий / Ю. В. Казарин. - М.; Екатеринбург, 2016. - 324 с.
5. Непомнящих, Н. «Чувство смерти» в поэзии Бориса Рыжего / Н. Непомнящих // Борис Рыжий: поэтика и художественный мир : сб. науч. статей и докл. - М.; Екатеринбург, 2015. -С. 141-158.
6. Рыжий, Б. Б. В кварталах дальних и печальных. (Избранная лирика. Роттердамский дневник) / Б. Б. Рыжий. - URL: http://royallib.com/book/rigiy_boris/v_kvartalah_dalnih_i_pechalnih.html.
7. Рыжий, Б. Б. «Вот и все, я побуду один.» / Б. Б. Рыжий // Знамя. - 2002. - № 1. - URL: http://magazines.russ.ru/znamia/2002/1/ryzh.html.
8. Рыжий, Б. Б. «Когда б душа могла простить себя.» / Б. Б. Рыжий // Знамя. - 2004. - № 1. - URL: http://magazines.russ.ru/znamia/2004/1/ry.html.
9. Рыжий, Б. Б. Приснится воздух / Б. Б. Рыжий // Знамя. - 2005. - № 1. - URL: http://magazines. russ.ru/znamia/2005/1/ry.html.
10.Рыжий, Б. Б. Стихи / Б. Б. Рыжий. - СПб., 2016. - 368 с.
11.Рыжий, Б. Б. From Sverdlovsk with love / Б. Б. Рыжий // Знамя. - 1999. - № 4. - URL: http:// magazines.russ.ru/znamia/1999/4/ryz.html.
12.Фаликов, И. З. Борис Рыжий. Дивий камень (серия ЖЗЛ) / И. З. Фаликов. - М., 2015. -382 с.
Сведения об авторе
Семина Анна Андреевна - аспирант кафедры истории новейшей русской литературы и современного литературного процесса, Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова. Москва, Россия.
seminaaa@yandex.ru
Bulletin of Chelyabinsk State University. 2016. No. 12 (394). Philology Sciences. Issue 103. Pp. 88-95.
VOICE FROM NON-EXISTENCE: "POSTHUMOUS DIARY" OF GEORGY IVANOV AND BORIS RYZHY
A. A. Semina
Moscow State University named after M.V. Lomonosov, Moscow, Russia. seminaaa@yandex.ru
The article compares G. Ivanov's and B. Ryzhy's poetics appealing to the genre of "pothumous" poems and discovers some general regularities of their lyrics in this regard. This comparison points to the scope of G. Ivanov's influence on B. Ryzhy, who heads for G. Ivanov's experience appealing to the genre of "pothumous" poems.
Keywords: G. Ivanov, B. Ryzhy, "posthumous"poems, influence, comparison.
References
1. Ar'ev A.Ju. Blok, Ivanov, Ryzhij. O stihah Borisa Ryzhego [Blok, Ivanov, Ryzhy. About Boris Ryzhy's poems]. Zvezda [Star], 2009, no. 9. Available at: http://magazines.russ.ru/zvezda/2009/9/aa12. html, accessed 29.06.2016. (In Russ.).
2. Verhejl K. Zhit' po krugu ili zhit' po prjamoj? O stihotvorenii Borisa Ryzhego «Gde obryvaetsja pamjat', nachinaetsja staraja fil'ma...». Zametki k dokladu [To live around a circle or to live along a straight line? About the poem "Where memory ends up, the old film begins.". Notes to the report]. Bystrov N.L., Arsenova T.A. (eds.). Boris Ryzhij: pojetika i hudozhestvennyj mir [Boris Ryzhy: the poetics and an artistic world]. Moscow; Ekaterinburg, 2015. Pp. 113-128. (In Russ.).
3. Ivanov G.V. Sobranie sochinenij v 3-h tomah [Collected works in 3 vol.], vol. 1. Moscow, 1993. 656 p. (In Russ.).
4. Kazarin Ju.V. PojetBoris Ryzhij [Boris Ryzhy, the poet]. Moscow; Ekaterinburg, 2016. 324 p. (In Russ).
5. Nepomnjashhih N. «Chuvstvo smerti» v pojezii Borisa Ryzhego ["The sense of death" in Boris Ryzhy's lyrics]. Bystrov N.L., Arsenova T.A. (eds.). Boris Ryzhij:pojetika i hudozhestvennyj mir [Boris Ryzhy: the poetics and an artistic world]. Moscow; Ekaterinburg, 2015. Pp. 141-158. (In Russ.).
6. Ryzhij B.B. Vkvartalah dal'nih ipechal'nyh... (Izbrannaja lirika. Rotterdamskij dnevnik) [In a distant and sorrowful squares. (Selected lyrics. Rotterdam diary)]. Available at: http://royallib.com/ book/rigiy_boris/v_kvartalah_dalnih_i_pechalnih.html, accessed 29.06.2016. (In Russ.).
7. Ryzhij B.B. «Vot i vse, ja pobudu odin.» ["That's all, I'll stay alone."]. Znamja [Banner], 2002, no. 1. Available at: http://magazines.russ.ru/znamia/2002/1/ryzh.html, accessed 29.06.2016. (In Russ).
8. Ryzhij B.B. «Kogda b dusha mogla prostit' sebja.» ["If only the soul could forgive itself."]. Znamja [Banner], 2004, no. 1. Available at: http://magazines.russ.ru/znamia/2004/1/ry.html, accessed 29.06.2016. (In Russ.).
9. Ryzhij B.B. Prisnitsja vozduh [The air will dream]. Znamja [Banner], 2005, no. 1. Available at: http://magazines.russ.ru/znamia/2005/1/ry.html, accessed 29.06.2016. (In Russ.).
10.Ryzhij B.B. Stihi [Poems]. St. Petersburg, 2016. 368 p. (In Russ.).
11.Ryzhij B.B. From Sverdlovsk with love. Znamja [Banner], 1999, no. 4. Available at: http://maga-zines.russ.ru/znamia/1999/4/ryz.html, accessed 29.06.2016. (In Russ.).
12.Falikov I.Z. Boris Ryzhij. Divij kamen' (serija ZhZL) [Boris Ryzhy. The wild stone]. Moscow, 2015. 382 p. (In Russ.).
