CC BY
736
ПСИХОЛОГИЯ
ГЛАВНЫЙ МИФ ПСИХОАНАЛИЗА: К СТОЛЕТИЮ ИЗДАНИЯ «ТОТЕМ И ТАБУ» З. ФРЕЙДА
Р.Ф. Додельцев, В.И. Коннов
Московский государственный институт международных отношений (университет) МИД России. Россия, 119454, Москва, пр. Вернадского, 76.
Статья посвящена оценке современного значения одной из главных работ
З. Фрейда по психоанализу культуры - «Тотем и табу». Авторы дают обзор истории создания работы, включая ее психоаналитические, антропологические и исторические истоки, анализируют ее основные концепции - связь древних запретов и ограничений, которые накладывают на себя невротики, схожесть невротического поведения и поведения первобытныхлюдей, фрейдовскую версию развития отношений в первобытной орде в соответствии со схемой эдипова комплекса. Уделяется внимание связи «Тотем и табу» с другими произведениями Фрейда. В статье также разбирается критика книги с исторических и психологических позиций, выделяются ее конструктивные аспекты. Также оценивается то, как книга была воспринята литературными кругами, в частности Т. Манном, предлагавшим рассматривать ее скорее как принципиально новое мифотворчество, а не как научную работу. Внимание также уделяется попытке применить идеи книги в анализе таких событий современной истории, как денацификация Германии и студенческие выступления конца 1960-х гг., предпринятые психоаналитиком М. Эрдхаймом и философом О. Марквардом. Авторы предлагают собственное видение возможностей применения концепций Фрейда в анализе социальных процессов, заключающееся в сочетании научного подхода, к которому, несмотря на сильный уклон в спекулятивную теорию, тяготел Фрейд, с методами отражения действительности, характерными для искусства, - свободной ассоциации явлений и ориентации на широкий круг читателей, а не на узкую группу специалистов.
Ключевые слова: психоанализ культуры, история психологии, социальные запреты, студенческие волнения, денацификация.
Зачастую влияние мыслителя определяет не только широта его признания, но и острота споров вокруг его наследия, подвигающих, как правило, к более глубокому исследованию затронутых им тем. Фрейду, как говорится, «повезло» и в первом, и во втором отношениях: до сих пор его теория встречает и решительное отвержение, как, скажем, некогда у К.Поппера, и восторженное признание множества последователей, а особенно широкой публики. Тому есть и самые современные примеры. Назовем, в частности, книгу французского психолога и философа М. Офрея «Антифрейд» [9]. Но встречается и более взвешенная оценка, где слова во хвалу перемежаются с хулой. Так, к примеру, один из недавних критиков фрейдизма канадский психолог Генри Элленберг пишет: «Объективно оценить оказанное Фрейдом влияние чрезвычайно сложно. История психоанализа слишком коротка, излишне засорена легендами, да и не все ее события известны. И все же ясно одно: Фрейд оказал мощное воздействие не только на психологию и психиатрию, но и на все области культуры, он изменил даже наш образ жизни и понимание человека» [3, с. 760-761]. Эти слова вполне можно отнести и к фрейдовской психологии древней культуры.
К написанию «Тотем и табу» Фрейд приступал, обложившись грудой трудов по психологии первобытных народов, среди которых были десятитомная «Психология народов» В. Вундта, «Золотая ветвь» Дж. Фрэзера и т.п. Поначалу работа пошла быстро и захватила автора, но затем стала его меньше удовлетворять и больше раздражать. 30.11.1912 г. он пишет Ш. Ференци: «Работаю над «Тотемом» - совершенное свинство. Читаю толстенные книги безо всякого интереса. К тому же следствия из них мне уже известны, мой инстинкт сообщает мне об этом». Менялось и его отношение к написанному. Так, после публикации очерка «Боязнь инцеста» он в письме к Э. Джонсу сообщает, что не очень-то доволен им. Другие части работы доставляли ему радость, особенно последняя, четвертая, в которой он обнаружил сходство чувств, испытываемых дикарем к тотему и ребенком мужского пола к отцу, что и определило главный вывод исследования. В конечном итоге Фрейд высоко оценивает работу в целом: «Сейчас я пишу о тотеме с чувством, что это мое самое высшее, наилучшее, последнее, быть может, достижение» (письмо к Ференци от 04.05.1913).
Повременим с развернутой оценкой творения Фрейда, поделимся пока что общим впечатлением от него. Воспользуемся для этого помощью самого венского мыслителя. Как известно, одним из немногих его увлечений за пределами науки и медицинской практики было собирание еврейских анекдотов. В одном из них [2, с. 46] речь идет о главном раввине Кракова, который во время молитвы возгласил: «Только что в Лемберге (ныне Львов. - Прим. авт.) умер главный раввин Л.». Однако вскоре выяснилось, что тот жив-здоров. На критическое замечание, что раввин грубо ошибся, ученик возразил: «Не важно, что этот человек в
здравии, все равно взгляд из Кракова в Лемберг был великолепен».
Своей смелостью попытка психоаналитика заглянуть во внутренний мир древнейших людей, от которого не осталось даже праха, напоминает ситуацию в анекдоте. К тому же и в ней, как нам представляется, ошибкой стало само открытие. Впрочем, Фрейд - не раввин, а ученый, а в науке не раз бывало, что взгляд за границы ее достижений, пусть даже не вполне удавшийся, открывал новые области исследования и намечал его общую направленность. Тем более что венский психолог действовал не наобум, а опирался на значительный этнографический материал и вглядывался в сумеречную историческую даль, будучи вооруженным выдвинутыми ранее гипотезами.
Первая представлена подзаголовком книги «Некоторое сходство психики дикарей и невротиков». Правда, за такую параллель Фрейда упрекали: мол, он представляет первобытное сообщество как «толпу одичавших невротиков», но если под невротизмом понимать эмоциональную нестабильность, преобладание в поведении спонтанных реакций, то подобная аналогия вполне оправданна. Действия древних людей могли быть столь же импульсивными, как и современных невротиков, а то и более. Фрейд признает также наличие в их психике механизмов и комплексов, подобных действующим в психике современных детей.
Чтобы перейти от первого впечатления к взвешенной оценке «Тотем и табу», рассмотрим основные идеи и внутреннюю логику книги. А поскольку мы считаем, что юбилей - место не только для хвалебных здравиц, но и для критических замечаний, учет которых может открыть перед юбиляром новые перспективы, то отметим его ошибки и преувеличения. Основное содержание первой части книги определяется тем довольно странным обстоятельством, что один из самых отсталых народов мира - австралийские аборигены - накладывают на сексуальность весьма серьезные ограничения. Фрейд констатирует: «Мы, конечно же, не ожидаем от этих жалких, нагих каннибалов, что они окажутся нравственными в нашем смысле слова и станут налагать на свои сексуальные влечения серьезные ограничения. И тем не менее мы узнаем, что они поставили себе цель с исключительной добросовестностью и с педантичной строгостью избегать инцестозных половых отношений. Более того, вся их социальная организация служит, видимо, этой цели или связана с достижением ее» [5, с. 6].
Тем самым намечается центральная для фрейдовской психологии культуры идея, что чувства людей («боязнь инцеста») в определенной степени влияют на устроение их сообществ. В основе управления подобными сообществами лежат не религиозные заветы или рационально обоснованные нормы, а система тотемизма, которую отличает слепая вера в тотем - какое-то животное, реже растение, считающееся предком и покровителем клана. А поскольку в этом случае члены одного клана считаются родственниками (не по крови, а по тотему), то между ними категорически запре-
щаются половые отношения. Так, полагает психоаналитик, можно объяснить возникновение первого сексуального запрета - экзогамии.
Обозначив основную проблему своего исследования - установление связи древних запретов с верованиями первобытных людей, Фрейд приступает к более тщательному анализу природы табу, которое представляется ему родственным запретам (социальным, нравственным, религиозным), которым повинуемся и мы, современные люди. Первым делом психоаналитик обращает внимание на двоякий смысл полинезийского слова «табу», которое означает «святой», «почитаемый» и в то же время «нечистый», «опасный». Не удовлетворившись бытующими представлениями о табу, Фрейд предлагает взглянуть на него с позиций психологии бессознательного и констатируемого им сходства первобытных запретов с запретами, налагаемыми на себя больными неврозом навязчивости. Он пишет об их сути: «Впрочем, из сохранения табу вытекает одно: первоначальное удовольствие от совершения чего-то запретного продолжает сохраняться у народов, придерживающихся табу. Стало быть, у них есть амбивалентная установка по отношению к тому, что запретило им табу; бессознательно они охотнее всего хотели бы нарушить его, но в то же время боятся этого; боятся именно потому, что им этого хотелось бы, а страх сильнее чувства удовольствия. К тому же у каждого отдельного члена этого народа, как и у невротика удовольствие, бессознательно» [5, с. 41-42].
Таким образом, согласно Фрейду, категорические запреты вызывают у людей противоречивые чувства. С одной стороны, «запретный плод сладок» для бессознания, с другой - табуизированный объект или действие вызывают осознанное чувство страха, что порождает острый психический конфликт, который отчасти могут смягчить раскаяние, покаянные или очищающие действия. Далее он демонстрирует, и вполне убедительно, амбивалентность чувств в отношении трех табуизированных объектов - убитых врагов, разного рода властителей, умерших родственников. В ходе этого он обнаруживает характерное свойство мышления, впервые проявившееся еще в «Толковании сновидений» (1900). О нем знал и сам Фрейд, ведь еще в сентябре 1872 г. он писал гимназическому другу Эмилю Флуссу: «Мне нравится распутывать плотную паутину запутанных нитей, которые окутывают причудливую судьбу каждого из нас».
В книге же он, почти как Шерлок Холмс, постоянно ищет за довольно обычными деталями увиденного во сне («явное содержание сновидения») постоянные и зачастую неожиданные для самого сновидца желания («скрытые идеи сновидения»). Мы называем такую склонность «детективностью мышления» и не удивляемся тому, что в «Тотем и табу» психоаналитик, пытаясь разобраться, почему живые боятся исходящих опасностей от дорогих умерших родственников, не довольствуется напрашивающимся ответом: те завидуют оставшимся в живых и их души способны выместить на живых
свою злобу. Фрейда такой простой ответ устроить не может, он «копает глубже», погружаясь в слои бессознательной психики.
Опираясь на тот факт, что некоторыми близкими умерших порой овладевают «навязчивые упреки» из-за якобы недостаточно проявленной заботы, Фрейд заключает, что они возникают из-за амбивалентного отношения живых к своим мертвецам: тех не только любили, но втайне испытывали к ним враждебность, по поводу их смерти не только печалились, но ощущали и удовлетворенность. Чтобы освободиться от эмоционального конфликта, живые приписывали свою враждебность мертвым, что превращало души тех в опасных демонов. Так был открыт один их механизмов «защиты Я» - проекция, приписывающая свои негативные свойства и чувства другим людям или их сообществам. Представление об этом механизме закрепилось в социальной психологии, с его помощью, скажем, объясняют национальные предрассудки и стереотипы.
Вместе с тем выскажем одно критическое замечание. Как нам представляется, Фрейд придает особое значение сходству табу с навязчивыми действиями невротиков и оставляет без внимания существенный характер их различия. Дело в том, что запреты, налагаемые на себя душевнобольными, проистекают из их индивидуальных психических конфликтов и призваны ослабить остроту последних. Табу же имеют источником социальные запросы древнего племени и призваны укрепить их сплоченность. Они направлены, даже если основываются на суевериях, на решение практических задач и имеют вполне реальный смысл.
По нашему разумению, главная идея второй части - признание амбивалентного отношения индивидов и их групп к запретным объектам и к силам, установившим эти запреты (к институтам власти, к ее лидерам), а также о сознательных и бессознательных компонентах такого отношения, - вполне приемлема. Однако она нуждается в дальнейшей проработке - в определении ее уровня и соотношении частей в различных культурах. Так, видимо, преобладание запретов (8 из 10) в заповедях Моисея свидетельствует о высокой амбивалентности и сравнительно низкой роли сознания в психической жизни древних евреев. А вытекающий из нее вывод о потенциальной опасности запретительства, порождающего психические конфликты и бессознательное сопротивление, спустя примерно полвека будет развит видным американским психологом Б. Скиннером, доказавшим гораздо меньшую эффективность наказаний для достижения желательного поведения по сравнению с поощрениями.
Основное содержание третьей части - «Анимизм, магия и всесилие мыслей» - проистекает из того факта, что в предыдущей части автору нередко приходилось иметь дело с представлениями древних людей о душе. Соответственно здесь он анализирует анимизм - веру дикарей в существование души, духовных существ, первобытное мышление в целом, выявляя тем самым корни первобытной
религии и мировоззрения вообще. Фрейд видит в анимизме начальный этап мифологического мировоззрения, за которым, согласно общепринятой тогда концепции (А. Сен-Симон, О. Конт), следует религиозное, а затем научное мировоззрение. На вопрос, что привело древних людей к вере в существование души, психоаналитик предлагает также вполне традиционный ответ: наблюдение за состоянием сна и смерти, стремление объяснить их и избежать ужаса собственной кончины. Но далее представления венского психолога становятся более оригинальными: он видит в этой вере проекцию своих психических свойств на предметы и силы внешнего мира или, другими словами, подобно детям, древние люди судят о непонятном им объективном мире по себе, по тому, что им вроде бы лучше известно.
Для Фрейда анимизм является не только воззрением на мир, удовлетворяющим любознательность людей, он располагает еще и техникой по практическому овладению им в виде магии. Рассмотрев некоторые ее приемы, психоаналитик приходит к выводу: магические действия основаны на ошибочном мнении древних людей, что нет принципиальной разницы между порядком их мыслей и порядком природных объектов, а потому власть, которая у них есть над первыми, позволяет им властвовать над вторыми. На этом основании делается вполне логичный вывод: «принцип, господствующий в магии, в технике анимистического способа мышления, состоит во «всевластии мыслей» [5, с. 106]. Сходная переоценка своих желаний и представлений свойственна также детям и невротикам.
В заключительной части сочинения - «Возвращение тотемизма в детстве» - Фрейд стремится свести все сказанное ранее к некоей общей гипотезе. На этот раз в центре его внимания самые первые и важные, как он считает, запреты тотемизма - не убивать тотемное животное и избегать полового общения с членами своего тотема. Казалось бы, смысл этих установлений понятен: умерщвлять своего предка и покровителя не очень-то здорово. О причинах введения экзогамных ограничений мы уже говорили. Но Фрейд не был бы Фрейдом, если бы не попытался за этим незамысловатым объяснением найти какой-то необычный смысл.
При его поиске венский психолог опять опирается на прокламируемое им сходство психики современного ребенка и взрослого дикаря. Он обращает внимание на то, что фобии животных у детей похожи на негативную сторону отношения первобытных людей к тотему. На основании проведенного незадолго до этого анализа (1909) он видит истоки этого невроза в переживаниях эдипова комплекса, образованного чувствами восхищения отцом (из-за его физического и интеллектуального превосходства) и страха перед ним, который возникает по той причине, что в возрасте 3 лет сексуальность мальчика находит свой объект в матери, а отец становится опасным конкурентом, способным покарать его за
кровосмесительные желания. И ребенок жаждет его устранить.
Чтобы освободиться от конфликта чувств, ребенок в некоторых случаях страх отца переносит на какое-то животное, что и образует фобию. На основании этого наблюдения Фрейд считает себя вправе поставить на место животного-то-тема, которого дикари считают своим праотцом, мужчину-отца. И тут же делается неожиданный вывод: «Если тотемное животное - отец, то оба главных запрета тотемизма, оба предписания табу, составляющие его ядро, не убивать тотема и не использовать сексуально принадлежащую ему женщину, - по содержанию своему совпадают с двумя преступлениями Эдипа, убившего отца и взявшего в жены мать, и с двумя первичными желаниями ребенка, недостаточное вытеснение или пробуждение которых составляет, возможно, ядро всех неврозов» [5, с. 161].
Таким образом, искомый ответ найден, но Фрейд, похоже, понимает: предположение, что появление тотемизма связано с преступлениями Эдипа, звучит шокирующее и пытается подкрепить его, опираясь на идеи двух британцев - этнографа и религиоведа У Робертсона-Смита и биолога
Ч.Дарвина. Согласно первому, у древних семитов существовало празднество, во время которого они убивали ранее запретное тотемное животное и совместно поедали его. Эта торжественная трапеза означала, как это еще бытует и у некоторых современных народов, укрепление (совместной пищей и питьем) общности его участников, а также всех вместе с тотемом (его плоть становилась частью их плоти). В то же время празднество смягчало нарушение табу: убийство тотема, не дозволенное членам клана по отдельности, оправдано тогда, когда ответственность за него берет на себя все племя. И здесь возникает вопрос: почему тотемное животное, символизирующее праотца, необходимо было убивать?
Тут-то Фрейд обращается к помощи Дарвина, согласно которому задолго до появления тотемизма люди жили, подобно гориллам, небольшими ордами, возглавляемыми жестокими и ревнивыми отцами, которые приберегали для себя всех самок и изгоняли из орд подрастающих сыновей. Правда, такие сообщества нигде не наблюдались, самой примитивной общественной организацией являются мужские союзы, состоящие из равноправных членов и управляемые согласно тотемистической системе. Но не могли ли последние произойти из первых? Ответ на вопрос дает представление о тотемистической трапезе, считает Фрейд. Дело в том, что лишенные женщин изгнанники некогда объединились, убили и съели отца, положив тем самым конец патриархальной орде. Они совместно сделали то, на что не решались порознь.
Так вот, тотемистическая трапеза - это празднество, делает еще один неожиданный вывод психоаналитик, повторяющее «то достопамятное преступное деяние, от которого многое взяло свое начало - социальные институты, нравственные ограничения и религия» [5, с. 172]. Так что у исто-
ков культуры затаилось преступление. Ну, куда тут краковскому раввину до Фрейда! Он так поясняет свой вывод: победившие братья много сил и времени потратили на то, чтобы занять место отца. Но никому это не удалось, и потребовалась новая социальная организация, появлению которой содействовали дополнительные мотивы. Дело в том, что после убийства отца и удовлетворения ненависти к нему у сыновей усилились противоположные чувства к родителю - сильнейшее чувство вины и раскаяния в содеянном. Эти общие переживания сплотили братьев-убийц и место орды занял «братский клан». Кроме того, отныне мертвый отец стал почитаться сыновьями сильнее, чем при жизни, что вылилось в установление ими запретов:
- во-первых, не убивать тотемное животное -символ отца;
-во-вторых, пытаясь успокоить чувство вины «поздним послушанием», братья добровольно отказались от недоступных ранее женщин клана, установив экзогамию;
- в-третьих, наконец, возродившееся восхищение отцом и почитание его обернулось появлением антропоморфных богов, а, стало быть, согласно Фрейду, боги - это всего лишь проекция тиранического отца. Как и тот, они окружены амбивалентными чувствами - преклонением перед ними и страхом наказания с их стороны, сходства с ними и чувства ничтожества перед их величием, то есть один из источников религиозных чувств - переживания эдипова комплекса.
Остановимся теперь на судьбе «романа из правремен», как сам Фрейд называл свою книгу. Дело с ней сложилось, пожалуй, так же, как и с другими его концепциями: поначалу они встречали со стороны профессионального сообщества недоумение или даже возмущение, которые со временем сменялись все учащающимися попытками извлечь из них определенные плодотворные импульсы. По крайней мере именно так менялась позиция одного из самых известных ныне американских культурологов и антропологов Альфреда Кребера, который писал в 1920 г.: даже «описание структуры фрейдовской гипотезы происхождения социорелигиозной цивилизации будет, вероятно, достаточным, чтобы исключить ее принятие». Он подвергает книгу критике «по всем фронтам»:
- с антропологической позиции - жертвоприношения животных изучены на примере средиземноморских культур, но нет оснований считать, что они играли сходную роль и в других регионах;
- с психологической позиции - сомнительно, что раскаяние сыновей располагало достаточной силой, чтобы «держать» на себе социальный порядок, установленный после их гипотетического преступления;
- с логической позиции - по его мнению, Фрейд воздвигает свою конструкцию на ряде неподтвержденных гипотез, игнорируя то, что с добавлением каждой новой достоверность его концепции в целом падает.
При всем этом американец считает «Тотем и табу» «важным и ценным вкладом в этнологию»,
особенно его привлекает фрейдовская идея о сходстве обычаев табу с неврозами, а также об эмоциональной амбивалентности, возникающей в обществе под влиянием запретов. Правда, истоки невротизма он видит, прежде всего, не в психосексуальных, как Фрейд, а в социокультурных условиях жизни. По мнению Кребера, невротизм получает распространение и становится характерным явлением в обществах, где религия переживает упадок, а «просвещение» набирает силу. Как, например, в эпохи эллинизма, Римской империи, а также в наше время, тогда как в Средние века, когда «суеверия и табу имели характер незыблемых установлений,... невротики все же были редкостью» [6, с. 54].
Позднее Кребер признает, что его критика, будучи во многом справедливой, выглядит по прошествии лет грубым препарированием изящного интеллектуального творения или, по его словам, «колесованием бабочки» [7, с. 446]. Хотя с точки зрения истории, продолжает он, концепция Фрейда выглядит шаткой, ее основное содержание способствует принципиально новому пониманию культурных явлений. Несмотря на ряд слабых с научной точки зрения мест, да и концепции в целом, «Тотем и табу» быстро приобретает популярность среди образованных читателей. Так, известный немецкий писатель Томас Манн считал работу, возможно, высшим достижением своего давнего друга З. Фрейда, «вспыхнувшим в зените его жизни». Он видел в ней проникновение в «архидревность» и одновременно в «архиглубины человеческой души», где хранятся «вневременные схемы», которые организуют жизнь отдельных людей [1].
Жизнеспособность фрейдовской психологии древней культуры неплохо демонстрирует тот факт, что «по ее мотивам» проводятся исследования и современных политических процессов. Так, в предисловии к очередному переизданию «Тотем и табу», вышедшему в 1995 г., швейцарский психоаналитик Марио Эрдхайм анализирует проблему «денацификации» в ФРГ, отправляясь от идеи, что в основе табу лежит вызываемая их объектами амбивалентность чувств. По его мнению, жесткость, с которой в Германии преследуется любой намек на симпатию к нацизму, указывает на былое глубоко амбивалентное отношение к нему. Даже претендующие на объективность попытки понять умонастроения мысли и убеждения немцев 1930-х гг. способны вызвать рационально необъяснимые «профилактические» меры к предпринимающим их ученым, вплоть до отстранения от должностей и уголовного преследования.
Что же обусловило радикальную смену установок немецкого народа в отношении национал-социализма? Эрдхайм убежден: былые симпатии к нему сокрушило жестокое поражение Германии и последующая за этим экономическая, политическая, демографическая и т.п. катастрофы нации. А невротическая реакция на нацистскую идеологию, стало быть, связана не с ее реальной опасностью, а с тяжестью вызванных долгими бедствиями переживаний, сделавших недопустимым возвращение
в прежнее амбивалентное состояние и заставляющих решительно избегать всего напоминающего о нем [4].
Оборотную сторону социальных запретов, а именно последствия их нарушений, разбирает немецкий психоаналитик Одо Марквард. В центре его внимания студенческие выступления конца 1960-х гг. (прежде всего на примере ФРГ). Массовость и накал молодежного протеста заставляют психолога искать за ним причины более глубокие, чем простой конфликт поколений, видеть в нем бессознательную невротическую реакцию на преступление, которое совершили, однако, не сами студенты, а их родители, не осмелившиеся свергнуть своего нацистского «пахана». Неспособность немцев собственными силами покончить со своим сумасбродным главарем врезалась в национальное самосознание чувством глубокого позора и неизбывной вины. Правда, послевоенные лишения, выпавшие на долю старшего поколения, притупили эти горькие переживания, а сами невзгоды могли рассматриваться как воздаяние за преступное бездействие. Но у студенчества 60-х гг. ХХ в. таких испытаний и оправданий не было, и комплекс национальной вины приобрел у него навязчивый характер.
Поскольку же это чувство было вызвано не преступным действием, а отказом от него, то это привело к иным последствиям, чем те, которые рассматривала конструкция в «Тотеме и табу»: невроз молодежи выливается:
- не в обожествление тотема (символа праотца или поколения отцов), место которого заняло в современном мире государство, а в бунт против него;
- не в ограничения половой жизни, а в отвергающую их сексуальную революцию.
Таким образом, если реакцией на совершенное отцеубийство стало формирование первых табу, то ответом на несовершенный бунт стало крушение множества запретов. Такая предполагаемая подоплека молодежных выступлений позволяет, как считает Марквард, объяснить стремление лидеров студенческого движения связать политическую систему ФРГ с фашизмом, борьба с которым представляется ему подлинным мотивом выступлений молодежи. Психоаналитик утверждает: «Именно поэтому придание современности отрицательных характеристик путем ее идентифицирования с прошлым - техника, которая позволяет найти волос в любом блюде, отчуждение в любой социальной реальности, подавление в любом общественном институте, грубую власть и фашизм в любых социальных ограничениях - превращается в особое искусство и достигает необычайных высот» [8, с. 38].
Перейдем теперь к общей оценке значения «Тотем и табу». До Фрейда антропологи и этнографы ограничивались изучением сохранившихся в вещественном виде или в виде духовных и социальных артефактов. Они исследовали останки древних людей, остатки их материальной культуры и орудийной деятельности, обычаи, произведения искусства, воззрения живших когда-то первобыт-
ных народов. Создатель же психоанализа своими «расследованиями» обращает внимание науки на то, что любые крупные продвижения рода человеческого сопряжены с невидимыми, но серьезными подвижками в массовой и индивидуальной психике, которые хотя и не определяют ход человеческой истории, но образуют ее постоянно действующий фактор.
Похоже, что превращение крайне агрессивного австралопитека в более миролюбивого и уравновешенного homo faber было связано с изменением соотношения между торможением и возбуждением в его высшей нервной деятельности, что обернулось развитием коллективной жизнедеятельности с использованием орудий труда. К сожалению, науке до сих пор неизвестны способы судить о психике доисторического человека по его костным останкам или каким-то другим предметам, что заставляло Фрейда широко использовать умозрительные и косвенные способы исследования. И пусть читатель не сочтет это юбилейным преувеличением, мы убеждены: своей книгой австрийский психолог намечает путь новой науке - палеопсихологии или эволюционной психологии - и эта дорожка травой не зарастает.
В истории психоанализа не раз предпринимались попытки соединить, казалось бы, несоединимое - ориентированный на экономику и политику марксизм с опирающимся на общую психологию и психотерапевтическую практику фрейдизм. Несмотря на малый успех таких затей, надо признать: известные основания для их сближения существуют. Вместо чисто рационалистического представления о ходе мировой истории, предложенного французскими просветителями и усиленного Гегелем, Маркс открыл объективное, независимое от сознания людей действие экономических и политических законов, показав тем самым, что не разум правит общественной жизнью. Фрейд же двигался аналогичным путем в объяснении индивидуальной деятельности людей: углубив представление о психике обнаружением в ней мощного бессознательного слоя, он показал, что люди «не хозяева в доме своем», что ими движут не только сознательные намерения, но и бессознательные или плохо осознанные мотивы. После его открытий анализ общества или его отдельных групп не мог считаться законченным, если не исследовались их психическое состояние, осознанное и неосознанное влияние последнего на их деятельность.
Теперь добавим к высказанному «во здравие» Фрейда еще несколько критических замечаний. По нашему мнению, он весьма односторонне понимает соотношение индивида и культуры, фактически выводя особенности второй из психических свойств первого. При этом он пытается объяснить социокультурные явления, исходя из свойств и механизмов индивидуальной психики, тогда как социальные институты и нормы формируются в первую очередь ради решения общественно важных, надиндивидуальных задач, только во вторую очередь принимая во внимание индивидуальные
запросы и склонности членов сообщества. Иначе говоря, созданная людьми культура по мере своего развития все больше ориентируется на решение собственных задач в ущерб индивиду.
Это, впрочем, признает и сам психоаналитик в опубликованной незадолго до «Тотем и табу» статье «Культурная» сексуальная мораль и современная нервозность» (1911). Что не отменяет сказанного ранее о роли психических компонентов общественной жизни, а только его уточняет. Психические свойства отдельных людей явно проявляются в разных видах совместной деятельности (в быту, на производстве, в ходе потребления, властных взаимодействий и т.п.) на уровне личных отношений, хотя и здесь они выступают в формах, определяемых состоянием культуры сообщества. Заметно большее влияние на общественное развитие оказывает состояние массовой психики и социально-психологические механизмы, которые могут заметно отличаться от компонентов индивидуальной психики и которые требуют по этой причине специального исследования.
Фрейд посвятит ему книгу «Массовая психология и анализ Я». При этом следует иметь в виду, что, с одной стороны, влияние таких механизмов и свойств может в некоторых ситуациях приобретать важное и даже решающее значение, скажем, в виде особенностей общественного мнения страны или характера ее национального самосознания. С другой - нужно понимать, что действие такого рода механизмов, как правило, вторично по сравнению с экономическими и политическими процессами. И потому не является универсальным и постоянным, а всегда зависит от конкретной исторической ситуации в целом.
Повторимся, фрейдовская концепция происхождения культуры состоит из отчасти реалистических, а временами фантастических допущений. Это является причиной неоднозначного или даже амбивалентного отношения научного сообщества к ним. Вместе с тем она, как и психоанализ в целом, обладает рядом черт, делающих их чрезвычайно популярными среди деятелей культуры и искусства, для широких кругов читающей публики, а тем самым влиятельными в современной европейской культуре:
- во-первых, большинство концепций Фрейда, в том числе и его психология культуры, весьма оригинальны. Они позволяют взглянуть на привычные явления под необычным углом зрения, и даже там, где их автор явно хватает через край, а его идеям недостает убедительности, фрейдовская трактовка событий будоражит читателя, побуждает к самостоятельным размышлениям и к оставлению без внимания допущенных при этом односторонностей и преувеличений. Неслучайно поэтому его основные произведения до сих пор постоянно переиздаются, а сам он является, безусловно, наиболее читаемым и почитаемым психологом ХХ в.;
- во-вторых, типичным для многих направлений современной психологии стало стремление превратиться в точную, подобную физике или
физиологии, науку, что ограничило их поле зрения проблемами, допускающими точные наблюдения или, еще лучше, эксперимент. В результате они приобрели вид узкоспециализированных, переполненных сложными, порой математизированными рассуждениями областей знания, что сделало их труднодоступными и скучными для широкой публики. Психоанализ же продолжал заниматься общеинтересными темами, почти недоступными для наблюдения, а тем более для эксперимента и раскрываемыми только путем субъективной интерпретации отдельных, чаще всего клинических, случаев. К тому же Фрейд без боязни брался за исследование проблем, находящихся на границе возможностей современной науки или даже превосходящих их (вспомним хотя бы «Толкование сновидений»), что опять-таки поднимало популярность его трудов;
- в-третьих, сказанное только что в самом деле, как и утверждают некоторые критики, помещает психоанализ в нейтральную полосу между наукой и ненаукой (если первую понимать в позитивистском смысле, а под второй иметь в виду не лженауку, а искусство в качестве особого способа постижения человека). Другими словами, психоанализ - уникальное явление в науке ХХ в., сумевшее соединить воедино научное и художественное воззрение на человека. К счастью, его создатель располагал необходимыми для осуществления такого необычного сочетания данными - его мышление и мировоззрение мы назвали бы амбивалентным, имея в виду, что в них действовали противоположные устремления: одни доминировали и проявляли себя явно, другие скрывались в их глубинах и действовали исподволь.
Дело в том, что Фрейд формировался во второй половине позитивистско-материалистического XIX в. в соответственно ориентированных медицинских кругах и, приступая к созданию своей психоаналитической теории, нацеливал себя на введение в нее физикалистской, психоэкономической, эмпирической точки зрения. Вместе с тем его любовь к литературе и мифологии, склонность теоретизировать на гуманитарные темы не исчезли, а, видимо, только отступили на периферию его сознания. Неслучайно он, студент-медик, два семестра посещал лекции Ф. Брентано (учителя
Э. Гуссерля) о философии и логике Аристотеля. Позднее психотерапевтическая практика подвигла его признать значительную самостоятельность психики, болезни которой должны были лечиться прежде всего психическими, а не физическими средствами, в ней доминировали бессознательные влечения, последние же проявляли себя только опосредованно и судить об их качествах можно было лишь с помощью умозрительного толкования, используя полухудожественные описания и понятия-метафоры.
В результате на склоне лет рационалист Фрейд обнаружил сходство своих идей с некоторыми положениями иррационалистов А. Шопенгауэра и Ф. Ницше. Он поднялся от эмпирически наблюдаемых сексуальных и агрессивных влечений к
умозрительной концепции борьбы в человеке и в природе Эроса и Танатоса, все больше придавал своим строго фиксируемым психотерапевтическим анализам и их теоретическому обобщению литературно-художественное и мифологическое оформление. Неслучайно одной из его самых больших наград стала литературная премия Гете. Так в психоанализе появился удивительный сплав рационализма и иррационализма, эмпиричности и умозрительности, научности и художественности.
Впрочем, у этой уникальности есть и оборотная сторона, ведь во фрейдовском мышлении была еще одна амбивалентность: признавая чрезвычайную сложность культурных феноменов (их «сверхдетерминированность»), он одновременно стремился их редуцировать, свести к единственной причине. Действия двух этих ориентаций выливалось в то, что рациональные, дискретные рассуждения облекались в конечном итоге в целостные, эмоционально насыщенные образы, сходные с образами мифов. В известном смысле слова некоторые концепции Фрейда можно уподобить мифам: скажем, в основе «Тотем и табу» лежит миф
об отцеубийстве. Конечно, такое уподобление не позволяет считать книгу строго научной, но и не лишает ее ценности для европейской культуры, ведь в упоминавшейся уже речи на 80-летии Фрейда Томас Манн говорил: «В жизни человечества миф составляет раннюю и примитивную ступень, а в жизни отдельного человека - позднюю и зрелую. Миф дает способность видеть в реальности высшую правду, он дает улыбающееся знание о вечном, всегдашнем, непреложном» [1, с. 204].
Мы же предпочтем менее возвышенный стиль, напомнив о словах И.Канта в «Критике чистого разума»: «Никто не отважится судить о предмете с помощью одной только логики». Не сомневаясь в неисчерпаемых возможностях научного познания, не будем забывать, что в случае, когда речь идет о проблемах, предельных для интеллекта современного человечества, важны не только достоверные и формализованные знания, но и любые другие умственные попытки - пусть неоднозначные и сомнительные - приблизиться к ним. В этом смысле «Тотем и табу» остается непревзойденным образцом и спустя сто лет после своего появления на свет.
Список литературы
1. Манн Т. Фрейд и будущее. Доклад в Вене 8 мая 1936 к 80-летию З.Фрейда // Иностранная литература. 1996. № 6. С. 195-208.
2. Фрейд З. Художник и фантазирование. М.: Республика, 1995.
3. Ellenberg H. Die Entdeckung des Unberwu^ten: Geschichte und Entwicklung der dynamischen Psychiatrie von den Anfangen bis zu Janet, Freud, Adler und Jung. Bern: Diogenes, 1996.
4. Erdheim M. Einleitung // Freud S. Totem und Taboo. Einige Uebereinstimmungen im Seelenleben der Wilden und der Neurotiker. Frankfurt-am-Main: Fischer, 1995. S. 7-94.
5. Freud S. Gesammelte Werke in 18 Baende. Band IX. Frankfurt a M.: Fischer Verlag, 1954.
6. Kroeber A. Totem and taboo: an ethnological psychoanalisys. // American Anthropologist. New Series. -1920. - Vol.22, N1. P. 49.
7. Kroeber A. Totem and taboo in retrospekt. // American Journal of Sociology - 1933. - Vol. 45. No 3. P. 446-454.
8. Marquard O. farewell to matters of principle. Oxford: Oxford University Press, 1989.
9. Onfray M. Anti Freud. Muenchen: Albrecht Knaus Verlag, 2011.
Об авторе
Додельцев Рудольф Федорович - к.ф.н., профессор кафедры философии МГИМО(У) МИД России.
E-mail: [email protected]
Коннов Владимир Иванович - к.социол.н., доцент кафедры философии МГИМО(У) МИД России.
E-mail: [email protected]
Статья подготовлена при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда, проект № 1206-00869.
THE CORE MYTH OF PSYCHOANALYSIS: ON THE CENTENARY OF FREUD'S
"TOTEM AND TABOO"
R.F. Dodeltsev, V.I. Konnov
Moscow State Institute of International Relations (University), 76, Prospect Vernadskogo, Moscow, 119454, Russia.
Abstract: The article attempts to evaluate the influence of one of the main works of S. Freud on the psychoanalysis of culture "Totem and Taboo". The authors offer an overview of the history of the book's creation including its psychoanalytical, anthropological and historical sources, analyze its main concepts among them the connection between ancient prohibitions and limitations imposed by neurotics on themselves, similarity between neurotic behavior and behavior of primitive people, examine the place of the book among other works by Freud such as "Mass psychology and Ego analysis", "Cultural sexual morality and modern neurosis"and others. The article also investigates the main criticisms against Freud's work launched from historical and psychological positions and tries to single out its constructive elements. The authors trace the reception of the book by literary circles, among others by T. Mann, who suggested viewing "Totem and Taboo" rather as a new kind of myth creation than a work of science. And then the article turns to attempts to apply the book's ideas to the analysis of such events of modern history as the denazification of Germany and student uprising in the late 1960s following the works of the psychoanalyst M. Erdheim and philosopher O. Marquard. The authors conclude the article by offering their view of the possible applications of Freud's concepts in the analysis of social processes, which could be based on combining the scientific approach favored by Freud himself, despite his leanings toward speculative theory, with methods of reflection typical for art, which build upon free associations of events and are directed towards the wide public rather than a narrow group of specialists.
Key words: psychoanalysis of culture, history of psychology, social prohibitions, denazification,
student uprising.
References
1. Mann T. Freid i budushchee. Doklad v Vene 8 maia 1936 k 80-letiiu Z.Freida. // Inostrannaia literatura. - 1996. - № 6. S. 195-208. [Mann T. Freud and the Future. Speech in Vienna on May 8, 1936 for the 80th Birthday of S. Freud // Foreign Literature. - 1996. - No. 6. P. 195-208]
2. Freid Z. Khudozhnik i fantazirovanie. M.: Respublika, 1995. [Freud S. Artist and Fantasizing. Moscow: Republic, 1995]
3. Ellenberg H. Die Entdeckung des Unberwupten: Geschichte und Entwicklung der dynamischen Psychiatrie von den Anfangen bis zu Janet, Freud, Adler und Jung. Bern: Diogenes, 1996.
4. Erdheim M. Einleitung // Freud S. Totem und Taboo. Einige Uebereinstimmungen im Seelenleben der Wilden und der Neurotiker. Frankfurt-am-Main: Fischer, 1995. S. 7-94.
5. Freud S. Gesammelte Werke in 18 Baende. Band IX. Frankfurt a M.: Fischer Verlag, 1954.
6. Kroeber A. Totem and taboo: an ethnological psychoanalisys. // American Anthropologist. New Series. - 1920. -Vol.22, N1. P. 49.
7. Kroeber A. Totem and taboo in retrospekt. // American Journal of Sociology - 1933. - Vol. 45. No 3. P. 446-454.
8. Marquard O. farewell to matters of principle. Oxford: Oxford University Press, 1989.
9. Onfray M. Anti Freud. Muenchen: Albrecht Knaus Verlag, 2011.
About the authors
Rudolf F. Dodeltsev - Ph.D. (Philosophy), Professor of the Philosophy Department, MGIMO-University.
E-mail: [email protected]
Vladimir I. Konnov - Ph.D. (Sociology), Associate Professor of the Philosophy Department, MGIMO-University.
E-mail: [email protected]
