CC BY
390
I. ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ЯЗЫКОЗНАНИЯ
А.В. Кравченко
ГИПОТЕЗА СЕПИРА-УОРФА В КОНТЕКСТЕ БИОЛОГИИ ПОЗНАНИЯ
В статье приводятся доводы в пользу реалистичного характера гипотезы Сепира-Уорфа при обновленном понимании реальности, которое дает теория восприятия У. Матураны. В рамках новой эпистемологии автопоэза (биологии познания) языковой детерминизм предстает как неизбежность, обусловленная структурным детерминизмом человека как живой системы.
1. Языковой детерминизм как проблема
Суть проблемы языкового детерминизма (или в иной терминологии языковой относительности) сводится к определению соотношения между языком, мышлением и культурой, от которого зависит рисуемая языком картина мира. Эта зависимость вытекает из предположения, что семантические структуры разных языков могут быть в принципе несопоставимы. Гумбольдт считал, что мышление человека до определенной степени зависит от конкретного языка, на котором он говорит [Humboldt 1963]. Соответственно, мир, категоризируемый в выражаемых посредством того или иного языка понятиях, рисуется, а точнее, «созидается» в зависимости от того, какая понятийная (или, как теперь принято говорить, концептуальная) система отражена в языке, «схвачена» им как результат общественного опыта в освоении мира. Э. Сепир писал по этому поводу в 1929 г.:
«Люди живут не только в материальном мире и не только в мире социальном, как это принято думать: в значительной степени они все находятся и во власти того конкретного языка, который стал средством выражения в данном обществе. Представление о том, что человек ориентируется во внешнем мире, по существу, без помощи языка и что язык является всего лишь случайным средством решения специфических задач мышления и коммуникации, - это всего лишь иллюзия. В действительности же «реальный мир» в значительной мере неосознанно строится на основе языковых привычек той или иной социальной группы. Два разных языка никогда не бывают столь схожими, чтобы их можно было считать средством выражения одной и той же социальной действительности. Миры, в которых живут различные общества, - это разные миры, а вовсе не
один и тот же мир с различными навешанными на него ярлыками. <.. .>
Мы видим, слышим и вообще воспринимаем окружающий мир именно так, а не иначе, главным образом благодаря тому, что наш выбор при его интерпретации предопределяется языковыми привычками нашего общества» [Сепир 1993: 261].
Десять лет спустя эту мысль продолжил Б. Л. Уорф в статье «The relation of habitual thought and behavior to language» [Whorf 1956: 134-159], где он говорил о том, что каждый язык описывает бесконечное разнообразие опыта с помощью конечного набора формальных категорий (лексических и грамматических), объединяя в речи разные виды опыта по аналогии как «одинаковые». Эти категории, в свою очередь, связаны между собой, они усиливают и дополняют друг друга, являясь суммарной интерпретацией опыта. В другой работе Уорфа [Уорф 2003: 209 и сл.] читаем:
«... Основа языковой системы любого языка (иными словами, грамматика) не есть просто инструмент для воспроизведения мыслей. Напротив, грамматика сама формирует мысль, является программой и руководством мыслительной деятельности индивидуума, средством анализа его впечатлений и их синтеза. Формирование мыслей -это ненезависимый процесс, строго рациональный в старом смысле этого слова, но часть грамматики того или иного языка и различается у различных народов в одних случаях незначительно, в других -весьма существенно, так же как грамматический строй соответствующих языков. Мы расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны; напротив, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть
организован нашим сознанием, а это значит в основном - языковой системой, хранящейся в нашем сознании. Мы расчленяем мир, организуем его в понятия и распределяем значения так, а не иначе в основном потому, что мы - участники соглашения, предписывающего подобную систематизацию. Это соглашение имеет силу для определенного речевого коллектива и закреплено в системе моделей нашего языка. Это соглашение, разумеется, никак и никем не сформулировано и лишь подразумевается, и тем не менее мы - участники этого соглашения; мы вообще не сможем говорить, если только не подпишемся под систематизацией и классификацией материала, обусловленной указанным соглашением.
Это обстоятельство имеет исключительно важное значение для современной науки, поскольку из него следует, что никто не волен описывать природу абсолютно независимо, но все мы связаны с определенными способами интерпретации даже тогда, когда считаем себя наиболее свободными».
Идея о миросозидающей функции языка, связанная с именем Гумбольдта [см. Радченко 2004] и уходящая корнями к воззрениям Бл. Августина, в конце XIX - первой половине XX вв. оказала заметное влияние на целое поколение антропологов, психологов и лингвистов, однако с приходом когнитивной революции наука в целом заняла весьма скептическую позицию в отношении роли языка в познании и созидании мира. Вызвано это было тем, что когнитивная наука первого поколения, пропитанная картезианским дуализмом, сделала упор на универсальный характер человеческой когниции, которая, якобы, коренится в наследственной генетической программе. По этой причине законы мышления и языковые формы их выражения были разведены как онтологически различные сущности. Как следствие такого разведения, серьезное теоретизирование по поводу того, каким образом язык влияет на мышление и выстраиваемую с его помощью картину мира, стало практически невозможным. К началу 1970-х гг., после опубликования знаменитого труда Б. Берлина и П. Кэя [Berlin, Kay 1969], в котором авторы постарались показать независимость когнитивной выделенности «основных цветов» от конкретного языка, исследования, связанные с поиском доказательств гипотезы Сепира-Уорфа, практически прекратились. Лишь к концу ХХ в., когда наука накопила гораздо больше знаний о языке и мыслительных процессах, стали замечаться определенные подвижки в том, как осмысляется соотношение
между языком, мышлением и культурой [Gumperz, Levinson 1997].
Общепарадигмальный сдвиг науки в сторону биологии, рост внимания исследователей к когнитивным процессам концептуализации и категоризации, особенно в связи с проблемами межкультурной коммуникации, естественным образом заставляет ученых по-новому подходить к гипотезе Сепира-Уорфа. Рационалистический скептицизм в отношении теории языковой относительности все заметнее уступает место вдумчивому анализу эмпирических данных и размышлениям над вопросами методологического характера. На сегодняшний день имеется достаточно доказательств того, что языковая относительность -вопрос чрезвычайной важности. Не случайно темой 26-го Международного симпозиума LAUD1 в 1998 г. стала тема «Возвращаясь к Гумбольдту и Уорфу. Универсальное и культурно-специфичное в грамматической и лексической концептуализации», а в 2000 г. в издательстве «Джон Бенджаминс» вышло сразу два тома научных статей, посвященных проблеме языковой относительности [Niemeier, Dirven 2000; Pütz, Verspoor 2000]. Более того, основной вывод исследования Берлина и Кэя сегодня оспаривается некоторыми учеными, считающими, что существуют, все-таки, свидетельства в пользу языковой относительности именно в том, как в отдельных языках категоризируются основные цвета [Roberson, Davies, Davidoff 2000; Roberson, Davidoff, Shapiro 2002; Roberson et al. 2005]. В частности, Ж. Давидофф считает, что «перцептивные категории производны от слов, имеющихся в языке говорящего. Новые данные убедительно говорят в пользу идеи Уорфа о том, что перцептивные категории организуются языковой системой нашего сознания» [Davidoff 2001: 382; см. также: Davidoff 2002].
Однако проблема языкового детерминизма, или, как ее еще называют, гипотеза о языковой относительности, продолжает оставаться проблемой, потому что, несмотря на простоту формулировки, доказать или опровергнуть ее оказывается совсем не просто: «Пока не разработан способ оценки картины мира народа независимо от языка, на котором говорят его представители, прямое выявление языкового детерминизма невозможно» [Kay, Kempton 1984: 66]. Чтобы это стало возможным, требуются необычные обстоятельства - в идеале, две культурно идентичных группы, пользующиеся языком, который различается таким образом, что это различие влияет на когницию. По мнению
i LAUD - Linguist Agent University Duisburg-Essen.
Дж. Скойлса [Skoyles 1998], такие обстоятельства сложились в ходе «естественного эксперимента», описанного австралийскими психологами [Peterson, Siegal 1995]. Петерсон и Сигал изучали развитие когнитивной способности у детей, родившихся глухими или оглохшими вскоре после рождения, которых воспитывали родители с нормальным слухом (группа I); контрольной группой для сравнения были глухие дети, которых воспитывали глухие же родители (группа II). Глухие родители общались со своими детьми на специальном языке жестов, разработанном для глухих, тогда как родители с нормальным слухом не владели жестовым языком и общались со своими глухими детьми вербально, используя простые жесты для референции к конкретным предметам. Таким образом, дети из первой группы не имели опыта знаков, отсылающих к абстрактным понятиям, особенно связанным с ментальными состояниями - такими как верования, желания и чувства, тогда как у детей второй группы такой опыт был (хотя, конечно, он качественно уступал опыту соответствующих выражений и понятий у детей, развивающихся в нормальных условиях).
Как показали результаты проведенных исследователями экспериментов, дети из первой группы обнаружили отсутствие важной когнитивной способности, связанной с умением встать на точку зрения другого, в то время как дети из второй группы этой способностью обладали. Очевидно, что такое различие не было связано с глухотой как таковой, поэтому, по мнению Скойлса, проведенный эксперимент служит прямым указанием на то, что язык формирует когницию: две идентичных группы нормальных детей воспитывались в языковых средах, различавшихся в одной специфической области, - и они обнаружили специфическое различие в когнитивной способности. Таким образом, заключает Скойлс, по крайней мере в некоторых случаях когнитивное развитие связано с языком - следовательно, на межкультурном уровне язык способен потенциально формировать когницию, как то и говорит гипотеза Сепира-Уорфа.
Следует подчеркнуть, что трудности в доказательстве этой гипотезы, о которых говорили Кей и Кемптон (см. выше), объясняются, в первую очередь, тем, что исходные методологические установки традиционной лингвистической теории просто не оставляют места подобным доказательствам, так как когнитивная и языковая способности постулируются как онтологически различные сущности. Стоит встать на иную, бо-
лее реалистичную платформу, основанную на понимании биологической природы языка и когни-ции, как эта трудность исчезает, уступая место естественному выводу о несомненной справедливости гипотезы Сепира-Уорфа.
2. От гипотезы к теории
2.1. Теория восприятия Матураны. Развитие когнитивной способности у нормального человека протекает в когнитивной области языковых взаимодействий, составляющих естественную среду бытия человека и принимающих самое непосредственное участие в формировании концептуальной (когнитивной) системы. Иллюзией называет С. Лэм наше представление о том, что мир является нам в виде объектов, легко доступных каждому, и что от языка требуется лишь дать им имена: «Действительность такова, что мир предстает скорее в форме того, что Бенджамин Ли Уорф называл калейдоскопическим потоком [впечатлений], который сегментируется и упорядочивается нашими ментальными системами, так что наше восприятие объектов, которые мы склонны рассматривать как нечто данное, отчасти является продуктом самих наших ментальных систем» [Lamb 1999: 142]. Теоретическое обоснование этому выводу дает теория восприятия У. Матураны, философское основание которой разъясняет С. Имото [2006]. В коллективной статье 1968 г. Матурана писал:
«Хотя каждое зрительное взаимодействие между организмом и средой подразумевает физическое взаимодействие, во всяком зрительном взаимодействии клетки на самом деле реагируют на отношения, в которых даны физические параметры. Это может происходить только благодаря тому, что, хотя для нас как наблюдателей отношения суть абстрактные понятия, отношения в физических параметрах, на которые реагируют клетки, воплощены в анатомической и функциональной организации системы. Анатомическая и функциональная организация, или функциональные состояния, представляют собой воплощение отношений, определяющих направление последующих взаимодействий системы. Таким образом, хотя в строго физическом смысле все зрительные взаимодействия суть физические взаимодействия, в биологическом смысле они суть абстрактные отношения, в которых реакция системы определяется отношениями параметров света, а не их физическими свойствами [курсив в оригинале]» [Maturana, Uribe, Frenk 1968: 29].
Имото обращает особое внимание на положение о том, что «реакция системы определяется
отношениями параметров света, а не их физическими свойствами»: поле зрения не является полем физического стимула; оно всегда и уже образовано конструктами, порожденными в зрительных процессах «отношениями параметров света». В этом смысле то, что мы, например, видим перед собой, не является ни стимулом, ни причиной возникающего у нас зрительного образа, но конечным результатом наших зрительных процессов [1то1о 2004]. Исходя из этого, Матурана пишет:
«Мы, человеческие существа, существуем постольку, поскольку мы существуем как осознающие себя сущности в языке. Только потому, что мы существуем как осознающие себя сущности, и существует область физического существования как наша ограничивающая когнитивная область в конечном объяснении того, что представляет жизнь человека-наблюдателя как феномен. Физическая область существования вторична по отношению к феномену жизни человека-наблюдателя, несмотря на то, что в объяснении наблюдения человек-наблюдатель возникает из физической области существования. На самом деле, понимание онтологической первичности наблюдения играет решающую роль в понимании феномена познания» [МаШгапа 1992: 115].
Для Имото теория восприятия Матураны (или его биология познания) представляется критикой традиционного рационалистического понимания объективной реальности - более того, он настаивает на том (и, по-моему, весьма убедительно), что Матурана предложил альтернативный взгляд на объективность, когда писал: «Наш повседневный опыт состоит в том, что мы существуем в объективном мире, а именно, в мире объектов, чье существование не зависит от нас. Соответственно, мы обычно не берем в расчет ситуации, в которых присутствие данных нам в опыте объектов предстает как зависящее от их переживания нами, и называем такие объекты и ситуации иллюзиями и галлюцинациями. В соответствии с этим, наш язык есть язык объектов... Такой взгляд на объективность мира не вызывает проблемы, если только мы не попытаемся дать научное объяснению феномену восприятия как феномену постижения внешнего объективного мира. На самом деле, когда мы пытаемся это сделать, мы сталкиваемся с рядом трудностей» [МаШгапа 1983: 256-257]. Здесь уместно вспомнить афористичное замечание Х. фон Фер-стера, перекликающееся с известными высказываниями на эту тему Э. Шредингера ^сЬго&^ег 1959], о том, что объективность, как она понимается в традиционной науке, - это настаивание на том,
чтобы «свойства наблюдателя не входили в описания его наблюдений» [Foerster 1984].
Вкратце, Имото [Имото 2006] суммирует теорию восприятия Матураны следующим образом. Перцептивная реальность наблюдателя (например, цветовой оттенок) уходит корнями в особенности конфигурации сенсорной системы - например, функции форморазличения, которым служит кодировка цветовых оттенков, - в том виде, как они развились в истории структурных сцеплений между живой системой и средой. Цветовой оттенок как функция форморазличения, выраженная в совместной относительной активности нервных ганглий сетчатки, входит в рекурсивный процесс нервной системы - закрытой системы, оперирующей в условиях структурного детерминизма. Далее, в социальной, консенсуаль-ной области языковой деятельности (дискурса и описания) цветовой оттенок как совокупность нейронной активности приобретает название «цвет» в различениях, проводимых наблюдателем. Теперь цветовой оттенок существует как символ в языковой области, которая обращается с символом цветового оттенка как если бы он существовал независимо от наблюдателя. Это - переживаемая реальность нашего каждодневного практического опыта в консенсуальной области языка.
Таким образом, в теории восприятия Матураны традиционная объективная реальность предстает как структурно детерминированная реальность, иными словами, структурно-зависимая реальность. Структурный детерминизм Матураны определяется следующим образом: «Структурно детерминированная система - это такая система, в которой и с которой все, что происходит, есть следствие ее структурной динамики, и в которой ничто, что является внешним по отношению к ней, не может специфицировать происходящие в ней процессы, но может только провоцировать (trigger) изменения в ее структуре, детерминированные ее структурой. <...> Являясь по своему состоянию молекулярной структурно детерминированной системой, наблюдатель не может утверждать, что, проводя различение, он различает нечто, что существовало до породившей это нечто операции различения - все, что делает структурно детерминированная система, является результатом ее структурной динамики» [Maturana 2000a: 461, 466].
В структурном детерминизме Матураны способность организма к восприятию не специфицируется, а провоцируется через взаимодейст-
вия с субстратом, что, как считает Имото, выводит на передний план среду (medium), и именно от структуры организма зависит, какие структурные конфигурации среды провоцируют структурное изменение в организме. При таком подходе организм первичен, среда вторична, и в этой ситуации между организмом и средой наблюдается структурный разрыв. Если, наоборот, среда специфицирует организм, т.е., если бы среда репрезентировала или реконструировала себя в организме, такого разрыва не было бы. Если бы среда была первичной, а организм вторичным, то организм оказался бы полностью подчиненным среде, и эпистемический идеализм стал бы сразу тождествен объективному реализму. Однако, согласно Матуране, такое доминирование среды над организмом невозможно; если бы такое могло произойти, это наверняка привело бы к разрушению автономной структуры организма.
По определению Н. Решера [Rescher 1992], онтологический/метафизический идеализм исходит из того, что не существует никаких других существ кроме мыслящих, а все, что существует, за исключением самого сознания, либо является продуктом работы сознания, либо подчинено ему. Если мы примем сознание за структурно детерминированную систему, тогда теория восприятия Матураны может предстать как разновидность онтологического или метафизического идеализма, поскольку организм первичен, среда вторична. Означает ли это, задается вопросом Имото, что весь объективный мир поглощается субъективным миром наблюдателя? Отвечая для себя на вопрос отрицательно, он указывает, что остается мир того, что Матурана называет «субстратом», т.е. того, с чем наблюдатель взаимодействует и из чего он выделяет простые и сложные сущности.
2.2. Понятие субстрата. Понятие субстрата, предложенное Матураной в качестве эпистемологического инструмента, является ключом к разрешению проблемы языкового детерминизма. Вот что Матурана пишет о природе этого субстрата:
«Для нас казалось бы естественным, если бы субстрат как первичная среда, в которой все происходит, не зависел от наблюдателя. И все же, хотя представление о таком субстрате является эпистемологической необходимостью, мы не можем конструктивно полагать его существование, определяя его как сложную сущность и описывая его в терминах составных частей и отношений между составными частями... И субстрат исчезает для нас сразу же, как только мы пытаемся оязыковить [описать] его. Субстрат нам нужен из
эпистемологических соображений, но в субстрате нет объектов, сущностей или свойств. В субстрате нет ничего вещного, поскольку вещи принадлежат языку. В субстрате ничто не существует» [МаШгапа 1992: 108].
Даже если субстрат «не вещен», из этого не следует сразу же, что субстрат пуст, что невещность есть пустота. Даже если «субстрат исчезает для нас сразу же, как только мы пытаемся оя-зыковить его», мы можем продолжать такие попытки с тем, чтобы продолжать его оязыковление. Эти наши усилия можно назвать наукой1. В соответствии с матурановским пониманием науки, мы предлагаем порождающий механизм для объяснения нашего опыта [МаШгапа 1990].
Но откуда берется этот порождающий механизм? Имото полагает, что он берется из субстрата благодаря нашему творческому воображению в использовании языка. Субстрат можно рассматривать как мир возможных порождающих механизмов, и в этом смысле его не-вещность предстает не как пустота, но как заполненность. Через наши взаимодействия с субстратом и через получаемые в их результате описания (оязыков-ленные сущности) мы можем до бесконечности усложнять нашу когнитивную область [МаШгапа 1970], создавая, по сути, альтернативные возможные миры.
Понимание не-вещности субстрата как заполненности обосновывается в статье С. Имото «Ничто как заполненность: Путь Лао-цзы и субстрат Матураны» [1шо1ю 2005]. Сравнивая предлагаемые Лао-цзы и Матураной структуры мира, для которых важным является понятие Пути в одном случае и Субстрата в другом, из которых как тот, так и другой есть Не-вещь или Не-сущее, и опираясь на фундаментальное для биологии познания понятие структурного детерминизма (см. выше), Имото пытается показать, каким образом люди как структурно детерминированные существа имеют отношение к изменениям в окружающей среде.
У Лао-цзы Путь есть способ указания на Нечто - невоспринимаемое, но, тем не менее, реальное - или Неназванное. Путь - это не имя, а, скорее, вызываемое к жизни понимание. Согласно Лао-цзы, знание Пути приходит через интуицию, и в этом смысле онтологический статус Пути зависит от нас, точнее, от нашей эпистемологии. Из
1 Интересно отметить, что идеолог интеграционизма в науках о языке Р. Харрис в своей недавно вышедшей книге «Семантика науки» также характеризует науку как языковой конструкт [Harris 2005].
Пути возникают небо и земля, и в пространстве между ними, подобном кузнечным мехам, т.е. в пространстве нашей обычной жизни, производится Названное. Названное включает бесчисленные вещи (объекты, сущности, свойства, отношения и т.п.) в этом пространстве как детерминации (реализации) Пути. Таким образом, Путь Лао-цзы как Не-сущее, как Не-вещь не есть пустота вакуума, но заполненность, через которую является мир Названного, мир нашей обычной жизни.
Но такого же понимания Не-вещности как заполненности, говорит Имото, придерживается Матурана, который пишет: «Природа, мир, общество, наука, религия, физическое пространство, атомы, молекулы, деревья и т.п., на самом деле все вещи есть когнитивные сущности, объясняющие праксис или случающуюся жизнь наблюдателя. И именно как эти самые объяснения они существуют лишь как [воздушный] пузырь человеческих действий, плывущий по поверхности ничего» [Maturana 1992: 116]. «Субстрат, который нужен нам из эпистемологических соображений, -говорит Матурана, - есть не-вещность, из которой мы выводим вещи без необходимости говорить об этом» [Maturana 2000b: 150].
Вместе с тем, несмотря на сходство в структурах мира у Лао-цзы и Матураны, их отношение к Пути или Субстрату отличается. В частности, Матурана говорит о Субстрате менее утвердительно, чем Лао-цзы о Пути: «По эпистемологическим соображениям нам нужен субстрат, который бы обеспечил независимое окончательное объяснение или подтверждение различимости. Однако по онтологическим соображениям подобный субстрат остается вне нашей досягаемости как наблюдателей. Все, что мы можем сказать о субстрате онтологически, - это то, что он делает возможными все те операциональные связи, которые мы порождаем в жизненном событии, существуя в языке» [Maturana 1992: 108, 110]. Эти операциональные связи, в соответствии с теорией структурного детерминизма, порождаются благодаря изменениям в структурно детерминированных системах, происходящим под воздействием пусковых механизмов, которые возникают в окружающей систему среде. Пусковые механизмы бывают двух видов: пертурбации, ведущие к изменению состояния в структурно детерминированной системе, и деструктивные взаимодействия, ведущие к дезинтеграции. В недавней статье [Maturana 2005] Матурана поясняет, что среда - это воображаемый контейнер, объяснительный конструкт или
воображаемая область объяснений, о которой он говорит как о внешней реальности. Сама среда при этом оказывается не чем иным, как субстратом, который является источником пусковых механизмов.
Разъясняя матурановское понятие субстрата, Имото, с моей точки зрения, делает важное дополнение, когда говорит: «Структурно детерминированная система должна порождать пусковые механизмы, внешние по отношению к ней самой и другим структурно детерминированным системам» [1тоШ 2005: 111]. Этот тезис довольно просто понять, если мы, говорит Имото, поменяем объяснительные позиции структурно детерминированной системы и ее среды. Для среды, которая также является структурно детерминированной системой, прежняя структурно детерминированная система оказывается частью среды этой среды. Прежняя структурно детерминированная система становится источником пусковых механизмов для среды, иначе говоря, субстратом. Так как обе системы - структурно детерминированные системы, каждая из них различает другую как результат соответствующей каждой системе структурной динамики, а не как пусковой механизм. Это значит, что они взаимодействуют через неизвестные им обеим пусковые механизмы, а не через результаты, которые каждая из них порождает в виде когнитивных сущностей для каждой из них. Другими словами, структурно детерминированная система выбрасывает пусковые механизмы в субстрат, из которого другая структурно детерминированная система воспринимает пусковые механизмы, с помощью которых порождаются когнитивные сущности. Имото поясняет это на следующем примере:
«То, что я, как одна из структурно детерминированных систем, произношу что-то для других лиц, которые также являются структурно детерминированными системами, означает, что я порождаю некие пусковые механизмы, внешние даже по отношению ко мне, и только когда я могу услышать их как внятные звуки, я могу их понять -как результат структурной динамики - как наделенные значением слова или предложения. В то же время, эти пусковые механизмы сталкиваются с другими структурно детерминированными системами (другими лицами) как внешние по отношению к ним агенты, вызывая определенные изменения в их структурах, в результате которых некоторые из них могут понять тот факт, что я произнес определенные слова или предложения с
намерением обратиться к ним и приписать значение своему высказыванию» [Imoto 2005: 112].
Таким образом, по Имото, что бы человек ни делал, он может порождать внешние по отношению к нему пусковые механизмы, которые могут оказывать воздействие на другие структурно детерминированные системы, будучи по отношению к ним внешними пусковыми механизмами (пертурбациями или деструктивными взаимодействиями). Пусковые механизмы, внешние по отношению к человеку и этим другим системам, должны принадлежать миру Неназванного, Несущего или Не-вещного, т.е. миру Субстрата. Наше восприятие, заключает Имото, есть результат наших структурных изменений, вызванных внешними агентами (т.е. пусковыми механизмами), принадлежащими миру Субстрата; наши действия, какими бы они ни были, порождают последствия, внешние по отношению к нам, непознаваемые для нас как когнитивные сущности, а потому принадлежащие миру Субстрата. Наше восприятие и наши действия всегда осуществляются через мир Субстрата, даже если мы этого и не осознаем.
Понятие Субстрата может показаться представителям ортодоксальной науки чем-то настолько экзотическим, противоречащим устоявшимся взглядам на природу реальности и механизмы ее познания, что они просто отмахнутся от него как от того, «чего не может быть потому что не может быть никогда». Однако здесь просматривается явная аналогия с тем, как открытия и достижения в области квантовой физики влияют на привычные эпистемологические установки и ожидания.
Квантовая физика полностью перевернула существующие взгляды на наш так называемый материальный, явленный мир. Она говорит нам, что частицы могут распространяться подобно волнам и поэтому в квантовой механике могут быть описаны с помощью волновой функции. Как показывают эксперименты, свет может вести себя и как частицы (фотоны), и как волны, поэтому волны и частицы являются взаимодополняющими аспектами света [Bohr 1985]. Одним из понятий, порожденных экспериментальной квантовой механикой, является понятие нелокальности или нелокальной взаимосвязанности: все события взаимосвязаны и влияют друг на друга в фазовом пространстве - невидимом, нелокальном пространстве, состоящем из полей вероятности, где каждое прошлое и будущее событие доступно как возможность. Как указывал В. Гейзенберг [Heisenberg 1971], в этом фазовом пространстве нет материи, все принадлежит неопределенности, а по-
тому ни физические измерения, ни наблюдения невозможны. Акт наблюдения мгновенно переводит вероятность в действительность через распад волновой функции - поэтому никакое наблюдение не возможно без того, чтобы наблюдаемый объект не изменился самым существенным образом; остается лишь субъективность. Фазовое пространство порождает события, которые могут быть локализованы в нашем пространственно-временном континууме, в явленном мире или в реальном пространстве. Все видимое исходит из невидимого.
Как видим, фазовое пространство квантовой физики и Субстрат в эпистемологии автопоэза обнаруживают между собой столь много общего, что невольно напрашивается мысль: не являются ли эти два понятия полюсами одного и того же, не есть ли они взаимодополняющие аспекты реальности - во всяком случае, того, что мы привыкли называть этим словом? Положительный ответ на этот вопрос, если он будет когда-нибудь дан - возможно, в самом недалеком будущем, - может послужить основанием для формирования новой науки, главным методологическим принципом которой будет холистическое понимание мира [Кравченко 2005].
3. Обновленная объективность
Итак, то, что мы привыкли называть «объективными вещами», для Матураны является реальностями в области восприятия и языка; истинно реальным для объективного реалиста, по Ма-туране, является, как уже говорилось выше, субстрат, т.е. Неназванное, Не-вещное - но насколько реальна такая «объективная реальность»? Можно ли сказать, задается вопросом Имото, что Матурана «превратил мир в невыразимую, недоступную сферу объектов», как его упрекает в этом Д. Джонсон [Johnson 1991]? Наверное, нет. Он описал то, что ученые привыкли называть «объективным миром», в терминах своей биологии познания, определив этот мир как фикцию, но как ту фикцию, которой мы на самом деле живем. Именно потому, что переживаемая нами реальность на самом деле находится в языковой области (в области языковых описаний), наш так называемый объективный мир предстает перед нами как если бы он существовал независимо от нас. Этот факт, однако, «не превращает мир в невыразимую, недоступную сферу объектов», скорее, он делает мир доступным и выразимым. В кратком виде, идеи Матураны о реальности Имото выстраивает следующим образом:
1) реальность как универсум независимых сущностей, о которых мы говорим, есть фикция как продукт чисто описательной области;
2) нам следует применять понятие реальности по отношению к этой самой области описаний, в которой мы, описывающая система, взаимодействуем с нашими описаниями как с независимыми сущностями;
3) то, что мы принимаем за сенсорный опыт конкретных сущностей, есть состояния относительной активности между нейронами, которые порождают новые описания в языковой области в виде мыслей и последующих описаний.
Подводя итог, Имото [2006: 18] отмечает, что «Матурана смещает понятие традиционной объективной реальности в область описаний в языке, которые в целом образуют то, что он теперь называет областью межобъектности [Maturana 2000a] или общих (shared) объектов или сущностей [Maturana 2002). Это можно назвать основанным на нашей человеческой биологии познания обновленным пониманием объективности, заменяющим традиционное понимание объективности». Другими словами, можно говорить о существовании двух внешних по отношению к нашему сознанию миров [Imoto 2005]. Первый мир - это так называемый внешний мир, который мы воспринимаем в качестве такового в процессе нашей жизни. Это мир, зависимый от нас в силу того, что сущности типа гор или океанов, из которых он состоит, есть конечный результат протекающих в нас перцептивных процессов, и как таковой они существуют в нашем феноменальном или ментальном пространстве.
Второй вид внешнего мира - это мир как источник причин (пусковых механизмов) наших перцептивных процессов. Этот мир, говорит Имо-то, необходим как эпистемологическое основание для установления существования первого мира и для наших научных исследований, и в силу этого он независим от нас. По причине этой независимости мы не имеем прямого эмпирического доступа к этому миру. Схематически двойственную структуру мира в новой эпистемологии можно представить следующим образом (см. рисунок).
Рис. Двойственная структура мира в биологии познания
Каждый отдельный наблюдатель существует в своем феноменологическом мире, порождаемом областью когнитивных (в том числе и языковых) взаимодействий, или консенсуальной областью, представляющей собой наложение или пересечение ниш отдельных наблюдателей. На рисунке показан лишь принцип сопряжения ниш отдельных наблюдателей, тогда как на самом деле феноменальная область каждого наблюдателя (Мир^ пересекается (или сосуществует в форме своего языкового описания) с бесконечным множеством феноменальных областей других наблюдателей (Наблп). Именно поэтому для всего множества наблюдателей, говорящих на одном языке, их внешний мир, являющийся конечным результатом перцептивных процессов, является общим, единым для всех миром, т.е. тем, что принято называть «объективной» реальностью. Наше восприятие этого внешнего, «объективного» мира есть результат структурных изменений, вызванных принадлежащими субстрату пусковыми механизмами. Эти механизмы, в свою очередь, выбрасываются в субстрат в процессе взаимодействий структурно детерминированных систем (человеческих организмов) с их феноменологическим миром. В человеческом обществе подавляющая часть таких взаимодействий - это языковые взаимодействия; более того, в процессе онтогенеза сознание (как результат познания от первого лица) строит когнитивную модель мира на восприятии вещей, сущностей, признаков и т.п. как принадлежащих миру Названного, т.е. миру языковых описаний. В данном случае можно говорить о процессе с круговой организацией, участники которого связаны сложной динамикой взаимной каузации. Этот процесс, направленный, в конечном счете, на поддержание равновесного состояния системы организм-среда, и есть познание, а попытки оязыковить характер каузальных связей между миром Названного и миром неназванного и есть наука.
Нетрудно видеть, что в той структуре мира, которая вытекает из принципов биологии познания, языковой детерминизм оказывается понятием, схватывающим и отображающим наличие взаимной каузальной связи между первым миром, миром нашего сознания как структурно детерминированной системы, и вторым миром, миром субстрата, наполненного пусковыми механизмами, которые порождает каждое наше действие (в первую очередь, наши языковые взаимодействия) в консенсуальной области. Следовательно, существенные различия между отдельными языками
не могут не вести к существенным различиям в структуре оязыковленного мира.
В конечном итоге, понять роль естественного языка - значит понять человека и мир, частью которого он является. Очень хорошо об этом сказал Д. Бикертон: «Язык сделал наш биологический вид тем, чем мы являемся, и пока мы не поймем его по-настоящему... мы не можем надеяться понять самих себя. А пока мы не сможем понять самих себя, мы будем продолжать беспомощно наблюдать за тем, как созданный нами мир все дальше и дальше ускользает из-под нашего контроля [Bickerton 1990: xi].
Список литературы
Имото С. Философское основание теории восприятия Матураны // Язык и познание: Методологические проблемы и перспективы. (Studia Linguistica Cognitiva 1) / Под ред. А.В. Кравченко. М.: Гнозис, 2006.
Кравченко А. В. Человек, язык, среда (к обоснованию холизма как метода гуманитарной науки) // Мир в языке (Сер. Этногерменевтика и эт-нориторика. Вып. 11) / Под ред. Е.А. Пименова, М.В. Пименовой. Кемерово, 2005.
Радченко О.А. Язык как миросозидание: Лингвофилософская концепция неогумбольдти-анства. М.: УРСС, 2004.
Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М.: Прогресс Универс, 1993.
Уорф Б.Л. Наука и языкознание // Языки как образ мира. М.: Изд-во АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 2003.
Berlin B., Kay P. Basic Color Terms: Their universality and evolution. Berkeley: University of California Press, 1969.
Bickerton D. Language & Species. Chicago & London: The University of Chicago Press, 1990.
Bohr N. Collected Works. Volume 6: Foundations of Quantum Physics I (1926-1932). Edited by J. Kalckar. Amsterdam, N.Y.: North Holland, 1985.
Davidoff J. Language and perceptual categories // Trends in Cognitive Science. 2001. Vol. 5.
Davidoff J. Language forms the internal color space // B. Saunders and J. van Brakel (eds.). Theories, Technologies, Instrumentalities of Color. Lanham, M.D.: University Press of America, 2002.
Foerster H. von. Cybernetics of Cybernetics: The control of control and the communication of communication. Heidelberg: Carl Auer Systeme. 1984.
Gumperz J., Levinson S.C. Rethinking Linguistic Relativity. Cambridge: Cambridge University Press, 1997.
Harris R. The Semantics of Science. Continuum International Publishing Group Ltd., 2005.
Heisenberg W. Schritte über Grenze. München: R. Piper & Co Verlag, 1971.
Humboldt V. von. Über das vergleichende Sprachstudium in Beziehung auf die verschiedenen Epochen der Sprachentwicklung (Werke in 5 Bdd. Darmstadt, Wissenschaftliche Buchgesellscaft, Bd. III, 1963).
Imoto S. What is the external world?: A cognitive science perspective // Tetsugaku (Annals of the Philosophical Society of Hokkaido University). 2004. Vol. 40.
Imoto S. Nothing as plenum: Lao-tzu's Way and Maturana's Substratum // Cybernetics and Human Knowing. 2005. Vol. 12. No. 4.
Johnson D.K. Reclaiming reality: A critique of Maturana's ontology of the observer // Methodologia. 1991. Vol. 9.
Kay P., Kempton W. What is the Sapir-Whorf hypothesis? // American Anthropologist. 1984. Vol. 86.
Lamb S. Pathways of the Brain: The neurocog-nitive basis of language. Amsterdam, Philadelphia: John Benjamins, 1999.
Maturana H.R. Biology of Cognition. BCL Report # 9.0. University of Illinois, Urbana, 1970.
Maturana H.R. What is it to see? // Archivos de Biologia y Medicina Experimentales (Arch. Bio. Med. Exp.). 1983. Vol. 16.
Maturana H.R. Science and daily life: The ontology of scientific explanations // W. Krohn, G. Küppers and H. Nowotny (Eds.). Selforganization: Portrait of a scientific revolution. Dordrecht: Kluwer Academic Publishers, 1990.
Maturana H.R. The biological foundations of self-consciousness and the physical domain of existence // Luhmann N., Maturana H., Namiki M., Redder V., Varela F. Beobachter: Konvergenz der Erkenntnistheorien? (2nd ed.). Munich: Wilhelm Fink Verlag, 1992.
Maturana H.R. The nature of the laws of nature // Systems Research and Behavioral Science. 2000a. Vol. 17.
Maturana H.R. The effectiveness of mathematical formalisms // Cybernetics and Human Knowing. 2000b. Vol. 7. No. 2/3.
Maturana H.R. Autopoiesis, structural coupling and cognition: a history of these and other notions in the biology of cognition. Cybernetics and Human Knowing. 2002. Vol. 9. No. 3/4.
Maturana H.R. The origin and conservation of self-consciousness: reflections on four questions by Heinz von Foerster // Kybernetes. 2005. Vol. 34. No. 1/2.
Maturana H.R., Uribe G., Frenk S. A biological theory of relativistic colour coding in the primate retina // Archivos de Biologia y Medicina Experimentales (Arch. Bio. Med. Exp.). 1968. Vol. 1.
Niemeier S., Dirven R. (eds.). Evidence for Linguistic Relativity (Current Issues in Linguistic Theory 198). Amsterdam, Philadelphia: John Benjamins, 2000.
Peterson C., Siegal M. Deafness, conversation and theory of mind // Journal of Child Psychology and Psychiatry. 1995. Vol. 36.
Pütz M., Verspoor M. (eds.). Explorations in Linguistic Relativity (Current Issues in Linguistic Theory 199). Amsterdam, Philadelphia: John Benjamins, 2000.
Rescher N. Idealism // J. Dancy and E. Sosa (eds.). A Companion to Epistemology. Oxford: Blackwell, 1992.
Rober son D., Davies I., Davidoff J. Colour categories are not universal: Replications and new evidence from a stone age culture // Journal of Experimental Psychology: General. 2000. Vol. 129.
Roberson D., Davidoff J., Shapiro L. Squaring the circle: The cultural relativity of 'good' shape // Journal of Culture and Cognition. 2002. Vol. 2.
Roberson D., Davidoff J., Davies I., Shapiro L. Color categories: evidence for the relativity hypothesis // Cognitive Psychology. 2005. Vol. 50.
Schrödinger E. Mind and Matter. The Tarner Lectures delivered at Trinity College, Cambridge, in October 1956. Cambridge: At the University Press, 1959.
Skoyles JR. The Sapir-Whorf hypothesis: new surprising evidence. (On-line paper: www.cogprints.../psyc 199901008).
Whorf B.L. Language, Thought and Reality: Selected writings by Benjamin Lee Whorf. Cambridge, MA: The MIT Press, 1956.
A.V. Kravchenko
THE SAPIR-WHORF HYPOTHESIS IN THE CONTEXT OF BIOLOGY OF COGNITION
It is argued that the Sapir-Whorf hypothesis, epistemologically, finds proof in the renewed view of objectivity provided by U. Maturana's theory of perception. In the context of the new epistemology of autopoiesis (biology of cognition) linguistic determinism becomes an inevitable consequence of structural determinism which defines humans as living systems.
