CC BY
11Гибридизация и культурные смеси
Валерий Голофаст Социологический институт РАН
Воздействие глобализации в технологическом, информационном и финансовом планах на некоторое время затмило понимание общей картины событий и баланса сил в мире. Когда основные факторы производства, торговли и потребления были связаны в национально-страновом масштабе, первые признаки разлада, порожденного неограниченной экспансией, обнаруживались в дефицитах, кризисах и конфликтах.
Речь шла о дефицитах ресурсов, капитала, труда, ключевых товаров или политических гарантий для бизнеса. Кризисы долгое время не выходили из зон аграрных депопуляций, городских промышленных гетто или приобретали форму кризисов перепроизводства и сбыта. Конфликты труда, капитала и государства становились хроническими или перемещались в сферу внешней политики и превращались в войны (включая колониальные захваты и мировой передел территорий).
Глобальное идеологическое проотивостояние на фундаменте ядерно-ракетных технологий и международных гарантиях границ основных зон влияния было относительно устойчивой моделью мирового порядка для второй половины ХХ века. Противостояние консолидировало государства и их союзы, маскируя до времени процессы «разжижения» административных бюрократий, относительность границ, взаимопроникновение, конкуренцию и столкновение культурных сил. Глобализация превращает весь мир в арену экспансии монополий. И при этом яснее становятся тени и черные дыры планетарной картины.
Анализ грядущего общего дефицита ресурсов начал еще Римский клуб в самый разгар эпохи глобального идеологического противостояния. Информационное картирование мира показывает масштабы экологических кризисов, исчезновения видов растений и животных, глобального изменения климата. Но, пожалуй, самой настоятельной угрозой является утрата управляемости социальными процессами в мире.
После 11 сентября 2001 года становится особенно ясно, что гибридизация национально-страновых территорий с помощью неолиберализма, потребительского общества и массовой культуры порождает множество опасных последствий. Это экономическая международная миграция и беженцы от военных конфликтов, этнический и религиозный фундаментализм, смычка этих движений с терроризмом, международная организация преступности, международные и континентальные эпидемии, деградация политических институтов, коммерциализация спорта, медицины, науки и образования, торговля оружием и культурой, на очереди торговый обмен генофондом растений, животных и людей.
К этим макротенденциям добавляются сдвиги на уровне повседневности. Неустойчивость, турбулентность рыночных и вообще социальных условий угрожает осмысленности и последовательности человеческой и профессиональной жизни. Если всякий раз приходится выстраивать ее заново, стоит ли получать образование, сохранять отношения с близкими, ставить себе перспективные цели, мечтать о судьбе детей и внуков,
тем более заботиться о прошлом и о мертвых. Когда пространство и время жизни радикально коммодифицируется, теряет традиционно, институционально или административно нормированный - «естественный»! - характер, под угрозой оказывается фундаментальная функция культуры - коллективная память как основа преемственности, последовательности, направленности и осмысленности жизни. В моральном плане вопрос можно свести к тому, можно ли все блага жизни купить за деньги? Заменяют ли они все добрые дела? Его задают время от времени на протяжении всей истории. И ответ очевиден - нет. К тому же разрушительное давление коммерческих механизмов на институты частной сферы имеет свои пределы. Солидарность между полами и между поколениями, между кровными и свойственными родственниками не может исчезнуть совсем (поддаться расчету, превратиться прямо в коммерческий или лицемерно завуалированный контракт «ты мне - я тебе»), поскольку она имеет природно-космическую, если хотите, даже мистическую основу, а не только конвенционально или нормативно поощряется.
Между тем в повседневности человек все чаще вынужден сталкиваться с непривычными комбинациями культурно разнородных, несовместимых и несоизмеримых явлений. Гибриды не только вторгаются в привычную в той или иной мере «гладкую», интегрированную культурную среду, но обнаруживаются и как монстры в институциональной или (искусственной) природной обстановке.
В последнее время выдвинуты возражения против широкого использования термина культурная гибридизация как характеристики современного состояния глобализации. В основном обращается внимание на то, что присутствие гибридов (кентавров, монстров, химер) обычная характеристика культурной обстановки в любом достаточно крупном современном обществе. В таком случае акцент переносится на то обстоятельство, что сама атмосфера становится все менее и менее однородной в культурном отношении. Культурная разнородность может встретиться любому, и с этим новым обстоятельством приходиться считаться. Стандартным моральным требованием при этом признается терпимость, идеологической обстановкой - мультикультурализм, а в некоторых странах возникают и нормы искусственной поддержки прав меньшинств за счет так называемой «позитивной дискриминации» - квоты в сфере образования, занятости, дошкольных учреждениях, медицинском обслуживании и т.п.
Однако нет никакого сомнения, что в условиях глобализации в мегаполисах России сегодня образуются особые, более или менее обширные, постоянные и многофункциональные анклавы отношений и связей, выстроенные под воздействием доминирующих агентов влияния, культура которых противопоставлена разнородной культуре окружающей среды. Разговоры и деловая переписка по-английски, бухгалтерские правила международные, точнее англо-саксонские, технология и организация бизнеса специфически фирменные, доступ новых членов в эти круги прежде всего через соответствующие компании набора персонала, присутствующие на местном или глобальном рынке. Возникает и поддерживается атмосфера эксклюзии и сегрегации. Жизнь становится двухслойной, если не многослойной, а не просто выстроенной в виде разных секторов. Эта двухслойность быстро растекается по другим участкам города: в систему образования, подготовки и переподготовки кадров, сферу услуг, оздоровления и развлечений. Она уже присутствует в гостиницах и некоторых торговых пространствах, банках, страховых службах и
в системах связи, в школах и медицинских заведениях. Итак, эти анклавы интегрируются в разные системы отношений, одновременно устанавливая и охраняя свои эксклюзивные границы относительно окружающей социальной среды.
Важно осознать, что гибридизация нового типа радикально отличается от старой конструкции адаптации мигрантов - представителей других культур в условиях беспроблемного доминирования окружающей культуры большинства. Культуры меньшинства в таких стандартных ситуациях еще недавнего прошлого просто уходили в частную сферу, в семью и празднично-похоронно-свадебные ритуалы. И такой порядок, по мнению этнографов, являлся обычной, регулярной, хотя и имплицитной стратегией ассимиляции. Вне частной сферы доминировали ценности и нормы большинства, а внутри сохранность этнических или локальных культур была делом степени, определялась мерой близости к культуре большинства, размерами, компактностью или интеграцией этнических меньшинств или активностью «этнических предпринимателей». Процесс ассимиляции при этом понимался эквифинально, он был просто вопросом времени, обусловлен комбинацией случайностей и индивидуальными конфигурациями. Второе, максимум третье поколение мигрантов вполне интегрировалось в окружающую среду. (Одна из самых ранних классических работ на эту тему в советской этнографии это Кушнер (Кнышев) П.И., 1951.)
Ничего подобного не происходит при гибридизации нового типа. Некоторые меньшинства претендуют на более высокий (точнее было бы сказать, исключительный) культурный статус, чем окружающее большинство. Свое исключительное положение они покупают за счет очевидных экономических и символических преимуществ, отодвигая в сторону при этом как юридические и административные требования, так и сложившиеся нравы и манеры большинства. Иерархия слоев переворачивается, а большинство просто теряет свои традиционные привилегии нормальности. Ничего похожего нет и с широко распространенными в прошлом во многих странах и зонах амбивалентными торговыми меньшинствами (китайцы, евреи, арабы и др.), которые, попадая в окружение большинства с подчиненного, приниженного, дискриминируемого статуса, возвышаясь, сохраняли изолированное положение и культивировали свою (обычно застывшую во времени) эзотерическую культуру. (Эверс Х.-Д., Шрадер Х., 2000).
Следует ли вспоминать сегодня, впрочем, времена колониальных захватов эпохи великих торговых экспедиций и завоеваний или финансово-промышленно-коммерческой экспансии прошлых веков? Англичане в Индии жили и вели себя как у себя дома, хотя и опирались на труд местного подневольного населения, пренебрегая им и игнорируя его культуру и все местные иерархии и сектора. И требовали безусловного приоритета своих привычек. Представители других имперских экспансий обычно требовали и культурного подчинения или, напротив, сами быстро ассимилировались, если оказывались в меньшинстве и в окружении более развитой и мощной культуры. Толерантность и плюрализм, а тем более гармоничное или беспроблемное сосуществование были скорее редким явлением в недавней истории. Интернациональный компромисс на бытовом уровне был выдающейся особенностью советской эпохи. (С.В.Лурье, 2002). В современных США «латинос» (выходцы из стран Латинской Америки, и прежде всего из Мексики) стали второй по количеству культурной категорией, после «англо-саксонских»
белых, но впереди «афро-американцев». Но последствия таких изменений еще проблематичны.
Итак, гибридизация сегодня осуществляется с позиций силы, она не подчиняется нравам и структурам власти окружающего общества, а скорее всего даже поощряется, вольно или невольно, зависимыми подобострастными или коррумпированными местными элементами. Такую гибридизацию нельзя не считать очевидным проявлением культурного империализма. Интересно, как выглядит ситуация в таких странах, как Эстония, Латвия, Чехия, Польша? Не так ли как в скандинавских странах, в Норвегии или в Дании, например, где элитные школы уже давно были вынуждены перейти на преподавание большинства предметов на английском языке?
Своеобразно выглядит ситуация в международном туризме. Языком обслуживания почти всюду стал английский. Несмотря на массовость русско и немецкоязычных туристов в большинстве принимающих стран Европы, они оказываются в положении языковой сегрегации. Сходным образом выстроена коммуникация в интернете, - почти любые затруднения требуют перехода на англоязычные команды. Попытки французов авторитарно нормировать собственные информационно-компьютерные термины выглядят изолированной бесперспективной акцией.
Описанные выше особенности современной культурной ситуации заставляют задуматься о некоторых основополагающих проблемах. Пьер Бурдье как-то заметил, что люди, получившие статус творцов в искусстве модерна, приобретают возможность утверждать свои произвольные культурные решения в качестве господствующей нормы. (Р.Воиг&еи, 1993). Это укрепляет и поддерживает их статус до тех пор, пока в рыночной среде не появятся другие культурные «новаторы» (по правде сказать, обычно находимые или даже создаваемые искусственно коммерческими агентами), в свою очередь выстраивающие свой статус на новых произвольных культурных решениях. Борьба за статус разрушает традицию и стиль в угоду произвольному калейдоскопу игры в искусство, являющейся просто имитацией борьбы за (коммерческий) статус. История, культурная ценность и традиция приносятся в жертву рыночным силам, причем так, что этого никто не замечает. Запасники музеев переполняются, но шедевры оказываются недолговечными, они быстро обесцениваются и превращаются в хлам, и искусство утрачивает публику, уходит из быта и обихода, творчество выхолащивается.
В свою очередь это поднимает вопрос о специфике природного и культурного детерминизма, о границах между ними. Природный детерминизм многообразен - от микромира до макромира. Если ограничиться только биологической и социальной эволюцией, кажется, что здесь доминирует закономерность и необходимость (увы, генетика, биотехнологии, медицина и фармакология насмехаются над этим постулатом модерна). Земное многообразие культур широко известно и признано. Хотя культуры, без всякого сомнения, тоже продукты эволюции, но, по крайней мере, некоторые различия между ними, исторические и традиционные, принадлежат к области произвольных или случайных решений. Как и культурные новации модерна. Степень интеграции культур - вопрос бесконечных споров, интерпретаций, глубины понимания, а то и выбора.
В современном обществе нормальное состояние социального охраняется законом или специализированными экспертными практиками - в науке, в технике, в медицине, в армии, в системе образования, социальной работы и т.д.
и т.п. Юридические законы многоэтажны - часть из них имеет международный статус, но в основном они связаны с правовым суверенитетом государств или властной компетенцией его более мелких территориальных, этнических и административных частей. Экспертные практики тоже многоэтажны - их философское и техническое осмысление и оснащение частично международно, все остальное национально-страново или локально.
Мы начнем понимать серьезность проблемы, если обратим внимание на тот факт, что в условиях давления либерального индивидуализма, согласно рекламируемым постулатам, культурный облик человека определен («детерминирован») его собственным выбором, формальной свободой. Если быть более точным, его способностями выбирать из того, что предлагается в окружающей общественной среде, опираясь на доступные ресурсы, власть и предшествующий социально-культурный капитал. Не следует забывать, однако, по крайней мере социологам, что, несмотря на давление философии индивидуализма, человек остается групповым существом. Он живет в групповом обиходе и подчиняется его практикам, независимо от того, что он при этом чувствует и переживает.
Вообще говоря, важно, что массовое поведение игнорирует экспертные практики или часто даже направлено против них, становится разрушительным фактором. Обходит оно и местные или национальные законы. В остатке оказываются возможности рынка и борьбы за статус. Жертвой становятся традиция, история и порядок культурной интеграции. Отсюда теории имплозии или смерти социального, одиночества, риска и принудительной индивидуализации, обессмысливания всех социальных проектов и безнадежности всех социальных движений и объединений. (Особенно характерны в этом ключе работы последних лет Ж..Бодрийара, З.Баумана, У.Бека и их комментаторов и последователей в разных странах).
Поставленный таким образом вопрос о природе гибридизации, как видим, требует прояснения с самых разнообразных углов зрения, а, кроме того, и сравнения с аналогичными, давно известными проблемами социальной науки. К числу последних можно отнести проблематику маргинальности, межкультурных контактов, сотрудничества и конфликтов, дифференцированной социализации, статуса культурных смесей и, наконец, основополагающих проблем выбора моделей общества и культуры. Рассмотрим кратко перечисленные вопросы.
Проблема маргинальности редко изучалась конкретно. Обычно понятие маргинализации применяется для пояснения ситуации появления чужаков в однородном культурном окружении или интенсивного перемешивания населения в эпохи кризисов. Отмечается амбивалентный характер меньшинств маргиналов в любой однородной среде большинства - склонность к преступным или творческим решениям, ослабление корней и готовность к приспособлению и переменам. (См., например, О.А.Сергеева, 2002). Но обычно это, скорее, абстрактные логические возможности, слабо отражающие реальное деклассированное положение массы мигрантов, особенно в краткосрочной перспективе. Долговременное влияние чужаков редко удостаивается адекватной оценки в тех же терминах (так, большинство научных и образовательных заведений в России в ХУШ веке были основаны иностранцами с благословения и при поддержке властей). Классический для нашей истории случай маргинальности - это массовые миграции крестьян в города в ХХ веке, когда
ситуация нередко переворачивалась кверху дном - мигранты становились большинством и вели имплицитную или открытую бытовую войну с остатками местного населения. Но и эти явления почти не документированы и не осмысленны, в силу крайне расплывчатого понимания динамики культуры.
В отличие от маргинальности, проблема дифференцированной социализации всегда рассматривалась только на микроуровне; семья и ближайший круг общения - вот типичный горизонт этой проблематики. В наших затруднениях она нам не может помочь. Культурные контакты, сотрудничество и конфликт - это стандартная проблематика историков, политологов и практических работников в формальной и неформальной среде современности. Интересно, что только проблематика конфликтов в этом ряду удостаивалась теоретического рассмотрения, контакты же и сотрудничество считаются само собой разумеющимися практическими возможностями. Их природа и краткосрочные или долговременные последствия редко рассматриваются с исследовательских позиций. Конфликтология в последнее время выделилась в отдельное течение в социальной науке, впрочем, объединяя в одной модели все мыслимые виды конфликтов на микро и макро уровнях без различия.
Культурные смеси - это странная постановка вопроса. О чем, собственно, идет речь? Здесь необходимо обратиться к явлению, которое почти не привлекает внимание исследователей, а именно, к скрытому мультикультурализму современных обществ. В отличие от привычных констатаций открытого мультикультурализма, то есть контактов между носителями разных культур на бытовом и официальном уровне, скрытый мультикультурализм требует для своего прояснения предварительных разъяснений. Для простоты примем, что культура подразделяется на материальную, символическую и социальную. Это грубое деление, которое может быть развито и усложнено в более изощренных построениях, но пока мы от этого воздержимся. (См. Э.В.Соколов, 1994)
Для нашей постановки вопроса важно, что какую бы часть современной культуры мы не взяли, она оказывается сложным синтезом, комбинацией, констелляцией, смесью элементов, ведущих свое происхождение от разных эпох, народов, местностей, новаторов, производителей, источников. Идет ли речь об автомобиле, здании, дороге, книге, одежде, блюде в ресторане, календаре или системе координат; идет ли речь о любой профессии, занятии или хобби, фантастическом сюжете кино или сводке новостей на телевидении; идет ли речь о партийной демократии, административном устройстве или армии - всюду мы имеем дело со скрытыми культурными смесями, о которых мы не отдаем себе вполне отчета. Время локальной гармонии, условной однородности и интегрированности локальной культуры, этноса и ландшафта всюду принадлежит далекой истории. (См. об этих временах Л.Н.Гумилев, 1990)
Конечно, как кажется, культурный синтез легче всего осуществим в области символической культуры. В других подразделениях мы чаще сталкиваемся с культурной мозаикой или даже культурными химерами, соединением несоединимого, того, что в последующем вряд ли будет воспроизводиться в той же форме и с тем же содержанием. Поразительно, с какой легкостью распространяются сегодня технические устройства и некоторые технические достижения. Технические устройства сфабрикованы, тот факт, что они - результат иногда сложнейшего синтеза, занимающего годы поисков и усилия многих людей и организаций, скрыт от сознания потребителя.
Все делается для того, чтобы клиент радовался, просто нажимая на немногие кнопки. Для синтеза требуются дисциплинированные усилия или особые условия комбинирования разных элементов. Люди многих профессий в современном обществе повседневно заняты созданием таких условий или их поиском. В области высоких профессий культурный поиск давно уже осуществляется по всем доступным эпохам, периодам, традициям, как и по всему доступному фронту текущих новаций. Здесь мультикультурализм в формах поиска, отбора, анализа и синтеза, пробы и творческого усилия давно уже стал методом действия и мышления. В простых занятиях он так и остается скрытым, неявным, плохо осознаваемым действием вслепую. Силы, обеспечивающие мультикультурализм в этих смыслах, - это разделение труда, транспорт и коммуникации, лингвистический перевод и техническая экспертиза, системы права и своды правил заимствования и синтеза, местные и международные авторитеты-эксперты, пионеры-новаторы. Это перечисление может быть продолжено.
Между тем во многих современных исследованиях этнических культур последние понимаются как выяснение состава их носителей (индивидов, групп или категорий) в пределах некоторой территории или ситуации и установление самобытности или даже просто выявление их культурного самосознания, самоидентификации, противопоставления носителям других этнических элементов. То есть, речь идет только о мультикультурализме открытого типа, как мы его обозначили выше. Такой взгляд возникает, конечно, из понятного стремления упростить сложные практические проблемы, придать им стройные и понятные решения. Сколь бы ни казалась эта проблематика перспективной для успокоения культурных конфликтов, она непомерно узка и приводит к логическим парадоксам. Ее практическим итогом оказывается только моральное требование толерантности или безразличия, воздержания от моральных и культурных оценок, как требования к человеку в обыденной жизни или к чиновнику в деловом контексте. (См., например, дискуссии в сборнике «Расизм в языке социальных наук». Под ред. В.Воронкова, О.Карпенко, А.Осипова, 2002.)
Как маскируется скрытый мультикультурализм современного общества? Вероятно, основные инструменты этого процесса это перевод, системы обучения и беспрерывные усилия людей многих профессий по адаптации и культурному синтезу в обыденной и профессиональной сфере. На поверхности обычно видны только результаты подобных усилий, да и то часто в форме временных технических решений. Если в службах ремонта многие проблемы такого типа очевидны даже неквалифицированному работнику (разнородность и несовместимость технических, фирменных, национально-страновых устройств, узлов, требований, стандартов, веществ, навыков и т.д. и т.п.), то в области символической или институциональной культуры, а тем самым и в обыденной жизни ситуация много сложней и запутанней. Именно здесь рождаются и воспроизводятся имплицитные модели этнической культуры как естественного, то есть природного образования, которое якобы неотделимо от антропологического типа своих носителей. Идеи, например П.Бурдье, о символическом насилии и символической функции государства, господствующих экономических и политических групп и интеллектуалов в охране, очищении и воспроизводстве национально-странового пространства в пользу естественной модели национальной (государственной) культуры, вытесняются на периферию профессионального сознания. (См. также
значительно более идеологизированную версию сходных идей у З. Баумана Ваитап Ъ, 1992, русский перевод - Зигмунт Бауман, 2003.^ Аналогична судьба так называемой «контейнерной теории общества-государства» (многие авторы, и, в частности, У.Бек, 2001, гл.4 и др.; более обширные комментарии см. В.Н.Фурс, 2000), которая возникла, мол, как следствие «первого модерна» и «проекта Просвещения». В этой модели целостность, интегрированность, однородность национально-страновой системы рассматривается в абстракции от международного и исторического контекста, а культура (вослед, например, постулатам Т. Парсонса, анализируется как атрибут системы личности, в согласии с упомянутыми выше упрощенными представлениями о ее этнических носителях). Если наши замечания верны, значит, в условиях глобализации данные модели становятся непригодными, дезориентирующими, порождают парадоксы и ошибки. Следует подчеркнуть, что упрощенные модели существуют как идеологии государственной практики повсеместно, и их сила такова, что даже профессиональные этнографы, социологи, политологи заражены господствующим духом, ослеплены его «очевидностями», не готовы к практическому исследованию скрытого мультикультурализма современных обществ.
Отметим, что «диффузионизм» как направление в социальных науках рубежа Х1 Х-ХХ веков, сегодня и издали, кажется историческим казусом. Возможно, следует вернуться к осмыслению его идей и результатов. Кроме того, в этнологии не случайны ограничения предмета исследований остатками традиционных этнических и локальных культур, народных культур и т.п. Защитная стратегия части этнографов и антропологов вполне понятна на фоне монопольных идеологий государства и порожденных ими упрощенных моделей. С другой стороны, социально-культурная антропология сегодня как международная дисциплина - это стратегия изучения всех проявлений культуры, как традиционных, так и современных. Чего, конечно, нельзя сказать о стандартных версиях социологии, политологии или даже экономики.
Теперь самое время задуматься, в чем причина живучести, непотопляемости редукции культуры к этносу, можно даже сказать, к этническим принципам понимания и регулирования отношений между людьми и между группами? В практическом плане всякие межкультурные взаимодействия, конфликты или подозрения, любой импульс к «выяснению отношений» неизменно наталкивается на вопрос об иерархии, оправдании, легитимации, утверждении статуса и охране границ, поддержании чистоты и однородности, о приоритете норм и претензий. Итак, редукция культуры к этническим элементам означает размещение взаимодействующих или конфликтных сторон в онтологическом пространстве борьбы за власть. Доминирование, господство, достоинство и престиж, как эксклюзивные признаки, имплицитно становятся латентной или прямо утверждаемой желаемой функцией взаимодействий как борьбы. Реальное или мнимое неравенство признается абсолютной первичной основой отношений, а любые общие основы отбрасываются или игнорируются как препятствия удержания или достижения статуса.
А что же происходит на территории культурного синтеза? Остановимся вначале на простых примерах. В 1970-80 гг., питаемый «нефтяной лихорадкой», импорт ширпотреба в СССР превратил его в престижный и желаемый объект обладания для широких кругов потребителей. Превосходство потребительских качеств, символическая значимость торговых марок играли здесь не последнюю
роль. Совершенно также воспринимались вначале подержанные, а затем и новые иностранные автомобили, туристские поездки или зарубежные командировки на ранних этапах «нового курса», в 90-е гг. Это простейшие примеры культурных контактов, составная часть усилий по культурному синтезу в них не совсем ясна или очевидна. Но вот уже продукты питания далеких производителей проникли на кухню, а массовая культура разных стран оккупировала телевизор, концертные залы и стадионы. Вместе с продуктами техники, виртуальным проникновением, иностранный работник с другим языком, цветом кожи, волос или глаз, с другим пониманием культуры производства или морали повседневных отношений начинает работать рядом. Здесь уже без усилий по культурному синтезу не обойтись любому человеку. Что уж говорить о специалистах. Приходиться учиться всем. Внимание смещается на качества, а не просто на его обобщенного носителя: чтобы продвинуться к синтезу, нужно рассмотреть именно этот объект или вступить в контакт именно с этим человеком во всем разнообразии их своеобразных и имеющих ситуативное значение свойств. Стереотипы и шаблоны здесь - первая помеха.
Культурный синтез отодвигает в сторону соображения превосходства, достоинства или престижа. Точнее, он размещает все элементы в более сложных и требовательных пространствах совместимости, взаимного сопряжения, функциональности, эстетической или моральной согласованности, если не гармонии, допустимости, истории и перспективы. Это требует пробы, знаний, ориентации, творчества, игры и риска, принятия ответственности за свои действия и за другого, планирования и воображения. Это требует отказа от герметического универсализма, уподобления другого себе, как претензии на превосходство и подчинение другого. Нужно не только признать его возможную особость, но допустить область радикально иного, неожиданного или неизвестного, нередуцируемого или даже непознаваемого. Простого решения вопроса «кто кого» здесь совершенно недостаточно. Если он возникает вообще, значит, культурный синтез становится невозможным, отвергается, становится нереальным. Культурные контакты ведут не к обмену, взаимообогащению и пониманию, а к борьбе, агрессии и разрушению. Каждая сторона замыкается только в универсуме символов и навыков своей культуры, не признавая или игнорируя стоящую перед глазами альтернативу. Социальное взаимодействие встраивается в известную рамку «цивилизация - варварство», или, в терминах власти, «господин - раб». У таких «срывов», запретов, табу, разумеется, обычно есть основа. В том числе и в этнической истории. Но такие табу приходиться преодолевать, приподниматься над онтологией борьбы, абсолютного господства (произвола) и рабского подчинения (самоуничижения), вступать в сложнейшие области неизвестной культуры или не известные культуре.
В социальной мысли очерченные выше проблемы привычно рассматриваются в рамках дилемм «традиции-новации», универсализм-партикуляризм. Возникло даже убеждение, что формы культурного синтеза возможны только на путях универсализма и новаций. (См., например, Ю.А.Васильчук, 2003, в частности, вводимое автором понятие «мировой культуры»). Но такое убеждение противоречит истории всех культур, и не только в ХХ веке.
Какова роль рынка в продвижении культурного синтеза? Мы можем только коснутся здесь этого обширного вопроса. (См. Х.Кастен-Тейри, 2003).
Рынок мобилизует массовых потребителей и производителей-предпринимателей (такова основная посылка Васильчука), но следует рассмотреть и роль профессионалов, экспертов, государства и права, сложившихся институтов и авторитетов, чтобы тенденции изменений не трактовать односторонне. Контроль над воображаемым принадлежит всем агентам социального поля, но исход определяется не только соотношением сил, ведущим импульсом действий, но и сопротивлением истории и культур, индивидов и институтов, культурных достижений, памятников и прецедентов. Его возможности различны в виртуальном, повседневном или политическом пространстве. Нет никаких оснований считать, что одна из этих сил априорно доминирует над всеми процессами.
Особой формой современного скрытого мультикультурализма является культурное копирование. Оно распространено не только в технике, искусстве, кухне или в одежде, но и в манерах, мыслях, привычках и воображении. В отличие от культурного синтеза, копирование всегда является частичным повторением оригинала. Какая-то часть безвозвратно теряется, остается в тени или подменяется суррогатом. Копия не симулякр. Копия это плацдарм экспансии, результат которой непредсказуем. Копия заменяет или деформирует местный аналог. Чтобы копировать, приходится на него опираться, но как только копирование исполнено, встает вопрос о дальнейшей судьбе аналога и копии. Итог часто состоит в компромиссе. В конце концов и это тоже приводит к синтезу или порождает новации. Фундаменталистская реакция на попытки копирования иного, напротив, есть идеологизация местных форм, аккцентирование их в публичном дискурсе или в поведении. А это чревато возобновлением борьбы. Весы неравенства, достоинства, оценок или идеологических убеждений успокаиваются только со временем. Интеграция культуры это усилие, стремление и непрекращающийся процесс.
Итак, на поверхности культурной жизни мы наблюдаем парадоксальные последствия давления культурного империализма. На более глубоком уровне в каждом секторе общественного пространства продолжается непрерывный, идущий сквозь века и поколения культурный синтез. Как понятно из культурного копирования, он продолжает ускоряться под воздействием информационных технологий, мобильности и перестройки барьеров. Гибридизация раньше или позже настигает всех, детей и взрослых, бедных и богатых. Культурный синтез постепенно перестает быть монополией элитных групп, экспертов и специалистов, добровольных или вынужденных мигрантов, переселенцев, учащихся и студентов. Человек - групповое существо, и только при поддержке других он может удерживать интегрированность культуры и осмысленность своей жизни. Если под давлением государства и его институтов или вследствие их радикального ослабления наступает этнизация социальной жизни или она обостряется в повседневных ситуациях, человек отступает под эгиду семьи, профессии, своего дружеского круга. Впрочем, нередко зонтиком становится политическая или религиозная общность, где человек ищет ориентации или разрешения мучающих его сомнений и колебаний. Для большинства, однако, переориентация вполне обеспечивается более интенсивным погружением в информационную среду без изменения сложившихся привычек повседневности. Так что складывается обманчивое впечатление, что тенденции макроизменений идут поверх обыденной жизни и совсем не затрагивают ее нерефлексируемые слои.
Литература:
Кушнер (Кнышев) П.И. Этнические территории и этнические границы. М.: Издательство Академии Наук СССР, 1951, 279 с.
Эверс Х.-Д., Шрадер Х. От дилеммы торговцев к дилемме бюрократов: теория социального перехода от общества морали к обществу рынка. Журнал социологии и социальной антропологии, №2, 2000.
Лурье С.В. В поисках русского национального характера. Отечественные записки, №4, 2002, с.58-71.
Pierre Bourdieu. The field of cultural production. Esseys on art and literature. Ed. and intr. by Randal Johnson. Polity Press, 1993, Oxford.
О.А.Сергеева. Роль этнокультурной и социокультурной маргинальности в трансформации цивилизационных систем. Общественные науки и современность. №5, 2002, с.104-114.
Э.В.Соколов. Культурология. Очерки теорий культуры. М., Интерпракс, 1994, 270 с.
Л.Н.Гумилев. Этногенез и биосфера земли. Л., Гидрометеоиздат, 1990,
526 с.
«Расизм в языке социальных наук». Под ред. В.Воронкова, О.Карпенко, А.Осипова. Спб, «Алетейя», 2002, 222 с.
Z.Bauman. Legislators and Interpreters: Culture as the Ideology of Intellectuals, in: Bauman Z. Intimations of Postmodernity. London: Routledge, 1992, русский перевод см. Зигмунт Бауман. Культура как идеология интеллектуалов. Законодатели и толкователи. Неприкосновенный запас, №1(27), 2003. У.Бек, Что такое глобализация? М., Прогресс-Традиция, 2001. В.Н.Фурс. Глобализация жизненного мира в свете социальной теории (к постановке проблемы^. Общественные науки и современность, №6, 2000.
Ю.А.Васильчук. Социальное развитие человека в ХХ веке. Фактор культуры. Общественные науки и современность, №1, 2003, с.5-29.
Х. Кастен-Тейри. Асимметричный обмен. Журнал социологии и социальной антропологии, №2, 2003.
