"Геронтион" Т. С. Элиота: четыре разбора Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

2011. Вып. 1 (23). С. 65-78

«Геронтион» Т. С. Элиота: четыре разбора

В. М. Толмачёв, А. А. Аствацатуров,

О. М. Половинкина, О. М. Ушакова

Настоящая подборка статей представляет собой четыре разбора стихотворения Т. С. Элиота «Геронтион» (1919) в контексте его творчества.

Thou hast nor youth nor age But as it were an after dinner sleep Dreaming of both.

Here I am, an old man in a dry month,

Being read to by a boy, waiting for rain.

I was neither at the hot gates Nor fought in the warm rain

Nor knee deep in the salt marsh, heaving a cutlass, 5

Biten by flies, fought.

My house is a decayed house,

And the Jew squats on the window-sill, the owner,

Spawned in some estaminet of Antwerp,

Blistered in Brussels, patched and peeled in London. 10

The goat coughs at night in the field overhead;

Rocks, moss, stonecrop, iron, merds.

The woman keeps the kitchen, makes tea,

Sneezes at evening, poking at the peevish gutter.

Gerontion

I an old man.

15

A dull head among windy spaces.

Signs are taken for wonders. ‘We would see a sign!’ The word within a word, unable to speak a word, Swaddled with darkness. In the juvescence of the year Came Christ the tiger

In depraved May, dogwood and chestnut, flowering judas,

To be eaten, to be divided, to be drunk Among whispers; by Mr. Silvero With caressing hands, at Limoges

Who walked all night in the next room; 25

By Hakagawa, bowing among the Titians;

By Madame de Tornquist, in the dark room Shifting the candles; Fraulein von Kulp

Who turned in the hall, one hand on the door. Vacant shuttles 30 Weave the wind. I have no ghosts,

An old man in a draughty house Under a windy knob.

After such knowledge, what forgiveness? Think now

History has many cunning passages, contrived corridors 35

And issues, deceives with whispering ambitions,

Guided us by vanities. Think now

She gives when our attention is distracted

And what she gives, gives with such supple confusions

That the giving famishes the craving. Gives too late 40

What’s not believed in, or if still believed,

In memory only, reconsidered passion. Gives too soon Into weak hands, what’s thought can be dispensed with Till the refusal propagates a fear. Think

Neither fear nor courage saves us. Unnatural vices 45

Are fathered by our heroism. Virtues

Are forced upon us by our impudent crimes.

These tears are shaken from the wrath-bearing tree.

The tiger springs in the new year. Us he devours. Think at last 50 We have not reached conclusion, when I Stiffen in a rented house. Think at last I have not made this show purposelessly And it is not by any concitation

Of the backward devils. 55

I would meet you upon this honestly.

I that was near your heart was removed therefrom To lose beauty in terror, terror in inquisition.

I have lost my passion; why should I need to keep it

Since what is kept must be adulterated? 60

I have lost my sight, smell, hearing, taste and touch:

How should I use them for your closer contact?

These with a thousand small deliberations Protract the profit of their chilled delirium,

Excite the membrane, when the sense has cooled,

With pungent sauces, multiply variety

In a wilderness of mirrors. What will the spider do,

Suspend its operations, will the weevil

Delay? De Bailhache, Fresca, Mrs. Cammel, whirled

Beyond the circuit of the shuddering Bear

In fractured atoms. Gull against the wind, in the windy straits

Of Belle Isle, or running on the Horn.

White feathers in the snow, the Gulf claims,

And an old man driven by the Trades To a sleepy corner.

Tenants of the house,

Thoughts of a dry brain in a dry season.

GERONTЮN

Ты, в сущности, ни юности не знаешь, Ни старости: они тебе лишь снятся, Как будто в тяжком сне после обеда.

Вот я, старик, в засушливый месяц,

Мальчик читает мне вслух, а я жду дождя.

Я не был у жарких ворот,

Не сражался под теплым дождем,

Не отбивался мечом, по колено в болоте,

Облепленный мухами.

Дом мой пришел в упадок,

На подоконнике примостился хозяин, еврей, —

Он вылупился на свет в притонах Антверпена,

Опаршивел в Брюсселе, залатан и отшелушился

в Лондоне.

Ночами кашляет над головой коза на поляне;

Камни, мох, лебеда, обрезки железа, навоз.

Готовит мне женщина, чай кипятит,

Чихает по вечерам, ковыряясь в брюзжащей

раковине,

Я старик,

Несвежая голова на ветру.

Знаменья кажутся чудом. «Учитель! Хотелось бы нам...»

Слово в слове, бессильном промолвить слово,

Повитое мраком. С юностью года Пришел к нам Христос-тигр.

65

70

б l

В оскверненном мае цветут кизил, и каштан,

и иудино дерево, —

Их съедят, их разделят, их выпьют Среди шепотков: окруженный фарфором Мистер Сильверо с ласковыми руками Всю ночь проходил за стеной;

Хакагава кланялся Тицианам;

Мадам де Торнквист в темной комнате Взглядом двигала свечи, фрейлейн фон Кульп Через плечо поглядела от двери. Челноки без нитей Ткут ветер. Призраков я не вижу,

Старик в доме со сквозняком Под бугром на ветру.

После такого познания что за прощение? Вдумайся — История знает множество хитрых тропинок, коленчатых коридорчиков,

Тайных выходов, она предает нас шепотом

честолюбия,

Подвигает нас нашим тщеславием. Вдумайся —

Она отдает, лишь когда мы смотрим в другую

сторону,

А то, что она отдает, отдает с искусственной дрожью И этим лишь разжигает голод. Дает слишком поздно То, во что мы уже не верим, а если и верим,

То памятью обессиленной страсти. Дает слишком

рано

В слабые руки того, кто мнит, что без этого

обойдется,

Пока не спохватится в ужасе. Вдумайся —

Нас не спасает ни страх, ни смелость. Наша доблесть Порождает мерзость и грех. Наши бесстыдные

преступленья

Вынуждают нас к добродетели.

Эти слезы стекают с проклятого иудина дерева.

Тигр врывается в новый год. Нас пожирает.

Вдумайся, наконец.

Мы не пришли ни к чему, а я

Цепенею в наемном доме. Вдумайся, наконец,

Я ведь себя обнажил не без цели И вовсе не по принуждению Нерасторопных бесов.

Я хочу хоть с тобой быть честным.

Я был рядом с сердцем твоим, но отдалился И страхом убил красоту и самоанализом — страх.

Я утратил страсть: а зачем хранить,

Если хранимое изменяет себе?

Я утратил зрение, слух, обоняние, вкус, осязание:

Так как я приближусь к тебе с их помощью?

Они прибегают к тысяче мелких уловок,

Чтобы продлить охладелый бред свой,

Они будоражат остывшее чувство Пряностями, умножают многообразие В пустыне зеркал. Разве паук перестанет Плести паутину? Может ли долгоносик Не причинять вреда? Де Байаш, миссис Кэммел,

Фреска —

Раздробленные атомы в вихре за кругом дрожащей Большой Медведицы. Чайка летит против ветра В теснинах Бель-Иля, торопится к мысу Горн,

Белые перья со снегом. Мексиканский залив зовет;

Я старик, которого гонят пассаты В сонный угол.

Жители дома,

Мысли сухого мозга во время засухи.

Перевод А. Я. Сергеева

Стариканус

Ни юности, ни старости не знаешь, Но словно, отобедав, захрапел —

И снятся обе.

А вот и я — старик в сухую пору.

Читает мальчик мне, я жду дождя.

Я не бывал у пламесущих врат,

Под теплым ливнем крови не бивался,

Не отбивался ятаганом от Врагов и мух в болоте по колено.

В руину превращается мой дом,

На подоконнике сидит еврей-хозяин,

В Антверпене проклюнувшийся в мир,

В Брюсселе забуревший, в Лондоне

обшитый и ощипанный.

С холма над головой ночами кашляет коза;

Навоз, мох, камни, лебеда, железки.

Держу кухарку: сервирует чай,

Чихает вечерами, чистит, громыхая, раковину.

А я старик,

Мозги мне ветром не прочистишь.

Знаки принимают за знаменья. «Яви нам чудо!»

Слово в слове, бессильном разродиться хотя бы словом,

Мраком укутанное. По календарной весне Пришел Христос во образе Тигра —

В опоганенном мае кизил, каштан, иудино

дерево —

Сожрут, раздерут, высосут досуха Посреди запашков; среди прочих и мистер

Сильверо

С лиможским фарфором и гладящими ладонями Разгуливающий всю ночь за стеной;

Среди прочих и Хакагава, расшаркивающийся перед Тицианами;

Среди прочих и мадам де Торнквист, спиритка, Взглядом сдвигающая свечи; фройляйн фон Кульп Полуобернулась, уже уйдя. Ткацкие челноки

вхолостую

Ткут ветер. Привидения ко мне не приходят,

Я старик в доме со сквозняком У подножия холма, на котором гуляет ветер.

Премногие знания — так откуда ж прощению?..

Только вдумайся —

Сколько знает История хитрых троп и кривых

ходов,

Сколько потайных Запасных выходов, как морочит нам голову, нашептывая о славе,

Как навязывает мерила тщеславия. Только вдумайся — Она одаряет нас, лишь когда мы зазеваемся,

И одаряет, столь аффектированно содрогаясь,

Что нам становится мало. Одаряет слишком поздно — И только тем, во что уже не веришь, а если

и веришь —

То лишь воспоминаниями, реконструирующими

былую страсть.

Одаряет слишком рано —

Сует в слабые руки то, что кажется нам излишним — Пока, потеряв, не спохватишься в ужасе. Вдумайся — Нас не спасут ни испуг, ни кураж. Противоестественные пороки

Проистекают из нашего героизма. Наши подвиги Произрастают из непростительных преступлений. Плакучая ива мстит, мстительница-осина плачет.

Тигр беснуется по весне, перепрыгнув через

Рождество.

Нас — вот кого он пожирает. Вдумайся хоть перед самым концом —

Мы не пришли к согласию, если я Медленно околеваю в меблированных. Вдумайся хоть перед самым концом —

Я затеял это саморазоблачение не без цели И не по наущению Хромых бесов.

В этом плане мне хочется быть с тобой честным. Сосед сердца твоего, я отстранился сознательно, Изведя красоту ужасом, а ужас самокопанием.

Я потерял страсть — но к чему было бы беречь ее, Если она изменяет себе, изменяя предмет —

и предмету?

Я потерял зрение, слух, вкус, обоняние и осязание — Как же мне, подбираясь к тебе, прибегнуть к их

помощи?

Другие пользуются тысячами уловок и ухищрений, Чтобы растормошить и продлить кипение стылой

крови,

Чтобы расшевелить орган с убитым нервом Пряными соусами, разнообразным великолепием Плоти в пустыне зеркал. Ибо каково пауку Вдруг прекратить плести паутину, каково жалу Не жалить? Де Байаш, Фреска и миссис Кэммел Мечутся в вихре вне зыбучего круга Большой

Медведицы,

Разъятые на атомы. Чайка летит против ветра в воздушной теснине Бель-Иля Или же устремляется к мысу Горн.

Белые перья в снежной метели, зазыванья тропического залива И старик, загнанный теми же исполинскими

ветрами

В сонный уголок.

Кто живет в этом доме?

Мысли в сухом мозгу и в сухую пору.

Перевод В. Топорова

Геронтион

Ты, в сущности, ни юности не знаешь, Ни старости, они тебе лишь снятся, Как будто в тяжком сне после обеда.

Вот, я старик, в засушливый месяц слушаю,

Как мальчик мне вслух читает, и дождя ожидаю.

Не осаждал я пылавших ворот,

На приступ не шел под горячим дождем,

По колено в соленом болоте, истерзанный мухами,

Я, вздымая меч, не сражался.

Пришел в упадок мой дом,

А на подоконнике скрючился домовладелец-еврей,

Что родился в таверне Антверпена,

Был в Брюсселе избит, а в Лондоне облысел

и залатал прорехи.

Кашель козы по ночам доносится с луга;

Мох, груды железа, бурьян, лебеда, камни вокруг.

Женщина, что стряпает мне и чай подает,

Прочищая гугнивую раковину, ввечеру хлюпает

носом.

Таков я, старик,

Застоявшийся разум в продуваемых ветром

пространствах.

Знаменье мы принимаем за чудо. «Яви знаменье

нам!»

Слово, сокрытое словом, бессильным вымолвить

слово,

Окутано мраком. В юное время года Явился Христос-тигр.

Иудино древо, кизил и каштан расцвели в мае

греховном:

Все поделят, выпьют, пожрут

Под шепоток — мистер Сильверо

Ласковорукий, тот, что в Лиможе

Всю ночь напролет по соседней комнате топал;

Хакагава, даривший поклоны среди картин Тициана;

Мадам де Торнквист, что в темной комнате Двигала свечи; фройляйн фон Кульп,

Что вдруг обернулась, стоя в дверях. Челноки

в пустоте

Ветер без нитей ткут. Не являются призраки мне,

Старику, в сквозняком продуваемом доме Под холмом на ветру.

После знанья такого, какое прощенье? Подумай:

У истории много коварных путей, запутанных троп И безвыходных выходов, шепотком честолюбья она введет в заблужденье И уловит тщеславьем. Подумай:

Она отдает, лишь когда рассредоточено наше

вниманье,

А то, что дарует, она отдает в таком беспорядке

искусном,

Что даяния эти лишь разжигают сильней

вожделенье.

Так поздно дарует,

Что в это не верится даже, а если вера осталась,

То в памяти только, в угасших страстях.

Дарует так рано В бессильные руки тех, кому в обузу эти дары, Только боязно им отказаться. Подумай:

Ни храбрость, ни страх не спасают нас. Героизм Порождает пороки, каких доселе не знали.

А к добродетели нас Вынуждают наши чудовищные преступленья.

Эти слезы упали с дерева гнева.

В новый год вторгается тигр. Нас пожирает он.

Подумай же:

Выхода мы не нашли, а я

Коченею в наемном доме. Подумай же, наконец:

Я не без умысла выставляю себя напоказ И вовсе не по наущенью Увальней-бесов.

Я хотел обо всем тебе честно поведать,

Я почти вошел в твое сердце, но был отброшен

назад,

И красота растворилась в страхе, а страх — в истязаниях самокопанья.

Я утратил и страсть: беречь для чего То, что должно растлиться в неверности?

Я утратил зрение, слух, обоняние, вкус, осязание — Как же теперь мне помогут они почувствовать

близость твою?

Чтоб оттянуть наступленье беспамятства,

К тысяче мелких уловок тщатся прибегнуть они: Когда чувство застыло, будоражат нутро Приправами острыми, умножают разнообразие

жизни

В пустыне зеркал. Неужто паук

Тенета плести перестанет, а жук-долгоносик Зерно поедать? Де Байаш, миссис Кэммел и

Фреска —

Разъятые атомы, что уносятся вихрем из

круговращенья Дрожащей Медведицы. С ветром борется чайка В ущельях Бель-Иля, к мысу Горн поспешая —

Белые крылья на белом снегу. Гольфстрим

призывает,

Старика увлекают Ветра В уголок забвенья и сна.

Обитатели дома —

Думы иссохшего разума в засуху.

Перевод Я. Пробштейна

Геронтион

Ты свою юность или зрелость Как будто б в тяжком сне после обеда Только видел.

Вот ведь я, старик в засушливый месяц,

Читает мне мальчик, и я жду дождя.

Не был я у жарких врат,

Не бился под теплым дождем,

Не вяз в соленой топи, махая саблей,

Искусан мошкой.

Мой дом как развалина,

И присел на подоконник жид, хозяин,

Урожден в кабаке Антверпена,

Обтерт в Брюсселе, обшит и облуплен в Лондоне.

Коза ночью кашляет у изголовья;

Камни, мох, очиток, стружка, дерьмо.

Женщина содержит кухню, варит чай,

Чихает вечером, чистя ворчливый водосток.

Старикашка,

Тупая голова на сквозняках.

Знамения вместо чудес. «Хотелось бы видеть знамение!»

Слово в слове, неспособное молвить слово,

В пеленах мрака. С омоложеньем года Входит Христос тигром.

В совращенном мае кизил, и каштан, и иудино дерево Будут съедены, выпиты, поделены

Между шепотками: мистером Сильверо,

С ласкающими лимож руками,

С хождением всю ночь за стеной;

Хакагавой, с поклонами среди Тицианов;

Мадам де Торнквист, в темной спальне

Меняющей свечи; а фрейлейн фон Кульп

Обернулась в гостиной: ее рука на двери. Пустой челнок

Плетет ветер. Нейдут призраки

К старику в продуваемый дом

Под ветреным склоном.

После познания какое прощение? Думай,

История со множеством ловких лазеек, хитрых входов И выходов лжет честолюбивым шепотом,

Движет тщеславием. Думай,

Она дает, когда мы не внимаем,

И то дает, в столь угодливой спешке,

Что подаяние уморит жаждой. Дает так поздно,

Что не поверишь, или поверишь

Лишь воспоминанию о пережитой страсти. Дает так рано, В слабые руки, с мыслью, что можно обойтись,

Пока отказ не отдается страхом. Думай,

Ни страх, ни смелость не спасают нас. Чуждые пороки Порождены нашим героизмом. Добродетели Вызваны нашими же дерзкими проступками.

Такие вот слезы стрясаются с гневного дерева.

Тигр врывается в новый год. Нас пожирает. Так думай,

Мы не сделали вывод, когда я Коченел в снятом доме. Думай же,

Я сотворил сей образ не бесцельно И не по шальному побуждению Вспять повернутых бесов.

Я бы в этом с тобой был искренним.

Я, близкий твоему сердцу, устранился-таки,

Губя красоту в страхе, страх в изыскании.

Я утратил страсть: зачем же хранить,

Если хранимое испоганится?

Я утратил зренье, нюх и слух, вкус и осязание:

Как посредством их стать к тебе ближе?

Они тысячей мелких размышлений Растягивают охладевшую горячку,

Возбуждают рецептор отмерзшего чувства Острой приправой, множат разнообразие В пустыне зеркал. Что будет делать паук,

Если не паутину, долгоносик ли станет Ждать? Де Байаш, Фреска, миссис Каммель унеслись За круг дрожащей Большой Медведицы В раздробленных атомах. Чайка на ветру над потоками Бель-Иль, в гонке к мысу Горн,

В снегу белые перья. Залив будит,

И старика загоняют пассаты В его сонный угол.

Постояльцы в доме,

Мысли сохлого мозга в засуху.

Перевод И. Полуяхтова

Геронтион

Ты, в сущности, ни юности не знаешь, Ни старости, они тебе лишь снятся, Как будто в тяжком сне после обеда.

Сижу в засушливый месяц, слушаю,

Как юнец читает мне, старику, жду дождей.

Не стоял я у огненных врат,

Не сражался под теплым дождем,

С кортиком, по колено в иле не бежал в бой,

Отмахиваясь от мух.

Только еврей-попечитель сидит у окошка,

Дом мой прогнил.

А бывало, грелся я в антверпенских тавернах,

Напивался в Брюсселе, в Лондоне считал барыши.

Козел кашлял в поле всю ночь.

Железяки, поросшие мхом, камни, помет, крапива.

На кухне женщина, чай подает,

Вечерами зевает, тычется носом в грязный котел.

Я старичок С пустой головой на ветру.

Знаменьям дивятся ныне. «Да узрим знаменье!»

Слово в слове, ни слова не произнеся,

Канет в ночь. В новом году Явится тигр — Христос.

В мае растленном: кизил, каштан, цветущего иуду Выпьют, съедят, поделят между собою,

Под бормотанье: господин Сильверо,

Торгаш из Лиможа, —

Он шаркал всю ночь в противоположной комнате; Хакагава, раскланивающийся Тицианам;

Мадам де Торнквист, в темную комнату Переносящая свечи; фрейлейн фон Кульп В коридоре — с рукой на двери. Челноки без ниток Ветер ткут. Без призрака я,

Старик в неуютном жилище,

Где вечно сквозит.

После такого признанья как оправдаться? Подумай, У истории много хитростей разных, ходов

потаенных,

Ведет и обманет нас ложная гордость,

Увлечет суетой. Подумай,

Дает она, лишь когда ослаблена бдительность,

И к тому, что дает, всегда примешается

недоразуменье,

Так что уже не желаем полученного. Дает с

опозданьем

То, во что перестали мы верить, а если и верим,

То лишь памятуя о переосмысленной страсти. Дает

преждевременно, В слабые руки — любое ученье легко опровергнуть, Покуда отказ не переродился в страх. Подумай,

Ни страх, ни мужество нас не спасают. Дела

нечестивые Вскармливает героизм. Добродетель Навязана нам безрассуднейшими из преступлений. Слезы эти стряхнули мы с дерева гнева.

В новый год встрепенулся тигр. Нас пожирает.

Подумай о том,

Что мы не пришли к заключенью, и я Цепенею в арендованном доме. Подумай о том,

Что этот спектакль я затеял не зря И вовсе не по недомыслию Иль наущению бесов шальных.

Буду в этом с тобой откровенен.

Я, кто в сердце твоем пребывал, был изгнан оттуда, Чтоб красоту потерять среди зверства, зверство —

в дознаньях.

В страстях перестал я нуждаться. Зачем они мне, Если все, что имеем, захватит распад?

Потерял я зрение, вкус, обоняние, слух, осязанье.

.

Как сможешь с их помощью сблизиться снова со

мною?

Все это с тысячью мелких подвохов

Опьяняет холодным, в них заточенным безумьем,

Оболочку тревожит, когда чувство угасло,

Острейшей приправой, многообразьем В пустынях зеркал. Как поступит паук,

Прекратит ли занятье свое? Долгоносик Захочет ли ждать? Де Байаш, Фреску, госпожу

Кэммэл

Отнесло за Большую Медведицу

Частицами атомов. Чайка меж скал в сквозняках

Бель-Иля, иль мчится у знойного Горна.

Белые перья в снегу уносит Гольфстрим.

И тут же старик, пассатами Загнанный в угол.

Обитатели дома —

Мысли мозга сухого в засушливый, душный сезон.

Перевод К. С. Фарая1

1 Английский текст печатается по изд.: Eliot T. S. Collected Poems: 1909—1962. L.: Faber, 1974. P. 39—41. Тексты переводов А. Я. Сергеева, В. Топорова, Я. Пробштейна печатаются по изд.: Элиот Т. С. Полые люди. СПб.: ООО «Издательский дом “Кристалл”», 2000. Перевод С. Фарая приводится по изд.: Паунд Э., Элиот Т. С. Паломничество волхвов. Избранное. .: Ecce Homo, 2005. Перевод И. Полуяхтова печатается впервые.