CC BY
58
Д. (Т.) И. Животовский
Героический образ Наполеона III в живописи Второй Империи
Период «Второй Империи» во Франции никак нельзя назвать героическим, и главный его персонаж, Луи-Наполеон, никак не соответствует образу героя, - политический авантюрист, в силу обстоятельств получивший трон своего великого дяди, стал героем множества карикатур, памфлетов, куплетов и даже оперетт. К примеру, в «Периколе» Ж. Оффенбаха король, гуляющий инкогнито по столице в сопровождении хора, исполняющего «почтим его инкогнито», чрезвычайно похож на Наполеона III, так же гулявшего по Парижу и, полагая, что его никто не узнаёт, с признательностью пожимавшего руки окружавшим его полицейским агентам в штатском. Примечательно, что ещё до его воцарения некоторые предрекали «оперетточность» грядущей Империи, - как Беранже в стихотворении «Барабаны» (1849):
Хоть республиканец, но тамбур-мажора Смотришь, президентом выберет народ.
(пер. В. Курочкина)
Ностальгия по былому величию, по «настоящему» Наполеону, привела к власти племянника последнего (в имени которого - Шарль-Луи-Наполеон - соседствуют сразу и Карл Великий, и король-солнце, и император французов, что само по себе весьма забавно) и обеспечила вначале президентство, а потом и трон, заставив Луи пытаться быть настоящим Наполеоном, впрочем, из этого ничего не получилось. Однако наполеоновская легенда, к 1840-м годам уже вполне сформировавшаяся и в литературе, и в живописи, и в общественном сознании, получила неожиданное продолжение и нового главного героя, именно героя, ибо не-героем император французов, «оживший Наполеон» (пускай даже «petit» по выражению В. Гюго) просто не имел права быть.
Грандиозные и действительно героические события эпохи Консульства и Первой Империи, давшей своё имя целому художественному стилю, вдохновили истинных мастеров на создание истинных шедевров: у истоков «борнапартианы» стоят Давид («Переход через Альпы», «Раздача орлов», «Коронация»), Гро («Зачумление в Яффе», «Прейсиш-Эйлау», «Наполеон на Аркольском мосту»), Энгр («Портрет Первого консула», «Юпитер и Фетида»), Жерар, Жерико, Жироде список почти бесконечен. Наполеон III просто обязан был подражать победам своего дяди, а его живописцы, следовательно, стилю своих коллег времён Первой Империи,
таким образом, вновь, хотя бы отчасти! - обращаясь к стилю, возможности которого были исчерпаны в прошедшую эпоху.
Уже после Ватерлоо, и, тем более, после кончины, Наполеон I становится не просто легендой, но персонажем эпоса, будучи для французских романтиков почти тем же, чем для немецких герои «Песни о Нибелун-гах» и хроник времен Гогенштауфенов. Сама Империя виделась при этом недавно миновавшим «золотым веком», возвращение в который желательно и возможно. И в годы Реставрации, и при Луи-Филиппе Наполеон I не покидал Францию, он оставался и в живописи, и в литературе, легенда жила и совершенствовалась. Если в поэзии она наиболее удачно отражена у Зейдлица в «Воздушном корабле», у Готье в «Старой гвардии», «Ночном смотре» (кстати, по этому стихотворению Раффе создает замечательную гравюру), то в живописи - у О. Верне («Переход через Альпы»), Деляроша (знаменитое полотно «Наполеон после отречения») и, уже позднее, у Энгра в «Апофеозе Наполеона I», чисто религиозной композиции, где стиль, нарочитый ампир, представляется единственно возможным. Чрезвычайно удачны и наполеоновские серии Мейсонье («Аустерлиц», «1807», «1814») и Жерома (особенно «Расстрел маршала Нея»), создававшиеся уже в годы Второй Империи. И вот, озаренный сиянием славы своего великого дяди, Луи-Наполеон вдруг становится подобным ему, во всяком случае на полотнах живописцев, возможно, не вполне искренних, но очень способных. И пусть они в той же мере сопоставимы с Давидом и Гро, в какой Базен и Мак-Магон с Мюратом и Неем, а Наполеон III с Наполеоном I, тем любопытнее их попытка «реставрировать» Империю в искусстве Франции тех лет.
Безусловным достоинством этих работ является высокий профессиональный уровень исполнения. Кроме того, любопытно, что именно «регенерация» Империи вызвала, хотя бы отчасти, регенерацию уже, кажется, уходившего в небытие интереса к ампиру, а то сокрушительное поражение, которое потерпела академическая, следовательно, «салонная» школа в год выступления импрессионистов в «Салоне отверженных» было косвенным, но все-таки следствием позорного разгрома Наполеона III при Седане и гибели имперской легенды.
Следует заметить, что за 20 лет существования Второй Империи образ ее вождя никак не эволюционировал, то есть он уже в самом начале был сформирован, и задачей художника было всего лишь как можно точнее соответствовать официальной доктрине. Скорее, это напоминает дух эпохи Луи XIV, а не Первой Империи. Наполеон (любой!) должен быть полководцем. Победы в Крымской (согласно французской традиции, Восточной) войне, увековеченные на карте Парижа (бульвар Севастополь, мост Альма) и связывавшиеся в общественном мнении с императором, все же произошли без высочайшего участия Луи Наполеона. Но во время войны Франции и Италии с Австрией Наполеон III командует ар-55
мией лично, и Э. Мейсонье, находившийся тогда на пике популярности, прикомандировывается к армии, дабы запечатлеть победы.
В 1860 г. французы разгромили австрийскую армию при Сольферино. В Салоне следующего 1861 года Мейсонье, тогда же избранный членом Французской Академии, демонстрирует полотно «Наполеон III при Сольферино».
Плоскогорье, возвышающееся над долиной, в которой расположилась австрийская армия. Огромное небо. На краю склона - император на белом коне, с руками, скрещенными на груди. Он спокойно изучает обстановку как специалист, решающий откуда лучше приступить к делу. Чуть в отдалении - штаб; генералы с почтением ждут решения вождя; далее -французская армия, которую Наполеон привел сюда, к победе. Картина вполне могла бы называться «Иеной» или «Аустерлицем», для этого достаточно было бы заменить на ней Наполеона и маршалов. И в этом случае героический образ вождя был бы абсолютно достоверен.
Безусловно добротное произведение имело большой общественный успех, хотя ценители не нашли здесь чего-либо нового, а в «Шари-Вари» даже появился фельетон, автор которого интересовался, не жалко ли императору убивать таких маленьких австрийцев?.. Через 10 лет вновь оказавшись прикомандированным к армии во время Франко-прусской войны Мейсонье отказался от должности, не желая быть летописцем поражений.
В Салоне 1869 г. Ж.-Л. Жером, в то время один из популярнейших французских художников, представляет картину «Прием сиамских послов Наполеоном III». По композиции картина совершенно определенно напоминает «Коронацию» Давида 1805 года Тронный зал, архитектура которого придает событию дополнительное величие. Император на троне, торжественные лица придворных, которые расступились, и посольство экзотической державы пало ниц перед троном. Один сиамец, робея, подполз к подножию трона, видимо, чтобы передать вверительные грамоты. Однако, не только сиамцы, но и весь двор кажется экзотикой -ведь это уже 1865 год! Жером, пытаясь прославить Империю, показал всю ее комичность, сам того не желая. И то, что он ограничился здесь приемами, использовавшимися еще Давидом, (от чего, заметим, тема не пострадала) указывает еще раз на полное прекращение прогресса в этом жанре. Совершенство доведено до той грани, за которой - абсурд либо примитив (кстати, из учеников Жерома наиболее известен Анри Руссо).
Мы располагаем свидетельством того, что и сам император понял игру и присоединился к ней. Известно, что Наполеон I, увидев «Коронацию...», подошел к полотну и, повернувшись после паузы к художнику, сказал: «Хорошо, Давид!». Наполеон III сделал точно так же, - подошел к картине, выдержал паузу, а затем, обернувшись к художнику, произнес: «Не понимаю, Жером!».
Картина Ипполита Фландрена «Барон Осман показывает Наполеону III план реконструкции Парижа» хотя и имеет непосредственную связь с традицией Первой Империи, но все же отличается несомненной живостью. Конечно, Наполеон III и здесь вполне парадный персонаж, но не безучастный - у Фландрена он получился сосредоточенно играющим свою роль, и, кажется, озабоченным только этим, а вовсе не только что подписанным декретом, не чертежами в руках Османа. Напротив, барон Осман написан здесь чрезвычайно живо и непосредственно - это умный, энергичный и ловкий представитель настоящих 1860-х годов, словно оказавшийся среди персонажей отдаленного прошлого. И именно он осуществит реконструкцию старого Парижа, решительно, иногда безжалостно расчищая пути новому, и впоследствии именно эта реконструкция окажется едва ли не значительнейшим событием за все время существования Второй Империи. Кстати, у Э. Золя, в романе «Дамское счастье» Осман выведен под именем барона Хартмана (намек более чем прозрачный!) и его портрет, написанный Золя, весьма близок созданному Фландреном, помимо воли которого именно Осман, а не император оказался в картине главным героем.
От этой сложной композиции уместно было бы перейти к парадному портрету - жанру, без которого Вторая Империя, разумеется, не могла обойтись. Но здесь, увы, нет новых ярких имен, за исключением Ф.К. Винтергальтера, в 1857 году написавшего, пожалуй, лучший из парадных портретов Наполеона III, ибо, вполне отвечая законам жанра, портрет, вместе с тем, посвящен именно тому, кто на нем изображен, а не его великому прототипу, как знаменитый портрет Фландрена 1863 года, являющийся почти что полным подобием портрета Наполеона I кисти Давида: измените немного позу и декорации (колорит тот же!), замените лицо, и получится копия.
Необходимо заметить, что 1863 год оказался в истории искусства Второй Империи одним из важнейших. В этом году в выборе картин для Салона участвовал сам император, и Э. Мане пришлось выставлять свой «Завтрак на траве» в Салоне Отверженных. Но в том же году в Салоне имела триумфальный успех картина А. Кабанеля «Рождение Венеры». Избегая рассуждать об относительной ценности этих произведений в масштабах европейской культуры (возможно, в недалеком будущем здесь многое будет пересмотрено), отмечу, что выбор монарха вполне логичен: Мане и Вторая Империя принадлежат разным эпохам, а «классицизм» Кабанеля столь же атавистичен в 1863 году, как и «имперские» претензии Наполеона III. Кстати, в этом же году достигло апофеоза и подражательство Наполеону I. Подобно тому, как последний отправился после Итальянского похода в Египет, его племянник, после своего Итальянского, послал войска в Мексику. И хотя обе экспедиции закончились крахом (пожалуй, единственный случай полного сходства в истории двух империй), 57
но их художественные результаты различны: вдохновленные Египетским походом «Битва у пирамид» и «Зачумление в Яффе» становятся одними из самых славных страниц наполеоновского эпоса, а наиболее значительное полотно, появившееся в результате похода в Мексику, - «Расстрел Императора Максимилиана» Э. Мане, - развенчивает эпос, причем, в первую очередь эстетически.
«Он не способен даже быть злодеем» - отзыв М. Эминеску (1869) о Наполеоне III нам не кажется столь уж уничижительным, особенно после ХХ века Характеристика Гюго «малый Наполеон» (1852) все же не верна, ибо именно Второй Империи и правлению Луи Наполеона Париж обязан своим нынешним обликом, французская музыка - классическим канканом, общественное мнение - надежной прививкой от авторитаризма, и, наконец, французская живопись - тем, что салонный академизм, уже выродившийся и омертвевший, вместе с инкорпорированными в него аллюзиями тоже уходящего романтизма, получил повод чуть дольше оставаться главным направлением (по крайней мере, внешне) французской живописи. Седан, столь остроумно изображенный Домье (карикатура «Здание увенчано», в действительности подводящая черту под всей «бо-напартианой» - «большой» и «малой»), стал не только гибелью Империи, но и началом не признающего никаких авторитетов индивидуалистического искусства Франции Нового времени.
