CC BY
37
УДК 82
Н. Н. Кожевников, В. С. Данилова
Герменевтический и феноменологический анализ творчества М. Е. Салтыкова-Щедрина
СВФУ им. М.К. Аммосова, г. Якутск, Россия
Аннотация. В статье предлагается подход, основанный на использовании свойств герменевтического треугольника «автор-текст-читатель», который оказывается оптимальным для исследования творчества М. Е. Салтыкова-Щедрина. Все сущности автора, текста и читателя естественным образом перетекают друг в друга и служат друг для друга опорой. Салтыков-Щедрин создал новый тип романа, в котором язык утончённой иронии, многоаспектной сатиры сочетается с точными художественными зарисовками, яркими сюжетными линиями, многоуровневой архитектоникой. Для этого языка писатель очень тщательно подбирал ключевые слова. Основными прозрениями Салтыкова-Щедрина являются онтологическая глубина зла в человеке, всестороннее раскрытие личности, гармония симфонии голосов его героев. Он понимал, что страшную изнанку крепостничества и пореформенной жизни необходимо знать и с ней нужно работать. В основании жизни Салтыкова-Щедрина было много тайн: пятнадцать лет он умирал, но оживал, начиная работать, энергию для творчества ему давали Петербург и постоянное общение с читателем. Основными причинами зла Салтыков считал социальное неравенство между людьми. Изнанка крепостничества, а затем и зарождающихся капиталистических отношений в России была страшной. Во-вторых, лицемерие, которое для многих людей стало их сущностью, распространение различных социальных и духовных эпидемий. Например, подверженность людей его времени мемам, то есть массовым стереотипам, поведенческим моделям. Принцип, что любое введенное регулирование порождает свое самоотрицание, преодоление которого требует нового регулирования.
Ключевые слова: автор, читатель, текст, идентификация, онтология, изнанка жизни, ориентация на идеалы, лицемерие, ритм, утонченная ирония.
DOI 10.25587Ш837-5973-9851-Х
КОжЕВНИКОВ Николай Николаевич - д. философ. н., профессор каф. философии СВФУ им. М.К. Аммосова.
E-mail: nnkozhev@mail.ru
KOzHEVNIKOV Nikolay Nikoaveich - Doctor of Philosophical Sciences, Professor, Department of Philosophy, M.K. Ammosov North-Eastern Federal University.
ДАНИЛОВА Вера Софроновна - д. философ. н., доцент по кафедре философии СВФУ им. М.К. Аммосова.
E-mail: nnkozhev@mail.ru
DANILOVA Vera Sofronovna - Doctor of Philosophical Sciences, Docent Department of Philosophy, M.K. Ammosov North-Eastern Federal University.
N. N. Kozhevnikov, V. S. Danilova
Hermeneutic and phenomenological analysis of the creativity of M. E. Saltykov-Shchedrin
M.K. Ammosov North-Eastern Federal University, Yakutsk, Russia
Abstract. The article proposes an approach based on the use of the properties of the hermeneutic triangle: the author-text-reader, which turns out to be optimal for the study of the work of Saltykov-Shchedrin. All the essence of the author, text and reader naturally flows into each other and serve each other as a support. Saltykov-Shchedrin created a new type of novel in which the language of subtle irony, multidimensional satire, is combined with precise artistic sketches, vivid storylines, multi-level architectonics. For this language Saltykov-Shchedrin very carefully selected keywords. The main insights of Saltykov-Shchedrin are the ontological depth of evil in man, the comprehensive disclosure of personality, the harmony of the symphony of the voices of his heroes. He understood that the terrible underside of serfdom and post-reform life must be known and it was necessary to work with it. There were many secrets at the foundation of Saltykov-Shchedrin's life: he had died for fifteen years, but he came to life, starting to work, he was given the energy for creativity by Petersburg and constant communication with the reader.The main causes of evil Saltykov-Shchedrin believed social inequality between people. The wrong side of serfdom, and then the nascent capitalist relations in Russia, was terrible. Hypocrisy, which for many people has become their essence. The spread of various social and spiritual epidemics. For example, the exposure of people of his time to memes, that is, mass stereotypes, behavioral patterns. The principle that any introduced regulation generates its self-denial, the overcoming of which requires new regulation.
Keywords: author, reader, text, identification, ontology, wrong side of life, orientation to ideals, hypocrisy, rhythm, subtle irony.
Введение
У Салтыкова-Щедрина удивительная судьба. С одной стороны, многие выдающиеся писатели, ученые очень высоко оценивали его творчество. «Это писатель ... в энергичной, страстной борьбе со злом, в той силе анализа, с которой он умел разбираться в разных общественных течениях, может быть, даже превосходящий Толстого» (А. И. Эртель). «Это огромный писатель, гораздо более поучительный и ценный, чем о нем говорят» (М. Горький). «.великий диагност.. .наших общественных зол и недугов» (И. М. Сеченов). С другой стороны, он остался как бы в стороне от магистральных литературоведческих исследований. За ним закрепилась слава автора произведений «Помпадуры и помпадурши», «История одного города». Между тем это был писатель-пророк, который затронул такие глубины человеческого духа, к которым никто другой так близко не подходил.
Методология исследований
В нашем исследовании мы будем опираться на герменевтический треугольник «автор-текст-читатель», на отдельные положения герменевтики Хайдеггера и на концепцию фундаментальных пределов (идентификации, коммуникации, ритмов гармонии), развиваемую в наших предыдущих работах [1].
Именно в процессе взаимодействия элементов герменевтического треугольника из текста, представленного автором, благодаря усилиям читателя рождается произведение. Хайдеггер выделяет в этом процессе две группы смыслов. Смыслы первой входят в состав авторского замысла, смыслы второй несет язык. Они выговариваются сами собой, вне воли автора. Язык транслирует их «истины бытия». Хайдеггер метафорически обозначает первую группу смыслов словом «мир». Автор стремится сделать их семантику явственной, очевидной, открытой для читателя. Для второй группы смыслов Хайдеггер использует слово «земля». Эти смыслы образуют «тайну» произведения, они недоступны ни автору, ни читателю. Образу «земли» Хайдеггер присваивает символическое значение тайны, закрытости, противостояния, проникновения внутрь себя. Образ «мира» имеет противоположное символическое содержание: открытость и доступность. Этот герменевтический подход хорошо соответствует исследованию творчества Салтыкова-Щедрина. Группы смыслов «мир» и «земля» находятся в отношениях постоянного спора: с одной стороны, в произведении имеется явный смысл, с другой - оно хранит в себе «тайну бытия».
В настоящей работе рассматриваются только философско-литературоведческие аспекты творчества Салтыкова-Щедрина, тогда как в отечественной критике прежних лет особое внимание уделялось его гражданской позиции и общественной деятельности. Между тем эти позиция и деятельность были фундированы его жизнью, особенностью создаваемых им текстов, обратной связью с читателем. Все это составляло нерасторжимое единство, включая опору друг на друга и перетекание друг в друга.
Автор, его жизнь и судьба
Если идентифицировать Салтыкова-Щедрина, то это прежде всего глубокое знание российской жизни: от столицы до далеких губерний, упорный подвижнический труд, борьба за идеалы, несмотря на сложные жизненные обстоятельства и длительное «бытие к смерти», согласно терминологии М. Хайдеггера.
Салтыков был в ссылке в Вятке, где он, в том числе, служил чиновником по особым поручениям при губернаторе (1848-1855), вице-губернатором в Рязани и Твери (1858-1862), управляющим местными Казенными палатами в Туле, Пензе и снова в Рязани (1865-1868). По работе ему приходилось много ездить, вникать в самые различные аспекты государственной службы. В итоге он исключительно глубоко изучил русскую провинциальную и народную жизнь. Н. К. Михайловский назвал совокупность произведений Щедрина (перефразировав известные слова Белинского о Пушкине) «критической энциклопедией русской жизни».
На его многочисленных портретах запечатлен очень суровый взгляд человека, который посвятил себя высоким целям и весь сосредоточен на их достижении. Однако, как вспоминал Н. К. Михайловский, «...иногда это суровое лицо все освещалось такою почти детски-добродушною улыбкой, что даже люди, мало знавшие Щедрина, но попадавшие под свет этой улыбки, понимали, какая наивная и добрая душа кроется под его угрюмой внешностью» [2, с. 116]. Салтыков честно исполнял обязанности вице-губернатора и управляющего Казенных палат в нескольких губерниях России. «Не успеет Салтыков где-нибудь прижиться, глядь, уже и рассорился с губернатором. Приезжает в Петербург - к Рейтнеру [его старший лицейский товарищ, министр финансов - Н. К., В. Д]. - Давай другую палату! Не могу с этими мерзавцами служить. Получает другую палату - и опять та же история. Так и переезжал с места на место до полной отставки» [3, с. 133]. В течение 15 лет Салтыков-Щедрин был соредактором (вместе с Н. А. Некрасовым), а затем редактором журнала «Отечественные записки» вплоть до его закрытия в апреле 1884 г. В 1870-х - первой половине 1880-х гг. это был лучший журнал России. Один из ведущих сотрудников журнала Г. З. Елисеев отмечает: «Сам Салтыков смотрел на свои сатирические очерки как на прямое общественное служение, а на свои беллетристические
произведения - такие как «Семейство Головлевых», «Пошехонская старина» - как на отдых от дела, который он не должен был себе позволять. Во время писания. «Пошехонской старины» он раза два спрашивал меня: хорошо ли он делает, что пишет это вместо сатирических очерков? Довольно ли этим публика? Другие, к которым он обращался с этим же вопросом, также хвалили его «Пошехонскую старину». Наконец она все-таки ему наскучила. Мне хотелось бы [Салтыкову-Щедрину - Н. К., В. Д.] перед смертью напомнить публике о когда-то ценных и веских для неё словах: стыд, совесть, честь и т. п., которые ныне совсем забыты и ни на кого не действуют. Михаил Евграфович был вполне редактор-работник в полном и самом лучшем смысле этого слова, какие едва когда-либо у нас еще бывали» [4, с. 177-179]. Он переделывал (переписывал) многие повести, романы начинающих авторов, если видел в них нечто талантливое и полезное. С. Н. Кривенко вспоминает слова И. С. Тургенева: «Он не только нисколько не стареет, но становится все лучше и сильнее, все ярче и определеннее. Знаете, мне иногда кажется, что на его плечах вся наша литература лежит. Конечно, есть и кроме него хорошие, даровитые люди, но держит литературу он» [3, с. 271-272].
В декабре 1874 г. Салтыков ездил на похороны матери и сильно простыл. В начале 1875 г. он был уверен, что умирает, но выздоровел, хотя все оставшиеся ему 15 лет жизни был сильно болен. С этого времени вплоть до кончины в 1989 г. он, ощущая «дыхание смерти», стремился «успеть» дописать все, что он хотел сказать. Он работал на пределе сил практически до самого конца. Врачи говорили, что у него не осталось ни одного здорового органа. «Надо только удивляться, - говорили они позже, - откуда он набирался сил, чтобы писать!» [5, с. 58]. «Бытие к смерти» и предполагает отсчет всей дальнейшей жизни от возможной смерти, отбрасывание всего второстепенного, суетного ради главных жизненных целей.
Последнее десятилетие жизни Салтыкова-Щедрина - это период торжества реакции. Александр III опубликовал в конце апреля 1881 г. манифест о «незыблемости самодержавия». В 1882 г. обер-прокурор Святейшего Синода К. П. Победоносцев и министр внутренних дел Д. А. Толстой открыто назвали реформы 1860-х «преступной ошибкой». Максимального влияния в это время достигают консервативные издания М. Н. Каткова, А. С. Суворина и др.
Салтыков отразил надлом и разрушение всех сфер общества этой эпохи. Прекрасный мир дворянских семейств на фоне процветающих помещичьих усадеб гармонично описан С. Т. Аксаковым и И. А. Гончаровым. Затем в творчестве Тургенева, Толстого отмечены первые намечающиеся трещины в этих семьях, которые еще сохраняют свои основные скрепы, и окончательный распад зафиксирован Достоевским, Лесковым и Салтыковым-Щедриным. Если у Достоевского («Братья Карамазовы») и Лескова («Обойденные») разрушаются отдельные семейные структуры, то у Салтыкова-Щедрина рушится все. «Тургеневская усадьба овеяна поэзией природы, высоких человеческих чувств, искусства. Патриархальные устои в гончаровской усадьбе - утес, выдерживающий натиск пореформенного времени. В описании усадьбы Толстого преобладает поэзия семейного счастья, разумной, близкой к народу сельской жизни и труда. Салтыковская усадьба полна запаха тлена, разорения, распада жизни» [6, с. 657].
Салтыковская усадьба - «это прежде всего место, где непосредственно осуществлялась хозяйственная и всякая иная эксплуатация крепостных людей. Именно они определяли, по Салтыкову, подлинную суть любой помещичьей усадьбы, каким бы декорумом она не обладала. Он вовсе не отрицал при этом художественной правды и поэзии светлых усадебных картин Тургенева и Толстого. Но, во-первых, в его понимании эти писатели изображали по преимуществу верхний слой поместного дворянства, относительно редкие оазисы культуры. Предметом же изображения Салтыковым была «пошехонская дворянская жизнь» . помещиков средней руки. несопоставимо показательнее, типичнее для русского оседлого дворянства в его массе. Во-вторых,
и в оазисах дворянской культуры . глаз Салтыкова-художника . видел не парадный фасад ... а её двор и людскую, ригу и конюшню, - места, где непосредственно обнажалась «ужасная подкладка» помещичьего быта, где творились «мистерии крепостного права», нередко кровавые» [7, с. 526-527]. Да и жизнь в дворянской семье была ужасной, начиная от детства и кончая отношениями между родственниками. «Весь тон воспитательной обстановки. был необыкновенно суровый и, что хуже всего, в высшей степени низменный» [7 с. 530]. Салтыков писал о семейных несчастьях как о самом страшном горе, незаметном, убивающем мало-помалу, до полной неспособности жить.
Само устройство описываемого им домашнего быта было бессмысленным и в смысле удобства, и в смысле гигиены. В «нашем доме было достаточно комнат, больших, светлых и с обильным содержанием воздуха, но это были комнаты парадные; дети же постоянно теснились: днем в небольшой классной комнате, а ночью - в общей детской, тоже маленькой, с низким потолком и в зимнее время вдобавок жарко натопленной. Там было поставлено четыре-пять детских кроватей, а на полу, на войлоках спали няньки. Само собой разумеется, не было недостатка ни в клопах, ни в тараканах, ни в блохах. То же можно сказать и о питании: оно было очень скудное. В семействе нашем царствовала не чтобы скупость, а какое-то непонятное скопидомство» [8, с. 20-21]. И это при огромных запасах в целом ряду погребов, кладовок, амбаров, где все продукты постоянно портились и только потом отдавались дворовым людям. Все это можно дополнить полным отсутствием общения с природой, постоянный поиск жертвы матерью и среди детей, и среди дворовых. Салтыков описывает убийства соседского барина на конюшне, барыни, задушенной подушками своих сенных девушек, над которыми она систематически издевалась. У этих литературных образов были реальные прототипы (ближайший сосед майор и дальняя родственница Салтыковых). Это был страшный мир, начиная с внешнего обрамления и до самых его потаенных глубин.
Здесь много тайн, составляющих сущность «земли» как основания жизни Салтыкова-Щедрина. Во-первых, откуда он черпал энергию для своей работы? Совершенно, можно сказать, умирая, он оживал, начиная работать. Во-вторых, заветным местом его писания был Петербург. Он мог бы жить где-нибудь в теплых местах: в Крыму, за границей. Спокойно доживать, не работая, как это советовали врачи. Но там во всех этих «Монрепо» ему не писалось, и только в Петербурге его работа шла безостановочно по всем направлениям, только здесь его идентификация становилась истинной, настраивалась на нужные ритмы, обрастала соответствующей коммуникацией.
Тексты и их характерные черты
«На протяжении 70-х гг. Салтыков неоднократно заявляет об исчерпанности такого романа, который растет «на почве семейственности», разрешает интимно-психологическую, обычно любовную коллизию и представляет человека преимущественно в его «личном» определении. Салтыков предсказывал неизбежное расширение рамок романа, изменение всей его архитектоники, смену героев и конфликтов в связи с резкими переменами в современном мире и человеке» [9, с. 302]. Его романы «Господа Головлевы», «Пошехонская старина» - вершины мировой романистики. Однако он и другие свои произведения, например, «Дневник провинциала в Петербурге», «Убежище Монрепо», «Современная идиллия» считал полноценными романами. Просто эти романы по сравнению с традиционными имеют более сложную архитектонику, представляющую собой «гобелен» с нитями иронии, сатиры, высокой художественностью. Такой роман обладает другими идентификацией и коммуникацией по сравнению с традиционными. В нем ритмы автора и читателя постоянно взаимодействуют друг с другом.
Салтыков пытался отразить противоречивость социально-политических особенностей, имевших место в пореформенной России, где «современная крупная промышленность
привита к первобытной крестьянской общине и одновременно представлены все промежуточные стадии цивилизации, в стране, к тому же в интеллектуальном отношении окруженной более или менее эффективной китайской стеной, которая возведена деспотизмом, не приходится удивляться возникновению самых невероятных и причудливых сочетаний идей» (Письмо Ф. Энгельса Г. В. Плеханову от 26 февраля 1895). К тому же промышленная революция в России сильно опоздала по сравнению с аналогичными революциями в Европе (была последней) и протекала исключительно быстро. Онтология всех этих социальных, политических, антропологических, философских противоречий прошла через душу Салтыкова-Щедрина, вылившись в непрерывное полотно текста. Он сумел обеспечить органическое слияние художественного и философского начал с публицистическим. Сумел включить в свою эстетическую систему политические и социологические оценки вместе с глубоким историко-философским анализом.
Его лексика и фразеология широко внедрились в язык, литературу, повседневную речь. Это прежде всего такие слова, как «благоглупости», «государственные младенцы», «мягкотелый интеллигент», «лужение умывальников», «игрушечного дела людишки», «пенкосниматели», «применительно к подлости», «градоначальническое единомыслие», «торжествующая свинья», «вкупе сомерзавствовать», «доктринеры бараньего рога в ежовых рукавицах», «вредоносно умен», «плавно-пустопорожняя речь», «сектаторы брюхопоклонничества», «камни невежества», «душегубствующие любезности», «умонелепствовать», «брюшной материализм», «нагое единоначалие», «душерядствовать», «гангрена лицемерия», «пустодушие», «змееподобные ретиградники», «спасительный начальственный трепет», «административный восторг», «известительная инициатива», «узы срама», «административные поцелуи», «столпослужение», «спридворничать», «ядоносцы». Были целые предложения, которые стали мемами обыденной речи: «Русский мужик беден всеми видами бедности, но больше всего сознанием своей бедности», «Чего изволите?», «Не могим знать, начальство приказывает». И все эти обороты, как и вся сатира Салтыкова, вплетены в глубокую литературную канву. «К понятию силлогизм. Салтыков-Щедрин прибавляет определение плешивый, обстоятельство в его художественном мире оказывается ошпаривающим, либерализм - распивочно-раскурочным, взгляд на жизнь - сторублевым, благородство противоречий - куриным, роман - пахучим, убеждения - желудочными, тоска... - гастрономическая, воображение - золотушное...» [10, с. 64].
В своих статьях о русской литературе Ф. М. Достоевский постоянно восхищался Щедриным. «Обличительная литература возбуждает негодование сторонников чистого искусства. обвиняется сам г-н Щедрин, родоначальник обличительной литературы, несмотря на то, что г-н надворный советник Щедрин во многих из своих обличительных произведений - настоящий художник» [4, с. 188].
Все ключевые термины у Салтыкова-Щедрина имеют подтекст. Например, «тетенька» у него - это русское общество, а точнее либеральная и полулиберальная интеллигенция. Дата «её рождения» конец 30-х гг. XIX в. «Образ «тетеньки» почти повсюду звучит в ключе иронии (но не сарказма). Главнейшим предметом обсуждения являются «нравственная нестойкость», «дряблость», «шатание» «тетеньки», её «повадливость». Однако «повадливость» «тетеньки», хотя иногда и с эпитетом «блудливая», признается не «преднамеренной». Вследствие этого образ «тетеньки» не является всецело отрицательным. С точки зрения «борьбы за идеал» она не безнадежна, и в её недостатках писатель склонен винить прежде всего её «воспитание» и те объективные условия русской жизни, которые благоприятствовали и благоприятствуют развитию. легкомысленной повадливости» [11, с. 612-813].
Описание тетеньки исключительно ярко. Вы «обладаете такими ресурсами, которые могут встревожить какого угодно pouilleux [паршивый, вшивый, дрянной - фр. Н. К., В. Д.].
Когда вы входите, вся в кружевах и в прошивочках, в гостиную, когда сквозь эти кружева и прошивочки вдруг блеснет в глаза волна...Ах, тетенька! Хотя, я при моих преклонных летах, более теоретик, нежели практик в такого рода делах, но мне кажется, что если бы вы чуточку распространили вырезку в вашем лифе, то клянусь, самый заматерелый pouilleux и тот не только бы на процесс Засулич, но прямо в огонь за вами пошел!» [12, с. 248].
В «Ташкентцах» даны «характеристики ташкентца как просветителя свободного от наук и определение Ташкента, который как термин отвлеченный. есть страна, лежащая всюду, где бьют по зубам. Мнимая доступность для «ташкентцев» любой области жизни объясняется как раз их способностью «привести все к одному знаменателю», т. е. устранить все им непонятное, чуждое, нежелательное или даже просто не соответствующее их темпераменту» [13, с. 665-666].
Эзоповский язык, который только и был доступен литератору и читателю в это время, развращал их обоих. Сам Щедрин так характеризовал эту ситуацию: «Я - русский литератор и потому имею две рабские привычки: во-первых, писать иносказательно и, во-вторых, трепетать. Привычке писать иносказательно я обязан дореформенному цензурному ведомству. Но литература упорствовала в желании жить и потому прибегала к обманным средствам. Она и сама преисполнилась рабьим духом и заразила тем же духом читателей. С одной стороны, появились аллегории, с другой - искусство понимать эти аллегории, искусство читать между строками. Привычке трепетать я обязан послереформенному цензурному ведомству. Я знаю, что, с тех пор как мы получили свободу прессы, - я трепещу. как только процесс писания кончился, как только статья поступила в набор, боязнь чего-то неопределенного немедленно вступает в свои права» [14, с. 185-186)].
Салтыков считал, что стержнем жизни и литературного творчества является труд. «Ах какая великая вещь жизнь труда! Но с нею сживаются только сильные люди да те, которых осудил на какой-то проклятый прирожденный грех. Только таких он не пугает. Первых потому, что. сознавая смысл и ресурсы труда, они успевают отыскивать в нем наслаждение; вторых - потому, что для них труд есть прежде всего прирожденное обязательство, а потом привычка» [15, с. 157].
Роль читателя и читательских ожиданий
Салтыков-Щедрин сам создает портрет читателя, с которого целесообразно начать это формирование феноменологических и герменевтических представлений о нем. В «Мелочах жизни» третий раздел так и называется «Читатель» и имеет четыре подраздела «Читатель-ненавистник», «Солидный читатель», «Читатель-простец», «Читатель-друг» [16]. Трое первых обладают серьезными недостатками, но читатель-друг, когда он рядом, компенсирует все, хотя так же, как и писатель, подвергается гонениям. «Покуда мнения читателя-друга не будут приниматься в расчет на весах общественного сознания с тою же обязательностью, как и мнения прочих читательских категорий, до тех пор вопрос об удрученном положении убежденного писателя останется открытым» [16, с. 154].
Важное значение имеет мнение его коллег-писателей, выступающих в роли читателей. «Получил я Ваше последнее «Письмо к тетеньке». и без лести скажу Вам, что чтение этого письма было единственным лучом среди дрязг и передрязг, в которых я теперь пребываю» (Письмо И. С. Тургенева Салтыкову-Щедрину от 26 февраля 1882 г.). «.великое Вам спасибо за присылку «Писем к тетеньке»; я перечел их с наслаждением. Сила Вашего таланта дошла теперь до «резвости», как выражался покойный Писемский (Письмо И. С. Тургенева Салтыкову-Щедрину от 26 февраля 1882 г.).
Салтыков постоянно беспокоится о читателе, часто непосредственно к нему обращается, выполняет своего рода социологические и психологические оценки человека его времени. «"Средний человек", по природе своей неустойчивый, «повадливый»,
подобно барометру, отмечает, а то и предвещает изменения социально-политической погоды. «Пестрота» этой погоды отражается в «пестрящем» поведении "среднего человека"» [17, с. 480]. Поведением этого человека Салтыков интересовался всегда, отмечая, что «сам по себе этот тип не весьма выразителен. и неинтересен; но он. служит наивернейшим олицетворением известного положения вещей» [18, с. 529-530]. «Общий признак, по которому можно отличать пестрых людей, состоит в том, что они совесть свою до дыр износили. А взамен совести выросло у них во рту по два языка, и оба лгут, иногда по очереди, а иногда - это еще постыднее - оба зараз» [19, с. 529-530].
Практически в каждой своей книге Салтыков рассматривает проблему читательских ожиданий и связанные с ней взаимоотношения автора и читателя. «Современный писатель не может действовать иначе, как под прикрытием совести, а ежели у него её нет, то он должен выдумать для себя таковую. Это до такой степени верно, что мы видим массу пройдох, которые из «обретения совести» сделали довольно выгодное для себя ремесло. Всем нынче стало известно, что слово только тогда оказывает надлежащее действие, когда оно высказано горячо и проникнуто убеждением, но что же, кроме совести и основанного на ней миросозерцания, может дать ему эти качества?» [12, с. 521].
Салтыков любит и читателя, и литератора, и тем более литературу, но разговор с ними или о них у него всегда сложный, как бы на несколько голосов. Он страстно любит даже «читателя»-подлеца, поскольку часто пишет именно для него. Это тоже одна из тайн творчества Салтыкова. Он не отстранялся от «читателя»-подлеца, как многие другие писатели. Он считал своим долгом дойти до него, вступить с ним в диалог, выявить его сущность и, возможно, в связи с этим изменить акценты своей прозы.
Дискуссия
В вышеприведенных разделах наглядно продемонстрировано взаимодействие автора, текста и читателя, которые образуют нерасторжимое, взаимодополнительное целое. Скрепами этого целого были талант и воля Салтыкова-Щедрина. Сама жизнь его была онтологическим основанием его текстов, обеспечила их глубину. Он исследовал зло в человеческой душе в таких проявлениях, каких не выявлял никто в мировой литературе. Здесь можно вспомнить Достоевского, который тоже исследовал зло в душе человека очень глубоко. Но у Достоевского супермены, которые либо сами идут к таким пределам (Раскольников, Кириллов, Иван Карамазов), либо пытаются ему противостоять (Мышкин, Алеша Карамазов). А здесь зло творит обычный человек, часто даже не замечая результатов своей деятельности.
Основными причинами зла Салтыков считал следующее: во-первых, социальное неравенство между людьми. Изнанка крепостничества, а затем и зарождающихся капиталистических отношений в России была страшной. Во-вторых, лицемерие, которое для многих людей стало их сущностью. Иудушка Головлев - лицемер по своей натуре, без какой-либо цели, лицемер по пустякам. Он просто вел себя как старшие в семье, которые из поколения в поколение следовали подобным лицемерным правилам. В-третьих, различные социальные и духовные эпидемии. Например, подверженность людей его времени мемам, т. е. массовым стереотипам, поведенческим моделям. Салтыков-Щедрин одним из первых исследовал эту проблему. «Вот и день сошел! Да еще как сошел-то -и не заметили! Тихо, мирно! - говаривала бабушка, отпуская внучку спать. - Молись, Сашенька, проси милости, чтобы и завтрашний день был такой же! Именно только повторение одного и того же дня и требовалось» [17, с. 142].
Во время своего государственного служения Салтыков сформулировал и другие важные для себя принципы. Еще проходя службу в Вятке, Салтыков понял, что любое введенное регулирование порождает свое самоотрицание, преодоление которого требует нового регулирования.
Салтыков создал новый тип романа, в котором язык утончённой иронии, многоаспектной сатиры сочетается с точными художественными зарисовками, яркими
сюжетными линиями, многоуровневой архитектоникой. Для этого языка Салтыков очень тщательно подбирал ключевые слова: «Нужно, голубчик, погодить! Разумеется, я удивился. С тех самых пор, как я себя помню, я только и делаю, что гожу» [20, с. 7]. Стиль Салтыкова не спутаешь ни с каким другим. Русская классическая литература этого времени была богата на уникальные неповторимые стили, она была лидером мировой литературы во второй половине XIX столетия.
Достоевский писал о людях, на место которых читателю трудно поставить себя. Это некие модели, пределы, позволяющие заглянуть за них. Салтыков же имеет дело с самыми обычными, часто незаметными людьми, и проблемы, которые он поднимает, понятны, доступны каждому. Они злободневны, на них были постоянные отклики, многие читатели формировались под влиянием его прозы.
Салтыков-Щедрин видел много слоев «земли», «подкладок» российской жизни. Он ощущал и «космическую подоснову земной жизни» [21, с. 80], и «квартального, который во всех российских людях засел изнутри [21, с. 80]. С теми же самыми тайными слоями реальной действительности связаны многие «Сказки», которые Салтыков-Щедрин написал незадолго до смерти. Многие из них являются философским притчами.
Заключение
Жизнь и творчество Салтыкова-Щедрина оказываются очень прочно связаны «горизонтальными» и «вертикальными» скрепами. Во-первых, это связи на основе герменевтического треугольника, элементы которого не могут существовать друг без друга. Во-вторых, пределы идентификации, коммуникации и ритмов гармонии для всех вышеупомянутых элементов: авторского творчества, текстов, читателя. Все они устремлены к светлому будущему, совершенному человеку, счастью и свободе. Скрепы этих двух типов можно считать «горизонтальными». «Вертикальными» являются взаимодействия «мира» и «земли». Окружающий Салтыкова мир, несмотря на его негативные особенности, несомненно обладал и хорошими сторонами, но изнанка этого мира была очень плохой. Салтыков понимал, что эту изнанку необходимо знать, с ней нужно работать. Она все равно рано или поздно выплеснется наружу, сокрушая все на своем пути. Он оказался прав, этот великий пророк. Эту изнанку жизни и сейчас необходимо неустанно связывать с лучшими тенденциями человечества в целом, что можно рассматривать как основную задачу современных поколений и как главный завет М. Е. Салтыкова-Щедрина.
Л и т е р а т у р а
1. Кожевников Н. Н. Метафизический, онтологический, феноменологический, герменевтический аспекты системы координат мира на основе предельных динамических и сетевых равновесий. Монография. - Якутск: Изд. дом СВФУ, 2018.
2. М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников. - Т. 2. - М.: Художественная литература, 1964. - 520 с.
3. М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников. - Т. 1. - М.: Художественная литература, 1964. - 440 с.
4. Русская литература XIX века. 1870-1890-е годы. Воспоминания, литературно-критические статьи, письма. - М.: Высшая школа, 2005. - 599 с.
5. Прозоров В. В. Салтыков-Щедрин. - М.: Просвещение, 1988. - 176 с.
6. Покусаев Е. Н., Прозоров В. В. Вводная статья «Господа Головлевы». М. Е. Салтыков-Щедрин. Собрание соч. в 20 тт., Т. 13. - М.: Художественная литература, 1972. - С. 652-694 с.
7. Макашин С. А. Примечания к «Пошехонской старине». Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание соч. в 20 тт., Т. 17. - М.: Художественная литература, 1975. - С. 509-572.
8. Салтыков-Щедрин М. Е. Пошехонская старина. Собрание соч. в 20 тт., Т. 17. - М.: Художественная литература, 1975. - С. 5-460.
9. Жук А. А. Вводная статья и комментарии к «Современной идиллии». Салтыков-Щедрин М. Е.
Собрание соч. в 20 тт., Т. 15 (I). - М.: Художественная литература, 1973. - С. 300-380.
10. Макашин С. А. «Сатиры смелый властелин». Собрание соч. Салтыкова-Щедрина М. Е. в 10 т., Т.1. - М.: «Правда», 1988. - С. 3-24.
11. Макашин С. А. Статья и комментарии «Письма к тетеньке». Собрание соч. М. Е. Салтыкова-Щедрина в 20 т., Т.14. - М.: Художественная литература, 1972. - С. 605-680.
12. Салтыков-Щедрин М. Е. Письма к тетеньке. Собрание соч. в 20 тт., Т. 14. - М.: Художественная литература, 1972. - С. 245-467.
13. Туркова А. М. Вводные статьи к «Господам ташкентцам» и «Дневнику провинциала в Петербурге». Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание соч. в 20 тт., Т. 10. - М.: Художественная литература, 1970. - С. 660-796.
14. Салтыков-Щедрин М. Е. Недоконченные беседы. Собрание соч. в 20 тт. Т. 15 (II). - М.: Художественная литература, 1973. - С. 149-284.
15. Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание соч. в 20 тт., Т. 13 (Господа Головлевы. Убежище Монрепо. Круглый год). - М.: Художественная литература, 1972. - 815 с.
16. Салтыков-Щедрин М. Е. Мелочи жизни. Собрание соч. в 20 тт. Т. 16 (II). - М.: Художественная литература, 1974. - 391 с.
17. Богард В. Э. Текстологические разделы комментария к «Пестрым письмам». Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание соч. в 20 тт., Т. 16 (I). - М.: Художественная литература, 1974. - С. 479-523.
18. Салтыков-Щедрин М. Е. «Дневник провинциала в Петербурге». Собрание соч. в 20 тт., Т. 10. -М.: Художественная литература, 1970. - С. 269-553.
19. Салтыков-Щедрин М. Е. Пестрые письма. Собрание соч. в 20 тт., Т. 16 (I). - М.: Художественная литература, 1974. - C. 227- 388.
20. Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание соч. в 20 тт., Т. 15 (I) (Современная идиллия). - М.: Художественная литература, 1973. - 383 с.
21. Дмитренко С. Ф. Незнакомый мир знакомых книг. - М.: Изд. МГУ, 1999. - 96 с.
R e f e r e n c e s
1. Kozhevnikov N. N. Metafizicheskij, ontologicheskij, fenomenologicheskij, geimenevticheskij aspekty sistemy koordinat mira na osnove predel'nyh dinamicheskih i setevyh ravnovesij. Monografiya. - Yakutsk: Izd. dom SVFU, 2018.
2. M. E. Saltykov-Shchedrin v vospominaniyah sovremennikov. - T. 2. - M.: Hudozhestvennaya literatura, 1964. - 520 s.
3. M. E. Saltykov-Shchedrin v vospominaniyah sovremennikov. - T. 1. - M.: Hudozhestvennaya literatura, 1964. - 440 s.
4. Russkaya literatura XIX veka. 1870-1890-e gody. Vospominaniya, literaturno-kriticheskie stat'i, pis'ma. - M.: Vysshaya shkola, 2005. - 599 s.
5. Prozorov V. V. Saltykov-Shchedrin. - M.: Prosveshchenie, 1988. - 176 s.
6. Pokusaev E. N., Prozorov V. V. Vvodnaya stat'ya «Gospoda Golovlevy». M. E. Saltykov-Shchedrin. Sobranie soch. v 20 tt., T. 13. - M.: Hudozhestvennaya literatura, 1972. - S. 652-694 s.
7. Makashin S. A. Primechaniya k «Poshekhonskoj starine». Saltykov-Shchedrin M. E. Sobranie soch. v 20 tt., T. 17. - M.: Hudozhestvennaya literatura, 1975. - S. 509-572.
8. Saltykov-Shchedrin M. E. Poshekhonskaya starina. Sobranie soch. v 20 tt., T. 17. - M.: Hudozhestvennaya literatura, 1975. - S. 5-460.
9. Zhuk A. A. Vvodnaya stat'ya i kommentarii k «Sovremennoj idillii». Saltykov-Shchedrin M. E. Sobranie soch. v 20 tt., T. 15 (I). - M.: Hudozhestvennaya literatura, 1973. - S. 300-380.
10. Makashin S. A. «Satiry smelyj vlastelin». Sobranie soch. Saltykova-Shchedrina M. E. v 10 t., T.1. - M.: «Pravda», 1988. - S. 3-24.
11. Makashin S. A. Stat'ya i kommentarii «Pis'ma k teten'ke». Sobranie soch. M. E. Saltykova-Shchedrina v 20 t., T.14. - M.: Hudozhestvennaya literatura, 1972. - S. 605-680.
12. Saltykov-Shchedrin M. E. Pis'ma k teten'ke. Sobranie soch. v 20 tt., T. 14. - M.: Hudozhestvennaya literatura, 1972. - S. 245-467.
13. Turkova A. M. Vvodnye stat'i k «Gospodam tashkentcam» i «Dnevniku provinciala v Peterburge». Saltykov-Shchedrin M. E. Sobranie soch. v 20 tt., T. 10. - M.: Hudozhestvennaya literatura, 1970. - S. 660-796.
14. Saltykov-Shchedrin M. E. Nedokonchennye besedy. Sobranie soch. v 20 tt. T. 15 (II). - M.: Hudozhestvennaya literatura, 1973. - S. 149-284.
15. Saltykov-Shchedrin M. E. Sobranie soch. v 20 tt., T. 13 (Gospoda Golovlevy. Ubezhishche Monrepo. Kruglyj god). - M.: Hudozhestvennaya literatura, 1972. - 815 s.
16. Saltykov-Shchedrin M. E. Melochi zhizni. Sobranie soch. v 20 tt. T. 16 (II). - M.: Hudozhestvennaya literatura, 1974. - 391 s.
17. Bogard V. E. Tekstologicheskie razdely kommentariya k «Pestrym pis'mam». Saltykov-Shchedrin M. E. Sobranie soch. v 20 tt., T. 16 (I). - M.: Hudozhestvennaya literatura, 1974. - S. 479-523.
18. Saltykov-Shchedrin M. E. «Dnevnik provinciala v Peterburge». Sobranie soch. v 20 tt., T. 10. - M.: Hudozhestvennaya literatura, 1970. - S. 269-553.
19. Saltykov-Shchedrin M. E. Pestrye pis'ma. Sobranie soch. v 20 tt., T. 16 (I). - M.: Hudozhestvennaya literatura, 1974. - C. 227- 388.
20. Saltykov-Shchedrin M. E. Sobranie soch. v 20 tt., T. 15 (I) (Sovremennaya idilliya). - M.: Hudozhestvennaya literatura, 1973. - 383 s.
21. Dmitrenko S. F. Neznakomyj mir znakomyh knig. - M.: Izd. MGU, 1999. - 96 s.
^MSr^Sr
