CC BY-NC-ND
71
Геоспациализм: онтологическая динамика пространственных образов
Дмитрий Замятин*
Аннотация. В статье предлагается и исследуется новое для социальных наук методологическое понятие — геоспациализм. Обосновывается введение данного понятия исходя из закономерностей развития европейского модерна. Необходимость использования геоспациализма как понятия и методологического подхода связывается с переходом от пространственности к сопространственности в интерпретации дискурсивных особенностей развития человеческих сообществ. Понятие геоспациализма помогает понять специфику цивилизационной динамики и процессы формирования воображаемых географий.
Ключевые слова. Геоспациализм, пространственность, сопространственность, пространственные образы, модерн, постмодерн, цивилизация, воображаемые географии, географические образы, пространственная идентичность, онтология.
Идеологический распад проекта модерна (modernity) — начало этого процесса стало очевидным уже к 1910-1920-м гг. — привел к возникновению довольно хаотических, слабо упорядоченных по отношению к друг другу политических, социальных, экономических полей, в рамках которых отдельные автономные сетевые конструкции и взаимосвязи опирались в своем развитии на автохтонные знаково-символические иерархии и пограничные ментальные маркеры1. Такая идеологическая ситуация привела в промежуточном социокультурном итоге к ментальным провалам, «пустотам», «трещинам», существующим между отдельными, фактически игнорирующими друг друга идеологическими дискурсами, чьи границы означают чаще всего только естественное убывание их социокультурного воздействия и влияния в зависимости от мощности идеологических источников и количественных и качественных характеристик аудитории (поля) данного дискурса, но не выход в пространство прямого или косвенного междискурсивного взаимодействия.
Прямым следствием подобной идеологической ситуации на протяжении всего XX века стало формирование множества воображаемых миров — со своими социокультурными нормами, правилами и дискурсивными образцами. Эти воображаемые миры-пространства первоначально развивались на базе традиционных представлений модерна — геокультурных, геополитических и геоэкономических* 1 2. Существенные онтологические противоречия между традиционной картиной мира модерна и множеством образов других социокультурных и ментальных пространств обнаружились, обнажились лишь к концу XX века, когда распалась искусственно поддерживавшаяся
* Замятин Дмитрий Николаевич — доктор культурологии, руководитель Центра гуманитарных исследований пространства Российского научно-исследовательского института культурного и природного наследия им. Д. С. Лихачева, [email protected]
© Замятин Д. Н., 2011
© Центр фундаментальной социологии, 2011
1. Ср., например, диаметрально идеологически противоположные дискурсы: Генон, 2003; Юнгер, 2000; Беньямин, 1996. См. также: Элиас, 2001; Смит, 2004.
2. Классическое исследование на эту тему: Андерсон, 2001.
СОЦИОЛОГИЧЕСКОЕ ОБОЗРЕНИЕ. Т. 10. № 3. 2011.
21
22
СОЦИОЛОГИЧЕСКОЕ ОБОЗРЕНИЕ. Т. 10. № 3. 2011
обеими противоборствующими сторонами биполярная политико-идеологическая система, дополнявшаяся образом стран третьего мира (развивающихся стран).
Идеологический проект глобализации, который должен был заменить расшатанные устои мира модерна, оказался пока — к началу XXI века — не в состоянии «скрепить», поддержать или же сохранить остатки единого, господствующего в большинстве региональных и локальных сообществ дискурсивного пространства, несмотря на развитие таких мощных сопутствующих дискурсов и концепций, как постмодернизм, постколониализм и мультикультурализм, а также введение в социокультурные дискурсы глобализации понятия глокализации (Р. Робертсон). Основная когнитивная проблема проекта глобализации заключается в бессознательном (или же подсознательном) стремлении к достижению тех целей проекта модерна, которые, так или иначе, не были полностью достигнуты к началу XX века, хотя их достижение считалось в то время практически возможным, а социокультурные и экономические тенденции фиксировали наличие условий для их достижения (явление так называемой первоначальной глобализации конца XIX — начала XX века (Синцеров, 2000; Синцеров, 2005). В связи с этим некоторая архаичность проекта глобализации сказывается прежде всего в предположении о возможности социокультурной синхронизации развития совершенно различных пространств, регионов и территорий, которые, однако, конструируют, продуцируют свои, не связанные прямо с другими, образы и представления, распространяющиеся за пределы их собственных физико- и политико-географических границ (Culture... 1997).
Ментальная и образная множественность земных пространств может быть представлена понятием сопространственности, впервые предложенным немецким консерватором-романтиком Мартином Мюллером (Ионин, 2000). Это понятие было вытеснено понятием современность и прочно забыто. Идеологическая ситуация начала XXI века способствует его возрождению и потенциально активному использованию в целях выявления возможных условий когнитивного построения взаимодействующих междискурсивных и межцивилизационных пространств.
Интерпретация образа сопространственности связана с идеей о множественности и уникальности самих времен, развивающихся как бы внутри отдельных воображаемых пространств — будь то пространство западной или буддийской цивилизации, пространство межцивилизационного лимитрофа (например, Кавказа) или же пространство какого-либо сетевого сообщества, физическое пребывание членов которого может фиксироваться различными точками/координатами традиционного географического пространства. Отдельные времена могут не сходиться и даже расходиться — как это происходит с временами западной и исламской цивилизаций; признание подобного феномена должно быть исходным топосом для ментального или социокультурного окончания проекта модерна и также — для конструирования нового идеологического проекта, ориентирующегося не на со-временность, но на со-пространственность. Именно переплетающаяся и взаимопроникающая сопростран-ственность западной и исламской цивилизаций показывают всю анти-современность, не-современность или а-современность взаимодействия этих цивилизационных дискурсов, сохраняющих глубокие ментальные следы их сакрально-религиозных оснований.
СОЦИОЛОГИЧЕСКОЕ ОБОЗРЕНИЕ. Т. 10. № 3. 2011
23
Возможные решения охарактеризованной здесь проблемы могут быть найдены или сформулированы в рамках геоспациализма3 — методологического подхода, предполагающего, что онтологические статусы пространственности и ее образных репрезентаций являются неотъемлемой частью любой общественной или социокультурной феноменологии; иными словами, определенное видение и ощущение пространства локализуется в ментальном плане как «пучок» социокультурных образов, представляемых как «реальность».
Сам процесс идеологического перехода от проекта модерна к новому проекту можно назвать спациалистским, или геоспациалистским4. Суть данного перехода — в автоматическом и спонтанном столкновении различных в онтологическом плане дискурсов, работающих и развивающихся в различных цивилизационных и социокультурных временах. Эти идеологические столкновения ведут к неконтролируемому никем из каких-либо значимых социокультурных и политических акторов/групп/ сообществ расширению самого дискурсивного пространства, становящегося полем активных сосуществующих воображений, чьи источники располагают автономными временами, а в пространственном отношении являются попросту размытыми в силу изначально сетевых конструкций подобных пространств (ср.: Барт, 2004; Soja, 1990; Надточий, 1991; Вульф, 2003; Todorova, 1997; Нойманн, 2004; Филиппов, 2005, 2007; Эткинд, 2001; Замятин, 2007).
Спациалистский проект — используя когнитивные возможности постмодернизма и постструктурализма — является на самом деле (гео)спациалистским идеологическим проектом. Это означает, что традиционное географическое пространство в том виде, в каком оно было сформировано и «упаковано» модерном, используется как бы не по назначению — в совершенно конкретных политических, экономических и социальных целях — а лишь как метагеографический образ, позволяющий разрабатывать всевозможные сочетания и сосуществования различных уникальных дискурсов и представлений, чья локализация является очевидным вопросом в рамках проекта модерна. Иначе говоря, любое земное местоположение (актора, группы, сообщества) в рамках (гео)спациализма подвергается когнитивному сомнению, поскольку определенный оригинальный или даже вторичный дискурс сразу же создает ситуацию сопространственности, нахождения как бы в нескольких пространствах — с точки зрения традиционных представлений модерна (см. более подробно: Замятин, 2003, 2004а, 2004b, 2006).
Воображаемые географии, становящиеся необходимыми для любых сколько-нибудь значимых и влиятельных в социокультурном и политическом планах дискурсов, являются и условием существования и поддерживания образного империализма, который может быть постепенно трансформирован в своего рода когнитивное орудие или способ, средство ментального дистанцирования различных пространств для формирования метапространства — поля, где сопространственные дискурсы как бы размещаются относительно друг друга в целях развития собственных представлений о траекториях и путях предполагающихся расширений (см.: Замятин, 2007). Тогда такие значительные социокультурные и научные концепции конца XX — нача-
3. Термин и понятие введены мной.
4. Не путать с понятием спациализма (направление в искусстве XX века).
24
СОЦИОЛОГИЧЕСКОЕ ОБОЗРЕНИЕ. Т. 10. № 3. 2011
ла XXI века, как постколониализм, ориентализм, мультикультурализм, оказываются частными случаями начального этапа развития (гео)спациализма, на котором воображаемые географии являются пока лишь побочным и второстепенным ментальным продуктом образного империализма, а не закономерным (вполне образно-детерминистским, рационалистическим) следствием столкновения и борьбы цивилизационных дискурсов. Как только понятие и образ современности, а вместе с ними и понятие глобализации будут осознаны как частный идеологический дискурс, сопространственный любым другим значимым дискурсам, расширяющим свое феноменологическое пространство, образный империализм станет «чистым» операциональным образом, лишь поддерживающим «технически» на когнитивном уровне видимое расширение феномена сопространственности.
«Бессознательное» первоначального модерна — так, как оно было репрезентировано развитием европейского капитализма, Великими географическими открытиями, культурой и искусством Возрождения — было связано с безусловной телеологией земного пространства, становящегося тем самым вполне обозримым, представимым, образным (см.: Бродель, 2002, 1992; Франкастель, 2005; Дамиш, 2003; Слотердайк, 2007). Эта вновь возникающая образность земного пространства опиралась феноменологически на классическое понятие империи как некоего абсолютно политически и метафизически органичного пространственного тела; развитие такого пространственного тела как бы автоматически уравнивало и выравнивало (в плане христианской метафизики) всякие с европейско-имперской точки зрения инокультурные анахронизмы, которые могли быть встречены европейскими культурами в своем, казалось бы, чисто географическом расширении и развертывании (ср.: Слотердайк, 2007; Ильин, 1997).
Нет сомнения, что такой изначальный пространственно-феноменологический ход сильно облегчил в цивилизационном плане экспансию европейских держав за пределы их традиционного географического ареала, подкрепив ее хорошо укрепленным метафизически христианским мессианизмом. Однако этот вновь обретенный и постоянно обретаемый в ходе когнитивного развития колониалистского, а затем, в эпоху распада модерна, и постколониалистского дискурса, имперский versus империалистский пафос (прикрываемый, естественно, традиционными религиозными установками, различными версиями цивилизаторской миссии и культуртрегерства) имел и обратную — метагеографическую — сторону. Империализм как мощный образ, взращенный и лелеемый европейской цивилизацией эпохи модерна, оказался образно-географической «миной», или образно-географическим бумерангом для самого европейского модерна — способствуя формированию и развитию вполне архаичных имперско-политических форм в Европе и на ее цивилизационных перифериях даже тогда, когда политико-культурный проект nation-state стал в дискурсивном отношении совершенно очевидным (см., например: Geography... 1994; Каспэ, 2001).
Как бы то ни было, именно ранний модерн репрезентировал образ империализма, синкретически слитый, сращенный с проблематикой пространственности, впервые становящейся — в семиотически значимых формах — одним из ясно выраженных, доминирующих цивилизационных дискурсов. Иначе говоря, европейский модерн осознал себя как «модерн» во многом благодаря разнообразно выраженным
СОЦИОЛОГИЧЕСКОЕ ОБОЗРЕНИЕ. Т. 10. № 3. 2011
25
и интерпретированным дискурсам пространственности (Панфский, 2004; Флоренский, 2000а, 2000b; Арто, 1993; Бахтин, 1975, 1986; Органика... 2000)5; с другой стороны, это была вполне локальная, европейская современность, оказавшаяся способной к уникальной по мощности пространственной экспансии, основанной на когнитивно укорененном и религиозно проработанном понятии и образе империи, а далее и империализма. Как расцвет, так и распад модерна оказались связанными с интенсивным дискурсивным использованием образа империи, чья вполне внешняя, когнитивно вторичная пространственная коннотация (физические размеры империи — важный, но не самый главный ее признак) постепенно стала его ядерным, или стержневым, элементом (см., например: Филиппов, 1992, 2002; Cosgrove, Atkinson, 1998; Gilbert,
1998).
Надо ли говорить, что Великие географические открытия и формирование европейских колониальных империй были величайшей победой, и в то же время величайшей фикцией, метагеографической ошибкой — если говорить об образноимпериалистической интерпретации этих исторических событий (ср.: Сеа, 1984; Три каравеллы. 1991; Утопия. 1991). Базовая «шизофрения» модерна как такового — уверенное оперирование дискурсом европейской пространственности (ср. Де-лез, Гваттари, 2007), постоянно локализуемой различными вариантами образного империализма. Понятно, что то пространство — будь оно американским, африканским или азиатским, — которое видели европейские купцы и завоеватели в XVI-XVII веках, для них было всегда, в образном плане, проектируемым в христианскую вечность, европейским, западным в широком смысле. Когнитивная ситуация конца XX — начала XXI века изменилась не очень сильно: образный империализм видоизменился, стал более совершенным в когнитивном плане, перейдя во многом в информационно-культурную сферу (Кастельс, 2000; Geographies. 1995), однако все местные, локальные, неевропейские (незападные) отсчеты всякого исторического/ параисторического времени наталкиваются на мощные, идущие извне дискриминационные политико-культурные дискурсы, не замечающие, игнорирующие любые могущие возникнуть как автономные дискурсы, локально-пространственные автохтонные образы (Kasbarian, 1996; Hall, 1997; Hannerz, 1997; Paasi, 1999).
Литература
Андерсон Б. (2001). Воображаемые сообщества: размышления об истоках и распространении национализма / пер. с англ. В. Г. Николаева под ред. С. П. Баньковской. М.: Канон-Пресс-Ц, Кучково поле.
5. В живописи это — возникновение и развитие кубизма, футуризма, супрематизма, конструктивизма; творчество Пикассо, Кандинского, Шагала, Малевича, Филонова, группы «Зор-вед» (М. Матюшин и его последователи). В музыке прежде всего — Шенберг. В кино — творчество С. Эйзенштейна, Л. Бунюэля; в фотографии — творчество Э. Атже, А. Родченко; в архитектуре — произведения Ф. Л. Райта и К. Мельникова. В литературе — произведения Пруста, Кафки, Джойса, Платонова. Отдельного рассмотрения в контексте геоспациализма заслуживают такие социокультурные феномены, как русский авангард и сюрреализм. Важнейшие интерпретации: Фуко, 2006а, 2006b, 2006с; Foucault, 1980; Turnbull, 1996.
26
СОЦИОЛОГИЧЕСКОЕ ОБОЗРЕНИЕ. Т. 10. № 3. 2011
Арто А. (1993). Театр и его двойник. Театр Серафима / пер. с фр. С. А. Исаева М.: Мар-тис.
Барт Р (2004). Империя знаков / пер. с фр. Я. Г. Бражниковой. М.: Праксис.
Бахтин М. М. (1975). Формы времени и хронотопа в романе // Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Художественная литература. С. 234-408.
Бахтин М. М. (1986). Эстетика словесного творчества. М.: Искусство.
Беньямин В. (1996). Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости / Пер. с нем. С. А. Ромашко. М.: Медиум.
Бродель Ф. (1992). Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв. Т. 3: Время мира / пер. с франц. Л. Е. Куббеля под ред. Ю. Н. Афанасьева. М.: Прогресс.
Бродель Ф. (2002). Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II.
Ч. 1: Роль среды / пер. с фр. М. А. Юсима. М.: Языки славянской культуры.
Вульф Л. (2003). Изобретая Восточную Европу: карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения / пер. с англ. И. М. Федюкина. М.: Новое литературное обозрение.
Генон Р (2003). Царство количества и знамения времени // Генон Р Царство количества и знамения времени. Очерки об индуизме. Эзотеризм Данте / пер. с франц. Т. Б. Любимовой. М.: Беловодье.
Дамиш Ю. (2003). Теория облака: набросок истории живописи / пер. с франц. А. В. Шестакова. СПб.: Наука.
Делез Ж., Гваттари Ф. (2007). Анти-Эдип. Капитализм и шизофрения / пер. с франц. Д. Ю. Кралечкина. Екатеринбург: У-Фактория.
Замятин Д. Н. (2003). Гуманитарная география: пространство и язык географических образов. СПб.: Алетейя.
Замятин Д. Н. (2004а). Власть пространства и пространство власти: географические образы в политике и международных отношениях. М.: РОССПЭН.
Замятин Д. Н. (2004b). Метагеография: пространство образов и образы пространства. М.: Аграф.
Замятин Д. Н. (2006). Культура и пространство: моделирование географических образов. М.: Знак.
Замятин Д. Н. (2007а). Пространство как образ и трансакция: к становлению геоно-мики // Политические исследования. 2007. № 1. С. 168-184.
Замятин Д. Н. (2007b). Россия и нигде: географические образы и становление российской цивилизационной идентичности // Россия как цивилизация: устойчивое и изменчивое / под. ред. И. Г. Яковенко. М.: Наука. С. 341-367.
Ильин М. В. (1997). Слова и смыслы: опыт описания ключевых политических понятий. М.: РОССПЭН.
Ионин Л. Г. (2000). Социология культуры: путь в новое тысячелетие. М.: Логос.
Каспэ С. И. (2001). Империя и модернизация: общая модель и российская специфика. М.: РОССПЭН.
Кастельс М. (2000). Информационная эпоха: экономика, общество и культура / пер. с англ. О. И. Шкаратана и др. М.: ГУ-ВШЭ.
Надточий Э. (1991). Метафизика «чмока» // Параллели (Россия — Восток — Запад). Альманах философской компаративистики. Вып. 2. М.: Философское общество СССР; Институт философии РАН. С. 93-102.
Нойманн И. (2004). Использование «Другого»: образы Востока в формировании европейских идентичностей / пер. с англ. И. Пильщикова и В. Литвинова. М.: Новое издательство.
Органика: беспредметный мир природы в русском авангарде XX века. М.: RA, 2000.
СОЦИОЛОГИЧЕСКОЕ ОБОЗРЕНИЕ. Т. 10. № 3. 2011
27
Панофский Э. (2004). Перспектива как «символическая форма». Готическая архитектура и схоластика / пер с нем. И. Хмелевских, Е. Козиной; пер. с англ. Л. Житковой. СПб.: Азбука-классика.
Сеа Л. (1984). Философия американской истории: судьбы Латинской Америки / пер. с исп. Ю. Н. Гирина. М.: Прогресс.
Синцеров Л. М. (2000). Длинные волны глобальной интеграции // Мировая экономика и международные отношения. 2000. № 5. С. 56-64.
Синцеров Л. М. (2005). Эпоха ранней глобализации в истории мирового хозяйства // Вестник исторической географии. Вып. 3. М.: Институт географии РАН. С. 58-79. СлотердайкП. (2007). Сферы. Макросферология. II: Глобусы / пер. с нем. К. В. Лощев-ского. СПб.: Наука.
Смит Э. Д. (2004). Национализм и модернизм: критический обзор современных теорий наций и национализма / пер. с англ. А. В. Смирнова и др. под общ. ред. А. В. Смирнова. М.: Праксис.
Три каравеллы на горизонте. К 500-летию открытия Америки. М.: Международные отношения, 1991.
Утопия и утопическое мышление: антология зарубежной литературы / под ред. В. А. Чаликовой. М.: Прогресс, 1991.
Филиппов А. Ф. (2002). Гетеротопия родных просторов // Отечественные записки. 2002. № 6 (7). С. 48-63.
Филиппов А. Ф. (1992). Наблюдатель империи (империя как понятие социологии и политическая проблема) // Вопросы социологии. 1992. Т. 1. № 1. С. 89-120.
Филиппов А. Ф. (2005). Пространство политических событий // Полис. 2005. № 2. С. 6-25.
Филиппов А. Ф. (2007). Социология пространства. СПб.: Владимир Даль.
Флоренский П. (2000а). Анализ пространственности и времени в художественноизобразительных произведениях // Флоренский П. Статьи и исследования по истории и философии искусства и археологии. М.: Мысль. С. 81-259.
Флоренский П.А. (2000b). Абсолютность пространственности // Флоренский П. Статьи и исследования по истории и философии искусства и археологии. М.: Мысль. С. 274-296.
Франкастель П. (2005). Фигура и место: визуальный порядок в эпоху Кватроченто / пер. с франц. А. В. Шестакова. СПб.: Наука.
Фуко М. (2006а). Другие пространства // Фуко М. Интеллектуалы и власть. Ч. 3: Статьи и интервью. 1970-1984 / пер. с франц. Б. М. Скуратова. М.: Праксис. С. 191-205. Фуко М. (2006b). Безопасность, территория, население // Фуко М. Интеллектуалы и власть. Ч. 3: Статьи и интервью. 1970-1984 / пер. с франц. Б. М. Скуратова. М.: Праксис. С. 143-151.
Фуко М. (2006с). Пространство, знание и власть // Фуко М. Интеллектуалы и власть. Ч. 3: Статьи и интервью. 1970-1984 / пер. с франц. Б. М. Скуратова. М.: Праксис.
С. 215-237.
Элиас Н. (2001). Общество индивидов / пер. с нем. А. Антоновского, А. Круглова, А. Иванченко. М.: Праксис, 2001.
Эткинд А. (2001). Фуко и тезис внутренней колонизации: постколониальный взгляд на советское прошлое // Новое литературное обозрение. 2001. № 49. С. 50-74. Юнгер Э. (2000). Рабочий. Господство и гештальт / пер. с нем. А. В. Михайловского. СПб.: Наука.
28
СОЦИОЛОГИЧЕСКОЕ ОБОЗРЕНИЕ. Т. 10. № 3. 2011
Cosgrove D., Atkinson D. (1998). Urban rhetoric and embodied identities: city, nation and empire at the Vittorio Emanuele II monument in Rome, 1870-1945 // Annals of the Association of American Geographers. Vol. 88. № 1. P. 28-49.
Culture, globalization and the world-system: contemporary conditions for the representation of identity / ed. by A. D. King. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1997.
Foucault M. (1980). Questions on geography // Foucault M. Power/Knowledge: selected interviews and other writings, 1972-1977 / ed. by G. Gordon. Brighton, Sussex: Harvester Press. P. 63-77.
Geographies of global change: remapping the world in the late twentieth century / ed. by R. J. Johnston, P. J. Taylor, M. J. Watts. Oxford, Cambridge: Blackwell.
Geography and national identity / ed. by D. Hooson. Oxford, Cambridge: Blackwell, 1994.
GilbertD. (1998). Heart of empire? Landscape, space and performance in imperial London // Environment and Planning D: Society and Space. Vol. 16. № 1. P. 11-28.
Hall S. (1997). The local and the global: globalization and ethnicity // Culture, globalization and the world-system: contemporary conditions for the representation of identity / ed. by A. D. King. Minneapolis: University of Minnesota Press. P. 19-41.
Hannerz U. (1997). Scenarios for peripheral cultures // Culture, globalization and the world-system: contemporary conditions for the representation of identity / ed. by A. D. King. Minneapolis: University of Minnesota Press. P. 107-129.
Kasbarian J. A. (1996). Mapping Edward Said: geography, identity, and the politics of location // Environment and Planning D: Society and Space. Vol. 14. № 5. P. 529-557.
Paasi A. (1999). Nationalizing everyday life: individual and collective identities as practice and discourse // Geography Research Forum. Vol. 19. № 1. P. 4-21.
Soja E.W. (1990). Postmodern geographies: the reassertion of space in critical social theory. London: Verso.
Todorova M. (1997). Imagining the Balkans. New York: Oxford University Press.
Turnbull D. (1996). Cartography and science in Early Modern Europe: mapping the construction of knowledge spaces // Imago Mundi. Vol. 48. P. 5-24.
