CC BY
26
ГЕНРИК ЖЕВУСКИй И КРЕМЕНЧАНЕ: «КОМЕДИЯ ОШИБОК»1
© Ю. Л. Кацемба
гм из
on гм
00 ^
d
В статье проанализирована полемика, которая проходила на страницах «Петербургского еженедельника» ("Tygodnika Peterburskiego", СПб), «Атенеум» ("Athenaeum", Вильнюс) и «Звезды» ("Gwiazdy", Киев) в середине XIX века. Полемика была вызвана критикой Кременецкого лицея в «Нравоописательной смеси» ("Mieszaninach obyczajowych", 1841) Г. Жевуского. Рассмотрены причины непонимания воспитанниками Волынских Афин интенций автора, что способствовало трансформации литературной полемики в тенденциозно окрашенную «комедию ошибок».
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: польская литература, Г. Жевуский,
«Нравоописательная смесь», литературная полемика.
Генрик Жевуский (1791-1866) был одним из наиболее ярких, влиятельных и известных представителей патриархальной мысли в польской литературе середины XIX столетия. Тогда, когда вся Европа, увлеченная идеями Просветительства, с открытыми объятиями принимала революционные изменения, модернизирующие реформы, он самозабвенно и бескомпромиссно защищал древние сарматские взгляды на устройство государства, культуры, да и мир в целом. Все его творчество было пеаном мифологическому сарматскому прошлому и одновременно категорическим неприятием современности, включающем полное отбрасывание возможности иного нежели панславистского будущего. Среди известных биографов и исследователей общественно-философских взглядов писателя значатся имена Ст. Тарновского [Тагпо-^И 1887], Ю. Урбаняка [ИгЬашак 1979] и А. Шлиша [ЗИзг 1986], волынский период творчества писателя из Чуднова проанализирован В. Ершовым [бршов 2008; 1997], анализ идеологических акцентов творчества писателя предприняли З. Швейковский ^■^еуко'^И 1926: 148-150] и И. Венгжин [Ш^геуп 2012].
В польской литературе позднего романтизма чудновчанин известен прежде всего, как один из организаторов Петербургской котерии или, как тогда говорили, пентархии. В 1841 г. в своем имении в местечке Чуднов (в настоящее время районный центр Житомирской области) над рекой Тетерев (отсюда один из псевдонимов писателя — Тетеревянин), мыслитель собрал своих единомышленников-земляков из литовско-русских земель давней Польши, которых объединял журнал «Петербургский еженедельник» ("Tygodnik Ре1егЪиг$Н", 1830-1858), издаваемый в северной столице России на польском языке. В состав группы, кроме организатора, вошли Михал Грабовский, ксендз Игнаций Головинский, Юзеф Игнаций Крашевский, Александр Кароль Гроза, Густав Олизар, Константин
1 Перевод с украинского и польского языков на русский — автора.
КАЦЕМБА ЮЛИАНА ЛЕОНИДОВНА
аспирант Житомирского государственного университета им. Ивана Франко (Житомир, Украина) E-mail: [email protected]
оо
Г\|
LD
О
CM
го
го
Ol Œ
(К ГО
ai
о о
Подвысоцкий, Юлиуш Струтинский, Кароль Швид-зинский, Плацид Янковский. Главной целью съезда было создание благоприятных условий для распространения среди поляков идей панславизма. Хотя съезд не дал ожидаемых результатов, тем не менее, Г. Жевуский получил надежду на то, что участники котерии разделят его мнение и станут защитниками от нападок критики на его публицистический сборник «Нравоописательная смесь» [Rzewuski 1841].
Однако это произведение стало фатальным в его литературной карьере, которая началась безумным успехом знаменитых «Воспоминаний пана Северина Соплицы, чесника парнавского» [Rzewuski 2008], а закончилась осуждением Яроша Бейлы — нарицательного героя-нарратора его философско-пу-блицистического сборника «Нравоописательная смесь», название которого достаточно красноречиво презентует смесь проблематики, тем и стилей, сенсов и интенций. Сборник включает философские и религиозные рассуждения, морализаторские рацеи, общественные сценки, а также драматический отрывок, который изображал современную автору салонную литературную моду.
«Нравоописательная смесь» вызвала литературную бурю, которой до того еще не видела общественность Польши [Rolle 1923: 268]. Настоящая перепалка разгорелась из-за критики Г. Жевуским Кременецкого лицея (1805-1832) и его организатора — выдающегося просветителя Тадеуша Чацкого, а также выпускников лицея, образования, науки и воспитания в целом. Среди волынской шляхты особое возмущение вызывало содержание раздела «Обсуждения» ("Obmowy"), в котором автор достаточно резко критиковал уровень обучения в лицее и уровень профессиональной подготовки выпускников. Воспитанный на идеях Жозефа де Мэст-ра, к светскому образованию автор относился резко отрицательно. Писатель обвинял систему образования в поверхностности и в непрофессионализме: «Некоторые ошибочно допускают и друг за другом повторяют, что в наших провинциях благодаря кре-менецкой школе значительно повысился уровень образования; эта неправда настолько выразительна, что не могу понять, каким образом смогла она так долго продержаться, не принимая во внимание свою очевидность» [Rzewuski 1841: 126], и чуть ниже добавлял: «Покажите мне кого-то из кременецкой школы, кто знал бы латынь, право, политическую экономику, историю философии и какую-то моральную науку; но почти каждый из них знает лишь первые три темы из каждой дисциплины и про это балясничает. А если еще научится рифмовать окончания, описывать бледный месяц, порывы ветра, журчания ручьев и лица паненок, которые заливаются пурпуром, — он уже считает себя большим человеком» [Rzewuski 1841: 126].
Казалось, прежде всего, не уровень образования, не способ преподавания наук в лицее вызывали возмущение Яроша Бейлы, а громкие, помпезные торжества, которые организовывал Т. Чацкий. Эти мероприятия потом месяцами обсуждали на Волыни, их можно было сравнить разве что с популярностью бердичевских ярмарок. Г. Жевуский был не один, кто сравнивал Кременец с постоянными забавами и экстравагантным стилем жизни его воспитанников. Так, А. Еловицкий в разгульном образе жизни кременецкой молодежи обвиняет, конечно, не Т. Чацкого, а эмигрантов, которые селились в Кременце: «Зло очень быстро укореняется, а особенно такое привлекательное зло, как забава. Отсюда пошло, что школьная молодежь, соблазненная ими, со временем начала больше — по крайней мере во время карнавала — думать о забавах, чем об учебе, <...> так, что большинство из них позже заслужило себе ироничное прозвище кременецких клоунов, а в Кременец ехали уже не те, кто хотел учиться, а те, кто хотел развлекаться» [Jelowicki 1877: 177].
Конечно, такие резкие выпады на колыбель поль-скости, науки и образования, вызвали острые дискуссии, которые продолжались более десяти лет. Среди первых его оппонентов был М. Будзинский, бывший выпускник лицея, который ревностно защищал Alma Mater: «После закрытия Кременецкого лицея, которое наступило после 1831 года в силу указа Николая I, возникли нападки на это заведение. Собственно, мои земляки, не колеблясь, указывали на изъяны этого заведения в публичных журналах. Некоторые говорили, что лицей не выпускал специалистов <...>, что преподавание наук было поверхностным, что мало обращали внимание на управление образованных людей. Недостатки несомненно были в этой школе, как и во всех других. Но во времена необходимого единения в благородных целях <.> ни одна школа, несомненно, не отреагировала лучше, чем это заведение, созданное благодаря стараниям и попечительству Тадеуша Чацкого» [Beauvois 1914, 2005].
На защиту доброго имени Кременецкого лицея выступил и бывший ее ученик Густав Олизар с публицистической книжицей «Смешивание понятий Яроша Бейлы» [Olizar 1842], который «Нравоописательную смесь» Г. Жевуского назвал зеркальною реинтерпретацией взглядов самого автора, написанных в моменты «мозговой болезни». Однако, некоторое время спустя в своих «Мемуарах» [Olizar 1892] Г. Олизар вынужден был согласиться с некоторыми пассажами Г. Жевуского: «Научная система [Кременецкого лицея.— Ю. .К.], насколько я теперь могу судить, по-видимому не была одной из наиболее соответствующих. Всего было понемногу, и каждый ученик должен был
всего понемногу попробовать! Отсюда ни знания, ни одной специальности, много фанфаронства и попугаичьей эрудиции» [Olizar 1892: 25], но при этом, уточняет мемуарист, Т. Чацкого не нужно обвинять в несовершенстве системы образования [Olizar 1892: 25].
Г. Жевуский, будучи уверенным, что получит поддержку и найдет понимание правобережной украинской шляхты, был глубоко возмущен тем, что его недавние единомышленники либо вообще не выказали своего мнения в литературной полемике, либо оно было негативным. Свое возмущение он изложил в чрезвычайно резкой форме: «Если хотите сохранить со мной литературные отношения, вы должны мух отгонять, когда я сплю и хлестать моих критиков <...>. Но вы все, кроме Кефалинского 2, имеете какие-то родительские чувства ко всем дуракам; отсюда прямо в глаза вам скажу, что вы не имеете настоящего литературного призвания <...>, вы являетесь трусами» [Szweykowski 1926: 150].
Для большинства поляков Правобережной Украины Кременец уже в середине Х1Х столетия стал символом возрожденной Польши, памятью о погибших во время ноябрьского 1831 г. восстания лицеистах и всенародной святыней. Поэтому любые критические выступления воспринимались чрезвычайно враждебно, как покушение на поль-скость, свободу и независимость. Г. Жевуский оценивал ситуацию с другой стороны, как посягательство на национальную идентичность, а осовремененную модель образования, предлагаемую в Кременецком лицее, воспринимал как «рассадник иностранщины», которая могла разрушить все традиционные формы шляхетской культуры. Таким образом, полемика в дискурсе Кременец-кого лицея «строилась» на смешивании понятий: одни, как Г. Жевуский, имели в виду модель образования, ее приспособление к современным условиям, другие — апеллировали к национальной памяти, сотворению мифа Кременца. В то время, когда Я. Бейла говорил о направлениях развития образования, выпускники-кременчане переходили, как правило, на личности. Так Г. Жевуский, например, написал об отсутствии больших специалистов среди выпускников Кременецкого лицея,— в ответ на это К. Качковский на страницах «Атенеума» [Kaczkowski 1845: 212-224] назвал 65 имен, которыми гордится это учебное заведение. Дискуссия превращалась в словесное соревнование, обремененное взаимными упреками, злостными замечани-
2 Речь идет о римо-католическом епископе Игнацие Головинском, который под псевдонимом Игнаций Ке-фалинский переводил Шекспира, прозу же писал как Жегота Костровец.
ями, с нехваткой логической аргументации. В ответ на представленный выпускником школы список, чудновский художник слова под псевдонимом Те-теревянин злостно иронизировал: «Лорд Брукгем в одной из своих речей, отдавая честь Оксфордской Академии <...>, гордо высказался, что эта Академия в течение одного века выдала пять больших мужей, чем ни одна другая похвастаться не может. О бедный Оксфорд в сравнении с Кременцом! Лицей в шестьдесят пять раз превысил английскую Академию» [Tetera Petroniusz... 1845: 495-496].
Полемика, которая содержится в разделе «Обсуждения», в последующие года привлекла внимание М. Ролле, Д. Бовуа и И. Венгжин.
Львовянин М. Ролле, автор первого монографического исследования Кременецкого лицея «Волынские Афины» (1898), выразил мнение, которое вскоре стало традиционным. По мысли автора, чрезмерное внимание, которое общественность оказывала школе Т. Чацкого, дух, господствовавший в стенах лицея и за его пределами, ученическая самокритика, наконец, замена телесного наказания на выговоры, — все это должно было вызвать к зарождению у воспитанников несколько преувеличенной мысли о существовании некоего особенного кременецкого самолюбия, гордости, которые со временем могли превращаться в высокомерие и пренебрежение к другим учебным заведениям [Rolle 1923: 268-298].
Французский историк Д. Бовуа, соглашаясь с Г. Жевуским в том, что блестящая слава Кременецкого лицея была скорее своеобразным маркером товарищеского сообщества, чем солидного образования [Beauvois 1987: 392], отвергал критические замечания про отсутствие влияния «элитного лицея» на общественную жизнь волынской шляхты, поскольку он носил «характер символа, а его закрытый характер превратил этот символ в миф золотого века польской культуры в Украине» [Beauvois 1987: 395].
Краковянка И. Венгжин предлагает смотреть на эту дискуссию с двух точек зрения: с одной стороны, как повод для атаки кременчан на Г. Же-вуского, который посягнул на святое имя школы, и как на сакральную легенду Волынских Афин; с другой — как на совершенный претекст для манифестации своего сопротивления роялизму, декларируемому членами «Петербургского еженедельника». Исследовательница также предполагает, что в этом дискурсе могут тоже скрываться местечковые споры между образованными аристократами и раздраженными среднесостоятельными шляхтичами [Wfgrzyn 2012: 55].
Анализируя текст в диахроническом движении, можно предположить, что автор «Нравоописательной смеси» поставил и хотел заострить
о иэ
S
3
о
ta
<v X о
aj х
го ^
X
<v X <v
^
СО <V
го иэ X <v J го
оо
Г\|
о
гм
го
го
О! А
(К
го ^
и (V
о о
проблему воспитания и учебы современной ему молодежи, а на примере Кременецкой гимназии, как самого яркого учебного заведения первой трети Х1Х века, показать необходимость изменений в системе школьного образования и вызвать дискуссию, которая в первую очередь касалась бы системы и образования поляков Правобережной Украины. А. Шлиш замечает, что публицисты начали атаковать наименее аргументированные выводы Г. Жевуского [аИзг 1986: 197-198], а тот в свою очередь ничего не сделал для того, чтобы направить полемику в конструктивное русло. Эту ситуацию И. Венгжин сравнила с «комедией ошибок», в которой «важные темы и вопросы, поднятые Бейлой, были заглушены его собственными предубеждениями и затоплены паводком злости» ["М^гуп 2012: 55].
Однако Г. Жевуский продолжал углублять проблематику образования и воспитания молодежи уже не только на страницах «Петербургского еженедельника», но и «Варшавского ежедневника» ("Б71епшк ■^а^а'^зИ"), журнала «Время» ("С7а$") и некоторых других периодических изданий. Развитие науки писатель непосредственно связывал с художественной литературой, которая является «очагом, около которого сплачиваются все науки, существующие в обществе» [Кге'шк 1855: 392], а в логической цепочке развала цивилизации обнищание литературы тянет за собой упадок наук вообще: «Древнее творчество было призванием, или по крайней мере старалось из него исходить, отсюда каждый писатель обязательно должен был быть в определенном отношении моралистом» [Я7е'шк1 1852: 2]. Таким образом, Тетеревянин возлагал на писателей миссию просветителей, которые должны были учить и воспитывать общество, выявлять его болезни, которые, если их не лечить, могут привести к упадку цивилизации.
В философском исследовании «Цивилизация и религия» Г. Жевуский формулирует свою идею трех периодов генезиса цивилизации на примере античной эпохи. Первый период — это поэти-ческо-литературный, второй — возникновение наук, которые объединяются вокруг мистической идеи — религии, третий — это собственно процесс упадка / развала цивилизации, так называемый период рационализма, когда происходит признание совершенства человеческого ума и необъятных возможностей познания [Кге'изк 2009: 13]. По мнению писателя, современная ему цивилизация вступила в третий период своего развития, и, если не предпримет шаг назад, не вернется к тем идеям, которые лелеяла давняя шляхетская традиция, она вскоре достигнет своего конца. «В этой интеллектуальной анархии,— писал
Г. Жевуский на страницах "Варшавского дневника",— писатели перестали быть скромными учителями общественности, а стали ее подхалимами» [Ягете-изк 1852: 2].
Г. Жевуский отбросил все рациональные и эмпирические концепции науки. В его понимании наука не должна была переходить границу Божьего объявления, в любом случае не должна подвергать сомнениям религиозных правд веры, на что также указывает А. Шлиш [&И$г 1986: 102]. В попытке отделить науку от клерикальной идеи писатель видел упадок первой: «все науки исчерпали себя той войной, которую они скрыто или же явно вели с религией» [Ягетоизк 2009: 11-12]. Тенденции рационализма, которые провозглашали безграничность человеческого ума, вызывали у чудновского мыслителя шквал возмущения: «народ является орудием Божьим, конечной целью наивысшей мудрости, потому что он существует лишь для того, чтобы воплощать замыслы провидения, хотя сам он об этом и не догадывается» [Ягетоизк 2009: 13]. Наука в понимании традиционалистов в любом случае не могла быть самоцелью, то есть наука не может осуществляться ради науки, окончательным ее продуктом должно быть моральное или общественное развитие.
Концепция возникновения направлений наук и общественных знаний, по мнению Г. Жевуского, подобна библейской версии сотворения мира. Творцом каждой науки является Бог, который, увидев, что наука является благонравной и достойной, создал народ, который бы о ней заботился и развивал ее: «без сомнения, науки, ремесла, философия заслуживают того, чтобы для их опеки Бог создал отдельные народы» [Ягездизк 2009: 13]. Таким образом, одни народы призваны развивать политическое дело, другие — военное, культурное и т. д. Для убедительности своего утверждения Г. Жевуский приводит пример, что «еврейский народ существовал всего лишь для сохранения почета единственного и настоящего Бога, финикийцы — чтобы торговлей образовать взаимоотношения между отдаленными народами, египтяне — для взрыва математических наук, греки — чтобы создавать и развивать ремесла, римляне — чтобы объединить мир для более легкого принятия нового союза человечества с Богом» [Ягетоизк 2009: 3].
Волынянин не причислял себя к числу традиционалистов, которые с особенным упорством атаковали рационализм и неограниченность познавательных возможностей человеческого ума, видя в них самую серьезную угрозу как самой религии, так и апеллирующих к ней умственных систем, а также теократических общественных и политических концепций. Он утверждает, что любит все науки и изучает их в меру своих воз-
можностей, но не соглашается с тем, что наука должна быть целью человека: «Бог меня сотворил для того, чтобы я его познал, любил, служил ему, и этим заслужил вечную жизнь, а не для того, чтобы я был мастером, геологом, философом, журналистом или комедиантом» [Яге—шк 2009: 8]. Он убежден, что наука — не цель, а лишь средство, но если уже говорить о науке как цели, то она не должна быть использована в политических интересах, а лишь моральных и цивилизационных [К7е—шк1 1852: 3]. Например, химия «служит для наших удобств, облегчила нам кое-какой труд в мастерских, но как наука сама по себе находится на низшем уровне по сравнению с давними» [Я7е—и$к1 1855: 1]. Результаты современной ему науки мыслитель из Чуднова ставит под сомнение: «осмелюсь утверждать, что со времен Лейбница математика ни одного шага не сделала вперед, так как и физика со времен Ньютона. Что же такого выдумала философия, что было не известным еще для Платона, Аристотеля, или для схоластической философии?» [Яге—шк 1855: 1].
Упадок науки Г. Жевуский связывает, прежде всего, с новой системой обучения и воспитания, направленной на быструю и количественную, а не качественную учебу: «одним из симптомов распада общества есть то, что нет уже детей. Рационализм уничтожил этот самый благодарный цвет человечества. Еще немного терпения, и мы дождемся философов с молочными зубами и мощными аргументациями» [Яге—изк 2009: 15], что связано с приходом рационализма, критикой религии, поверхностных знаний. Раньше «получение научного знания, самопожертвование в ущерб полной жизни, всем, что в жизни приносит удовольствие, становилось нередкой вещью; ученые всю жизнь учились, а тому, кто не прошел длинный и трудный научный путь, на ум не пришло учить других» [Яге—шк 2009: 23].
Поверхностное изучение многих предметов, т. е. всего понемногу или «первых трех тем из каждой дисциплины», которое звучало в контексте критики Кременецкого лицея, стало лейтмотивом рассуждений писателя о состоянии образования и науки: «цивилизация на первое место ставит науки, невежество презирает настолько, что для процесса обучения придумала метод, благодаря которому каждый ученик в каждой науке освоил хоть несколько уроков, чтобы о ней, по крайней мере, мог бы впоследствии рассуждать» [Яге—шк 2009: 28]. Такую модель Г. Жевуский категорически считает неприемлемой, поскольку она продуцирует высокомерное, поверхностное поколение, в котором не может быть специалистов в отдельной отрасли: «философы на сегодня представляют более многочисленную группу, чем люди
специально обученные» [Яге—шк 2009: 13]. Развитие науки возможно лишь при условии, что найдется такой гений, который изобретет новые пути существования, неизвестные предшественникам, а философствование к этому привести, по мнению Тетеревянина, не может. Г. Жевуский делает характерное признание, что правда познается только через интуицию: «чрезмерное рассуждение уничтожает или по крайней мере ослабляет интуицию, а только интуиция создает эту мощную индивидуальность, в которой, так сказать, воплощается гений века» [Яге—изк 1855: 1]. В другом произведении он углубляет эту мысль, говоря, что «поэзия, а не рассуждение и философия, подчиняет человеческий род» [Яге—изк 2003: 95]. Так, как когда-то журналистика вытеснила литературу, поскольку писатели начали писать наставления не ради провозглашения истины, а для того, чтобы заслужить благосклонность читателей, — так и рационализм вскоре вытеснит настоящие науки [Яге—шк 1852: 2-3]. Автор «Нравоописательной смеси» обращает особое внимание на интеллектуальный упадок польского народа: «мы погружены в какое-то интеллектуальное тщедушие, которое постоянно крепнет, а это доведет нас до варварского состояния, потому что мы отказываемся принимать от этой немощи лекарства» [Яге—изк 1855: 1].
В поле зрения писателя также находилась проблема сохранения и передачи следующим поколениям шляхетских традиций и обычаев, которые он демонстративно противопоставлял пагубным заграничным веяниям: необходимо «произвести определенную систему моральных национальных ценностей, которую после фиксации в сознании общественной элиты нужно передать будущим поколениям как условие сохранения собственной идентичности» [Яхе—изк 2009: 17]. Идеалом шляхетского воспитания и обучения для него была палестра — адвокатура, которая «считалась дополнением к домашнему и школьному воспитанию. Даже влиятельные граждане, которые вовсе не планировали отправлять своих сыновей учиться на юристов, после окончания школы отдавали их в адвокатуру, чтобы те, познавши особенности права и процедуры, были способны достойно вести судебные дела» [Яге—шк 1855: 1].
Таким образом, наибольшего возмущения в «Нравоописательной смеси» Г. Жевуского вызывали его замечания относительно высокомерия кременецких лицеистов, некоторая ограниченность их знаний «первыми тремя темами в каждой дисциплине» и невостребованным умением рифмовать окончания, которое они использовали для переработки произведений известных мастеров слова. Впоследствии едкие замечания Яроша Бейлы
о иэ
3
О
О!
X о
О!
х
го ^
X
О!
X
О!
а
и ^
со
О!
го иэ X
О! ^
го
оо
ГЧ1
LO
О
СМ
го
го
Ol
а
(К
го ai
о о
стали мощным толчком к массовому написанию выпускниками лицея мемуаров о годах учебы в Кременце, что способствовало возникновению стойкого мифа Кременца как Волынских Афин. Некоторые из мемуаристов, в поздних своих произведениях, когда немного утихла взбудораженная реакция на бейловскую критику, сами того не замечая, соглашались с некоторыми интенциями достаточно спорного труда. Полемика, которая кипела вокруг «Нравоописательной смеси» была похожей на «комедию ошибок»: Г. Жевуский писал о недостатках системы образования и воспитания в Кременецком лицее, а его выпускники воспринимали это как камень, брошенный в их овеянную легендами святыню. Со своей стороны, Тетеревянин во время дискуссии не сделал ничего для того, чтобы доступно объяснить и отстоять свои взгляды, направить полемику в нужное ему русло, а наоборот, публиковал саркастические и ироничные ответы на каждую попытку кременчан защищать свою Alma Mater. Лишь в дальнейших публицистических произведениях находим слабо мотивированное объяснение, якобы он хотел найти наиболее соответствующую для поляков образовательную модель, которая бы поддерживала национальные обычаи и традиции, гарантировала длительность функционирования шляхетской традиции и идентичности, а также способствовала укреплению экономической ситуации для земельной шляхты. Согласно глубокому убеждению Г. Же-вуского — обновление моральных воспитательных ценностей прошедших времен должно было стать единственным путем к совершенствованию системы образования и воспитания: «беремся искренне и тщательным образом за то, что является нашим призванием, а это приведет к росту образования и литературы общества, членами которого мы являемся» [Rzewuski 1852: 1].
ЛИТЕРАТУРА
Сршов В. Польська литература Волиш доби романтизму: генолопя мемуаристичноста. Житомир, 2008.
Сршов В. Чудн1вський з'!зд польських письменник1в // Украшська нацюнальна 1дея: ктор1я i сучасшсть. Житомир, 1997.
Beauvois D. Polacy na Ukrainie 1831-1863. Szlachta polska na Wolyniu, Podolu i Kijowszczyznie. Paryz, 1987.
Beauvois D. Trojk^t Ukrainski. Szlachta, carat i lud na Wolyniu, Podolu i Kojowszczyznie 1793-1914. Lublin, 2005.
Jelowicki A. Moje wspomnienia. Poznan, 1877.
Kaczkowski K. Odpowiedz na list pana Kwestarza Somm-nambula // Athenaeum. 1845. t. IV.
Olizar G. Pomieszanie Jarosza Bejly objawione przez A. Filipowicza. Wilno, 1842.
Olizar G. Pami^tniki 1798-1865. Lwow, 1892.
Rolle M. Ateny Woiynskie. Szkic dziejow oswiaty w Polsce —
Lwow-Warszawa-Krakow, 1923. Rzewuski H. Mieszaniny obyczajowe przez Jarosza Bejl^.
T. 1. Wilno, 1841. Rzewuski H. Pami^tki Soplicy. Krakow, 2008. Rzewuski H. Listy z Warszawy V // Dziennik Warszawski. 1852. № 205.
Rzewuski H. Cywilizacja i Religia. Biala Podlaska, 2009. Rzewuski H. Uwagi o dawnej Polsce przez starego Szlachcica Seweryna Soplicy Czesnika Parnawskiego napisane 1832 roku. Warzawa, 2003. Rzewuski H. O dawnych i terazniejszych prawach polskich
slow kilka // Czas. 1855. № 140. Slisz A. Henryk Rzewuski. Zycie i pogl^dy. Warszawa, 1986.
Szweykowski Z. [Recenzja] // Ruch literacki. 1926. № 5. Tarnowski S. H. Rzewuski. Z odczytow publicznych odbytych
we Lwowie w roku 1887. Lwow, 1887. Tetera Petroniusz. List do wydawcy Tygodnika // Tygodnik
Peterburski. 1845. № 76. Urbaniak J. Konserwatyzm w pogl^dach spoleczno-filozo-
ficznych Henryka Rzewuskiego. Poznan, 1979. W^grzyn I. W swiecie powiesci Henryka Rzewuskiego. Krakow, 2012.
REFERENCES
Grshov V. Pol's'ka literatura Volini dobi romantizmu: genologija memuaristichnosti. Zhitomir: Polissja, 2008. 624 p.
Grshov V. Chudnivs'kij z'izd pol's'kih pis'mennikiv // Ukrains'ka nacional'na ideja: istorija i suchasnist'. Zhitomir: Zhurfond, 1997. P. 88-90.
Beauvois D. Polacy na Ukrainie 1831-1863. Szlachta polska na Wolyniu, Podolu i Kijowszczyznie. Paryz: Instytu literacki, 1987. 294 p.
Beauvois D. Trójk^t Ukrainski. Szlachta, carat i lud na Wolyniu, Podolu i Kojowszczyznie 1793-1914. Lublin: Wydawnictwo Uniwersytetu Marii Curie-Sklodowskiej, 2005. 760 p.
Jelowicki A. Moje wspomnienia. Poznan: J. K. Zupañski, 1877. 434 p.
Kaczkowski K. Odpowiedz na list pana Kwestarza Somm-nambula // Athenaeum. 1845. Vol. IV. P. 212-224.
Olizar G. Pomieszanie Jarosza Bejly objawione przez A. Filipowicza. Wilno: druk. T. Glücksberg, 1842. 64 p.
Olizar G. Pami^tniki 1798-1865. Lwów: Ksi^g. Gubryno-
wicza i Schmidta, 1892. 300 p.
Rolle M. Ateny Wolynskie. Szkic dziejów oswiaty w Polsce — Lwów-Warszawa-Kraków: Wydawnictwo Za-kladu Narodowego imienia Ossolinskich, 1923. 400 p.
Rzewuski H. Mieszaniny obyczajowe przez Jarosza Bejl^. Vol. 1. Wilno: druk. T. Glücksberg, 1841. 294 p.
Rzewuski H. Pami^tki Soplicy. Kraków: Wydawnictwo GREG, 2008. 238 p.
Rzewuski H. Listy z Warszawy V // Dziennik Warszawski. 1852. № 205. P. 1-3.
Rzewuski H. Cywilizacja i Religia. Biala Podlaska: Arte, 2009. 71 p.
Rzewuski H. Uwagi o dawnej Polsce przez starego Szlachcica Se-weryna Soplic^ Czesnika Parnawskiego napisane 1832 roku. Warzawa: Instytut badan literackich PAN, 2003. 168 p. Rzewuski H. O dawnych i terazniejszych prawach polskich
slów kilka // Czas. 1855. № 140. P. 1-2. Slisz A. Henryk Rzewuski. Zycie i pogl^dy. Warszawa:
Krajowa Agencja Wydawnicza, 1986. 326 p. Szweykowski Z. [Recenzja] // Ruch literacki. 1926. № 5. P. 148-150.
Tarnowski S. H. Rzewuski. Z odczytów publicznych odby-tych we Lwowie w roku 1887. Lwów: nakl. Ksi^garni Seyfartha i Czajkowskiego, 1887. 97 p.
Tetera Petroniusz. List do wydawcy Tygodnika // Tygodnik Peterburski. 1845. № 76. P. 495-496.
Urbaniak J. Konserwatyzm w pogl^dach spoleczno-filozo-ficznych Henryka Rzewuskiego. Poznan: Wydawnictwo Naukowe im. A. Mickiewicza, 1979. 120 p.
W^grzyn I. W swiecie powiesci Henryka Rzewuskiego. Kraków: Wydawnictwo Uniwersytetu Jagiellonskiego, 2012. 386 p.
Житомирский государственный университет им. Ивана Франко (Житомир, Украина).
Поступила в редакцию 04.03.2016 г.
Received 04.03.2016 г.
о иэ
S
3
о
ta
Ol
X о
UDC 23.162.1-3 HENRicH ZHEVUSKY AND people wHÜ LIVE IN KREMENCHUG: "COMDEY OF MISTAKES"
Yu. L. Katsemba
The article brightens and analyzes the polemics which was carried on pages of "Petersburg Weekly" ("Tygodnika Peterburskiego"), "Athenaeum" ("Athenaeum") and "Star" ("Gwiazdy") in the middle of XIX century, caused by the criticism of Kremenets lyceum in H. Rzewuski's "Assorted Customs" ("Mieszaninach obyczajowych", 1841). The reasons of misunderstanding of intentions of an author and perception of the students ofVolyn Athens, which was helped to transforme literary polemics into the tendentious "a comedy of mistakes".
G. Zhevusky (1791-1866) is shown in an article as one of the most influence and famous representatives of patriarchial mind in Polish literature of the middle of the 19th century. It is proved, that he defense ancient sarmatic views to the state work, to the culture, world in itself. All his creativity was a hymn for myphological sarmatic and in any way pan-slavistic future. "Behavioristic mixture" made literature "storm", because this collection has crititcs of low level of professional skills of undergraduate men of Kremenets lyceum — the main professional establishment of Volyn gentry.
The article has analysis of G. Zhevusky's views concerning science roles and knowledge in the society, the influence of literature on the contemporaries minds. According to conviction of G. Zhevusky, the novelty of moral values of the past should become the only way to perfection of education system and training in itself.
KEY WORD S: Polish literature, G. Zhevusky, "Moral's description mixture", literature polemics.
aj x
ra ^
x
<v X <v a
CO
<v
ra иэ X <v и го
KATSEMBA YULIANA L.
post graduate student of Zhitomir State University named after Ivan Franko (Zhitomir, Ukraine) E-mail: [email protected]
