CC BY
74
Языкознание
ГЕНДЕР КАК ПАРАМЕТР АВТОРСКОГО ТЕКСТООБРАЗОВАНИЯ (НА МАТЕРИАЛЕ ЗАПИСОК Н.А. ДУРОВОЙ)
Д. В. Минец
Статья посвящена анализу гендерного аспекта структуры языковой личности. Формула «кавалерист-девица» Н. Дуровой синтезирует когнитивные сферы мужского и женского, конструируя новую гендерную идентичность.
Ключевые слова: гендер, автодокумент, языковая личность.
Сейчас в отечественной лингвистике наблюдается рост исследований, посвященных изучению гендерного параметра в языке и речи. Гендер манифестируется в языке и является параметром переменной интенсивности, «...плавающим параметром» [2. С. 117]. Автодокументальный текст как зеркало «структурации собственного идентитета» [4. С. 103], фиксирующее зависимость между половой принадлежностью автора, его психологическими особенностями и склонностью к употреблению определенных языковых структур, в этом аспекте является наиболее репрезентативным материалом.
«Кавалерист-девица. Происшествие в России» Н.А. Дуровой (1836) - редкий случай прижизненной публикации мемуарноавтобиографического текста, написанного женщиной со специфической судьбой. На всем протяжении текста, за исключением первой главы «Из детских лет», между нарратором и героем существует определенный зазор, эксплицитно выраженный в различии пола и имени. Женский нарратор (Дурова), обозначающая себя грамматически в женском роде, рассказывает о себе-персонаже, который носит имя сначала Дуров, а потом Александров и именуется в мужском грамматическом роде. Текст ясно соотносится с традицией «мужского» жанра военных мемуаров, однако в качестве референтной группы адресата она не раз подчеркивает, что ее текст адресован в первую очередь женщинам (предлагая «Записки» для издания Пушкину, Дурова пишет: «Купите, Александр Сергеевич! Прекрасное перо ваше может сделать из них что-нибудь весьма занимательное для наших соотечественниц»).
31
Lingua mobilis №7 (26), 2010
В дискурсивном аспекте «Записки» - сложное автодокументальное образование. Военный дискурс является доминирующим типом рассматриваемого автодокументального дискурса Дуровой, включая в себя при этом и другие виды общения (художественный и бытовой типы дискурса, способствующие: первый а) повышению читательского интереса, б) активизации образного восприятия читателем выстраиваемых автором персонажей; второй - установлению доверительных отношений с адресатом, создание иллюзии его непосредственного участия в акте коммуникации: для чего максимально упрощается лексическое и синтаксическое наполнение дискурса (сниженная разговорная лексика; усечённые синтаксические конструкции), применяются риторические вопросы. Реальный военный дискурс возникает по ходу автодокументального, когда речь идет о военных действиях.
Непоследовательная гендерная позиция автора составляет специфику самопрезентации Дуровой как языковой личности. Дневниковый текст первой части («Детские лета мои») обозначает гендерную проблематику: «Я»-модель подростка, изначально выстроенная на общей оппозиции «я - мир», по ходу текста вытесняется частной ее вариацией «я - другие» (рассказ своей истории как истории изначально другого, ненормативного существа), которая в свою очередь обозначает две тематические парадигмы самоидентификации, условно дефинируемые как а) не-женское («Я была необыкновенной величины, имела густые черные волосы и громко кричала»; «...воинственные наклонности мои усиливались...»; б) не-мужское («... мне должно носить усы, а их нет и, разумеется, не будет; «От новой Армиды не вскружилась голова только у тех из нас, которые стары, не видели ее, имеют сердечную связь и, разумеется, у меня.»). Выделенные в текстовых фрагментах слова с повторяющимся структурным или семантическим формантом «не», с семантикой отрицания указывают на повторяющуюся идею «отсутствия» привычных для культурного сознания обычного человека репрезентов мужского /женского, что логично интерпретировать как некий кризис идентичности. Дискурс вынужденного выбора мужского мира обусловлен тем, что именно мать закрывает возможность самоидентификации с женским. Материнский дискурс трактуется как дискурс насилия: «Она продолжала держать меня взаперти и не дозволять мне ни одной юношеской радости»; «Она толкнула меня в спину и назвала проклятую девчонкою». Не
32
Языкознание
только мать, но и все другие женщины детства маркированы однозначно негативно: семантика контроля, принуждения становится маркером женской когнитивной сферы.
В русской картине мира роль женщины, как правило, ограничивается пространством дома. Женская когнитивная субсфера эксплицирована концептами замкнутого, тесного пространства (дом, горница, угол) и когнитивными метафорами процессуального характера (пеленание, шнурование, заплетание волос в тугую косу), следствием чего становится их гендерная маркировка: несвобода как неотъемлемый атрибут женственности. Мужской пол наоборот становится репрезентом свободы. Мужская и женская когнитивная сферы обуславливают наличие семантической оппозиции «свое / чужое» и соприсутствие двух способов речевой организации в тексте.
Семантика гендерной «особости», «инакости» доминирует в автодокументальном дискурсе Дуровой. Она актуализируется автором специализированными речевыми сигналами - маркерами. В случае с Дуровой к таковым следует отнести заглавную автономинацию «кавалерист-девица» (сложная в аспекте грамматического рода двухкомпонентная словоформа определит ее «речевой портрет»), а также ряд косвенных валентностей образа: «гусар-девица», «гусар-девка», дочь-богатырь». Бинарная структура гендерной метафоры-номинации носит культурно-символический характер. Оценочные характеристики других субъектов мемуарно-автобиографического дискурса характеризуются гендерным рассогласованием: словарные дефиниции номинаций первой части «дитя», «ребенок» не подразумевают гендерную определенность: «Мальчик или девочка в раннем возрасте, до отрочества» [3. С. 671]. Дихотомия мужского/женского как позитивного/нега-тивного подчёркивает превалирование маскулинной установки.
Женщины-авторы придают в своем творчестве большое значение характеристикам ума, что является признаком осознания своей роли в обществе и попытке её изменить: «При таком-то расположении ума и воли моей...». В автотексте Дуровой встречаются типичные для женского восприятия концептуальные метафоры, в основе которых скрыт уклад привычных для женщины занятий (ср. когнитивный предикат «разглаживание белья»): «Воинские мечты мои начинали понемногу изглаживаться в уме моем».
Для мемуарно-автобиографического дискурса Дуровой характерно нарушение семантического согласования при введении полупредикативных структур сравнений и приложений, заданных именами,
33
Lingua mobilis №7 (26), 2010
обозначающими лиц мужского пола или являющимися интертекстуальными элементами, традиционно трактуемыми общественным сознанием как эталоны мужественности («...воинственного вида, делавшего меня похожею на Ахиллеса в женском платье...»). Однако последовательную семантику «мужского» дискурса у Дуровой нарушает экспрессия, поддержанная синтаксисом и характерная для канонического жанра женского дневника: восклицательный знак как черта ее идиостиля (говорение «курсивом»): «...бедные гуси! Вид их припомнил мне просьбу Подъямпольского! припомнил, что одному из них непременно надобно будет умереть! Ах, как мне стыдно писать это! Как стыдно признаваться в таком бесчеловечии! Благородною саблею своей я срубила голову неповинной птицы!». Подобное языковое поведение не соответствует гендерной модели идеала мужественности, ограничивающей проявления чувств (исключение ненависть к врагу, любовь к родине): женская сентиментальность табуирована в военном дискурсе.
Ее автодокумент в этом плане написан (сама манера писать) вне гендерных рамок: по замечанию И.Л. Савкиной [5. С. 185], в ее дискурсе имеет место четкое дистанцирование концептов «воин» и «насилие»: сцены сражения, непосредственно кровавого боя практически отсутствуют в тексте, а те, что есть, получают эмоциональную оценку ужаса и сострадания (женский дискурс): «. тогда я увидела страшное и вместе плачевное зрелище: несчетное множество мертвых тел покрывало поле.». Теми же коннотациями сопровождается и близкий к военному дискурсу - дискурс охоты, также маркируемый как сугубо мужской: «...жалобный писк терзаемого зайца наводит мне грусть на целый день». Что касается изображения женщин и мужчин в военной части, то оно традиционно и укладывается в рамки существующих культурных канонов мужественности / женственности. Когнитивная сфера мужского и формула личности самой Дуровой выстроена с опорой на «лингвокультурный типаж» [1. С.
3] гусара, чье поведение было обусловлено общими этнокультурными доминантами и оказало существенное влияние на формирование коллективного мировосприятия в России. Для русского социума в целом культурогенными являются характеристики поведения людей, чье основное занятие - вести войну или готовиться к войне. В этом плане формула личности Дуровой, «женщины-гусара», скорее подчеркивает маскулинность этого лингвогендерного типажа, изначально ориентированного на героический архетип.
34
Языкознание
Весь текст Дуровой пронизан протестом против сковывающих женщину гендерных стереотипов; ее ситуация «на границе», на нейтральном полюсе между женственностью и мужественностью дает ей свободу, но и создает кризис идентичности. Не соглашаясь со стереотипами женственности, она в то же время не во всем принимает и современные ей стереотипы мужественности: этакий «неполноценный гусар» [5. С. 185-186]. Как итог имеем согласовательную аномалию, подчеркивающую противоречивость наличия в одной предикативной единице «мужских» и «чисто женских» грамматических характеристик: грамматические метаморфозы (ж.р. ^ м.р.): «Я оборотилась к дежурному: - Я приказал тебе, чтоб лошади были непременно заложены...»; «Я сказала, что желал бы служить в Коннопольском полку.».
Автор намеренно «выходит из сферы, назначенной природою и обычаями женскому полу, присваивая новую гендерную и половую идентичность (Дуров, Александров) и отвергая существующие «исконно женские» гендерные стереотипы. Наперекор закрепленному в обществе мнению, на первый план выходят иные гендерные ценности: личностная свобода, слава. Формула «кавалерист-девица» синтезирует когнитивные сферы мужского, представленного концептом «свобода», и женского, конструируя новую гендерную идентичность. При этом речь идет не о смене пола, а о смене гендерного статуса, маркером которого и становится свобода.
Список литературы
1. Дмитриева, О.А. Лингвокультурные типажи России и Франции XIX века : автореф. дисс. ... д-ра филол. наук. Волгоград, 2007.
2. Кирилина, А. В. Современное состояние гендерных исследований в российской лингвистике // Beitrage des Gender-Blocks zum XIII. Internationalen Slavi-stenkongress in Ljubljana 15-21 August 2003. Munchen, 2003. Р 113-127.
3. Ожегов, С.И. Толковый словарь русского языка. М., 2003.
List of literature
1. Dmitrieva,O.A. Lingvokul'turnye tipazhi Rossii i Francii XIX veka : avtoref. diss. ... d-ra filol. nauk. Volgograd, 2007.
2. Kirilina, A. V. Sovremennoe sostojanie gendernyh issledo-vanij v rossijskoj lingvistike // Beitrage des Gender-Blocks zum XIII. Internationalen Slavisten-kongress in Ljubljana 15-21 August 2003. Munchen, 2003. R. 113-127.
3. Ozhegov, S.I. Tolkovyj slovar' russkogo jazyka. M., 2003.
35
Lingua mobilis №7 (26), 2010
4. Савкина, И.Л. Я и Ты в женском дневнике (дневники Анны Керн и Анны Олениной) // Models of Self. Russian Women's Autobiographical Texts. Ed. by Marianne Liljestrom, Arja Rozenholm and Irina Savkina. - Helsinki,
2000. - С. 103 - 118.
5. Савкина, И. Л. «Пишу себя...»: Автодокументальные женские тексты в русской литературе первой половины Х1Х века. Tampere,
2001.
4. Savkina, I.L. Ja i Ty v zhenskom dnevnike (dnevniki Anny Kern i Anny Oleninoj) // Models of Self. Russian Women's Autobiographical Texts. Ed. by Marianne Liljestrom, Arja Rozenholm and Irina Savkina. - Helsinki, 2000. - S. 103 - 118.
5. Savkina, I. L. «Pishu sebja...»: Avtodokumental'nye zhenskie teksty v russkoj literature per-voj poloviny HIH veka. Tampere, 2001.
36
