CC BY
61
В. Н. Сагатовский
гегельянство и ПОСТМОДЕРНИЗМ:
ДВЕ КРАЙНОСТИ В ПОНИМАНИИ ФИЛОСОФИИ
Я хочу пояснить тезис, заявленный в заглавии, на примере статьи А. Н. Муравьева «О философии, философах и философской задаче нашего времени» (Вестник РХГА. — 2009. — Т. 10. — Вып. 4) и доклада А. Ф. Гиренка «Кто мы? О русском и советском дискурсах и разрыве между ними», который он сделал на семинаре «Русская мысль» в январе 2011 г.
Статья Муравьева написана в солидном академическом стиле и выражает весьма высокое мнение о сущности и значении философии, выдержанное во вполне гегелевском духе. Напротив, доклад Гиренка — это образчик «современного» клипового мышления — ни системы, ни обоснований, одна лишь «ризомная» «оригинальность» (а ведь он очень неплохо начинал «Ускользающим бытием», но постмодернистский соблазн оказался, видимо, непреодолимым). Естественно, и отношение к философии совсем другое — как к игре, в которой главное поймать «новые смыслы». Тем не менее, рассмотрев эти позиции по отдельности, я затем, как это ни парадоксально, постараюсь увидеть в них нечто существенно общее и с моей позиции — неприемлемое.
Муравьев различает философию как явление (феномен) и сущность (ноумен). На первом уровне это одно из проявлений культуры, где философ, создавая свое учение, стремится выразить себя. Но подлинная философия по сущности своей неизмеримо выше этого. Сущность её эзотерична, и сам философ является лишь средством самопознания абсолютного духа, «вечного, абсолютного, само по себе сущего», не более чем «говорящим или пишущим орудием самой философии». До чего же живучая точка зрения! Она ведь выражает себя далеко за пределами чистого гегельянства. К примеру, в советской философии Г. П. Щедровицкий заявлял, что не он мыслит, а мышление «оседлало его», а иные материалисты просто вместо абсолютного духа подставляли Материю. Я не принимаю эту позицию по двум причинам: в силу невозможности её научного обоснования и откровенной «эзотеричности» или, как говаривал Ницше, жреческого характера (весьма лестного для самопровозглашенных жрецов).
Действительно, верующий человек ссылается на откровение. А светский философ, если он не порвал демонстративно с критериями научности (гегельянцы, правда,
132
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2011. Том 12. Выпуск 3
считают философию особой, так сказать, высшей наукой, которая сама себе задает правила), должен все же ответить на вопрос: каким образом у бесконечности может быть абсолютное начало? И откуда мы знаем, что оно жаждет через нас самовыразиться, а мы адекватно его выражаем? В лучшем случае это одна из гипотез, которая становится излишней, если философская деятельность объясняется без метафизического «удвоения сущностей». Опять-таки, можно понять вынесение религии за скобки культуры, как её самого глубинного обоснования. Но зачем это повторять относительно философии?
Нет, философия по сущности своей занимает вполне определенное место в культуре. Её специфика — это взгляд на отношение человека к миру (основной вопрос мировоззрения) с рефлексивной позиции, которую обеспечивает работа с всеобщими категориями. Не ломать себе голову над тем, какую ступень духа мы сейчас проходим, а обосновать мировоззрение, способное дать стратегию Ответа на Вызов современной эпохи во всей её неповторимой конкретике. И эта конкретика отнюдь не предзадана «магистральной линией» (ни в духе Гегеля, ни в духе Маркса), но обусловливается особым взаимодействием детерминистских, случайностных, вероятностных и свободно-творческих моментов в данной «точке бифуркации». Господа гегельянцы и диаматчики, ваш категориальный аппарат готов к решению такой задачи? А если не готов, так не утверждайте, что после Гегеля невозможны новые философские системы (так же как и представители иного направления, что, мол, после Хайдеггера нельзя работать с категориями). Да кто вам это сказал?
Но раз философ имеет дело с конкретной эпохой (хотя и опирается на весь предыдущий опыт философии и истории, ибо в эпохах сохраняется инвариантность), то на характер его работы не могут не влиять ни тип той культуры, к какой он принадлежит, ни его собственные личностные особенности. Конечно, он должен и к этим обстоятельствам относиться рефлексивно. Но это не значит, что он в силах их полностью преодолеть: понять, что такое добро, и даже то, почему данный человек к нему не стремится, это еще не значит стать добрым; базовые ценности культуры и индивидуальности сильнее логики. И воображать себя абсолютным рупором некоей абсолютной силы — духа ли, законов ли развития общества — чистейшей воды иллюзия. Казалось бы, ХХ в. должен был бы научить нас, что и разумное почему-то не становится с неизбежностью действительным, и рукописи, увы, горят...
Русская философия бесспорно испытала сильное влияние со стороны германской, но любые влияния она (как и развитая философия любой другой культуры) переплавила в своем котле с позиций своих базовых ценностей: не воля к власти или фундаментальное настроение ужаса перед ничто, но воля к любви. Присущая нашей культуре «всечеловечность» (Достоевский) позволяет нам синтезировать лучшие достижения других культур, но не растворяться в них (несмотря на все старания специалистов по обезьянничанию), а сохранять то, что М. М. Бахтин называл вненаходимостью, т. е. находить собственное основание синтеза.
Обратимся теперь к докладу Гиренка. В нем множество утверждений, никак не обоснованных и, на мой взгляд, часто просто неверных. Например, он относит к советскому дискурсу Выготского и. Бахтина. Да, Выготский — марксист-психолог. Но Бахтин?! Он «советский», ибо заговорил о Другом, а в русской философии этого, якобы, не было. А Франка о соотношении я, ты и мы нашему докладчику читать не приходилось? Конечно же, Бахтин с его концепцией диалога, поступка (как непо-
вторимого события вхождения в бытие), контекста весь еще в русской досоветской философии (если не ставить знак равенства между русской философией и русской религиозной философией). Советская философия была достаточно разнообразной. В ней находили место и гегельянцы, и неопозитивисты, и материалисты. Но, как бы то ни было, и Ильенков, и Уемов, и Зиновьев, и Щедровицкий — это советские философы. А вот Мамардашвили и Батищев уже выходят в постсоветский период. Первый — навстречу Западу, второй — к традициям русской досоветской философии на новом этапе развития. Докладчик наш этого не понял, о Батищеве у него вообще весьма смутное представление.
Далее утверждается, что русская философия мертва, что Соловьев для нас — далекий безжизненный космос. Для кого это — для нас? Удивительное дело: сейчас принято просматривать только работы из своей «тусовки»; но разве это является основанием, чтобы категорически заявлять свое мнение от имени всех? Русская философия возрождается и продолжает развиваться, Соловьев для тех, кто работает в этом направлении, тоже жив и близок. Более того, оказывается, что вполне возможен синтез лучших достижений советской и досоветской философии. Этот тезис, конечно, надо специально доказывать, но здесь я привел его только для того, чтобы показать, что Гиренок плохо знает тенденции развития нашей философии сегодня. И то, что мы, мол, ушли от классической русской философии и идем к Фуко и Хайдеггеру — это далеко не про всех. И уж, во всяком случае, постмодернизмом те, кто действительно (а не в порядке саморекламы) «делает философию в России», давно переболели.
Общее отношение к философии у докладчика таково. Философия это овод, который кусает и жалит и расшатывает старые традиции и смыслы, чтобы дать возможность появления новых. А зачем? Вы уверены, что новое всегда лучше? Или просто ради «наслаждения новизной» и самодемонстрации? Не удивительно, что ему приходится констатировать, что философия сейчас никому не нужна. Конечно, кому же нужны такие танцы насекомых, кроме них самих? Между прочим, Гиренок утверждал, что он является русским философом. Не могу с этим согласиться. Русская философия (за редким исключением вроде Л. Шестова) всегда выступала за синтез, целостность и, употребляя былую терминологию Гиренка, отличалась стремлением к «доопределению бытия», причем не случайному и ризомному, но соответствующему определенным идеалам. Постмодернистская же позиция хорошо выражена словами Делёза и Гваттари: «война целому». Может быть, я ошибаюсь, но клиповый характер доклада оставил у меня впечатление, что такая позиция докладчику близка. И еще. Я согласен с докладчиком, что в наше время надо научиться говорить кратко. Сам не люблю псевдофилософскую болтовню. Да, кратко — но вразумительно.
Итак, мы видим дистанцию огромного размера между философией как самосознанием абсолютного духа и игрой ради самого процесса игры. И все же я утверждаю, что между ними есть общее. А именно: непризнание личной ответственности философа в духе бахтинского поступка. В первом случае еще можно говорить об ответственности вслушивания в голос абсолютного духа и внятной его ретрансляции. Но, в то же время, можно быть и спокойным: ведь философ только рупор, а абсолютный дух и без него хорошо знает свой неотвратимый путь. Жрец не отвечает за дела того, для кого он является лишь средством, но в этом грешном мире феноменов ощущает себя весьма важной персоной — посредником с ноуменальным миром.
А ищущий новизны и играющий в новые «акции» и «перформансы» тем более ни за что не отвечает. Те же Делез и Гваттари когда-то заявили, что они не знают, что такое ответственность, что это, мол, «понятие судебной медицины и полиции». Ну, очень удобно. Я же полагаю, что задача философа не просто внимать абсолюту или самовыражаться в деконструкции и клиповой новизне, но ответственно создавать такие концепции, которые будут способствовать совершенствованию отношений человека с миром и выработке стратегии такого совершенствования. Конструктивный мозговой штурм нужен сейчас, а не жонглирование difference, «концептами» или чем-то подобным. Ну, а если для кого-то это «общие фразы» и «абстракции», тут уже ничем не поможешь.
