CC BY
210
Вестник Московского университета. Сер. 22. Теория перевода. 2012. № 2
Н.И. Голубева-Монаткина,
доктор филологических наук, профессор Высшей школы перевода
(факультета) МГУ имени М.В. Ломоносова; e-mail: [email protected]
М.Л. ГАСПАРОВ О ПЕРЕВОДЕ И ПЕРЕВОДЧИКАХ
Статья представляет собой небольшую подборку высказываний М.Л. Гаспарова (извлеченных из его книг, статей и писем) о переводе и переводчиках.
Ключевые слова: перевод, переводчик, роль переводчика в обществе, переводческий комментарий.
Natalia I. Golubeva-Monatkina,
Dr. Sc. (Philology), Professor at the Higher School of Translation and Interpretation, Lomonosov Moscow State University, Russia; e-mail: [email protected]
Mikhail L. Gasparov on Translation and Translators
The article is a small collection of Mikhail L. Gasparov' utterances (in the form of citations taken from his books, articles and letters) about translation and translators.
Key words: translation, translator, translator's social role, translator's commentary
Многолетняя переводческая деятельность и рефлексия на эту тему дали возможность Михаилу Леоновичу Гаспарову (1935—2005), крупнейшему отечественному филологу, литературоведу, автору многих трудов по античной литературе, поэтике, стиховедению, великолепному стилисту, академику РАН, выработать свою переводческую концепцию, фрагменты которой представлены далее в форме цитат, в частности, из его опубликованных писем.
О месте переводчика в обществе: «А что могу делать я (...)? Только то, что я и делаю: заниматься просвещением. Пусть мои античные переводы и статьи с комментариями — дело не первой, а десятой важности, но и оно нужно. Япония после 1868 года так быстро догнала Европу потому, что стала срочно переводить не только учебники по металлургии и пушечному делу (как у нас при Петре I), а и Шекспира и Эпиктета. Я не могу простить Солженицыну обидного слова «образованщина». Без этой образованщины (а по старинному говоря, просветительства) ни в России, ни в Африке — нигде ничего не получится» [Гаспаров, 2006а, с. 183]. «(...) когда я работаю, я всегда помню, для кого я это делаю, какому множеству полуобразованных читателей предстоит формировать свой вкус по тому, что сообщаем им мы, переводчики и историки культуры, — и от этого мне бывает легче» [там же, с. 152—153]; «(...) перевод — дело культурно-полезное, а статья при переводе может сказать гораздо больше, чем статья (или даже книга) без перевода» [Ваш М.Г., 2008, с. 357].
«Вместо преподавания я старался служить просвещению переводами (...). Как выбирались переводы? (...) я заполнял пробелы, переводил непереведённое, переводить по второму разу уже переведённое было бы роскошью. Для кого предназначались переводы? Для грамотного неспециалиста («для культурного инженера», говорили при советской власти; я сам себя чувствовал таким культурным инженером, поэтому что-то получалось): я и просветительские комментарии пробовал делать по-новому, именно для такого читателя (...)» [там же, с. 294]. И ещё «наше (...) дело было учить людей взаимопониманию. Через рационализм («дважды два для всех четыре»), через осознание своего отношения к языку, через самоотчёт о том, как мы приходим к пониманию текстов (это уже моя область). Эта служба связи — дело филологии (...)» [там же, с. 290].
О переводе: «(...) перевод есть равнодействующая того, что переводчик должен, может и хочет: что он должен, задаёт подлинник, что он может, определяют средства его языка; что он хочет — это его предпочтения и вкусы, по которым он отбирает что-то из этих средств» [там же, с. 397]; «(...) я очень хорошо помню, какие знания, суждения и вкусы отложились во мне от таких-то впечатлений, разговоров, лиц и (больше всего) книг, и чувствую себя передатчиком всего этого, собранного и переработанного, моим собеседникам и читателям. Передатчик, посредник, вроде переключателя на электрических проводах. (. ) чтобы добиться прозрачной безличности в переводе, нужно самому быть личностью. Среди русских переводчиков для меня идеал такого самоотречения — М. Лозинский. Переводчик Данте (полностью), Шекспира и иной классики» [Гаспаров, 2006а, с. 154—155].
«В каждой развитой культуре классические памятники прошлой литературы должны существовать не в одном, а в нескольких переводах. Каждый перевод, сколь бы он ни был превосходен, проецирует многомерную сложность подлинника на плоскость, делает оригинал упрощённым и представляет его односторонне. Сопоставляя два или несколько переводов, читатель может получить как бы стереоскопическое изображение оригинала, увидеть его с разных сторон. Старый перевод может остаться памятником переводящей литературы, шедевром ее, но этим он не может закрыть дорогу новым переводам, которые хотят увидеть новое в классическом памятнике (. ). Перевод Лозинского изумителен, он разом отстранил и заслонил все прошлые переводы. Он прочен и точен; он ещё долго будет перепечатываться как образцовый, но нельзя допускать, чтобы в читательском сознании он намертво срастался с подлинником и подменял его. Данте, создавая "Комедию", создавал итальянский поэтический язык; порой наглядно видно, как
он с трудом обходит перифразами самые ответственные места, убирая швы между несмыкающимися словами с помощью предлогов и союзов. Лозинский, создавая свой перевод, был во всеоружии русского поэтического языка, он мог достичь того, к чему Данте только стремился, его слова пригнаны одно к одному без зазора, его перевод незыблем и монументален; угадать в нем тот трепет напряжения, которому посвятил целую книгу Мандельштам, невозможно. В современном поэтическом поколении это уже считается недостатком (...). Я не могу сказать, что меня лично удовлетворяет в новом переводе всё. Здесь есть неточные рифмы — явление для Данте нехарактерное (...). Разговор о точности — особый. (...) сейчас повышается спрос на точность смысла, не передаваемую никаким стихом. Я с нетерпением жду, когда у нас будет издан прозаический перевод "Ада", сделанный 40 лет назад Б. Зайцевым. (. ) можно с уверенностью сказать, что новый перевод ровно настолько же точен, как старый (...). 77—79% — очень высокий процент точности (...)» [Гаспаров, 2006б].
«"Коэффициент точности" — это процент слов подлинника, сохраненных в переводе, "Коэффициент вольности" — это процент слов перевода, добавленных без всякого соответствия с подлинником. Их можно рассчитать отдельно для каждой части речи — будет видно, что переводчики стараются сохранить существительные и прилагательные и вольничают с остальными словами, им важнее, о чем, чем что сказано. Это позволяет точно подсчитать, во сколько раз Брюсов переводил точнее Бальмонта или Вяч. Иванова. Особенно это видно на переводах с подстрочника. Был закрытый конкурс переводов из Саломеи Нерис с двух, общих для всех, подстрочников; кончился провалом, ни одной первой премии. (...), самые точные переводы оказались самыми безобразными. Из этого следует, что «точный» и «хороший» вещи разные (...)» [Гаспаров, 2008, с. 304].
«Переводя, читаешь текст внимательнее всего: переводы научили меня античности больше, чем что-нибудь иное» [там же, с. 294].
«Поэмы, в которых главное — рассказ, могут нравиться и в переводе; поэмы, в которых живёт и звучит каждое слово (а таков весь Вергилий), требуют переводчика — языкотворца, какие бывают редко» [Гаспаров, 2000, с. 110]; «(...) русский Вергилий ещё не нашёл своего Гнедича: даже лучшие стихотворные переводы делают его безошибочный стиль то слишком тяжёлым, то слишком лёгким. Поэтому я избегал цитат, а при необходимости давал их в прозе» [там же, с. 147]. «Язык и стиль — та область поэзии, о которой менее всего возможно судить по переводу» [там же, с. 154]. «Что Эн-ценсбергер большой поэт, было видно даже по посредственным русским переводам (...)» [Гаспаров, 2006а, с. 154].
«Я не имею права называть себя переводчиком с немецкого, я сам учусь языку на этих переводах (...). Поэтому я не выбираю пока авторов для себя, а пользуюсь теми, которых мне предлагают, но из каждого перевожу вдвое больше, чем от меня требуют — чтобы "войти" в писателя, почувствовать не только немецкий язык, но и "его" язык. Если Вам кажется, что есть какой-то поэт, подходящий, "похожий на меня", — порекомендуйте, пожалуйста, или пришлите: это для меня будет не только упражнением в языке, но и лишним способом "познать самого себя"» [там же, с. 151—152].
«Для меня такой стиль, которого не замечаешь и через который, как через прозрачное стекло, видишь и людей и поступки, — величайшее достоинство. Так умели писать рационалисты XVIII века: Вольтер, Свифт, Лессинг (...). Переводить такой прозрачный стиль фантастически трудно. Лессинг не зря писал басни: из всех античных авторов, каких мне приходилось переводить, труднее всего были простейшие басни Эзопа. Именно потому, что они были "без всякого стиля"» [там же, с. 164—165].
«Русский язык — не мертвый, как древнегреческий; но оказывается, что это мало облегчает стилистическое творчество. Создать новый русский стиль для передачи иноязычного стиля, не имеющего аналогов в русском литературном опыте, — задача величайшей трудности. На античном материале я знаю только две удачи: перевод "Илиады" Н. Гнедича и перевод "Золотого осла" М. Куз-мина. И замечательно, что подвиг Гнедича, который фактически сделал гораздо больше, чем думал, — создал новый искусственный русский поэтический язык, вполне аналогичный искусственному поэтическому языку греческого эпоса, — остался совершенно бес-последственным. Этим языком не овладел никто — даже настолько, чтобы перевести им хотя бы «Одиссею» и не удивлять российского читателя разительной несхожестью двух классических переводов двух гомеровских поэм, "Илиады" Гнедича и "Одиссеи" Жуковского» [Гаспаров, 2008, с. 302].
О комментарии: «Комментарий — это перевод: перевод чужой культуры на язык наших понятий и чувств. Комментарий — это продолжение словаря: словарь говорит нам, чем такое-то иноязычное слово похоже на русские слова, а комментарий уточняет, что оно непохоже. Нейтрального перевода, как и нейтрального комментария, не существует: перевод начинает интерпретацию текста, комментарий её продолжает. Поэтому комментарий не должен стесняться истолковательских средств перевода — таких, например, как развернутое оглавление или краткий пересказ ("Вступление, обращение к Музе, строки такие-то; экспозиция, воспоминание о прошлом, строки такие-то."). Не надо думать, что читатель сделает это сам: он или совсем этого не сделает, или сделает совсем
не так, как мы ожидаем. Набоков дал краткий обзор композиции каждой главы "Онегина", но плохо, а Лотман совсем его не дал, и напрасно» [Гаспаров, 2004а, с. 73].
«(...) я очень хорошо помню, как я сам постепенно (с детства и, пожалуй, по студенчество) узнавал античность (и многое другое), что вслед за чем, из каких книжек, с какими трудностями, с какими счастливыми и несчастными случайностями и пр.; примечания всякого рода тут играли очень большую роль, и мне хотелось их отблагодарить. Может быть, сказалась и другая знакомая мне черта: перед текстом (и перед человеком) я чувствую себя немым и ненужным, а перед текстом с комментарием (и перед разговором двух людей) понимающим и соучаствующим. А затем я обычным образом переношу неправомерно свой опыт на других, хочу дать им то, чего сам был лишён и пр. Поверьте мне в одном: хоть я и много писал комментариев, но ощущаю себя не писателем, а читателем комментариев, от его лица я и пытался говорить» [Ваш М.Г., 2008, с. 38].
«Я рос на античных переводах со статьями и комментариями Ф.Ф. Зелинского и старался отрабатывать то удовольствие, которое когда-то получил от них (...). Я хорошо помню, как я рос, какие книги читал, чего мне не хватало, и я старался дать новым читателям именно то, чего недоставало мне. Разумеется, статьи мои были компилятивные: чтобы донести до русского читателя как можно больше из того, до чего додумалась западная филология насчет Горация или Вергилия. (. ) я старался покрепче логически связать обрывки прочитанного и потуже их умять в полтора листа вступительной статьи к очередному античному автору. Потом иногда с удивлением приходилось слышать: "Какие у вас оригинальные мысли!". Вероятно, они появлялись сами собой от переупаковки чужого. Комментарии тоже были компилятивные, "импортные" (...)» [Гаспаров, 2008, с. 295].
«Кстати, когда я призывал к большим комментариям античных переводов (...), мне хотелось, чтобы они именно давали читателю установку внимания на то, что он при нынешних своих привычках упустил бы» [Ваш М.Г., 2008, 65]. «Для комментариев пришлось вырабатывать новые формы. Сто лет назад комментарии были рассчитаны на читателя, который после школы сохранял смутное общее представление об античной истории и культуре, и нужно было только подсказывать ему отдельные полузабытые частности. Теперь, наоборот, читатель обычно знает частности (кто такой Сократ, кто такая Венера), но ни в какую систему они в его голове не складываются. Стало быть, главное в современном комментарии — не построчные комментарии, а общая преамбула о сочинении в целом и о той культуре, в которую оно вписывается (...). Бывают эпохи,
когда комментарий — самое надёжное просветительское средство. Так, Кантемир снабжал свои переводы Горация (...) примечаниями к каждому слову, из которых складывалась целая подстраничная энциклопедия римской культуры и жизни» [Гаспаров, 2008, с. 295]. Однако «таких комментариев, которые по-настоящему помогают читателю, я почти не знаю ни на каком языке» [Гаспаров, 2006а, с. 188].
«Комментарий хорош, когда написан просто» [Гаспаров, 2008, с. 295]; он «должен быть связан и целен, потому что его организует комментируемый текст (...)» [Ваш М.Г., 2008, с. 38]; нужно постараться, чтобы по объёму примечания «не превосходили текст, а были меньше или равны» [там же, с. 18].
А может быть комментарии вовсе не нужны? «Приятно писать в примечаниях: Яссин — объяснить не можем: как будто расписываешься в принадлежности к роду человеческому. Комментарий нужен, чтобы читатель знал, чего он имеет право не понимать (и, стало быть, что обязан понимать)» [Гаспаров, 2008, с. 28]. Так, по поводу «Баудолино» У. Эко, «спасибо издательству, — что в нем есть послесловие от переводчика. Там говорится об источниках Эко — это очень важно, потому что все вещи Эко прямо-таки взывают о прижизненном комментарии. И там говорится о задачах переводчика: мне кажется, что эти замечания во многом интереснее, чем те сказочки, которые мы читаем в самой книге Эко» [Гаспаров, 2004б, с. 298].
Список литературы
Ваш М.Г.: Из писем Михаила Леоновича Гаспарова. М.: Новое изд-во, 2008. 452 с.
ГаспаровМ.Л. Об античной поэзии. СПб.: Азбука, 2000. 480 с. Гаспаров М.Л. Ю.М. Лотман и проблемы комментирования // НЛО. 2004.
№ 66. С. 71—74 (а). Гаспаров М.Л. Стиль поломанной цивилизации // НЛО. 2004. № 70. С. 298—300 (б).
Гаспаров М.Л. «Читать меня подряд никому не интересно.»: Письма М.Л. Гаспарова к Марии-Луизе Ботт, 1981—2004 / Подг. текста и публ. М.-Л. Ботт // НЛО. 2006. № 77. С. 145—249 (а). Гаспаров М.Л. О новом переводе «Ада» Данте, выполненном В.Г. Маранц-маном // Данте Алигьери. Божественная комедия: Ад. Чистилище. Рай / Пер. с итал. В. Маранцмана. СПб., 2006. С. 5—8 |ЪЦр://пеутепапёг. пе1/8с1еп11а^а8рагоу-тагапстап.рЬр] (б). Гаспаров М.Л. Записи и выписки. 2-е изд., испр. и доп. М.: Новое литературное обозрение, 2008. 387 с.
