Научная статья на тему 'Гарсиа Лорка и Достоевский: к проблеме типологических параллелей'

Гарсиа Лорка и Достоевский: к проблеме типологических параллелей Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
356
52
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
DOSTOEVSKY''S WORK / THE POETRY OF GARCIA LORCA / THE MOTIFS OF THE DEATH AND THE MOON / THE TYPOLOGICAL PARALLELS / DIALOGIC INTERACTION OF CULTURES

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Денисова А.В.

В статье рассматриваются типологические параллели стихотворения Гарсиа Лорки «Смерть луны» и романа Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание»

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

The article deals with the typological parallels of Garcia Lorca's poem "Death of the Moon" and F.M. Dostoevsky's novel "Crime and Punishment."

Текст научной работы на тему «Гарсиа Лорка и Достоевский: к проблеме типологических параллелей»

СОПРИКОСНОВЕНИЕ МИРОВ

А.В. Денисова1

Санкт-Петербургский университет МВД России

ГАРСИА ЛОРКА И ДОСТОЕВСКИЙ: К ПРОБЛЕМЕ ТИПОЛОГИЧЕСКИХ ПАРАЛЛЕЛЕЙ

В статье рассматриваются типологические параллели стихотворения Гарсиа Лорки «Смерть луны» и романа Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание».

Ключевые слова: творчество Достоевского, поэзия Гарсиа Лорки, мотивы смерти и луны, типологические параллели, диалогическое взаимодействие культур.

A.V. Denisova

St. Petersburg University of the Ministry of Internal Affairs of the Russian Federation

GARCÍA LORCA AND DOSTOEVSKY: THE PROBLEM OF TYPOLOGICAL PARALLELS

The article deals with the typological parallels of Garcia Lorca's poem "Death of the Moon" and F.M. Dostoevsky's novel "Crime and Punishment."

Keywords: Dostoevsky's work, the poetry of Garcia Lorca, the motifs of the death and the moon, the typological parallels, dialogic interaction of cultures.

Диалогическое взаимодействие культур подразумевает на только сравнительно-историческое, но и типологическое их изучение. Типологические параллели академик А.Н. Веселовский применительно к фольклору связывал не с «миграцией» фольклорных мотивов и образов,

1 Алина Валентиновна Денисова, кандидат филологических наук, доцент кафедры философии и социологии Санкт-Петербургского университета МВД России (ФГКОУ ВО СПБУ МВД РОССИИ, Санкт-Петербург); e-mail: avdenisova@mail.ru

а, напротив, с их возможным «самозарождением». В этом случае сходство возникает, как правило, без непосредственного контакта. Для Веселовского проблема заимствования была связана с вопросом о переосмыслении заимствованного в новой социальной и культурной среде: «Заимствование предполагает в воспринимающем не пустое место, а встречное течение, сходное направление мышления, аналогичные образы фантазии» [Веселовский, 1889, с. 115].

Примером блестящего использования типологического подхода является статья Р.Г. Назирова «Диккенс, Бодлер, Достоевский (К истории одного литературного мотива)» [Назиров, 2005, с. 7-19], в которой ученый пишет о том, что Бодлер и Достоевский не были знакомы с произведениями друг друга, а «рафинированная поэзия Бодлера и "хаотический роман" Достоевского выглядят полярно противоположными». Однако Бодлер и Достоевский обнаруживают точку соприкосновения: «это их подход к трагическому решению темы любви». Ученый доказывает, что мотив гибели женщины из стихотворения Бодлера «Мученица» переосмысливается Достоевским в финале романа «Идиот».

На первый взгляд, лирика Гарсиа Лорки и произведения Ф.М. Достоевского лишены непосредственных точек соприкосновения. Однако думается, что это не совсем так. При типологическом сопоставлении неизбежно возникает вопрос о глубинной основе диалога культур, той основе, которая сближает, казалось бы, далеко отстоящие друг от друга явления литературы. Применительно к Гарсиа Лорке и Достоевскому такой глубинной доминантой является созвучность испанской картины мира, какой она отразилась в творчестве поэта, -тому, какая картина мира и как воплощена в произведениях русского писателя. Иными словами: насколько художественный мир Достоевского мог быть воспринят Гарсиа Лоркой? какие особенности поэтики произведений русского писателя были созвучны лирическому миру испанского поэта? Это круг вопросов, на которые необходимо ответить, говоря о Лорке и Достоевском. Однако есть и главный вопрос: был ли знаком поэт с произведениями русского писателя?

Исследователи отмечают много общего в Испании и России [Степанян, 2013, с. 46]: это и периферийное расположение по отношению

к остальной Европе и, как следствие, «пограничный» между Востоком и Западом характер их существования, и роль - моста, двери, границы или перекрестка (по выражению Вс. Багно) [Багно, 2006], - которую они играли и играют между Востоком и Западом. Ортега-и-Гасет соотносил Испанию и Россию как «два полюса великой европейской оси» [Ортега-и-Гассет, 1994, с. 80].

В культурологии отмечается антиномичность испанской картины мира: иррациональное - рациональное, божественное - земное, внутреннее - внешнее, жизнь - смерть, умеренность - избыточность, свое - чужое, реальное - ирреальное. Во многом эти особенности определяются историческим развитием страны [Мельчакова, 2007, с. 8794]. В подобной антиномичности проявляется постоянное напряжение в формировании испанской идентичности, проходившее в условиях реконкисты и религиозной, культурной, пространственной изоляции, связанной с географическим положением страны. Все это порождает амбивалентность основных ценностей: сдержанность - воинственность, аскеза - страстность, самопожертвование - жестокость, суровая простота - избыточная роскошь, натурализм - фантастичность. Как отмечает Г.А. Химич, национальная амбивалентность является семиотическим кодом испанской культуры [Химич, 2011, с. 9]. Отсюда - тяготение испанцев к кризисным состояниям между жизнью и смертью, трезвостью и безумием, рациональным и иррациональным, днем и ночью.

Для испанцев мир иррациональный был столь же близок, что и рациональный, мир божественный - столь же, что земной. Об этом писал Мигель де Унамуно: «.. .трагическая история человеческой мысли есть не что иное, как борьба между разумом и жизнью, разум стремится к рационализации жизни, принуждая ее покориться безжизненному, мертвому; а жизнь стремится к витализации разума, принуждая его служить опорой ее витальным желаниям [Унамуно, 1996, с. 123].

Искания М. де Унамуно отразили то главное в художественном сознании и науке, что обозначилось на стыке XIX - XX веков - загадки человека, который почувствовал в себе бездну, дыхание смерти. Так, Унамуно отмечает в личном дневнике: «Я помню, как однажды остановился перед зеркалом, всматриваясь в отражение, пока образ не стал раздваиваться, и я не увидел самого себя неким странным

субъектом. Я тихо произнес свое имя, но услышал, будто незнакомый голос зовет меня. Я перепугался, будто бы мне почудилась бездна, ничто, и я ощутил себя иллюзорной преходящей тенью. Какая печаль! Как будто погружаешься в бездонные воды, которые перекрывают поток дыхания, - и все рассеивается и надвигается ничто, вечная смерть» [Шатит, 2008, с. 46]1.

Гарсиа Лорка в своих выступлениях не раз будет рассуждать о странных, на первый взгляд, но присущих испанской культуре особенностях: «На сцене пляшет тень, оплакивая все - горестное и радостное. Радость, честно говоря, призрачна, потому что в глубине сердец почти всегда ютится неизбывная печаль, растворенная в мироздании печаль печалей - боль существования» [Лорка, 2010, с. 30]. В другом его замечании раскрывается амбивалентность смерти, которая пронизывает испанскую культуру: «Головы, ледяные от луны, на полотнах Сурбарана, желтые зарницы в сливочной желтизне Эль Греко <...> образы Гойи <...> вся наша раскрашенная скульптура <...> смерть с гитарой из часовни Бенавенте в Медина-де-Риосек <...> неисчислимые обряды Страстной пятницы; все это, не говоря уже об изощренном празднестве боя быков, складывается в национальный апофеоз испанской смерти» [Там же, с. 105]. В литературоведении отмечалась антиномичность творчества и самого Гарсиа Лорки. Захарий Плавскин называет эту особенность художественного мира поэта ощущением «разлада всех основ человеческого в человеке» [Плавскин, 1982, с. 153].

Уже в первом сборнике Гарсиа Лорки «Впечатления и пейзажи» (1918) амбивалентность выступает в качестве одного из принципов отражения мира. Так, при описании монастыря романской архитектуры Санто Доминго де Силос поэт обращает внимание на статуи святых. Это византийская мадонна с ребенком на руках - «гигантская фигура, с головой, уходящей под самый свод, с широко распахнутыми и никуда не

1 Везде в цитатах, где не оговорено специально, графические изменения мои. - А.Д.

глядящими глазами, с огромными ручищами, застывшая в характерной скованности своей эпохи». На балках - чудные рисунки: гротескная сцена, «представляющая явную профанацию религии <...> Осел служит мессу, служкой у него другой зверь. Священник в полном облачении и во всем подобающем убранстве. И все это на фоне большого черного креста». На капителях - фигуры, полные несказанных мук: «чудовищные гарпии с совиными телами, с орлиными крыльями и с головой женщины». Безусловно, Гарсиа Лорка описывает монастырь в его архитектурных и живописных подробностях. Но он понимает увиденное в сочетании взаимоисключающих, с точки зрения веры, особенностей. В зарисовке «Распятья» речь идет об изображениях Христа в последние минуты его земной жизни. Простые люди воспринимают его как страдающего человека, соболезнуют ему не за безбрежную боль его души, а «ужасаются его синякам и кровоподтекам, крови ран его, и плачут над его терновым венцом» [Лорка, 1918]. Мир реальный, повседневный «заземляет» фигуру Спасителя, десакрализует его, разрушает святость, обесценивая сакральный смысл жертвы Спасителя. И одновременно в обыденном народном сознании происходит возвышение Христа - через священный мистический страх, через соотнесение с глубинными народными представлениями.

Три мира - земной (реальный), идеальный (небесный) и мистический образуют амбивалентное единство. И в каждой зарисовке книги они взаимопроникают, подобно взаимопроникновению трех планов в произведениях Достоевского - земного, небесного, инфернального [Мейер, 1967]. И взаимопроникновение этих миров у Гарсиа Лорки касается не только самих миров как таковых, но и их взаимопроницаемости при влиянии на душу человека [Степанян, 2014].

Думается, что амбивалентность художественного мира Гарсиа Лорки формируется не только под влиянием традиционной испанской культуры, но во многом является результатом знакомства с произведениями Ф.М. Достоевского, художественные принципы которого были близки поэту. С большой долей вероятности можно предположить, что Лорка был знаком с романом «Преступление и наказание» [Арсентьева; Морильяс, 2013, с. 308], который был переведен и издан в Испании в 1901 году [Dostoiewsky, 1901].

Вероятно, творчество Достоевского вошло в мир Гарсиа Лорки во многом благодаря Мигелю де Унамуно, а знакомство с ним произошло в 1916 г., когда Лорка вместе с профессором Мартином Берруэтой путешествовал по Андалузии, Кастилии и Галиции. Известно, что Дон Мигель интересовался русской культурой [Корконосенко, 2002]. Он писал: «Образ России, сложившийся в моей душе, моя Россия, родилась из чтения произведений русских писателей, в особенности Гоголя, Тургенева, Толстого и Горького, но в большей степени всё же Достоевского. Признаюсь, Достоевский для меня - главный источник сведений о России. Моя Россия - это Россия Достоевского» [Unamuno, 1971].

Как утверждается в литературоведении, есть основания считать, что Лорка был сведущ в русской литературе [Могильный; Тамарли, 2005]. В лекции о канте хондо он упоминает Тургенева [Lorca García, 1960]. В 1932 г. он присутствовал на одном из литературных вечеров, где речь шла о Достоевском: «К ночи дом заполняется. Федерико, Рафаэль Мартинес, Пако Иглесиас и многие другие. Сернуда говорит о Достоевском» [Moría Lynch, 1957, p. 293].

В своей речи на открытии библиотеки в Фуэнте-Вакеросе (1931) Лорка, замечая о важности книг и чтения, прямо упоминает Достоевского: «Когда выдающийся русский писатель Федор Достоевский <...> был узником в Сибири, вдали от мира, в четырех стенах, окруженный пустынными равнинами бесконечных снегов, и просил о помощи в письмах к своей далекой семье, он говорил только: "Пришлите мне книг, книг, много книг, чтобы моя душа не умерла!" Он замерзал, но не просил огня, он мучился ужасной жаждой, но не просил воды: он просил книг, то есть горизонтов, то есть лестниц, чтобы подняться к вершине духа и сердца» [Лорка, 1931].

Произведения Ф.М. Достоевского оказались созвучными тому восприятию действительности, которое сформировалось у Гарсиа Лорки под влиянием национальной культуры, особенного - испанского -видения мира, открывавшегося поэту в противостоянии и -одновременно - сосуществовании разнополярных и, на первый взгляд, взаимоисключающих начал. Мир романов Достоевского отзывался в душе Гарсиа Лорки в подчас неуловимых, но усвоенных мотивах и

образах. Именно поэтому стихотворения испанского поэта дают основания для их типологического сопоставления с романами русского писателя, в частности - с «Преступлением и наказанием».

В литературоведении отмечалось ключевое значение сна Раскольникова, в котором ему снится «повторное убийство» старухи. Так же, как и предыдущие сны, это видение означает некий внутренний перелом. Забытье Раскольникова пронизано лунным светом. Вот он выходит на улицу. «Был уже поздний вечер. Сумерки сгущались, полная луна светлела всё ярче и ярче» [Достоевский, 1973, с. 212]. Комната старухи, куда он приходит, «была ярко облита лунным светом <...> Огромный, круглый, медно-красный месяц глядел прямо в окна. "Это от месяца такая тишина, - подумал Раскольников, - он, верно, теперь загадку загадывает". Он стоял и ждал, долго ждал, и чем тише был месяц, тем сильнее стукало его сердце, даже больно становилось» [Там же, с. 213]. Обратим внимание на метаморфозу: полная луна может быть медно-красной, а месяц - нет. Смена лунных фаз в мифологии символизировала исчезновение, промежуточность. Луна вторгается в подсознание героя [Арсентьева, 2016]. Своеобразное превращение луны в месяц происходит в сознании Раскольникова, который подсознательно предчувствует собственное поражение. Такая функция снов была отмечена в литературоведении [Назиров, 1982, с. 150].

Раскольникову страшно. Мир, в который он попал, беспросветен и ужасен. Карен Степанян отмечает в этом сне наличие хохочущих сил зла. Царит безмолвие, которое взрывается мгновенным сухим треском, «как будто сломали лучинку», и жалобным жужжаньем мухи. Символика мух всегда негативна. Упоминаемый в Библии Вельзевул - одно из сирийских божеств, которое евреи насмешливо называли «повелителем мух». Это один из злых духов, подручный дьявола. «Хохочущие силы зла» - это не только старуха, это еще и внутреннее зло в Раскольникове, которому страшно. Это лексема неоднократно повторяется: «Вот и третий этаж; идти ли дальше? И какая там тишина, даже страшно...». Георгий Мейер, комментируя этот эпизод романа, обращает внимание на мертвенный свет месяца. Именно поэтому тишина квартиры - это, по определению исследователя, «непереносимая всепоглощающая тишина смерти». Не только и не столько смерти старухи, сколько смерти внутри самого Раскольникова. Именно это он открывает в себе.

Раскольникову снится, что он бьет топором прячущуюся в углу старуху, но она, даже не шевельнувшись от его ударов, заливается тихим смехом. А в соседней комнате тоже как будто смеются. Страх Раскольникова усиливается: «Он бросился бежать, но вся прихожая уже полна людей, двери на лестнице отворены настежь, и на площадке, на лестнице и туда вниз - всё люди, голова с головой, все смотрят, - но все притаились и ждут, молчат... Сердце его стеснилось, ноги не движутся, приросли...» [Достоевский, 1973, с. 213].

Люди на площадке не смеются. Их много («голова с головой»), они притаились, в молчании ожидая чего-то. Это толпа, воспринимающаяся как единое целое. Она как бы продолжает смеющихся в соседней комнате, которые «подхватывают» смех старухи. Раскольников словно окружен этими силами во сне. Он просыпается в смертельном ужасе. И словно продолжение сна - отворенная настежь дверь и Свидригайлов, стоявший на пороге комнаты. «"Сон это продолжается или нет", - думал он и чуть-чуть, неприметно опять приподнял ресницы поглядеть: незнакомый стоял на том же месте и продолжал в него вглядываться» [Там же, с. 214]. Свидригайлов словно материализуется из кошмарного видения. Об их связи свидетельствует одна деталь. В комнате Раскольникова при совершеннейшей тишине жужжит и бьется «какая-то большая муха», которая словно сопровождает появление Свидригайлова.

Как видим, мотив тишины - луны (месяца) - смерти пронизывает сон Раскольникова. Этот мотив является основным в стихотворении Гарсиа Лорки «Луна и смерть» (1919). Приведу его в подстрочном переводе с испанского1.

ЛУНА И СМЕРТЬ

У луны зубы из слоновой кости.

1 Благодарю за перевод Александра Овсянникова, доцента РГПУ им. А.И. Герцена.

Какая она высовывается старая и грустная!

Пересохшие русла,

Поля без зелени

И увядшие деревья

Без гнёзд и листьев.

Донна Смерть, морщинистая.

Гуляет в зарослях плакучих ив

Со своим абсурдным кортежем

Древних иллюзий.

Продаёт цвета

Из воска и бури,

Как сказочная фея.

Злая и плетущая интриги.

Луна купила Картины у смерти. В эту мутную ночь Луна сошла с ума! А я между тем впускаю В свою мрачную грудь Ярмарку без музыки С тенистыми лавками.

Первые строки стихотворения представляют собой своеобразную экспозицию, лирический зачин. И первый стих в восприятии лирического героя контаминирует луну и месяц: цвет слоновой кости - это цвет месяца, зубы у луны могут быть лишь тогда, когда она имеет форму месяца, но вместе с тем она старая и грустная. Старость луны - это умирание: пересохшие русла, поля без зелени, увядшие деревья без гнезд и листьев - атрибуты смерти, которая называется далее - Донна Смерть, морщинистая. Она цвета воска и бури. Луна словно несет мертвенный свет (у Достоевского «мертвенный свет месяца», по выражению Мейера). Воск - это застывшая, обездвиженная материя. Восковой цвет бывает у лиц умерших. Причем цвет воска и цвет слоновой кости создают перекличку, в которой луна и смерть, несущая цвет воска, уравниваются.

Символика луны отличается выраженной амбивалентностью, которая проявляется в том, что луна одновременно предстает связанной с жизнью и смертью. Луна умирает и воскресает, определяя возникновение идеи о возрождении времени в рамках года.

Амбивалентность луны у Гарсиа Лорки передается амбивалентными эпитетами: она и «сказочная фея» (здесь присутствует положительная коннотация) - и «злая и плетущая интриги» -одновременно. Вспомним: в «Преступлении и наказании» Достоевского «полная луна светлела», то есть лила свет, освещала, разгоняла тьму, когда Раскольников в своем сне выходит из дома на улицу. Но она одновременно оказывается «медно-красным» месяцем, который льет мертвенный свет: в комнате старухи совершается кровавое «повторное убийство».

В финале стихотворения появляется еще один амбивалентный образ: лунная ночь - светлая, она не может быть мутной, но она становится таковой, поскольку «Луна купила / Картины у смерти».

Последние восемь строк графически отделены от остального корпуса стихотворения. Они объединяют лирического героя и описание смерти, данное в предшествующем тексте. Лирический герой оказывается включенным в сумасшествие луны, купившей картины у смерти. Это подчеркивается эпитетом «мрачная» грудь и усилением «тем не менее». И, наконец, «ярмарка без музыки» означает опустошенность как доминанту чувств лирического героя.

Думается, что мировидение поэта, отраженное в стихотворении «Луна и смерть», во многом сформировалась под влиянием творчества Достоевского. Оговоримся, что речь не идет о конкретных заимствованиях, - мы имеем в виду рецепцию как творческое понимание чужой культуры. Механизм рецепции инокультурных явлений М.М. Бахтин выявляет через специфику диалога культур, в котором раскрываются глубины встретившихся смыслов, преодолевая свою замкнутость и односторонность [Бахтин, 1979, с. 369]. Рецепция как творческое понимание чужой культуры, по Бахтину, есть «превращение чужого в «свое-чужое» [Там же, с. 371; курсив автора. -А.Д.]. При этом ученый подчеркивает активную позицию реципиента. «Мы ставим чужой культуре новые вопросы, каких она сама себе не

ставила, мы ищем в ней ответа на эти вопросы, и чужая культура отвечает нам, открывая перед нами новые свои стороны, новые смысловые глубины. Без своих вопросов нельзя творчески понять ничего другого и чужого» [Там же, с. 335].

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Арсентьева, Н. «Западная» и «восточная» мистика (суфизм) в контексте романа «Преступление и наказание»: Доклад на XVI Симпозиуме Международного Общества Достоевского / Н. Арсентьева. - Гранада, 2016 (не опубликован).

Арсентьева, Н.; Морильяс, Ж. Испанское достоевсковедение: истоки, итоги и перспективы / Н. Арсентьева, Ж. Морильяс // Достоевский. Мат-лы и исследования. Т. 20. - Санкт-Петербург: Изд-во РАН-«Нестор-История», 2013. -C. 305-329.

Багно, В. Е. Россия и Испания: общая граница / В. Е. Багно. - Санкт-Петербург: Наука, 2006. - 476 с.

Бахтин, М. М. Эстетика словесного творчества / М. М. Бахтин. -Москва: Искусство, 1979. - 423 с.

Веселовский, А. Н. Разыскания в области русского духовного стиха. Вып. 5. / А. Н. Веселовский. - Санкт-Петербург: Изд-во Тип. Имп. Акад. Наук, 1889. - 491 с.

Достоевский, Ф. М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Т. 6. Преступление и наказание / Ф. М. Достоевский. - Ленинград: Наука, 1973. - 423 с.

Корконосенко, К. С. Мигель де Унамуно и русская культура / К. С. Корконосенко. - Санкт-Петербург: Европейский дом, 2002. - 400 с.

Лорка, Гарсиа Ф. Самая печальная радость / Ф. Гарсиа Лорка. -Москва: Изд-во Всероссийской гос. б-ки иностр. литературы им. М.И. Рудомино, 2010. - 272 с.

<Лорка, 1918> - Лорка, Гарсиа Ф. Впечатления и пейзажи. -[Электронный ресурс]. - URL:

http://www.booksite.ru/Mltext/gar/sia/lor/ka/garsia lorka f/28.htm (14.11.2016).

Лорка, Гарсиа Ф. Выступление на открытии библиотеки в Фуэнте-Вакеросе в 1931 г. - [Электронный ресурс]. - URL: http://revedespagne.over-blog.com/article-discurso-pronunciado-por-federico-garcia-lorca-en-la-inauguracion-de-la-biblioteca-de-su-pueblo-natal-fuente-vaqueros-en-1931-689035 (14.11.2016).

Мейер, Г. А. Свет в ночи / Г. А. Мейер. - Франкфурт-на-Майне: Посев, 1967. - 515 с.

Мельчакова, Ю. С. Испанская картина мира: исходные условия формирования / Ю. С. Мельчакова // Изв. Урал. гос. ун-та. - 2007. Серия 3. Обществ. науки. Т. 48. - Вып. 2. - С. 87-94.

Могильный, О.; Тамарли, Т. Чехов и Лорка / О. Могильный, Т. Тамарли // Чехов и мировая литература. - Москва: Изд-во ИМЛИ РАН, 2005. Кн.

2. - С. 467-476. (Лит. наследство; Т. 100). - [Электронный ресурс]. - URL: http://www.feb-web.ru/feb/litnas/texts/ml2/ml2-467-.htm (14.11.2016).

Назиров, Р. Г. Диккенс, Бодлер, Достоевский (К истории одного литературного мотива) / Р. Г. Назиров // Назиров, Р. Г. Русская классическая литература: сравнительно-исторический подход. Исследования разных лет: Сб. ст. - Уфа: РИО БашГУ, 2005. - 208 с.

Назиров, Р. Г. Творческие принципы Достоевского / Р. Г. Назиров. -Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1982. - 160 с.

Ортега-и-Гассет, X. Бесхребетная Испания / Х. Ортега-и-Гассет// Ортега-и-Гассет, X. Этюды об Испании. - Киев: Изд-во «Новый круг-Пор Рояль», 1994. - 318 c.

Плавскин, З. И. Испанская литература XIX-XX веков: Учеб. пособие.../

3. И. Плавскин. - Москва: Высшая школа, 1982. - 247 с.

Степанян, К. А. Достоевский и Сервантес: Диалог в большом времени / К. А. Степанян. - Москва: Языки славянской культуры, 2013. - 368 с.

Степанян, К. А. Путеводитель по роману Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание»: Учеб. пособие / К. А. Степанян. - Москва: Изд-во Моск. ун-та, 2014. - 208 с.

Унамуно, М. де. О трагическом чувстве жизни / де Унамуно. - Киев: Символ, 1996. - 416 с.

Химич, Г. А. Характерные черты испанской культуры как парадигма архетипов национального сознания / Г. А. Химич // Вестник РУДН. Серия «Всеобщая история». - Москва: Изд-во РУДН, 2011. - № 2. - C. 7-21.

Dostoiewsky, F. Crimen y castigo / ^ad. de Francisco F. Villegas (Zeda). -Madrid: Editorial Fe, 1901.

Lorca García, F. Obras completas. - Madrid, 1960. - P. 1521. Moría Lynch, C. En España con Federico García Lorca. (Páginas de un diario íntimo 1928-1936). - Madrid, 1957.

Unamuno, M. de. Obras completas. IX. Discursos y articulos. - Madrid: Editorial Escelicer, 1971. - P. 1246-1251.

Unamuno, M. de. Diario intimo. - Madrid: Alianza editorial, 2008. - 383 c.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.