CC BY
18Теологический вестник Смоленской Православной Духовной Семинарии. 2015. С. 112-120
УДК 821.161.1 Матаненкова Татьяна Александровна Смоленская Православная Духовная Семинария
«Гармония, даруемая свыше...»: ОБРАЗНОЕ Единство КНИГИ СТИХОВ
Ключевые слова: книга стихов; образ; русская поэзия; поэзия начала XXI века; Ирина Ермакова; христианские мотивы в русской литературе.
В статье представлены результаты анализа системы образов книги стихов Ирины Ермаковой «Улей». Исследуются образы персонажей, пространства и времени. Выявляется христианский аспект главного образа, который создает семантическое и композиционное единство поэтической книги.
«Совершенное произведение всегда исполнено гармонии, даруемой свыше, и потому оно — лучшее доказательство Бытия Божьего, нежели у Ансельма Кентерберийского или Декарта. Это доказательство может входить в намерения автора, не противоречить им и даже расходиться с ними — доказывает не автор, а гармония, заключенная в его произведении» [7, с. 44]. Слово «гармония» в своем первом значении относится к теории музыки и называет «учение о правильном построении созвучий в композиции», в более общем смысле это — «согласованное сочетание, соответствие элементов внутри чего-нибудь целого, внутренняя цельность, полнота, согласие» [9]. Применительно к художественному произведению понятие «гармония» отражает ряд компонентов, в частности композицию, а также мотивно-тематическое и образное единство.
Гармония отдельного стихотворения более ощутима для читателя и исследователя, сложнее раскрыть механизмы гармонического устройства поэтической книги [6]. Однако понимание книги как гармонизированного целого констатируют и сами поэты: книга стихов — это «обязательно структурированная стихия духа», «лирический роман в главах со своими сюжетом, композицией, лирическим героем и сквозной мелодией, на которой держится пестрота ритмов, интонаций, строфики» [3, с. 31].
В данной работе представлены первоначальные результаты исследования образов пространства, времени и системы персонажей поэтической книги в их композиционном и семантическом единстве, которое обеспечивается центральным образом книги.
Материалом исследования стала книга стихов Ирины Ермаковой «Улей», изданная в 2007 году [5]. В книгу вошло 61 произведение.
В маркированной позиции заголовка стоит ключевой образ. Вообще, образы пчелы, пчелиного роя, улья мифологизированы в культурах и верованиях разных эпох и народов. Эти образы вбирают дохристианские представления о плодородии (обряд «открытия» весны), о связи пчелиного роя с мировым древом. В античной мифологии и литературе пчелы и улей являются атрибутом верховных богов (Зевса или Юпитера). Языческо-фольклорные представления о пчелах на Руси сохранились в христианской народной традиции. Неслучайно вплоть до XX века зосимой на Руси называли улей с
иконой свв. Зосимы и Савватия Соловецких [8, с. 844—845]. 17 апреля, когда расставляли ульи, и 27 сентября, когда их убирали во мшеник, назывались в народе днями Зо-симы-пчельника [4, с. 567]. В церковном календаре по старому стилю на эти дни приходится память Соловецких святых. На иконах раннего письма преподобных Зосиму и Савватия Соловецких изображали с пчелиными ульями. В западном христианстве находим еще одно воплощение образа улья. В видении святой Бригитты Дева Мария говорит: «Я воистину была ульем, когда самая священная пчела — Сын Божий — поселилась в Моем чреве» [8, с. 844—845].
Образ улья имеет по преимуществу положительную коннотацию, символизируя жизненную силу, трудолюбие, высокую степень организованности при кажущейся хаотичности, вечное движение. Именно национально-христианский аспект семантики данного образа, на наш взгляд, является основным в книге Ирины Ермаковой.
Помимо заголовка книги, лексема «улей» появляется только в стихотворении «Распушилась верба холмы белеют...»1, где народ, город, всё происходящее именуется как «Улей Господень». Христианское понимание этого образа, заявленное автором, объясняет особенности создания образов пространства и времени, а также системы персонажей книги.
Стихотворение «Распушилась верба холмы белеют.» можно назвать программным для иллюстрации структуры образа пространства книги стихов. Этот образ в стихотворении и книге складывается из нескольких составляющих, которые мы условно обозначили как географическую, культурно-историческую, образно-поэтическую, метафизическую.
Географическая составляющая — это топосы, локусы и другие пространственные объекты художественного мира, соотносимые с реальным миром:
Катит запах пота волненья шерсти К Южным воротам [5].
Наименование «Южные ворота» можно рассматривать в качестве варианта названия Сионских ворот Иерусалима. Южные ворота имеет Русское подворье в Иерусалиме. Но также Южные ворота — это въезд в Москву со стороны юга России и кавказского направления.
Географическое пространство книги в основном развивает тему Москвы, поддерживаемую топонимами столицы: Москва-река, Кремль, Нагатино, метро Коломенская, Сокол:
на болоте на гати на авось на рожон на благом сопромате разведенный затон
арматурой наружу и спустя рукава здесь текучую сушу огибает Москва [5].
1 Орфография и пунктуация в цитатах — Ирины Ермаковой.
Топос Москвы сужается до частных локусов двора, многоквартирного дома, этажа, квартиры, комнаты:
Счастливый человек живет на четвертом этаже в 13 квартире [5].
В книге встречаются и другие топосы: Гудермес, Грозный, Ташкент, Пятигорск, Тяньцзиньский мост в Поднебесной. Однако они появляются в произведениях в связи с образами персонажей, так или иначе отнесенных к топосу Москвы. Например, один из жителей московского дома Иван «под Грозным голову сложил». Как зерна граната рассыпаются окровавленные тела бойцов взвода, подорвавшегося на гранате в Гудермесе. А в стихотворении «Гранат» лирический субъект, призывая весну, включает себя в общность жителей столицы, тоже названных зернами граната:
мы ждем тебя здесь в боевом беспорядке мы зерна граната — ты помнишь касатка? [5].
Составляющую образа пространства, которая вводит в текст аллюзию на религию, культуру и традиции народов с определенной географической локацией, мы назвали культурно-исторической. Стихотворение о входе в Город начинается с упоминания вербы:
Распушилась верба холмы белеют
Слух повязан солнцем дымком и пухом [5].
В православной традиции верба является атрибутом праздника Входа Господня в Иерусалим. Культурно-историческая составляющая в этом случае актуализирует географическую составляющую образа пространства: появляется аллюзия на топосы России и Израиля, объединенные в произведении. При том, что в стихотворении скорее создается образ древнего Иерусалима («Ветер утреннее разносит ржанье / Треплет наречья // Вверх пылят по тропам ручьи овечьи», «Блещут бляхи стражников шпили башен» [5]), упоминание цветения вербы указывает на христианский праздник.
Образов, вызывающих культурно-исторические аллюзии, в книге немного, и чаще они являются персонажами произведений. Так с именем разбойника Варравы связано пространство Иерусалима, с именами Софокла и Еврипида вводятся топосы Древней Греции и России, в частности Москвы, так как у Ирины Ермаковой эти персонажи удят рыбу в Москве-реке. Отметим, что имена греческих драматургов, так же как имена Гоголя и Языкова маркируют тему литературного творчества, которая является одной из ведущих в книге.
К образно-поэтической составляющей художественного пространства стихотворения и книги мы отнесли оппозицию «верх — низ», которая в свою очередь складывается из лексем, словосочетаний и выражений с соответствующей пространственной семантикой.
В стихотворении «Распушилась верба холмы белеют...» преобладает первая сторона оппозиции, она создается лексемами и выражениями «холмы», «голубь ... взвинчивает небо», «шпили башен». Кроме того, строфа «Вверх пылят по тропам ручьи овечьи / Колокольцы медные всласть фальшивят / Катит запах пота волненья шерсти / К Южным воротам.» [5] иллюстрирует выражение «восходить в Иерусалим», которое объясняется не только тем фактом, что город был построен на возвышенном месте, но указывает на особый религиозный статус столицы. Отметим, что значение Иерусалима как Святого Города, Святой Земли закреплено в сознании христиан, следовательно, на уровне образно-поэтической составляющей пространства сочетаются дохристианское и христианское понимание.
В других произведениях книги оппозиция «верх — низ» создается в основном традиционными для поэзии образами («небо — земля (асфальт)», «небо — дно реки (моря)», «мост — дно реки», «верхний мир — земля») с традиционной коннотацией: положительной для первой стороны оппозиции, с соответствующей семантикой жизни, чистого воздуха, простора, свободы, и отрицательной для другой стороны, с семантикой смерти, сдавленности и ограниченности пространства, спёртости воздуха.
Четвертая составляющая образа пространства, которую мы выделили, — метафизическая. К ней мы относим выраженное в тексте представление о наличии двух миров — материального и духовного, посюстороннего, воспринимаемого органами чувств, и потустороннего, который становится предметом веры и который доступен для человека либо в особом мистическом опыте, либо после смерти.
В рассматриваемом стихотворении появляются черты райского пространства. Возвращаясь к наименованию «Южные ворота», отметим, что в Ветхом Завете в Книге пророка Иезекииля говорится о построении храма в земле Израилевой: «И повел меня на юг, и вот там ворота южные; и намерил он в столбах и выступах такую же меру. ... Подъем к ним — в семь ступеней, и преддверия перед ними; и пальмовые украшения — одно с той стороны и одно с другой на столбах их. И во внутренний двор были южные ворота; и намерил он от ворот до ворот южных сто локтей» (Иез 40: 24—25, 27). В христианской традиции видение Иезекииля трактуется как видение Царства Небесного, Небесного Иерусалима.
Семантика райского пространства поддерживается заключительными строками стихотворения:
И душа как есть налегке вступает В праздничный Город [5].
В стихотворениях книги чаще метафизическая составляющая образа пространства выражается в оппозиции «тот свет — этот свет». В ряде произведений происходит переход географической составляющей пространства в метафизическую и/или в обратном направлении:
На седьмом небе (читай: этаже)
где безногий сапожник живет Дядьпеть [5].
Аристотель в сочинении «О небе» [1, с. 263—378] предположил, что оно состоит из семи кристальных сфер, на которых закреплены планеты и звезды. Образ седьмого неба стали использовать в поэзии и литературе, в том числе христианской, как символ высшей точки блаженства. Замечание в скобках переводит метафизическое в географическое. Далее в произведении рассказывается история мучений безногого обувщика, который каждый вечер кричит от боли в несуществующих ногах. Чтобы облегчить страдания, ему «подносят мертвую». После смерти персонажа географическая составляющая пространства переходит в метафизическую:
Наливали до смерти а потом на поминках — рев и гармошка рекой утиши нас Господи успокой мира зданье блочно-панельный дом
Он теперь там — Петр а не наш Дядьпеть иногда за день-другой до весны он стучит беззвучно в железную Твердь [5].
Метафизическая составляющая образа пространства в большинстве случаев актуализируется в связи с определенными персонажами или обращением лирического субъекта к Богу.
Географическая, культурно-историческая, образно-поэтическая, метафизическая составляющие создают сложно структурированный образ пространства, который объединяется с образом времени. К темпорально-пространственным отношениям в художественном мире поэтической книги «Улей» применим термин М.М. Бахтина «хронотоп»: «В литературно-художественном хронотопе имеет место слияние пространственных и временных примет в осмысленном и конкретном целом. Время здесь сгущается, уплотняется, становится художественно-зримым; пространство же интенсифицируется, втягивается в движение времени, сюжета, истории. Приметы времени раскрываются в пространстве, и пространство осмысливается и измеряется временем. Этим пересечением рядов и слиянием примет характеризуется художественный хронотоп» [2, с. 235].
Образ времени в книге также неоднороден. Исходя из наименований, описательных оборотов и косвенных указаний, встречающихся в стихотворениях, можно выделить следующие группы временных категорий: календарное время; культурно-историческое время; понятия, связанные с евангельскими событиями, но выполняющие темпоральную функцию.
Календарное время включает наименования физических и природных циклов с различной степенью градации (зима, лето, весна — «распушилась верба»; август, ноябрь; 1 января, воскресенье; ночь, утро; «без пяти четыре», «девятый час» утра).
К культурно-историческому времени относятся указания на события в истории человечества или отдельных стран. В книге они немногочисленны: одно, возможно, касается трагических событий в истории Польши в начале Второй мировой войны («В груде веток павших между корней двуглавых / Так — катается так — пшикает величаво / Так волчком крутится обугленная держава.» [5]), другое — крещения Руси («тыщу
крещеных лет»). Имена Еврипида, Софокла неизбежно вводят в книгу эпоху античности, а рассказ о том, как Иван под Грозным голову сложил, одновременно отсылает к периоду правления Ивана Грозного и актуализирует в образе времени современную историю страны.
Особую группу составляют понятия, связанные с евангельскими событиями, но выполняющие темпоральную и композиционную функции. В стихотворении «Вот и праздники близятся, как обещал поэт.» говорится о Страстном Четверге и приближении Пасхи:
Запах родины дымной, слезясь, поднимается вверх по небесной чугунке, плывет и гудит колокольно: моет окна до полной прозрачности Чистый Четверг в девяти часовых поясах и сверкает продольно [5].
Примечательно, что в стихотворении объединяются культурно-историческая составляющая образа пространства («пухнет тесто, замочен изюм» — атрибуты Пасхи, «постпостовое пространство») и указание на событие Евангелия («весна воскресает и плоть»). Причем наименования «Чистый Четверг» и «Пасхальное чудо» становятся временным интервалом для движения Праздника по географическому пространству:
Праздник близится, катит со скоростью солнца в глаза от Чукотки сквозь Яну и Лену успеть до заката на Байкал, из Иркутска — в Курган и Самару и за Волгой — сразу Москва, и — на Питер до Калининграда [5].
В стихотворении «Ташкент» временной интервал своего пребывания в городе лирический субъект обозначает следующими понятиями: «Христос распят» и «Христос воскрес»:
Самолет посажен. Христос распят. Петухом пунцовым цветет гранат [5].
Алейкум-селям, изумрудный город, я тебя никогда, никогда не увижу, Самарканд, Бухару и Хиву не увижу, драгоценных встречных и поперечных, — я сложила вас в сердце своем. И Христос воскрес [5].
Наименование города из волшебной страны Оз — «изумрудный город» — Ташкент получил не только потому, что полон весенней «лепествой», а констатация важнейших фактов Евангелия не просто указание на время с пятницы до воскресенья. Это сакральное время ожидания величайшего для христиан чуда. Подобно этому в изумрудном городе страны Оз, как в некой земле обетованной, каждый персонаж литера-
турного произведения мог надеяться на чудо для себя, на чудо собственного преображения и обретения новой жизни.
Группы категорий, составляющих образ времени, создают особое композиционное единство пространства и системы персонажей. В первой части (до стихотворения «Вот и праздники близятся, как обещал поэт.») равномерно рассредоточены понятия календарного и культурно-исторического времени. На протяжении этой части книги происходит последовательная смена времен года: зима — весна — лето — осень — зима — весна и обещание «смерти не будет, а будет лето». Центральной темой стихотворений этой части книги является жизнь обычных людей. Причем, особое внимание в произведениях уделяется странным, убогим, сирым, больным и, что важно, отношению к ним соседей, тому воздействию, которое оказывают эти люди на окружающих. Среди персонажей первой части книги «счастливый человек» То-лик, который всегда улыбается из-за травмы, полученной на заводе.
Но когда он
(смотрите! смотрите!)
медленно идет из магазина
вдоль длинного-длинного дома
к первому своему
подъезду,
не отвечая,
не обращая,
не замечая
и отчаянно сияя, —
все замирают и начинают улыбаться:
счастливый,
счастливый,
счастливый.
Счастливый, как Толик [5].
Здесь и «Людмилина Оля», девочка шести лет, которая не умеет говорить, бегает по двору и отчаянно визжит, а замолкает только тогда, когда соседи дают ей конфету.
Еще один персонаж пространства дома, двора, Москвы («странно приимного града») — Ангелина Филипповна:
Все бывшие беспризорные кошачьи души микрорайона обретают себя здесь — в ее безразмерной однокомнатной [5].
Несмотря на «жестокий кошачий дух», «по безмолвному уговору никто из соседей никогда не пеняет» Ангелине и ее «ангелятам».
Весь подъезд терпит, когда вечерами «душевный участковый человек» Коля играет на «пандури-мандалине» и поет или на крыше читает «Отче наш» так, что слова спускаются по всем этажам.
Среди них и «Гога из 102-й», который «в год уронен был, бумбукнулся головой», над которым зло потешались дети.
А когда из окна обварили его кипятком, стало видно во все концы света — в любые дали, в ожидании скорой весь дом сбежался, весь дом, битый час, кружа, жужжа и держа Наталью.
И когда, Господь, Ты опять соберешь всех нас, а потом разберешь по винтику, мигу, слогу, нам зачтется, может, юродивый этот час, этот час избитый, пока мы любили Гогу [5].
Время календарное и культурно-историческое теряет свою ведущую роль с приближением Пасхи. После стихотворений «Вот и праздники близятся, как обещал поэт.» и «Ташкент», где время, пространство и персонажи сосредоточены вокруг событий Евангелия, темпоральные категории встречаются в текстах эпизодически. Так, обычный ход времени прекращается, уступая место размышлениям о жизни и смерти. Лексема «жизнь» и однокоренные в последних десяти стихотворениях книги становятся частотными и утверждают тему бессмертия:
С ревом — чего жалеть — тучный мешок распорот свищет и хлещет плеть ливень идет на город тьмущую тьму кося сущую сушь взрывая
Господи вот я вся мокрая но живая [5].
Тем, что может обессмертить человека, является поэзия (об этом говорит лирический субъект своему умершему другу, который позвонил (!) посреди ночи).
Итак, хронотоп книги Ирины Ермаковой «Улей» имеет сложную структуру. Составляющие образа пространства связаны с определенными аспектами образа времени и системой персонажей. Скрепляющим и гармонизирующим началом является ключевой образ «улья Господня». Художественный мир книги Ирины Ермаковой представляет собой метафору реального мира, но с помятованием о Боге, с акцентом на забытых и убогих в реальном пространстве. Именно такое произведение, по мнению Игоря Меламеда, содержит гармонию, способную стать доказательством Бытия Божьего, именно такое произведение может перешагнуть века, как о том написала в заключительном стихотворении книги Ирина Ермакова:
Отсутствие метафор видит Бог.
Он всякое безрыбье примечает.
Листая, Он скучает между строк,
А то и вовсе строк не различает.
Но если лыком шитая строка Нечаянно прозрачно-глубока, Ныряет Бог и говорит: «Спасибо». Он как Читатель ей сулит века И понимает автора как Рыба [5].
Литература
1. Аристотель. Соч. в 4-х т. Т. 3 / ред. тома, авт. вступ. ст. и прим. И.Д. Рожанский. М.: Изд-во «Мысль», 1981. 613 с.
2. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М.: Худож. лит., 1975. 504 с.
3. Бек ТА. Книга стихов как единство. Неакадемические заметки // Литература. 2003. № 2. С. 31-36.
4. Даль В.И. Толковый словарь живаго великорусскаго языка. Т. 3. [Репринт]. 2-е изд. М., СПб.: Изд. Книгопродавца-типографа М.О. Вольфа, 1882. 576 с.
5. Ермакова И.А. Улей: Книга стихов. М.: Воймега, 2007. 84 с. // Вавилон: Современная русская литература: [сайт]. URL: http://www.vavilon.ru/texts/prim/ermakova4.html (дата обращения: 17.01.2015).
6. Матаненкова ТА. Поэтический мир Татьяны Бек: дис. ... канд. филолог. наук. Смоленск, 2012. 277 с.
7. Меламед И.С. О поэтах и поэзии: Эссе и статьи. М.: ОГИ, 2014. 204 с.
8. Мифы народов мира: Энциклопедия. Электронное издание. М., 2008. 1147 с.
9. Ушаков Д.Н. Толковый словарь русского языка: В 4 т. М.: Сов. энцикл.: ОГИЗ, 1935-1940 // Русская литература и фольклор: Фундаментальная электронная библиотека: [сайт]. URL: http://feb-web.ru/feb/ushakov/ush-abc/0ush.htm (дата обращения: 22.07.2015).
Matanenkova T. A. Smolensk Orthodox Theological Seminary
"Harmony, granted from above":
FIGURATIVE UNITY OF THE BOOK OF POEMS
Key words: the book of poems; image; Russian poetry; poetry beginning of XXI century; Irina Ermakova; Christian motives in Russian literature.
The article presents the results of the analysis of the system of characters in the book of poems by Irina Ermakova "Hive". We study the imagery of characters, space and time. We find out the Christian aspect of the main image, which creates the semantic and compositional unity of the poetic book.
