CC BY
19УДК 882-3 Гоголь. 06
«Ганц Кюхельгартен» Н.В. Гоголя как романтическая поэма К.К. Джафарова
Дагестанский государственный университет
В предыдущей работе мы рассматривали первую юношескую работу Н.В. Гоголя как идиллию, исходя из авторского определения и особенностей самого произведения [1]. В данной статье мы хотим обсудить признаки другого жанра, наличествующие в «Ганце Кюхельгартене», - романтической поэмы, а также ее трансформацию в этом произведении.
Многими исследователями отмечены многочисленные литературные влияния в первой книге Н. Гоголя, выделяется при этом особая роль романтизма вообще и романтической поэмы в частности. Так, И. Шаровольский считает, что обрисовка восточных стран в «Ганце Кюхельгартене» напоминает начало «Абидосской невесты» Д. Байрона [2, с. 49]. Н.П. Дашкевич указал на воздействие творчества Т. Мура в «Ганце» [3], а затем М.П. Алексеев посвятил этой проблеме специальную работу, в которой доказал, что многие места из «Ганца Кюхельгартена» напрямую отсылают к поэме Т. Мура «Свет гарема», которая входит в состав хорошо известной в России начала XIX века поэмы «Лала Рук» [4]. Высказывались предположения об опосредованном знакомстве Гоголя с этими произведениями, а также с произведениями других представителей европейского романтизма и предро-мантизма - Шиллера, Тика, Шатобриана и др. [5, с. 63 - 79; 6, с. 578].
Проводились параллели с творчеством В. А. Жуковского: его балладами «Людмила», «Теон и Эсхин», посланием «К кн. Вяземскому и В.Л. Пушкину» [6, с. 579]. Влияние жанровой модели романтической поэмы на гоголевское произведение рассматривалось в работах Ю.В. Манна [7, с. 142 - 144; 8, с. 134 - 143]. Среди русских романтических поэм исследователями особо выделяются «Цыганы» А. С. Пушкина. Кроме того, что в «Ганце Кюхельгартене» встречаются прямые реминисценции из пушкинской поэмы (например, в монологе пастора слышатся отзвуки исповеди старика-цыгана [6, с. 576]), именно «Цыганы» будут приведены Гоголем в качестве примера идиллии в его «Учебной книге словесности для русского юношества». В поэме «с характерным лейтмотивом: «Но счастья нет и между вами, Природы бедные сыны!» [6, с. 581] молодой Гоголь нашел тему, которая станет центральной в его первой книге - отпадения от идиллического состояния - и которая, судя по «Учебной книге», сохранит свое значение для него и впоследствии.
С одной стороны, отношения между идиллией и романтической поэмой «самые напряженные, ведь материал идиллии в романтической поэме подлежал преодолению и отрицанию» [7, с. 150]. С другой стороны, это такого рода напряжение, которое означает изначальную и постоянную связь этих жанров.
И в «Ганце» мы как раз наблюдаем сопряжение этих форм. Совершенно очевидно, что хотя автор сам обозначил жанр своего произведения не-
двусмысленно - «идиллия в картинах», - в нем налицо и черты романтической поэмы. Центральную роль в этом играет главный герой, который уже не может оставаться в границах идиллического миропорядка. Вместе с ним в текст «входят» элементы романтической поэмы: образ Ганца демонстрирует, как разбуженное личностное начало неизбежно разрушает идиллическое состояние. В то время как «идиллическое единение героев ...со своей человечностью достигается .за счет ослабления индивидуального в личном» [9, с. 27], в Ганце индивидуальное, напротив, нарастает.
В результате именно с образом главного героя связаны все отступления от идиллии:
1. Цель идиллии - «изобразить человека в состоянии невинности, то есть в состоянии гармонии и мира с самим собой и внешней средой» [10, с. 421]. О том, что Ганц уже не соответствует такому состоянию, читатель узнает в первой картине со слов Луизы: «Все не по нем, всему не рад» [11, с. 64] У Ганца невинность в прошлом: «Доселе тихий, безмятежной Он жизнью радостно играл, Душой невинною и нежной В ней горьких бед не прозревал.» Действие в книге начинается тогда, когда
«.тайная печаль Им овладела; взор туманен, И часто смотрит он на даль, И беспокоен весь и странен. Чего-то смело ищет ум, Чего-то тайно негодует; Душа в волненье темных дум, О чем-то, скорбная, тоскует; Он как прикованный сидит, На море буйное глядит; В мечтанье все кого-то слышит При стройном шуме ветхих вод».
В данном отрывке налицо весь традиционный для романтического героя комплекс [11, с. 67].
2. Отъединенность героя от родного круга нарастает, пока он, наконец, не покидает его, нарушая своим поступком идиллическую замкнутость и статичность. Путешествие в поисках самого себя - также совсем не идиллический атрибут, но зато хорошо известно, как часто данный сюжетный мотив встречается в романтической поэме и какую важную смысловую нагрузку в ней выполняет скитальчество.
3. Даже возвращение Ганца домой не означает полного восстановления идиллии: и посреди пира, «в упоенье» что-то «опять его туманит» [11, с. 99].
В целом сюжет гоголевской поэмы повторяет известную по работам О.М. Фрейденберг [12], В.Я. Проппа [13], П. А. Гринцера [14] эпическую сюжетную схему «потеря-поиск-обретение», которая в неканонической ли-роэпической поэме романтизма сохраняется, но в переработанном виде [15]. «Потеря» в романтической поэме, «не занимая строго локализованного места в пространстве произведения», «связана с состоянием мира и име-
ет имплицитно символический смысл - означает утрату «золотого века», героического или «естественного» дорефлективного («райского») бытия, а потому так или иначе отсылает нас к эпическому или даже мифологическому эквиваленту мотива» [15, с. 34 - 35]. «Потеря» Ганца именно такого рода, причем герой теряет свой «рай» не только в символическом, но и в прямом смысле. При этом важно также то обстоятельство, что он утрачивает родство с прежним миром без особых внешних причин, если не считать чтения книг. Ганц не становится жертвой враждебности, не переживает утраты, наоборот, его окружают любовь и забота Луизы, ее родителей, пастора.
В романтических поэмах того времени важнейшим сюжетным мотивом становится любовь. Любовь - «последняя опора в кипящем водовороте кризиса», а «гибель возлюбленной, измена или отвергнутая любовь означают распадение «связи времен» [7, с. 127]. С Ганцем не происходит ничего драматического, напротив, Луиза любит Ганца той любовью, о которой другие романтические герои мечтают.
Устремления Ганца весьма обширны: в них фигурируют и Древняя Греция, и Кандагар, и восточная экзотика, он одновременно «душой приковывается» [11, с. 69] к Афинам времен Эсхила, Софокла и боится «существованья не отметить» [11, с. 79]. Но определенно сказать что-то о его помыслах не может даже автор: «. но чего
В волненьях сердца своего Искал он думою неясной, Чего желал, чего хотел, К чему так пламенно летел Душой и жадною, и страстной, Как будто мир желал обнять, -Того и сам не мог понять» [11, с. 71].
Отсутствует идейная либо сюжетная мотивировка отчуждения и бегства героя. Тогда как в русском романтизме сформировалась обратная тенденция - конкретизация и даже «одомашнивание» целей героя [7, с. 101 -140]. Очевидно, что у Гоголя все сконцентрировано вокруг психологии персонажа. Разрушение идиллического состояния не приходит извне, оно зарождается внутри, но даже не внутри идиллического мира, а в сознании, психике главного действующего лица.
Эпопейный «поиск» сопоставим в романтической поэме со «встречей героя с противостоящим ему миром, который неизмеримо больше частного человека», «встреча» «есть кульминационный момент «поиска» [15, с. 34 -35]. В «Ганце Кюхельгартене» повторяется характерная для романтической поэмы ситуация встречи героя с «другим» миром. Только у Гоголя все перевернуто: романтический герой, как правило, уходит от современной цивилизации и попадает в так называемую «естественную среду», а Ганц из этого природного мира бежит. Хотя и нельзя утверждать, что он стремится именно к ценностям современной цивилизации. В большей степени подчеркнуты причины психологические и возрастные: «Душой ли, к счастью не остывшей, Волненья мира не испить?» [11, с. 78 - 79].
Своеобразие гоголевской поэмы заключается в том, что нельзя однозначно определить не только цели героя в начале поэмы, но и то, что противостоит ему тогда, когда он странствовал. Что вызвало разочарование Ганца? Что его надломило? Трудно сказать, к какому миру, современному или прошлому, миру цивилизации или «естественному», относятся описания современной Гоголю Греции в картине XIII.
Общеизвестна такая композиционная особенность романтической поэмы: «Поэт выделяет художественно эффектные вершины действия, которые могут быть замкнуты в картине или сцене, моменты наивысшего драматического напряжения - оставляя недосказанным промежуточное течение событий» [16, с. 44]. Но в картинах, посвященных скитаниям Ганца, нет ни сцен, ни драматического действия, ни напряжения, ни фатальных событий, ни рокового поединка, ни просто персонажей, с которыми главный герой пересекается. А есть картина - картина увиденного героем мира, того мира, о котором он грезил:
«Облокотясь на мрамор хладный, Напрасно путник алчет жадный В душе былое воскресить, Напрасно силится развить Протекших дел истлевший свиток, -Ничтожен труд бессильных пыток; Везде читает смутный взор И разрушенье, и позор» [11, с. 89].
Ганц обретает горькое познание не через драматические коллизии, трагические потери, как герои романтических поэм, а просто - увидев мир (в этом аспекте особый смысл вновь приобретает подзаголовок поэмы -«идиллия в картинах»), обозначенный весьма показательно, - «существенность жалкая» [11, с. 89]. В этой части поэмы нет событий. Гоголевский персонаж являет собой предельную степень романтического в том смысле, что представляет тип героя, который в принципе не может примириться с действительностью, ему противостоят не отдельные люди, не формы общественного устройства, а сама реальность, которая так разнится с его мечтами. Традиционное для романтизма столкновение мечты с действительностью реализуется молодым Гоголем не в опосредованном, а в буквальном смысле: увиденное не соответствовало грезам. В любом случае, «в освещении памяти жанра кульминационная «встреча» с так понятым антагонистом начинает прочитываться как испытание современного героя, оказавшегося в ситуации своего эпического предка-предшественника» [15, с. 36]. Ганц проходит испытание «существенностью». При этом «существенность» приобретает в книге несколько значений: 1) бытийное начало, наиболее полно выраженное в идиллических живописно-пластичных картинах, изображающих Люненсдорф и его окрестности; 2) как понятие, противоположное высоким романтическим идеалам, воплощение житейской рутины; 3) как синоним объективных законов, которые сильнее «грез пустой тени», «славы блеска мишурного», - «поле жизни» [11, с. 95].
Третий заключительный этап сюжетной схемы соотносим с «эпическим «обретением» [15, с. 36]. В романтической поэме данный момент, в отличие от эпопеи, «поливариантен» [15, с. 36]: допускается и гибель героя, и духовная победа, и духовное же поражение, и открытый финал. Все герои поэм Байрона умирают или исчезают, но остаются непобежденными. В русском романтизме развязка коллизии не имела настолько бунтарского смысла [7, с. 129 - 132] Но даже на фоне русских романтических поэм финал «Ганца Кюхельгартена» выделяется своей необычностью в разрешении проблемы отчуждения. Во-первых, герой возвращается в тот мир, из которого ушел. Во-вторых, более всего запоминается не столько возвращение само по себе, а полное поражение, внутренняя сломленность главного героя, которая очевидна в его описании: «полупотухший взор», «идет согнувшись, как старик». А затем это впечатление усиливается в «Думе» жестким авторским приговором:
«Когда ж.. .нет в душе железной воли, Нет сил стоять средь суеты, -Не лучше ль в тишине укромной По полю жизни протекать, Семьей довольствоваться скромной И шуму света не внимать?» [11, с. 95].
Здесь уместно вспомнить слова, которые Пушкин сказал о своем кавказском пленнике, чей «характер. приличен более роману, нежели поэме» [17, с. 37]: «как человек - он поступил очень благоразумно - но в герое поэмы не благоразумия требуется» [17, с. 52]. Ганц тоже выбирает, в конце концов, благоразумие, когда, пережив разочарованность, возвращается домой к Луизе. Но счастливый, казалось бы, финал таким не кажется. И вновь причина в Ганце, которого что-то «туманит» («как непонятен человек!») [11, с. 99]. Таким образом, заключительная часть книги не вписывается ни в рамки поэмы (герой сломлен), ни в рамки идиллии (нет необходимого для нее гармонического единства).
В «Ганце» наблюдается характерный для романтической поэмы параллелизм авторского плана и героя [7, с. 154 - 162]. С одной стороны, мы видим здесь такую близость автора и героя (начиная с того, что образ Ганца во многом автобиографичен, что многократно отмечалось в литературоведении), которой больше не будет ни в одном произведении Гоголя. Там, где говорится об устремлениях, мечтах Ганца, он близок автору. Повествование в этой части выстроено таким образом, что внутренняя речь героя почти сливается с авторской. Автор разными способами демонстрирует глубокое понимание того, что происходит с Ганцем. А затем идет обобщение, которое призвано показать, что странности Ганца на самом деле - не совсем исключительное явление. В этот момент автор как бы «уходит» от своего героя, смотрит на него со стороны. Взгляд автора постоянно перемещается: то он видит Ганца «изнутри», то «извне». Максимальное удаление автора от своего героя происходит в «Думе». У Гоголя уже в первом юношеском произведении автор все-таки отделен от героя, дистанцирован, отсюда образ главного героя более объективирован и снижен, чем в традиционной романтической поэме.
Двойственность жанровой природы «Ганца Кюхельгартена», не раз отмеченная литературоведами, связана, по нашему мнению, с дуализмом мировосприятия Гоголя, о котором также сказано немало. Точкой соприкосновения и одновременно расхождения двух жанров является аксиологический вопрос о соотношении идеального и материального, об отношении к действительности. Если в идиллии главное - это бытие, довлеющее в самом себе, оправдание земного, телесного начала, то романтическая поэма вся основана на разных формах неприятия или отдельных сторон, или всего существующего мироустройства в целом.
Очевидно, что весь сюжет книги развивается вокруг развития данной темы. Уже в первом произведении Гоголя обозначился тип героя, который в принципе не может жить в согласии с действительностью, для которой уже здесь подобрано значащее для всего гоголевского творчества слово -«существенность» [11, с. 89]. Особого внимания в «Ганце» заслуживает тот факт, что для решающих поступков героя, движущих сюжет поэмы, нет достаточно веских (даже по меркам романтической поэмы с ее недоговоренностью и таинственностью) причин: и тогда, когда Ганц уходит из мира, который к нему благосклонен, и тогда, когда он возвращается, непонятно, что, собственно, его так надломило. Отсутствие четких, сюжетно оформленных мотивировок расширяет границы возможных интерпретаций произведения и говорит о том, что романтическое отчуждение имеет для Гоголя философский, субстанциональный смысл.
В своей работе «Русская литература XIX века. Эпоха романтизма» Ю.В. Манн, сравнивая русскую романтическую поэму с поэмами Д.Г. Байрона, выделяет следующие отличия. Во-первых, байроновское отчуждение имеет «тотальный характер», выходящий «за пределы любой частной мотивировки» [7, с. 119], тогда как в русской поэме «цели конкретизируются и одомашниваются» [7, с. 124], но сохраняется «романтически-страстное» их переживание. Благодаря чему «русский романтизм приближается к байро-новской категоричности отрицания» [7, с. 124]. Во-вторых, в русской романтической поэме герой «сохраняет печать высокости», однако она значительно смягчена [7, с. 107]. Если героев Байрона сравнивали с титанами, то персонажи русских романтических поэм в большей степени наделены «человеческими» чертами. В.Г. Белинский писал об этом: «Герой Козлова относится к герою Байрона, как мальчик, задавивший бабочку, к человеку, взорвавшему целый город с миллионом жителей» [18, с. 311].
Отсутствие событийных объяснений поступков героя говорит об универсальности и неизбежности отчуждения, в этом Гоголь приближается к абсолютизации романтической коллизии у Байрона и даже в чем-то превосходит его. С другой стороны, Ганц Кюхельгартен как романтический тип ближе к русской традиции романизации главного героя, смягчения его романтического превосходства и даже снижения. И эту тенденцию Гоголь доводит до логического конца, его Ганц еще меньше похож на байроновских героев. В результате содержательным центром произведения становится самое необходимое требование к романтическому герою - обладание внут-
ренней силой, «железной волей», чтобы уметь пережить «на самом себе опершееся отчаяние» [19, с. 520].
Таким образом, используя самый популярный и репрезентативный жанр романтизма, Гоголь в то же время критически переосмысливает многие идейные и художественные основы этого направления. Трансформируя жанровые признаки романтической поэмы, Гоголь проблематизирует их.
Литература
1. Джафарова К.К. «Ганц Кюхельгартен» как идиллия // Вестник ДГУ. Гуманитарные науки. 2008. Вып. 6.
2. Шаровольский И. Юношеская идиллия Гоголя // Памяти Гоголя: Научно-литературный сборник, изданный историческим обществом Нестора-летописца. - Киев, 1902.
3. Дашкевич Н.П. Романтический мир Гоголя // Чтения в историческом обществе Нестора-летописца. Кн. 19. Вып. 1. - Киев, 1906.
4. Алексеев М.П. К источникам идиллии Гоголя «Ганц Кюхельгартен» // Проблемы поэтики и истории литературы: Сб. статей. - Саранск, 1973. -С. 172-182.
5. Чудаков Г.И. Отношение творчества Н.В. Гоголя к западноевропейским литературам. - Киев, 1908.
6. Гоголь Н.В. Полн. собр. соч.: В 23 т. Т. 1. - М., 2001.
7. Манн Ю.В. Русская литература XIX века. Эпоха романтизма. - М.,
2001.
8. Манн Ю.В. Гоголь. Труды и дни:1809-1845. - М., 2004.
9. Есаулов И.А. Спектр адекватности в истолковании литературного произведения. «Миргород» Н.В. Гоголя. - М., 1997.
10. Шиллер Ф. Собр. соч.: В 7 т. Т. 6. - М., 1967.
11. Гоголь Н.В. Полн. собр. соч. Т. 1. - М.: Изд. АН СССР, 1940.
12. Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. - М., 1997.
13. Пропп В.Я. Морфология сказки. - Л., 1928.
14. Гринцер П.А. Древнеиндийский эпос. Генезис и типология. - М.,
1974.
15. Бройтман С.Н. Неканоническая поэма в свете исторической поэтики // Поэтика русской литературы. К 70-летию Ю.В. Манна. - М., 2001.
16. Жирмунский В.М. Байрон и Пушкин: Из истории романтической поэмы. - М., 1924.
17. Пушкин А.С. Собр. соч.: В 10 т. Т. 9. - М., 1977.
18. Белинский В.Г. Полн. собр. соч. Т. 3. - М., 1955.
19. Белинский В.Г. Полн. собр. соч. Т. 6. - М., 1955.
