CC BY
33УДК 882:82-3 (08)
«Ганц Кюхельгартен» Н.В. Гоголя как идиллия К. К. Джафарова
«Ганц Кюхельгартен» имеет подзаголовок - «идиллия в картинах». Очевидно, что автору было важно подчеркнуть жанр своего произведения и обратить на него внимание. Причем особая роль подзаголовка этим не ограничивается. Как известно, термин «идиллия» переводится как «картина, вид», реже - «песенка». Таким образом, «этимологический смысл жанра «Ганца Кюхельгартена» словно удваивается» [1, с. 580]
Между тем, далеко не все литературоведы и критики совпадают в определении жанра «Ганца Кюхельгартена» с автором. Например, Н.Г. Чернышевский [2, с. 48.], Г.М. Фридлендер [3, с. 134], Ю.М. Лотман называют эту книгу «романтической поэмой» [4, с. 169]. В.В. Гиппиус [5, с. 19 - 21; 6, с. 58 ~ 60], Ю.В. Манн [7, с. 152] и комментаторы первого тома полного собрания сочинений Гоголя [1, с. 578 - 586] говорят о трансформации идиллии и двойственности жанровой природы «Ганца»,
Чем-то ситуация с «Ганцем Кюхельгартеном» напоминает ситуацию с «Мертвыми душами», когда наличие авторского определения жанра не исключает разных точек зрения по этому вопросу. И причина здесь не только в самом произведении, в его неоднозначности, но и в отсутствии исчерпывающего определения идиллии как в эпоху создания «Ганца Кюхельгартена», так и в современном литературоведении.
Гоголевская идиллия написана в то время, когда жанр идиллии не только был популярен в русской литературе, но и стал предметом жарких литературных споров [7, с. 150 - 153; 8]. Вопросы, вызвавшие полемику, касались самых разных аспектов, начиная с «проблемы аутентичности» [8, с. 519] идиллического мира и идиллического характера. Как указывает В.Э. Вацуро, вопрос о реальных основах идиллии стал актуальным в связи с ростом преромантических тенденций. Для сентименталистов и романтиков идиллические герои, ведшие патриархальную, непритязательную жизнь рядом с природой, переставали быть условными и жеманными пастухами и пастушками из средневековой буколики, теперь они воплощали просветительский, руссоистский идеал «естественного человека». Переосмысление жанра в конце XVIII века привело к разграничению пасторали и идиллии. Первая продолжает быть галантной абстракцией, изображающей особый аркадский мир, не имеющий ничего общего с живой действительностью. Тогда как к идиллии обращаются и в своей литературной практике, и в теоретических рассуждениях самые заметные и прогрессивные европейские литераторы и ученые этого времени - Ж.Ж. Руссо, И.Г. Гер дер, В. Фон Гумбольдт, Г.В.Ф. Гегель, И.В. Гете, Ф. Шиллер, Жан Поль. В России -М.Н. Муравьев, II.M. Карамзин, Г.Р.Державин, В.А. Жуковский, А. Пушкин, А. Дельвиг, Н. Гнедич и др. Хотя окончательного разграничения понятий «идиллия» и «пастораль» (так же, как «буколика», «эклога», «пасторели», «мимы» и др.) не произошло. Идиллия перестает быть риторическим жанром, становясь формой, способной вывести искусство из сферы словес-
ной игры к глубокому жизненному смыслу. «Словом «идиллия», - писал В. Гумбольдт в 1798, - пользуются не только для обозначения поэтического жанра, им пользуются также для того, чтобы указать на известное настроение ума, на способ чувствования» [9, с. 288].
М. Бахтин связывает особую роль идиллии в конце XVIII - начале XIX в. с рождением нового понимания и ощущения времени, «когда проблема времени в литературе была поставлена особенно остро и четко», когда «в некоторых идиллиях XVIII века проблема времени достигает философского осознания» [10, с. 376 - 377]. Интерес к идиллии напрямую связан с историческими, культурологическими и социологическими исследованиями этой эпохи, с пониманием изменчивости мира и форм человеческого существования. Чем более сложной и трагической представала историческая перспектива, тем ощутимее становилась ностальгия по утраченной простоте и наивности. В самой сути идиллического жанра таится ощущение некоей утраты. Поэтому идиллия оказывается в особых отношениях с одной стороны с историей культуры, с другой - с психологией. Поэтому же идиллия часто взаимодействует с элегией. Она вообще возникает тогда, когда появляется осознание разрыва между природой и культурой, естественным и искусственным, то есть при определенном уровне человеческого самосознания, или рефлексии. Первые известные европейской литературе идиллии - Феокрита - возникают в эпоху эллинизма, где мы «сталкиваемся с очень развитой и углубленной внутренней жизнью субъекта вместо простоты, наивности и часто суровости человеческого субъекта периода классики. Можно сказать, что в эпоху эллинизма человеческая личность прошла почтя все те формы самоуглубления, которые отмечаем и в новоевропейской .^ргературе» [11, с. 215 - 216]. Естественно, что сентименталисты и романтики испытывали большой интерес к идиллии. «Когда природа начинает ^цдг за шагом уходить из человеческой жизни как опыт и как субъект (деятельный и воспринимающий субъект), мы видим ее входящей в мир поэзии - как идею и как предмет» [12, с. 403 - 404].
После трудов великих просветителей XVIII века, и в первую очередь Ж.Ж. Руссо, возврат к «естественному человеку» стал едва ли не главным рецептом при разрешении разных гуманитарных проблем. Человечество достигло в это время той степени развития, когда, по мнению Ф. Шиллера, «наше чувство природы напоминает чувство больного к здоровью» [12, с. 403]. Сходную мысль высказывает М. Бахтин, характеризуя «переработку идиллического времени и идиллических соседств у Руссо и в родственных ему явлениях последующего времени»: «Во-первых, основные элементы древнего комплекса - природа, любовь, семья и деторождение, смерть -обособляются и сублимируются в высоком философском плане, как некие вечные, великие и мудрые силы мировой жизни; во-вторых, эти элементы даются для отъединившегося индивидуального сознания и с точки зрения этого сознания, как врачующие, очищающие и успокаивающие его силы, которым он должен отдаться, должен подчиниться, с которыми он должен слиться» [10, с. 378].
Йо своей природе идиллия ретроспективна, распространенная смысловая параллель к идиллии, даже символ ее - золотой век, поэтому, как пра-
вило, идиллическое время - это время прошедшее (например, А. Галич в «Опыте науки изящного» пишет: «Относительно ко времени [идиллия] всего приличнее переселяет любящих в первобытное состояние, в «золотой век» человечества» [13, с. 271]. В начале XIX века русские поэты - В. Жуковский, Н. Гнедич - начинают переносить действие своих идиллий в современное им время и на русскую почву, создавая русскую национальную и даже «простонародную» идиллию [8]. В результате основным жанрообра-зующим признаком становятся не пространственная и временная локальность, а содержательная составляющая - «эпическое изображение полноты счастья в ограничении» [14, с. 263].
Гоголь в «Ганце» использовал новые тенденции в развитии идиллического жанра по-своему. Действие его идиллии происходит в современное автору время, причем в поэме даны весьма определенные и недвусмысленные указания на это. Соседи Ганца беседуют
про новости газет, Про Мисолунги, про дела войны, Про славного вождя Колокотрони, Про Канинга, про парламент, Про бедствия и мятежи в Мадрите.
Как установлено, «подразумеваемое здесь - это события, имевшие место ... скорее всего в 1826 - 1827 годах» [15, с. 135], то есть идиллический мир здесь не только не изолирован, но связан с реальной, внелитературной действительностью, современной автору. Тем не менее в поэме есть указание на некоторую временную дистанцию между временем повествования и событиями в тексте: «Не знаю, как теперь, но Люненсдорфом Она тогда веселая звалась» [16, с. 72], хотя данная авторская оговорка может относиться и к условности названия местности). И тема далекого и славного, эпического, прошлого в «Ганце Кюхельгартене» присутствует. Ганц мечтает о Древней Греции, Афинах, ночами «сидит за книгою преданий», в которой «глаголят века седые» [16, с. 68].
Что происходит со временем в «Ганце»? Автор помещает своего героя в идиллический мир, который по законам жанра должен был быть в прошлом, а в поэме сельская идиллия - это настоящее. Но герой отправляется в прошлое сначала мысленно, затем ищет это прошлое во время своего путешествия, нарушая необходимые для идиллии статику и пространственную замкнутость и тем самым ~ разрушая собственно жанр идиллии. Гоголь остается несколько в стороне от споров своих современников о месте и времени в идиллии, не принимая ни одну точку зрения в чистом виде. Ему важнее понять идейную онтологию жанра, его психологические истоки. Понятие «прошлое» относительно, а для содержания идиллии Гоголя важно признать то, что прошлое может быть мечтой так же, как будущее. Идеализация прошлого - неотъемлемое свойство человека вообще, и оно лежит в основе так называемого «эпического времени» (Д. Лихачев), присущего и идиллии. Универсальность данного закона подчеркнута в «Ганце Кюхельгартене» тем, что Ганц, будучи частью идиллического мирка, томится тоской по прошедшим временам - «назад далеко он живет» [16, с. 68].
Местом действия выступает не русская, не украинская, а некая немецкая деревня, тогда как в Германии Гоголь еще ни разу не был. В итоге временная определенность соединяется в поэме с некоторой условностью места действия. В «Ганце Кюхельгартене» обнаруживается определенное противоречие и в отношении к другой принципиально важной для идиллии категории - пространству. Произведение начинается с очень красочного описания мест, где родился и живет главный герой. Эти картины очень живописны и занимают значительное место в повествовании, но главный герой, находясь внутри идиллической среды, не воспринимает ее как идиллию, более того - для него этот мир - «пустыня», «угол тесный». В живописных окрестностях Люненсдорфа Ганцу «душно и пыльно», он стремится к мраморному Парфенону, к лугам Кандагара. Для того, чтобы патриархальное существование приносило отдохновение и успокоение душе, необходимо, чтобы эта душа была определенного свойства. В основе жанра идиллии -разрыв между изображающим и изображаемым сознанием. Уже идиллии Феокрита показывают, по мнению А. Лосева, внутреннее усложнение личности; его герой, оставляя город, «ищет вовсе не простоты, а еще большей сложности, еще большей изысканности» [11, с. 234]. В принципе идиллия является одной из первых форм замещения или конструирования жизни.
Еще один парадокс идиллии, отмеченный Е.И. Ляпушкиной, - это совмещение в идиллии объективности и субъективности повествования: «Воплощенная в идиллическом жанре жизнь утверждает только себя - и только фактом собственного существования. Оценка же этой жизни заключена в факге обращения к ней автора, т. е. в факте, внеположном собственно произведению... который, однако, участвует в достижении произведением определенного эстетического эффекта. Идиллическая жизнь оценивается - автором и читателем - как счастливая, гармоничная, прекрасная» [17, с. 12].
Противоречие в изображении Люненсдорфа, о котором мы говорим, -это, разумеется, противоречие между восприятием автора и героя. Это автор любовно изображает каждую деталь быта (старенький забор, почерневшая труба, кот, халат, колпак, белье под солнцем, черепицы, индейки, каша с рисом, каплун горячий и т. д.), фактуру предметов (черешневый чубук, дубовый стол, фарфоровая утка, халат из парчи), цвета (серебряная вода, «синеет свод», зеленые прилавки, «кофе, светлый, как янтарь», золотой хлеб, радужный туман, «краснеют черепицы», «серые кирпичи», «желтый сыр», коричневые вафли, «сливы синие»), запахи (душистый, сладкий, ароматный) провинциальной жизни. И оценочная лексика - «уютный домик»; «как-то мило в нем»; «веселые» - о домике, о деревне, о песнях птиц; «вечно милые» деревья - принадлежит авторской речи.
Ганц видит все совсем иначе: «А наш [мир] - и беден он, и сир, И рас-квадрачен весь на мили» [16, с. 70] «Мир прекрасный, мир прекрасный Отворит дивные врата» [16, с. 79] где-то там, вдали, а остаться здесь - «прекрасного не встретить» [16, с. 79]. Столь явный разрыв позволяет говорить о том, что Гоголь приходит к осознанию того, что, во-первых, идиллия -понятие субъективное, а во-вторых, она результат определенного духовного развития и опыта. Идиллия у Гоголя одновременно выступает и аналогом действительной, земной жизни, и субъективных представлений о ней.
Там, где начинается повествование о Ганце, очень сильно ощущаются интонации романтического стиля. И тоска по неведомому, и «тайная печаль», и боязнь «бесславья», и странничество героя, - все это традиционные для романтизма элементы. Образ Ганца демонстрирует, как разбуженное личностное начало неизбежно разрушает идиллическое состояние. Но эпическая идиллия и романтический лиризм находятся в отношениях непримиримой конфронтации только для Ганца. Автор декларирует способность их синтезировать. В отличие от Ганца он находит в непритязательной жизни свою красоту и поэзию, а в эпилоге прямо заявляет, что, живя «в уединении, в пустыне, в никем не знаемой глуши», он, тем не менее, предается «мечтаньям тихим души» и воспевает Германию - «страну высоких помышлений! Воздушных призраков страну!» [16, с. 100].
В гоголевской идиллии есть мир малый и мир большой. Но нельзя сказать, что они находятся в прямо враждебных друг другу отношениях. Цивилизация не вторгается непосредственно в жизнь обитателей деревни Лю-ненсдорф ни в виде безличной и неотвратимой закономерности, ни в виде персонифицированных ее носителей, чтобы их поглотить, уничтожить или хотя бы смутить, как, например, у A.A. Дельвига в его идиллии с характерным названием - «Конец золотого века» (опубликованной в том же 1829 году), у A.C. Пушкина в «Цыганах» (О влиянии пушкинских «Цыган» на гоголевскую идиллию см. [7, с. 152]), у Карамзина в «Бедной Лизе».
С другой стороны, нет в «Ганце Кюхельгартене» и традиционного для романтической поэмы мотива бегства героя в естественную среду, чтобы приобщиться к ее «врачующим, очищающим и успокаивающим силам». Наоборот, герой убегает из этой среды в большой мир. Гоголь показывает не попытку приобщения персонажа к утраченному идиллическому состоянию, а напротив, сам процесс утраты, отхода от «идиллических соседств». И «виноват» у Гоголя только сам герой, никаких внешних сюжетных толчков для его неудовлетворенности деревенским бытом в поэме нет. Причина - в душе Ганца:
Но если мир души разрушен, Забыт счастливый уголок, К нему он станет равнодушен, И для простых людей высок [16, с. 69].
Правда, внешний толчок все-таки есть - это книги, которыми зачитывается по ночам Гапц. Упоминание книги как причины печали героя уже само по себе глубоко символично, но в поэме дан и перечень авторов, очень показательный, - Платон, Шиллер, Петрарка, Тик, Аристофан, Винкельман.
Гоголь многое переключает в психологический план. Неизбежность разрушения идиллии, идиллического состояния - не столько во внешних причинах, таких, как законы развития человеческого общества, вторжение представителей цивилизации в патриархальный мир. В «Ганце» причина в самом герое. Книги - это все-таки не совсем внешняя причина, книга может повлиять не на каждого, а лишь на того, кто более восприимчив, как, например, Ганц.
Гоголь корректирует просветительскую утопию. Естественная среда не только не в состоянии оградить от проблем, но в ней самой могут созреть
конфликты. Эта мысль подчеркнута в поэме тем, что ситуация Ганца не уникальна. Пастор в свое время «был злой на свете воин», его «робели пастухи» и всю свою прежнюю (доидиллическую) жизнь определяет как «злую повесть» [16, с. 63]. Мать Луизы спокойно относится к «странностям» Ганца, она наперед знает, что «вот женится, и отпадет тоска» [16, с. 74]. Архе-типичность сюжета «Ганца» - и в прямых аналогиях с притчей о блудном сыне. В итоге идиллия и разрушается в поэме, и восстанавливается, хотя и с оговорками («Но что ж опять его [Ганца] туманит? Как непонятен человек!» [16, с. 99].
Уже в первом произведении Гоголя мы сталкиваемся с его парадоксами: указывая на идиллическую природу произведения, автор в то же время совершенно очевидно разрушает идиллию. Причем разрушает вдвойне - и внутри самого сюжета, и в авторском построении и оформлении текста. Гоголь синтезирует два жанра - идиллию и поэму, разрушая каноны каждой. Поэтому Гоголю было так важно оговорить жанр произведения. В основе его трактовки идиллии - не столько внешние признаки (пространственная, временная, национальная прикрепленность), сколько внутренние, уходящие корнями в генезис жанра. Как ни странно, но неправильности, сбои в гоголевской идиллии и даже прямое ее разрушение только вскрывают изначальный смысл этой формы, обнажают ее метафизику.
Литература
1. Гоголь Н.В. Полн. собр. соч.: В 23 т. Т. 1. -М., 2001.
2. Современник. 1856. Отд. IV.
3. Фридлендер ТМ. Из истории раннего творчества Гоголя // Гоголь. Статьи и материалы. - Л., 1954.
4. Лотмап Ю.М. Учебник по русской литературе для средней школы. -M.: Языки русской культуры. - М., 2001.
5. Гиппиус В.В. Гоголь. -М., 1924.
6. Гиппиус В.В. Творческий путь Гоголя // От Пушкина до Блока. - М. -Л., 1966.
7. Манн Ю.В. Русская литература XIX в. Эпоха романтизма. - М., 2001.
8. Вацуро В.Э. Русская идиллия в эпоху романтизма // Русский романтизм.-Л., 1978.
9. Гумбольдт В. фон. Язык и философия культуры. - М., 1985.
10. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. -М., 1975.
11. Лосев А. Ф. Античная литература. - М,, 2005.
12. Шиллер Ф. Собр. соч.: В 7 т. Т. 6. -М., 1957.
13. Русские эстетические трактаты первой трети XIX века. - М., 1974. Т. 2.
14. Жан Поль. Приготовительная школа эстетики. - М., 1981.
15. Манн Ю. Гоголь. Труды и дни: 1809 - 1845. - М., 2004.
16. Гоголь Н.В. Полн. собр. соч. Т. 1. - М.: АН СССР, 1940.
17. Ляпушкина Е.И. Русская идиллия XIX века и роман И.А. Гончарова «Обломов». - СПб., 1996.
