CC BY
36
А. Миусский
«Галактион и Епистима» и «Картина» Кебета: Житие как scriptio superior сократического диалога
«Житие и мученичество Галактиона и Епистимы». Справка
Существует малоизученное агиографическое сочинение «Житие и мученичество Галактиона и Епистимы» (далее ГиЕ). (Краткое содержание жития см. в сноске 1).
1 Супружеская пара, Клитофонт и Левкиппа (Глевкиппа), богатая и знатная, живет в Эмесе. Супруг негодует на бездетность Левкиппы, колотит жену и бранит. Дело происходит во время гонений на христиан. Монах Онуфрий под видом нищего приходит к дому супругов и просит подаяния; видя огорченную хозяйку, он спрашивает ее о причине ее горя и, узнав причину, объясняет ей ее беды поклонением идолам вместо истинного Бога. Онуфрий тайно крестит героиню, и вскоре та беременеет. Обрадованный муж хочет принести богам благодарственную жертву, но жена рассказывает ему свой сон перед зачатием, в котором видела распятого Бога, и предлагает принести жертву ему. Муж опознает «бога галилеян», а жена признается ему, что она христианка. Клитофонт опасается гнева правителя, который казнит христиан, но Онуфрий и его крестит тайно. Родившемуся у супругов Галактиону Онуфрий предрекает «небесное жительство». Галактион превосходит все науки, а по достижении им 25 лет отец находит ему богатую и знатную невесту, язычницу Епистиму. Помолвленный с Епи-стимой Галактион отказывается ее целовать и объясняет это тем, что она не христианка. Он тайно крестит Епистиму, после чего она видит во сне три поющих хора. Галактион объясняет ей, что это хор монахов, прекрасных дев-монахинь и огненных ангелов, монахи оставили мир и вечно ликуют и торжествуют в небесном чертоге вместе с ангелами. Епистима хочет последовать их примеру, но не разлучаться с Галактионом. Он обещает ей это и в этом веке и в будущем. Они раздают имущество и тайно покидают кров своих родителей, отправляясь вместе со слугой (рассказчиком), тоже уже крещенным, искать монастыри на Синае. Они находят мужской монастырь, неподалеку от которого, выше на горе находится и небольшая обитель с четырьмя престарелыми девами-монахинями. Шесть лет Галактион предается монашеской аскезе, ни разу не повидавши живущей в женской обители Епистимы. Епистима видит сон, в котором Царь в Чертоге венчает ее и Галактиона. Игумен толкует сон как предвещающий мученический подвиг. Тем временем правителю доносят о монахах, живущих на горе, и он отправляет туда солдат, которые хватают Галактиона и ведут его на рас-
Оно было переработано в X в. Симеоном Метафрастом для церковных нужд его времени, переведено на славянский в домонгольский период, на латинский во второй половине 16 в. в Европе, издано в ноябрьских Acta sanctorum (1910) Ипполитом Деле по 6 рукописям (известны 18), который написал и небольшое предисловие по-латыни. Краткие изложения вошли в си-наксарии. Ни одной научной статьи о ГиЕ не написано2, датировка неясна3, ни одного перевода на современный язык не осуществлено, однако при всей неизученности агиографический характер этого небольшого сочинения не вызывает сомнения.
Житие и роман
Даже на фоне признанного сходства агиографического жанра с романным (которое изучаются в западной науке со времени Р.Зёдер, а в последнее десятилетие особенно активно) ГиЕ выделяется той особенностью, ради которой и упоминается, в тех редких случаях, когда о нем заходит речь в некоторых компендиях и общих руководствах: родителями преподобномученика Галактиона выступают обладатели имен героев известного любовного романа Ахилла Татия. Их зовут Левкиппа (Глевкиппа) и Клитофонт, и они не просто упоминаются, но играют важную
праву. Епистима видит из своего убежища, как ведут Галактиона и стремглав бросается за ним следом, чтобы разделить его участь, какой бы она ни была. Ее тоже хватают, супругов-монахов приводят к правителю, он допрашивает Галактиона и приказывает его бичевать, а Епистима, видя страдания мужа, обрушивает проклятия на мучителей. Тогда правитель велит и ее обнажить для бичевания, и происходит первое чудо: по слову Епистимы все враги слепнут, чтобы они не могли видеть ее наготы. Ослепшие взмолились и обещали уверовать в Бога Галактиона и Епистимы. Тогда происходит второе чудо: по молитве Епистимы они прозрели. Но уверовали не все, а ровно 53 души. После чего разъяренный правитель казнил супругов-монахов ужасными казнями, а слуга похоронил их честные останки.
2 Справедливости ради надо отметить, что за несколько последних лет Л. Н. Коробейникова, специалист по древнерусской литературе, опубликовала несколько статей о славянском тексте Жития, анализируя при этом его сюжет и образы. Не игнорируя эти работы в целом, мы опустим здесь их обсуждение как не относящихся к греческому памятнику.
3 По мнению И. Деле, ГиЕ написано в конце V - нач. VI века. Эта датировка нашими изысканиями, о которых здесь не место говорить, скорее подтверждается.
роль в повествовании. Автор тем самым претендует на продолжение заведомо вымышленного романа, что несколько противоречит житийной установке на подлинность описываемых событий.
Вторая отсылка к романному жанру столь же несомненна, что и имена из Ахилла Татия, но до сих пор никем не отмечена. Общий мотив - отказ поцеловать невесту-язычницу - объединяет ГиЕ с иудео-эллинистической, но долгое время считавшейся христианской4 «Повестью об Иосифе и Асенет». Иосиф отказывается поцеловать Асенет, которую ему прочит в невесты ее отец, и которая на самом деле от века предназначена ему в жены, а Галактион отказывается поцеловать помолвленную с ним невесту Епистиму. Мотивы отказа в «Иосиф и Асенет» и в «Галактионе и Епистиме» те же самые: девица является язычницей, она должна обратиться, принять истинную веру, чтобы стать супругой. Параллель с «Иосиф и Асенет» не изолирована. У ГиЕ много общего с этим сочинением: оба описывают истории любви и брака как истории обращения, оба задают два разных, но равно высоких образца супружества.
«Иосиф и Асенет» небезосновательно квалифицируется целым рядом исследователей как самый ранний «догреческий» греческий роман (одна из принятых датировок, которую мы разделяем, - вторая половина или конец II в.до н.э.), а «Галактион и Епистима» может рассматриваться как своего рода продолжение «Левкиппы и Клитофонта», в котором герои языческого романа становятся христианами. Таким образом, один и тот же мотив фланкирует историю античного романа, и христианское продолжение эротического романа подводит черту под историей жанра5.
4 Так считали средневековые переписчики, переводчики и читатели повести и ее современные исследователи вплоть до самого последнего времени.
5 Правда, вопреки представлениям о принадлежности всякого творчества «своей эпохе», Евматий Макремволит сочинил в XII веке «Повесть о Исмине и Исмиии», которая ни по языку, ни по образам, ни по реалиям неотличима от языческого романа, да и действие происходит в языческой Элладе. Остальные византийские романы, написанные политическим стихом, ближе рыцарскому европейскому роману, нежели античному.
Сравнение первого и последнего эллинистического романа о любящей чете, жанра, проходящего, тем самым, путь от ветхозаветного апокрифа через эротический роман к христианскому мученичеству, заслуживает специального анализа. Но здесь мы сосредоточимся не на житийной и не на романной, а на дидактической стороне ГиЕ.
Житие и аллегория
Житие и мученичество подается автором не только как описание имевших место событий, но и как история «душеполезная», имеющая дидактическую цель. Ее обоснованию в частности посвящен пролог ГиЕ. Мы полагаем, что дидактическое сочинение, которое просвечивает через ГиЕ, как один текст через другой в палимпсесте - это аллегорическая «Картина» Псевдо-Кебета. К этому нас подталкивает анализ антропонимики ГиЕ и имен аллегорий в «Картине».
Имена-ключи
Имена персонажей на поверку все оказываются значащими и/или вымышленными. Имена родителей Галактиона, заимствованные из романа II в.н.э., «значат» только то, что языческая традиция не забыта, что читатель опознает эти имена как отсылку к идеальным влюбленным языческого мира.
Еще одно значащее имя, имя второстепенного персонажа слуги, но при этом рассказчика - Евтолмий. Это реальный антропоним, такое имя носили некие авторы эпиграмм, в то же время оно говорящее: Евтолмий - это «Благосмел». Житийная топика (и не только житийная, этот прием известен античным риторам, например, и Лукиан, и Дион Хрисостом прибегают к нему многократно) предполагает, что автор «отваживается» на предприятие, для которого у него нет достаточных средств и о котором он сам говорить недостоин. Пролог ГиЕ отвечает этому правилу: одна из его тем - это тема «дерзновения» недостойного слуги говорить о подвигах его господ. Обращает на себя внимание подчеркивание им своей слабости: жизни «в страстях» и неспособности следовать «ангельской и не по плоти» жизни хозяев. И тем не менее, он обещает не оробеть рассказать историю мучеников, не скрыть сокровища, «которое не по достоинству удостоился принять от Господа», чтобы тем вернее искупить свою вину перед погибшими святыми. Имя рассказчика можно сравнить с именем персонажной маски, так как оно описывает его топическую функцию. Он сам совершает в ГиЕ только один
поступок: хоронит останки святых. Мы опустим прочие имена второстепенных персонажей и сосредоточимся на именах главных героев.
Имя Галактион впервые встречается в нашем тексте, до него ни в литературных источниках, ни в эпиграфических оно не засвидетельствовано. Что значит это «млечное» имя? Древний текст сообщает только, что имя было дано младенцу Онуфрием, который пророчествовал о нем словами апостола Павла: «Это дитя получит жительство на небесах» (Phil. 3, 20). О том, как могли понимать это имя, свидетельствует Метафраст. В своем переложении он опустил пророчество и поставил на место новозаветной цитаты свое пояснение самого имени как предсказания: «И было это имя верным предсказанием будущего, ведь он произошел от чистых и сам чистый, и от благородных поистине благородный отпрыск» (VII)6. Это пояснение говорит о том, что и для Метафраста имя было необычным и требовало пояснения, а также о том, какой символический смысл в нем содержался. Галактион - это младенческая чистота достойная небесного гражданства, о котором говорит опущенная Метафрастом цитата. Вспомним, что юноша Галактион достиг успехов в знании путей небесных сфер, а это говорит о тяготении его к горнему, к Млечному пути, как пути небесному. Известно, что молоко обладает символическим значением как в античной, так и библейской традиции, а земля, текущая молоком и медом - это образ лучшего мира: в Библии - земли обетованной, в античной традиции -сказочной, блаженной страны 7. И в библейской и в языческой традиции молоко являет образ духовной пищи. Филон
6 Kai hn h klhstj twv feaomkvwv dafalhj ppoayöpeuaij' £k Kaöapwv gap KaöapOj Kai outoj apkßh, Kai kC eUgevwv Ontwj eUyevj ßiaathma.
7 См. Ex 3.8 и 17; 13.5; Ez. 20.6; 15; Baruch. 1. 20; Jer. 11/5; 39.22; Syr. 16.18; cp. Joel. 3.18 и Job. 29. 6. др.; ср. Lucian, Saturn. 7, Ep. Sat. 1, 20; Himerius, Or. 13, 7 W. pelv mkli Kai yaia; Dio Chrys. 18[35], 18 (реки Индии, в которых течет молоко, вино и мед и масло). H.Usener, Milch u. Hönig: Rheinisches Museum für Philologie 57, 1902, 177-95.; A.Dieterich, Mithraslit. 1903, 17; K.Wyss, D. Milch im Kultus d. Griech. u. Römer 1914; F.R.Lehmann, D. Entstehung der sakralen Bedeutung der Milch: Zeitschr. f. Missionskunde u. Religionswissenschaft 22, 1917, 1-12; 33-45; H. Schlier, Theologisches Wörterbuch zum NT, ed. G.Kittel, I, 644 сл.
говорил: «поскольку пища младенца молоко, а взрослого - пшеничная лепешка, то и пища души должна быть, пожалуй, молочной (или млекоподобной)»8. О «молочной пище» участников мистерий пишет неоплатоник Саллюстий: «Сначала мы сами -падшие небожители, сошедшиеся с нимфой, - пребываем в беспросветной скорби и отказываемся от хлеба и другой грубой и нечистой пищи, поскольку все это противно душе; за этим следует обрубание дерева и пост, словно для нас закрыт путь дальнейшего бытия; после этого - млекопитание, - как бы по возрождении; и затем - веселие, и венки, и как бы новое восхождение к богам»9.
О молоке духовного знания говорится и в Новом Завете, и это важно для нашего текста, обильно цитирующего Послания. Молоко - это либо образ начального духовного образования для тех, кто еще не отличает добра от зла 0, либо образ именно духовной пищи, и при этом христианин приравнивается к младенцу не как слабый, но как чистый11.
Климент Александрийского постоянно прибегает к метафоре млека именно в «Педагоге».Таким образом, христианский символизм имени героя таков: Галактион - чистый, невинный младенец, которому предстоит «возрасти во спасение», то есть объект или субъект воспитания. О его жизни до встречи с Еписти-мой нам сообщаются конспективно, что он был наречен при рождении Онуфрием, который пророчествовал о его грядущем небесном гражданстве, а потом его отдают учиться наукам. Какие же это науки?
8 Philo, Agr. 9-3: épéi Sé nhPioij Mén éati gálá tpofh, téléioij Sé tá ék pupwn pémmátá, Kái yuxhj yáláKtWSeij mén án éiev tpofái Kátá thn PáiSikhn hliKián tá thj égKUKliou mouCTikhj ppoPáiSéUmátá, téléiái Sé Kái ánSpáain é|mppépéij á\ Siá fponhséwj Kái awfpoaüvnj Kái ápáGhj ápéthj UfhYhséij Ktl . Ср. Philo, Omn. Prob. Lib. 160, Migr. Abr. 29 и др.; Epict. 2, 16, 39; 3, 24, 9. См. также F.W.Danker, ZNW 58, 1967, 94 сл.
9 De deis et mundo, 4, перевод Ю.А.Шичалина, см. Учебники платоновской философии, Москва-Томск, 1995, с. 108.
10 1 Cor. 3. 2. Hebr. 5. 12-14Р
11 1 Pt 2:2: «как новорожденные младенцы, возлюбите чистое словесное молоко (to loyitón áSolon gálá), дабы от него возрасти вам во спасение».
«Когда дитя возмужало, отдали его родители обучаться Священному Писанию. И учился почтенный и святой отрок так хорошо, что легко прошел начальное обучение и постиг всякую науку грамматическую, поэтическую, риторическую и философическую. И в астрономии он преуспел настолько, что прекрасно разбирался в движении небесных тел. Когда ему исполнилось двадцать пять лет12, его отец решил найти ему жену». «Пропедевтика» (начальное обучение) Галактиона состоит из тривиума и астрономии, взятой из квадривиума, а не собственно пропедевтики. Таким образом, пропедевтикой становится обучение всей языческой премудрости, так как оно предшествует изучению Священного Писания. Но заявленное христианское образование более не упоминается, все достижения Галактиона находятся в рамках греко-римской школы.
Обученный этим языческим «светским» наукам, Галактион должен жениться на богатой, знатной и красивой девушке по имени Епистима. Переведем эти говорящие имена, и получится, что Младенец помолвлен со Знанием. Но он отказывается вступать в брак с этим Знанием, потому что оно языческое, Еписти-ма - язычница. И сам Младенец обучился только языческим наукам, и невеста его - языческое Знание или Наука. Что это? Аллегорический роман? «Путешествие пилигрима» Джона Беньяна? Языческое Знание выходит ночью в сад, чтобы принять во время этого свидания тайное крещение от своего жениха Младенца. Крещение замещает любовное свидание в романах, а Знание, ставшее христианкой, получает во сне откровение, которое меняет жизнь молодых людей: их брак заключается не по плоти, они оба делаются монахами, не видят друг друга, живя в соседних обителях, и соединяются только для общего мученичества и общей могилы.
Брак как символ и символический брак
Конечно, ГиЕ не является аллегорическим романом, как, скажем, творение Федора Мелитениота «О целомудрии». Но нам кажется, что символический привкус у ГиЕ все-таки есть.
12 Брачный возраст Галактиона в традиции, в том числе рукописной, слегка варьирует. Возраст Епистимы указывается только в синаксари-ях: она умирает в возрасте 16 лет. Поскольку на Синае она проводит 6 лет, ее брачный возраст - 10 лет. Но эти вычисления строятся не на данных нашего памятника.
Расшифровка имен вскрывает некий умысел автора построить рассказ по дидактической схеме: рождение, обучение и брак человека-младенца.
Имя Епистима также нигде более до нашего источника как имя исторического лица не засвидетельствовано, но его семантика наводит на мысль о ряде таких образов как София или Пайдея. Брак с Софией-Премудростью, как он представлен в книгах Библии, есть высшее счастье, которого может достигнуть человек (ср. брак с Премудростью в «Книге Премудрости Соломоновой» и соответствующих главах «Книги Притч Соломоновых» или в молитве, обращенной к Софии в «Книге Премудрости Иисуса, сына Сирахова»). В первые века христианства София стала также персонажем гностиков, ее положение иное, она способна обманываться, соблазняться злым демиургом, «падать». А в гностическом «Евангелии Филиппа» брак Софии означает конец земной жизни и освобождение от этого мира, личный выход из земного бытия. Истории о приключениях Софии многие ученые сопоставляли с «романом», и тема раскаяния-обращения падшей во тьму Софии живет где-то рядом с нашим текстом, в том же воздухе, где Дева Знание принимает святое крещение. Но особенно важны для нас толкования брака в библейской экзегезе.
Брак служил в мифологии образом соединения космических стихий, в философии - метафорой образования сложного понятия, когда же появляется философская экзегеза Библии, то браки патриархов начинают осмысляться как соединения олицетворений с олицетворениями. Так, Филон («О совокупности вопрошаний») Сарру считает Мудростью, высшей философий или добродетелью, а в Агари видит — олицетворение тех самых «свободных наук» (^ук^кАла), которыми занимался Галактион до своей женитьбы. Климент Александрийский, в свою очередь, считал Авраама образом христианина, Агарь — светской мудростью и философией, а Сарру — образом Божественной мудрости. Чтобы брак с Божественной Софией оказался не бесплодным, нужно было взять в жены служанку-Агарь, потому что знать философию необходимо прежде изучения Библии (ср. Строматы. 1, 5). Однако случай ГиЕ более сложный, чем аллегорическое толкование библейской истории. Он больше напоминает снова «Иосиф и Асенет», где у героев романа есть небесные двойники, которые появляются в самом действии, а не в комментарии по поводу: Дева Обращение (она же Жена Премудрость) - небесная ипостась Асенет, а Человек (он же Пред-
водитель небесного воинства и в некотором аспекте сам Господь) даже лицом оказывается схож с Иосифом. Аллегорическая экзегеза создает умственную среду, которая делает не только возможным, но и естественным сочинение повествований, где бы действовали в качестве героев Страсть (Купидон), Душа (Психея) и т.п.
«Картина» Псевдо-Кебета как scriptio inferior «Галактиона и Епистимы»
Между тем, есть, по крайней мере еще одно, произведение, где в центре находится тема истинной и ложной мудрости-учености (пайдеи) и путь восхождения к добродетели и блаженству, и где именно Епистима предстает как персона, вернее пер-сонифицикация. Такая Епистима обнаруживается в эллинистическом диалогическом экфрасисе под названием nivaC («Картина»), который традиция приписала ученику Сократа Кебету Фиванскому. В настоящем своем виде он не мог быть создан раньше II—I в. до н.э. Большинство ученых, а литература на этот счет огромна, склоняются к I в.н.э. 13. «Картина» - сочинение эклектической философии с элементами учений стоиков, киников и неопифагорейцев, воспроизводящее жанр сократического диалога. При этом, как показал еще Р.Жоли (см. примеч. выше), педагогический диалог строится как посвящение в мистерию.
Сопоставим содержание аллегории (краткий пересказ см. в сноске14) с нашим памятником.
13 См.: Cebetis tabula/Recognovit Fr. Drosihn. Lipsiae, 1S71; Joly R. Le Tableau de Cebes et la philosophie religieuse. Bruxelles, 19б3; Нахов И. М. Традиции аллегоризма и «Картина» Кебета Фиванского. В кн.: Традиция в истории культуры. М., 1978 с. 71-7б.; The Tabula of Cebes / by John T. Fitzgerald and L. Michael White. Chico, 1983. Die Bildtafel des Kebes : Allegorie des Lebens / eingeleitet, übersetzt und mit interpretierenden Essays versehen von Rainer Hirsch-Luipold ... [et al.]. Darmstadt, 2005.
14 Юноши приходят к святилищу Кроноса и видят там посвятительный дар - изображение загадочного содержания. Появляется старик, который разъясняет, что на картине изображена Жизнь и пути, ведущие к пороку или к добродетели, к Ложной или Истинной Пайдее, а в конце концов к гибели или спасению. На первом «ярусе» у дверей ограды толпятся люди, которым предстоит вступить в жизнь; старец Даймон, впуская их в ворота первой ограды, дает наставления, каким путем им следует идти, но они немедленно пьют зелье Апаты-Дурмана, забыва-
За оградой дома, в дверь которой стучится старец Онуфрий, царит раздор, уныние и несогласие; богатые и знатные супруги не имеют детей, сердитый муж бьет жену, жена горюет, раздражена и не хочет даже подать милостыни. Обыденное существование, опоенных обманом и невежеством язычников. У них есть и богатство и знатность, но рядом бездетность, ссоры, уныние, горе. У Кебета старик Даймон, дающий верные советы, стоит при входе в жизнь. Здесь старец, который дал верный совет, монах Онуфрий входит в «ограду» жизни, отданной страстям и
ют наставления Даймона и попадают из-за Невежества и Соблазна в руки гетер - Мнений, Сластей и Страстей. Особенно интересно появление на этом ярусе важнейшей богини греческого романа - слепой и безумной Тихи - Судьбы-Случая. Те, кто получит Удачу, а не Неудачу, то есть богатство, славу, знатность, власть, попадают в руки гетер следующей ограды - Невоздержности, Мотовства, Ненасытности и Лести. Обманутые и обобранные в притоне Сладострастия они получают в удел Кару, Уныние, Муку, Плач и Тоску и проводит остаток жизни в Злосчастии. Но Метаноя-Раскаяние может пойти им навстречу и повести либо к Истинной Учености, либо к Ложной - Псевдопайдее. У Лжеучености толпятся поэты, риторы, диалектики, музыканты, математики, геометры, астрологи, философы разных школ. Это, заметим, как раз те науки, которым наш Младенец-Галактион обучался. Но путь к Истинной Пайдее ведет по высокому холму, по крутой и каменистой дороге. На нем помогают людям Воздержность и Стойкость. Истинная Ученость состоит в очищении от пороков, а истинные Знания тождественны Добродетелям. Те, кто поднимется выше, попадают в ограду, где за воротами их ждет хор благообразных и скромных женщин. Это хор Добродетелей. Причем первая из хора, так сказать его корифей, -это Епистима-Знание. Ее сестры: Мужество, Правосудность, Благородство, Здравомыслие, Строгость, Достоинство, Воздержность, Незлобивость. Добродетели ведут человека на вершину скалы, где восседает Счастье-Евдаймония, которая за победу в состязании с чудовищами пороков венчает добравшихся туда венком, который обладает чудесной силой: увенчанный им не нуждается, чтобы быть счастливым и блаженным, ни в каких внешних благах. Диалог продолжается, сначала рассказывается, как получивший знание и достигший совершенства, возвращается к началу жизненного пути и передвигается затем по жизни свободно, уже в качестве созерцателя-философа, для которого нет никаких соблазнов и опасностей, так как внутри него - противоядие, дарованное добродетелями и счастьем. После этого слушатели задают еще несколько вопросов и обсуждается путь, по которому можно миновать Лжеученость и сразу достичь блаженства, что есть добро и зло или ни то, ни другое, что есть разум и глупость.
порокам, и когда сначала Левкиппа, а потом и Клитофон, последовали его наставлениям, происходит их обращение. Конечно, тут нет точного соответствия: Онуфрий совмещает в себе и Даймона и Метаною, а Галактион - представлен двумя наивными юношами, от имени которых ведется повествование и которых посвящают в «мифологию» картины15. Тем не менее, при сравнении статической картины и повествовательного Жития выявляется целая серия disjecta membra диалогического экфра-сиса, которые проникли в повествование. Прежде всего - в подобные экфрасису статические описания, как например, в сон Епистимы. Епистима видит во дворце хор дев, причем эпитет для них выбран тот же, что у Кебета для хора Добродетелей: «благообразные» (eUeideij). Добродетели лишены украшений, это их статическая черта, а Епистима все свои украшения раздает16. Повинуясь откровению сна, герои отправляются на гору к отшельникам. Епистима с остальными святыми женами живет в обители высоко на горе. Галактион берет на себя тяжкий труд аскезы, совершает свои подвиги борения с земными страстями и пороками, с олицетворениями которых борется и человек на «Картине» Кебета. Здесь он проявляет ту Воздержность и Стойкость, олицетворения которых на «Картине» помогают праведникам достичь вершины горы. Как известно, лексика агона, состязания, выработанная для описания противодействия страстям античной философией, была усвоена христианскими подвижниками, и увенчивание победителей в состязании со страстями и пороками - общеантичный образ победы - перешел в образ мученического венца. Поэтому неудивительно, что между «Картиной» и ГиЕ так много здесь перекличек. И тем не менее, конечное увенчивание в «Картине» и пророческий сон Епистимы, в котором Царь (Господь) возлагает венки на головы Галактиона и Епистимы, как венцы брачные и мученические, это не случайная последовательность. Кебет использует мистериаль-ную схему, о которой мы знаем из Саллюстия: млекопитание, а затем «веселие, и венки, и как бы новое восхождение к богам», а автор ГиЕ следует Кебету.
15 Заметим, что, начиная с Возрождения, толпу вступающих в жизнь в «Картине» визуализировавшие ее европейские художники представляли толпой младенцев..
16 Асенет также выбрасывает в окно для нищих и прохожих свои драгоценности и наряды.
Мог ли автор жития читать Кебетову «Картину»? Мог. Картина была достаточно популярна, во всяком случае, сириец Лу-киан ссылался на нее, многократно переиначивал ее, и пародировал дидактическое морализаторство Кебета, а самого автора именовал знаменитым17. Но есть свидетельства популярности его и в христианской среде. Во всяком случае, Тертуллиан сообщает, что его родственник написал Pinacem Cebetis, составив все описание как центон из стихов Вергилия18. Из свидетельства Тертуллиана мы узнаем, что и для его христианской аудитории во II-III веках выражение «Pinax Cebetis» не требовало специальных пояснений. Можно предположить также, что опыт аллегорического толкования, перенесенного на Библию Филоном и развитый в Александрийской школе, делал аллегорический эк-фрасис подобный Кебетовому чем-то весьма подходящим для наполнения его схемы христианской аллегорией. Тогда обращение и к роману Ахилла Татия становится не таким уж изолированным жестом автора ГиЕ. Автор вдохновлялся языческой литературой, а вернее, ее перелицовыванием на новый лад. Для нас особенно важно, что сочинение, входящее в круг писаний мужей апостольских или апостольских отцов и датируемое серединой II в., «Пастырь Гермы» (особенно 6 и 9 его «Подобия»), по мнению многих авторитетных ученых, содержит несомненные аллюзии и даже прямые заимствования из «Картины» Кебе-та19. Само собой разумеется, что в аллегорическом по жанру «Пастыре» такие заимствования органичны и легко опознаются.
17 Дважды: в «Учителе Риторики» (б слл.) и в «Философах, состоящих на жаловании» (42) Лукиан упоминает Кебета, говорит о нем, как прославленном авторе и пародирует его «Картину»; в «Рыбаке» (1б) он использует его образы (толпа Добродетелей во главе с Епистимой и др.) снова с целью пересмешничества и, возможно, делает то же в «Гермотиме», где Добродетель - это город (22).
18 Tert. De praescr. haer. 39. Это был либо парафраз греческого сочинения центонами из Вергилия, либо «Картина Кебета» была для родственника Тертуллиана тем же, чем была «Мениппова сатура» для Вар-рона - схемой, по которой пишется оригинальное аллегорическое сочинение. Нельзя же, в самом деле, написать «Пир» Платона? Но сократический диалог - можно, а Федр писал «Эзоповы басни».
19 См. Hermas, Le Pasteur / introduction, texte critique, traduction et notes par Robert Joly. Paris, 1997, p. 51-53. Der Hirt des Hermas / erkl. von Martin Dibelius. Tübingen, 1923, S. 579-581.
Что же касается нашего памятника, то здесь сходства не лежат на поверхности.
Различия воплощения дидактического задания в аллегории и романе.
В самом деле, можно было бы считать названные сходства случайными параллелями или общим арсеналом эллинистической образованности, которой и автор «Картины», и автор ГиЕ пользовались равноправно. Но по нашему мнению, оба сочинения используют одну схему - схему выбора пути «нравственного совершенствования», человеческого созревания и умудрения героев, только в ГиЕ дидактическая схема, обрастает плотью романного повествования, которое получает уже свойства символического произведения, а не аллегории. Автор ГиЕ вводит время, заменяет статику описания историей жизни. Точно так поступил со схемой Кебета, сославшись на него, Лукиан в «Учителе Риторики». Он начал рисовать статическую картину, по образцу Кебета, а потом так сказать «вошел в картину», после чего включается время и происходит движение, восхождение к вершинам богатства, славы и счастья, которое у Кебета представлено как одновременное наличие ступеней-оград.
Кроме того, автор ГиЕ избирает особый вариант схемы «восхождения» - духовные брак и соединение в мученичестве. Если человек Кебетовой «Картины» достигает вершины, где его ожидает Счастье в виде прекрасной женщины, которая его венчает, то в ГиЕ Галактион получает венец вместе с Епистимой от царя (Бога) и это венец одновременно брака и мученичества. Поэтому результаты непосредственно не похожи: одно и то же «сообщение» передается разными средствами, в одном случае дидактическими и абстрактными, в другом - драматическими и художественными. Схема, тем не менее, одна. Архетип «восхождения» предполагает, что на вершине не аллегория счастья, а само это счастье в виде девы-невесты, и в сказке гора предстает горенкой, где у окна сидит девица, а женихи должны на коне допрыгнуть до окошка. И снова в «Учителе Риторики» чуткий к возможностям варьирования схемы Лукиан не только пародийно и антидидактически предложил идти не узкой тропой добродетели, а торной - порока, но и посоветовал, добравшись до вершины горы, где восседает на троне Риторика, на ней жениться и получить вместе с нею все те пороки, которые ее окружают. Подобным образом модифицирует дидактическую схему и автор ГиЕ, он идет по тому же пути, что Лукиан, но без его паро-
дийной задачи и потому перемещается ближе к сказке, ближе к архетипу: восхождение на гору как самосовершенствование и очищение оказывается дорогой к духовному браку с Премудро-стью-Софией-Епистимой. Аллегорические манекены становятся живыми героями, костюмированные мысли - драматическими событиями. Так, важнейшей мыслью Кебета является мысль о разнице Истинной и Ложной Пайдеи, о долгом пути к Истинной через Ложную или о кратком и мгновенном пути непосредственно к Истинной Пайдее. Если говорить о Галактионе языком Кебета, то Галактион попал сначала к Ложной Пайдее. Истинная Ученость Кебета - это нравственное совершенство, для которого науки не важны. Так, получив крещение, Епистима тотчас получает и откровение. Ей истина дается разом, без обучения и аскезы. У автора ГиЕ вместо аллегорического описания того или иного пути - нарратив, а в нем герои - юноша и дева, и события жизни героев, их преображающие - крещение, брак, откровение во сне, уход в монахи, аскеза, мученичество, самопожертвование. Галактион переходит из ограды в ограду, вторая ступень его образования, постижение им христианской науки - это его необыкновенный целомудренный брак с прекрасной Епистимой; он крестит ее и символически она в этот миг становится христианским Знанием-Епистимой. И только после этого мы узнаем, что он читает в годы своего пребывания в обители Священное Писание («о великих делах Божиих»). Он до него «дорос». В символическом плане именно брак приводит его к полному знанию, к Епистиме, живущей на горе первейшей из Добродетелей Кебетовой «Картины», и к увенчанию его мученическим венцом, дающим счастье и блаженство. Галактион идет длинным путем, который при этом подробно описан: сколько не ел, по каким часам пел, как читал Священное Писание. Ничего этого про Епистиму не говорится. Она не учится и не постится, не молится и не совершает аскетических подвигов. Она действует, движимая одной любовью, она жертвует собою, не раздумывая, но именно она получает во сне божественные откровения и она находится на горе, выше, чем Галактион, и по ее слову ослепли мучители, и по ее молитве прозрели обратившиеся. Рассуждение Кебетова диалога о том, что иные минуют Ложную Ученость и приходят к спасению мгновенно, превращается в романе в Галактионов путь учения и аскезы и в путь любви и откровения, которым идет Епистима.
Метафраст как «естественная фальсификация»20
Для проверки нашей гипотезы у нас имеется случай так сказать естественной «методологической фальсификации». Метаф-раст, стремясь создать из имеющегося материала нечто максимально близкое типичному житию, убрал из христианского символического романа большую часть того, что к житийному канону не относится как романные черты, так и следы дидактического задания. Первое ему удалось не вполне, поскольку романные черты присутствуют в самом сюжете, второе удалось лучше. Как известно, аллегорический смысл проглядывает сквозь ткань повествования там, где на поверхности какая-то «нестыковка», в нашем случае - это то обстоятельство, что Галактиона отправили изучать Священное Писание, а он учился светским наукам. Метафраст вообще опускает перечисление того, чему учился Галактион, тем самым снимая загадку его языческого образования, а, значит, и соотнесенность ГиЕ с важнейшей для Кебета темой Истинной и Ложной Пайдеи. Метафраст сократил и описания аскетических подвигов Галактиона, убрал упоминание чтения им Священного Писания в обители, не стал отмечать, как бросилась стремглав Епистима вслед за Галактионом, вместо высокого места на горе, откуда Епистима видит, как уводят Галактиона, она у него прячется в незаметном укрытии и т.д. Метафраст, не «нуждаясь» в «Картине» Кебета и потому ее «не видя», убрал все то, что обратило наше внимание и привело к гипотезе языческой scriptio inferior, просвечивающей сквозь житие.
Выводы
Все совпадения ГиЕ и «Картины» по отдельности могут быть случайны, но они обусловлены и в том и в другом сочинении одной и той же дидактической схемой, которая эти элементы объединяет. Автор ГиЕ обращается к примеру своего предшественника, Псевдо-Кебета, который написал аллегорию жизненного пути: пути гибели или спасения, причем спасение означает духовное восхождение. Автор ГиЕ имел аналогичную задачу - представить жизнь своих героев как путь духовного восхо-
20 Имеется в виду так называемая «методологическая фальсификация» в смысле Карла Поппера.
ждения. Для этого он использовал готовый литературный материал. Общая дидактическая задача - выяснить, какое знание ведет к спасению; в «Картине» - это нравственное совершенствование, в ГиЕ - любовь. Герои ГиЕ одновременно реальные лица и аллегории, аллегории сквозь них просвечивают, но их не заслоняют. В ГиЕ герои достигают блаженства не только «по Ке-бету» - восхождением-монашеством-отшельничеством, постом и молитвой, а еще и браком, венчанием (во сне Епистимы), которое есть одновременно их мученический конец. На всех жанровых уровнях перед нами рассказ о браке: на житийном уровне о браке небесном, на романном о счастливом браке, на философски-дидактическом о том, что истинная христианская наука или знание - это любовь.
Приложение: Странная икона.
Конечно, наше предположение не может быть строго доказано. Есть, однако, еще одно косвенное подтверждение тому, что «Картина» Кебета служила формой, которой пользовалась христианская культура. Не говоря уже о многочисленных гравюрах на сюжет «Картины», которые печатались, начиная с эпохи Возрождения, в том числе для украшения изданий Нового Завета, существует необычная икона, находящаяся в греческом монастыре острова Корфу, созданная, возможно, под западным художественным влиянием и представляющая собою аллегорическую картину двух градов - Вавилона и Небесного Иерусалима. Образы «Откровения» сплавлены в ней с образами «Картины» Кебета. Пестрая толпа идет по широкой дороге в окружении гетер-пороков в ад, а редкие группы монахов, отшельников и мучеников в простой одежде - по дороге, ведущей к горе Добродетелей, на вершине которой не крепость Евдаймонии, а Небесный Иерусалим. Выбор пути гибели и пути спасения - главная тема и «Картины» Кебета. Конечно, идея развилки универсальна, и автор «Откровения», которому следует иконография, не должен был непременно знакомиться ни, допустим, с притчей Продика, ни с «Картиной» Кебета. И вместе с тем в образах этого необычного большого «панно» целый ряд признаков говорит об использовании элементов Кебета, перенесенных в христианский контекст. Толпы гетер-пороков, Метаноя, которая спасает некоторых грешников, гора Добродетелей, на вершине которой стоит Небесный Иерусалим, Христос на квадратном камне, как Истинная Ученость, ограды и ворота, узкая тропа к добродетелям и блаженству, толпы разодетых женщин, изображающих пороки.
Конечно, образы эти вдохновляли, они не копировались. Так в иконе два Христа. Один небесный на огороженном лугу вверху, стоит на квадратном камне, совмещая в себе и Евдаймонию и Истинную Пайдею Кебета, а второй Христос, вернее Христос иной стадии, потому что в иконе совмещены разные времена, на полпути к вершине горы Добродетели протягивают руки уставшим путникам, повторяя этим Воздержность и Стойкость. Вавилонская блудница держит чашу, напоминая о Дурмане-Апате и ее напитке и т.д. 2 . Эта икона показывает нам изобразительный вариант использования образности Кебета в христианском контексте. Иной, нежели в ГиЕ, но демонстрирующий такую возможность в принципе.
21 Trapp, Michael B. On the Tablet of Cebes // Aristotle and after / ed. by Richard Sorabji. London : Institute of Classical Studies, University of London, 1997 , pp. 159-180.
