CC BY
64
Вестник Московского университета. Сер. 22. Теория перевода. 2012. № 3
Е.М. Мешкова,
доцент кафедры теории и практики английского языка Высшей школы
перевода (факультета) МГУ имени М.В. Ломоносова, кандидат филологических наук; e-mail: yemeshkova@mail.ru
ФУНКЦИЯ ВОЗДЕЙСТВИЯ В ПОЛИВЕКТОРНЫХ
ДИСКУРСАХ И ПЕРЕВОД
Статья посвящена проблеме перевода элементов функции воздействия в поливекторных дискурсах. Функции языка — общения, сообщения, воздействия — рассматриваются с позиций функционально-стилистической теории В.В. Виноградова и А.А. Липгарта. В статье также затрагивается вопрос о соотношении понятий «дискурс» и «функциональный стиль». Приведена классификация стилистически маркированных языковых единиц, реализующих функцию воздействия.
Ключевые слова: функция воздействия, поливекторные дискурсы, функции языка, функциональный стиль, перевод.
Elena M. Meshkova,
Cand. Sc. (Philology), Assistant Professor at the Department of Theory and Practice of English, Higher School of Translation and Interpretation, Lomonosov Moscow State University, Russia; e-mail: yemeshkova@mail.ru
Function of Impact in Multi-Vector Discourses and Translation
The article deals with the issue of translating elements of the function of impact in multi-vector discourses. In distinguishing between the three functions of language — the communicative, the intellective, and the aesthetic ones — the author follows Viktor V Vinogradov's and Andrei A. Lipgart's theory of functional stylistics. The article also focuses on the correlation between discourse and functional style and provides classification of stylistically marked linguistic units performing the function of impact.
Key words: function of impact (aesthetic function), multi-vector discourses, functions of language, functional style, translation.
В современном языкознании, базирующемся на антропоцентрической парадигме, значительный интерес, а также и трудности в плане перевода вызывает так называемая репрессивно-агрессивная функция, наряду с функцией воздействия, применяемой «в мирных целях». К репрессивно-агрессивной функции можно отнести элементы функции воздействия, использованные как знаки вербальной агрессии. Под вербальной (речевой, словесной) агрессией мы будем понимать проявления грубости в речи, «негативное речевое воздействие и взаимодействие», обидное речевое поведение (хула, иронические высказывания и т.п.), а также «выражение отрицательных эмоций и намерений в неприемлемой для данной ситуации и оскорбительной для собеседника форме». Проблема перевода этих элементов рассматривается нами на материале по-
ливекторных дискурсов: политического, художественного, разговорного и т.д. [Щербинина, 2012, с. 13; Мишкуров, 2012a].
Согласно академику В.В. Виноградову, можно выделить три основные функции языка: общения, сообщения и воздействия [Виноградов, 1968, с. 6]. Данная трихотомия имеет категориальную природу: она применима ко всем фактам языка и основывается на единстве понятийных и языковых характеристик, при этом данные функции могут рассматриваться в предельно обобщённом смысле как взаимоисключающие категориальные формы, обладающие «лингвистическим выражением и экстралингвистическим содержанием» [Lipgart, 1997, p. 6—7].
Соотношение плана содержания и плана выражения функций языка можно обобщить следующим образом. Для функции общения характерно неспециальное и неэмоциональное содержание, а в плане выражения с ней соотносятся слова «основного словарного фонда», которые реализуют свои синонимические, полисемантические и омонимические языковые свойства и употребляются в составе устойчивых морфо-синтаксических и лексико-фразеоло-гических моделей. Функция общения характеризуется отсутствием специальных, официально-деловых и экспрессивно окрашенных слов и оборотов речи. Таким образом, функция общения является немаркированным членом данного категориального противопоставления, и использование языка в этой функции фактически представляет собой языковую норму, которая присутствует в произведениях речи любой функционально-стилистической направленности: и в разговорах на бытовые темы, и в научных статьях, и в художественных текстах [Липгарт, 2006, а 41].
Две другие функции — сообщения и воздействия — являются маркированными. Функция сообщения связана с передачей специального и неэмоционального содержания, с наличием специальных и официально-деловых и отсутствием экспрессивных слов и оборотов речи. Для неё характерно ограничение присущих словам «основного словарного фонда» синонимических, полисемантических и омонимических языковых свойств, а также ограничение их сочетаемости в составе устойчивых морфо-синтаксических и лексико-фразеологических моделей. Поэтому функция сообщения присутствует главным образом в тех произведениях речи, где на первый план выходит изложение понятийного содержания, передача интеллективной информации. Иными словами, данная функция реализуется в ситуациях специализированного общения (научного, профессионального, делового), и для неё характерно ограничение идиоматических свойств языковых единиц (ограниченная лексико-фразеологическая и морфо-синтаксическая сочетаемость слов и преобладание логико-понятийных связей между
ними), обусловленное уточнением понятийного плана [Липгарт, 2006, с. 41—42; Lipgart, 1997, p. 6]. Примером реализации функции сообщения может служить употребление английского глагола "to grow" в прямом значении с ограниченной лексико-фразеологи-ческой и морфо-синтаксической сочетаемостью в научных текстах по биологии ("plants grow") в противоположность многообразию лексико-фразеологических связей этого глагола, характерному для функции общения: "to grow pale", "to grow old", "to grow angry", "to grow tired" [Комарова, Липгарт, 1993].
Функция воздействия связана с передачей неспециального и эмоционального содержания, с наличием экспрессивных и отсутствием специальных и официально-деловых слов и оборотов речи. Для данной функции характерно расширение свойственных словам «основного словарного фонда» синонимических, полисемантических и омонимических языковых свойств и их сочетаемости в составе устойчивых морфо-синтаксических и лексико-фразеоло-гических моделей. Функция воздействия преобладает в произведениях речи, направленных на создание эстетического эффекта посредством использования языковых единиц; реализация данной функции связана с обыгрыванием и даже нарушением языковой нормы, с актуализацией метасемиотического потенциала языковых единиц и развитием ассоциативных планов. Функция воздействия ассоциируется прежде всего с коннотативностью — реализацией эмоционально-экспрессивно-оценочных созначений языковых единиц. Однако к проявлениям функции воздействия относятся не только ингерентно и адгерентно коннотативные слова и выражения, «высокая», «поэтическая» лексика или метафорическое употребление слов (более подробная классификация элементов функции воздействия будет приведена ниже), но и «все те ситуации, когда при рассмотрении контекстуальных свойств языковых единиц обнаруживается так называемая функционально-стилистическая переориентация их употребления (например, использование вполне обычных и на общеязыковом уровне стилистически нейтральных слов в символическом значении, употребление профессионально окрашенной лексики и более протяжённых отрезков речи интеллективного характера в необычном контексте и т.п.), а также случаи актуализации потенциальных свойств языковых единиц других, более или менее орнаментальных уровней организации текста» [Липгарт, 2006, с. 40, 42; Липгарт, 1997, с. 21—22].
Категориальная трихотомия функций языка применима по отношению к единицам всех уровней; при этом взаимоотношения между функциями языка носят динамический характер: во-первых, с точки зрения исторического развития языка часть элементов функции воздействия может переходить в разряд элементов функ-
ции общения (пословицы, поговорки, речения гномического характера), а во-вторых, элементы функций общения и сообщения могут подвергаться функционально-стилистической переориентации и выполнять функцию воздействия [Липгарт, 2006, а 42, 43—45, 47].
Итак, функция общения реализуется во всех ситуациях и во всех произведениях речи, где не происходит усложнения понятийного плана и не наблюдается актуализации потенциальных свойств языковых единиц; функция сообщения связывается в первую очередь с научными текстами, а функция воздействия реализуется наиболее полно в произведениях словесно-художественного творчества. Тем не менее отсутствует прямое и однозначное соответствие между функциями языка и функциональными стилями.
Функциональный стиль представляет собой «исторически сложившуюся, осознанную обществом подсистему внутри системы общенародного языка, закреплённую за теми или иными ситуациями общения (типичными речевыми ситуациями) и характеризующуюся набором средств выражения (морфем, слов, типов предложения и типов произношения) и скрытым за ними принципом отбора этих средств из общенародного языка» [Степанов, 1965, а 218]. В системе развитых литературных языков обычно выделяют следующие функциональные стили: научный, обиходно-бытовой, обиходно-деловой, официально-документальный, публицистический и художественно-беллетристический [Ахманова, 2007, а 456].
Для всех функциональных стилей характерна функционально-стилистическая неоднородность. Функционально-стилистическая (понятийно-языковая) неоднородность означает, что в произведениях речи одного и того же стиля встречаются элементы всех трёх функций языка в разных соотношениях. При этом в текстах любого стиля обнаруживаются языковые особенности, характерные для данного стиля в целом (присутствующие во всех текстах данного стиля), обусловленные его понятийной направленностью и потому получившие название инвариантных (например, использование сложных слов нестойкого типа в научных текстах); языковые характеристики, присутствующие в текстах данного стиля, но распределяющиеся в них неравномерно, усложняющие языковую структуру текста и лишь опосредованно связанные с содержанием (понятийной направленностью), получили название вариативных (например, использование оценочных прилагательных в научном стиле [Комарова, 1996, с. 48—49]); помимо этого, в текстах одного стиля могут спорадически встречаться элементы других стилей, не имеющие отношения к функционально-стилистической направленности данных текстов; различные сочетания инвариантных и вариативных языковых характеристик в текстах того или иного
функционального стиля и создают его функционально-стилистическую неоднородность [Lipgart, 1997].
Тесную связь переводоведческих и стилистических исследований подчёркивал В.Н. Комиссаров: «...предмет стилистики имеет много общего с переводом как объектом лингвистического анализа». Стилистические исследования «подходят к языку с точки зрения отбора его единиц для выполнения определённых функций <...> функциональный анализ языковых средств охватывает все уровни языка. <...> стилистика изучает функции единиц разного уровня в их совместном употреблении в различных видах речевой коммуникации. <...> Перевод необходимо предполагает выбор языковых средств, взаимодействие которых обеспечивает выражение определённого содержания в процессе межъязыковой коммуникации <. > любая разновидность текстов обладает определёнными особенностями, которые находят некоторое отражение и в процессе перевода таких текстов. <...> Принадлежность оригинала к определённому функциональному стилю ИЯ определяет его доминантную функцию, которая должна быть передана в переводе, и, как правило, предопределяет и выбор функционального стиля перевода» [Комиссаров, 2007, с. 117, 124—125].
Термин «дискурс» широко распространён в современной науке о языке, однако разные исследователи определяют его по-разному. Н.Д Арутюнова называет дискурсом «речь, погруженную в жизнь» [Арутюнова, 1990, с. 137]. Такая формулировка является, на наш взгляд, слишком широкой, поскольку любая речь вообще, за исключением, возможно, текстов художественных произведений, «погружена в жизнь»: речевые произведения создаются в том или ином экстралингвистическом контексте. Е.И. Шейгал предлагает считать дискурсом систему коммуникации, которая имеет реальное и потенциальное измерения. Дискурсом в реальном измерении называется текущая речевая деятельность в определённом социальном пространстве, а также речевые произведения (тексты), возникающие в результате этой деятельности и рассматриваемые во взаимодействии лингвистических, паралингвистических и экстралингвистических факторов. Дискурс в потенциальном измерении можно представить как семиотическое пространство, включающее вербальные и невербальные знаки, обслуживающие ту или иную коммуникативную сферу, и совокупность прецедентных высказываний и текстов [Шейгал, 2004, с. 12—13].
В ряде случаев тексты, относимые к одному и тому же дискурсу, по своим понятийным и языковым характеристикам принадлежат разным функциональным стилям. Так, например, Е.И. Шейгал, исследуя политический дискурс, приводит среди прочих следую-
щие примеры текстов данного дискурса, которые явно различаются по своим функционально-стилистическим характеристикам:
«Моё отношение к власти определяется двумя ключевыми словами. Слово № 1 — ответственность... И второе: для меня власть — инструмент, которым обязан уметь пользоваться человек, деятельность которого связана с использованием власти для достижения цели» (А. Чубайс, АиФ) [там же, с. 80].
«Верхам настолько наплевать на низы, верхи настолько ничего не хотят, что низы "не хотят" с удвоенной энергией. Равнодушие власти превратило "дорогих россиян" в самый равнодушный к этой власти народ в мире.<...> Власть проносится мимо "селян" по Рублёво-Успенскому шоссе на большой скорости, сверкая мигалками и поражая зрение размерами кортежа. Иногда её замечают в правительственной ложе на значимых футбольных матчах. Это способ единения с народом, правда, единения ложного» (А. Колесников, Известия) [там же, с. 80—81].
Первый из приведённых отрывков по большей части нейтрален в стилистическом отношении. Пожалуй, единственным элементом, ассоциирующимся с функцией сообщения, является формулируемое говорящим определение власти (по своей синтаксической организации оно напоминает словарное определение). Второй же отрывок явно стилистически маркирован: здесь мы находим сниженную отрицательно-коннотативную лексику (ингерентно-кон-нотативный глагол «наплевать», адгерентно-коннотативные наречие «иногда» и прилагательное «значимые [футбольные матчи]»), адгерентно-коннотативное использование слов «верхи» и «низы», вызывающее ассоциации с определением революционной ситуации, данным В.И. Лениным и широко известным благодаря школьному курсу истории; ироническое цитирование, как прямое в кавычках («дорогие россияне», «селяне»), так и косвенное («единение с народом»), лексикона представителей власти и официальных СМИ, соположение однокоренных слов («равнодушие», «равнодушный»), ироническое уточнение с лексическим повтором («правда, единения ложного»), лексический повтор в начале ритмически тождественных однородных простых предложений в составе сложного, производящих впечатление параллельных конструкций («Верхам настолько наплевать на низы, верхи настолько ничего не хотят»). Фактически, он перенасыщен элементами функции воздействия (которые, кстати, вполне можно рассматривать как проявления вербальной агрессии), при том что в нём практически отсутствует аргументация. Данный отрывок можно отнести к нулевой, или риторической, разновидности публицистических текстов [Хуринов, 2009, с. 12—18]. И перевод такого текста несомненно вызовет больше трудностей, чем перевод первого отрывка, а потому в пере-
водческой практике, не говоря уже об обучении языку и переводу, невозможно ограничиться недифференцированным отнесением подобных текстов к политическому дискурсу: необходимо рассмотрение и их функционально-стилистических свойств с тем, чтобы выбрать адекватные способы передачи их понятийного содержания и языковых особенностей при переводе на другой язык.
Элементы функции воздействия могут использоваться в поливекторных дискурсах как средство манипуляции. Г.А. Копнина, вслед за Е.Л. Доценко, определяет манипуляцию как «вид психологического (здесь и далее подчёркивание наше. — Е.М.) воздействия, искусное исполнение которого ведёт к скрытому возбуждению у другого человека намерений, не совпадающих с его актуально существующими желаниями». Речевое манипулирование является разновидностью манипулятивного воздействия и осуществляется путём искусного использования определённых языковых средств с целью скрытого влияния на когнитивную и поведенческую деятельность адресата. Решающим в определении того или иного речевого действия (речевого акта, или высказывания) как манипулятивного является манипулятивное намерение, реализация которого представляет собой манипулятивную попытку или манипулятивное воздействие, в зависимости от того, была ли достигнута цель манипуляции [Копнина, 2010, с. 10, 25, 35].
Речевое манипулирование представляет собой достаточно сложный по форме и многоуровневый по структуре процесс непрямого коммуникативного и психологического воздействия на массовую аудиторию или конкретного адресата. Речевая агрессия и речевое манипулирование в ряде случаев оказываются взаимосвязанными, хотя манипулирование далеко не всегда сопровождается использованием вербальной агрессии, так же как и речевая агрессия далеко не всегда связана с манипуляцией. Оценить высказывание как деструктивно манипулятивное (т.е. такое, которое нарушает гармонию общения и предполагает нанесение вреда адресату или третьим лицам и одностороннюю выгоду для адресанта) возможно лишь на основании анализа всех обстоятельств речевой ситуации, мотивов и намерений участников общения, а также достигнутых результатов [Щербинина, 2012, с. 171].
Ю.В. Щербинина выделяет три уровня речевой манипуляции: «1) фактический (жонглирование фактами, смешение разнородной информации, избирательная подача сведений, частичное или одностороннее освещение событий); 2) логический (уловки аргументации: подмена или искажение тезиса, выдвижение неистинных аргументов, "притягивание" выводов); 3) собственно языковой (использование слов с размытыми, неточными или неопределёнными значениями, обобщение адресата в местоимении "мы", при-44
влечение трюизмов (банальных истин), использование намёков)» [там же, с. 165]. Заметим, что перечисленные Щербининой «собственно языковые» средства манипуляции не соотносятся напрямую с элементами функции воздействия (они лишены ингерентной коннотации), что, однако, не исключает возможности приобретения ими адгерентных коннотаций в контексте.
Поскольку речевое манипулирование есть разновидность речевого воздействия, уточним, что понимается под последним. По мнению О.С. Иссерс, под речевым воздействием понимают «речевое общение, взятое в аспекте его целенаправленности, мотивационной обусловленности, планируемой эффективности» [Иссерс, 2011, с. 20]. Заметим, что речь может быть целенаправленной (например, чтение доклада или лекции), но говорящий при этом ставит перед собой задачу передать информацию, а не воздействовать на аудиторию. Основная проблема в исследовании речевого воздействия связана с изучением намерений говорящего и всех находящихся в его распоряжении языковых средств, которые обеспечивают достижение коммуникативной цели. Однако коммуникативная цель вовсе необязательно заключается в воздействии на адресата. Р. Лакофф различает обычный разговор (ordinary conversation) и «персуазив-ный дискурс» (persuasive discourse), при этом он отмечает, что точно разграничить данные «типы дискурса» невозможно [см.: Иссерс, 2011, с. 20].
Функция воздействия, рассматриваемая порой как проявление языковой игры, используется в поливекторных дискурсах в различных коммуникативных целях, в том числе:
а) с интенцией продать товар (в рекламе), обмануть, ввести в заблуждение и т.п.;
б) рассмешить, развлечь и т.п.;
в) привлечь внимание;
г) а также «осадить — осудить — заклеймить — пригвоздить адресата» и т.д. [Мишкуров, 2012б, с. 8].
Обстоятельная классификация элементов функции воздействия различных языковых уровней на материале русского языка, приведённая В.З. Санниковым, рассматривает только те случаи, когда элементы функции воздействия способствуют созданию комического эффекта, поскольку он исследует лишь одну разновидность языковой игры — «языковую шутку», которую определяет как языковую неправильность или неточность, намеренно допускаемую говорящим и соответственно воспринимаемую слушающим [Санников, 1999, с. 15—16, 26]. При этом исследователь подчёркивает, что не всякая шутка, выражаемая словами, есть языковая шутка: если комический эффект вызван самой словесно описанной ситуацией и не связан с реализацией метасемиотических свойств язы-
ковых единиц, то такая шутка будет предметной, а не языковой [там же, с. 30—32]. Напомним читателю некоторые элементы функции воздействия, рассмотренные В.З. Санниковым в «языковых играх».
Аллитерация:
Фи! Фонтан фраз
на фронтоне филиала Флоренции
как фото франта Фомы во фраке философа /.../ (А. Иванов. Феерическая фантазия — пародия на стихи П. Вегина).
Паронимия:
Осип охрип, а Архип осип.
От гурии до фурии один шаг (В. Ардов. Почки).
Игры с графикой, орфографией и пунктуацией, например:
Новый русский в книжном магазине спрашивает: «Дайте мне, пожалуйста, книгу "30 щенков"». Продавец: «У нас такой нет». — «Как нет? — возмущается покупатель. — Вон на полке стоит». — «Не "30щенков", а "ЗОЩЕНКО"», — поправляет продавец.
Расчленение словоформы: Настоящий мужчина состоит из мужа и чина (А. Чехов. Из записных книжек).
Обыгрывание грамматических категорий, например категории залога:
Ах, дядюшка! Но вы его поймёте И не осудите профессии недуг, Тем более, что очень часто тётей В Семен Сергеича швыряется утюг (А. Архангельский. Октябрины).
Обыгрывание особенностей синтаксического функционирования языковых единиц, например:
Приехал из России какой-то инженер с какой-то своей «не женой». Инженера мы так и не видели, а «не жена» говорила, что большевизм и до весны не дотянет (Тэффи. Из дневников ненаписанных).
Сравнение:
Даже очень хорошая острота должна быть как шприц: одноразового пользования (Л. Лиходеев).
Метафора:
Разрежем / общую курицу славы
и каждому / выдадим / по равному куску (В. Маяковский. Послание пролетарским поэтам).
Метонимия:
Сосредоточенно побежали там лица (А. Белый. Петербург, I).
Создание новых слов (обыгрывание словообразовательных возможностей языка):
Во время антракта я выпила холодной, ужасно холодной воды с немножечком коньяку... (А. Чехов. Страдальцы).
Экспрессивное словообразование с обсценными элементами (в замаскированном виде):
— Хорошо положили, а? За полдня. Без подъёмника, без фуёмника. (А. Солженицын. Один день Ивана Денисовича).
Сочетание разностильных синонимов:
— Господи! — ахает торговка. — Личико-то! Личико-то. Харю-то евонную посмотри! (Тэффи. Веселая вечеринка).
Нагромождение синонимов, в том числе окказиональных:
У иного /.../ пишущего даже не скоропись, а борзопись, резвопись, лихопись (З. Паперный. Глагол времён).
Незнание говорящим литературного синонима:
[Свидетель в суде]: «Иду, вижу: двое е...ся». Судья поправляет: «Совокупляются». — Я и сам сначала так думал, господин судья! А потом вижу: нет, все-таки е...ся.
Обыгрывание многозначности слов:
70% бракоразводных процессов возбуждаются женщинами, а 70% женщин — мужчинами (А. Кнышев. Тоже книга).
Обыгрывание фразеологизмов, пословиц, поговорок, устойчивых фраз:
Где бы ни работать, лишь бы не работать, а работать не прикла-даярук [Санников, 1999, с. 52, 53, 294, 56, 66, 88, 96, 122, 126, 128, 169, 234, 235—236, 241, 316].
Проблема перевода элементов функции воздействия имеет особое значение, поскольку политическая и культурная традиция, существующая в разных странах, предопределяет выбор собственно языковых средств для передачи того или иного содержания, которые могут совпадать или не совпадать в переводе. Рассмотрим несколько примеров. Первый из них относится к художественному дискурсу:
It was doubtful if he knew who Andrew Jackson was as he wandered around, but perhaps he figured that if people had preserved his house Andrew Jackson must have been someone who was large and merciful, able to understand (F.S. Fitzgerald. The Last Tycoon).
Сомневаюсь, знал ли Шварц, бродя у колонн, кто такой Эндрю Джексон. Но, возможно, ему думалось, что раз уж дом сохранён как реликвия, то, значит, Эндрю Джексон был человек большого сердца, сострадательный и понимающий (Пер. О.П. Сороки).
В этом примере адгерентно-коннотативное прилагательное "large" передано на русский язык с помощью коннотативного словосочетания «человек большого сердца», изменена также и синтаксическая структура предложения. Ещё один пример:
This reminded me to get rid of the piece that had been boring me for hours. I wrapped it in a piece of magazine and put it into the automatic
ash-holder. "I can always tell people are nice — "the stewardess said approvingly" — if they wrap their gum in paper before they put it in there".
Я завернула жевательную резинку в страничку журнала, сунула в пепельницу с пружинной крышкой. — Сразу отличишь воспитанных людей, — одобрила стюардесса. — Всегда прежде завернут в бумажку.
Здесь переводчик передаёт скрытую иронию стюардессы, меняя лексическое наполнение и синтаксическую структуру оригинала — модальный глагол "can" и личное местоимение в функции подлежащего устраняются, наречие "always" («всегда») заменено на «сразу», а прилагательное "nice" («любезные») интерпретируется как «воспитанные». Дословный перевод звучал бы по-русски не совсем естественно.
При переводе политических речей с русского на английский можно в ряде случаев наблюдать определённую нейтрализацию стилистически маркированных, сниженных элементов, например:
Как показывает в том числе и наш собственный исторический опыт, культурное самосознание, духовные, нравственные ценности, ценностные коды — это сфера жёсткой конкуренции, порой объект открытого информационного противоборства, не хочется говорить агрессии, но противоборства — это точно, и уж точно хорошо срежиссированной пропагандистской атаки. И это никакие не фобии, ничего я здесь не придумываю, так оно и есть на самом деле. Это как минимум одна из форм конкурентной борьбы.
As demonstrated by historical experience, including our own, cultural self-awareness, spiritual and moral values, and value codes are an area of fierce competition. Sometimes, it is subject to overt informational hostility — I don't want to say aggression, but hostility certainly — and well-orchestrated propaganda attacks. These are not irrational fears, not my imagination, that is exactly how it really is. At the very least, it is one form of competition (http://www.kremlin.ru).
В этом отрывке из речи В. Путина, обращённой к представителям общественности и посвящённой вопросам патриотического воспитания молодёжи, использован сниженно-разговорный оборот «ничего я здесь не придумываю», в английском же переводе ему соответствуют слова "not my imagination" — более нейтральные, но полностью соответствующие контексту, общей риторической направленности речи; в целом же можно отметить высокую степень идиоматичности английского перевода.
Таким образом, при переводе элементов функции воздействия коннотативность высказывания в ряде случаев сохраняется, несмотря на структурные преобразования, имеющие место в перево-
де по сравнению с оригинальным текстом. В то же время возможно и устранение элементов речевой агрессии, использованных в оригинале, но неуместных в переводе. Добавим, что проблема перевода этих элементов решается индивидуально в каждом конкретном случае. Возможно, в определённых ситуациях текст оригинала будет последовательно нейтрализовываться переводчиком, если стилистическая маркированность не оказывает существенного влияния на передачу понятийного содержания текста, а цель перевода ограничивается последним и не предполагает воспроизведение всех стилистических маркированных элементов оригинального текста. В ряде же случаев (например, в речи политического деятеля на международных переговорах) излишняя стилистическая маркированность оригинала может оказаться политически не корректной, и задача переводчика — устранить её.
Список литературы
Арутюнова Н.Д. Дискурс // Лингвистический энциклопедический словарь. М.: Сов. энциклопедия, 1990. С. 136—137. Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. 4-е изд., стереотип.
М.: КомКнига, 2007. Виноградов В.В. Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика. М.: Изд-
во АН СССР, 1968. Гарбовский Н.К. Теория перевода. М.: Изд -во Моск. ун-та, 2004. Иссерс О.С. Речевое воздействие. М.: Флинта: Наука, 2011. Комарова А.И. Язык для специальных целей (LSP): теория и метод. М.: МАЛП, 1996.
Комарова А.И., Липгарт А.А. Соотношение языковых и понятийных элементов в научных текстах // Терминоведение. М., 1993. Вып. 3. С. 24—30. КомиссаровВ.Н. Лингвистика перевода. 2-е изд., доп. М.: ЛКИ, 2007. Копнина Г.А. Речевое манипулирование. М.: Флинта: Наука, 2010. Липгарт А.А. Методы лингвопоэтического исследования. М.: Московский Лицей, 1997.
Липгарт А.А. О месте журналистики в системе функциональных стилей развитых литературных языков // Философия языка. Функциональная стилистика. Лингвопоэтика: Сб. статей / Под ред. А.А. Липгарта, А.В. Назарчука. М.: Экон-Информ, 2004. Вып. 2. С. 37—44. Липгарт А.А. Основы лингвопоэтики. М.: КомКнига, 2006. Мишкуров Э.Н. Переводческая интроспекция «языковых игр» в поливекторных дискурсах // Русский язык и культура в зеркале перевода: Мат-лы III Междунар. науч. конф. М.: Высшая школа перевода МГУ, 2012а. С. 349—356.
Мишкуров Э.Н. Язык, «языковые игры» и перевод в современном лингво-философском и лингвокультурологическом осмыслении // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 22. Теория перевода. 20126. № 1. С. 5—15.
Санников В.З. Русский язык в зеркале языковой игры. М.: Языки славянской культуры, 1999.
Степанов Ю.С. Французская стилистика. М., 1965.
Хуринов В.В. Функционально-стилистическая дифференциация англоязычных научных и газетно-публицистических текстов (на материале английского языка): Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. М., 2009.
Шейгал Е.И. Семиотика политического дискурса. М., 2004.
Щербинина Ю.В. Речевая агрессия. Территория вражды. М.: Форум, 2012.
Lipgart A. Functional Stylistics: A Thing of the Living Present (Editorial) // Folia Anglistica. Functional Stylistics. 1997. N 1. P. 5—10.
