CC BY
17
Н. А. Тупикова (Волгоград)
Функционирование лексических единиц в старопольских деловых текстах начала XVII в. (к проблеме лингвистического описания документов в составе архивного комплекса)
Изучение сохранившихся архивных комплексов является одной из важных задач, стоящих перед исследователями не только в области историографии, источниковедения, но и славянского языкознания, истории славянских языков.
К памятникам письменности, расширяющим представления о культурно-языковом взаимодействии русского и польского народов, развитии славянских литературных языков, относятся ранее не опубликованные тексты начала XVII в., содержащие сведения о событиях периода Смуты. Документы, составившие объект научного интереса коллектива исследователей Волгоградского государственного университетаотносятся к деятельности Яна Петра Са-пеги, заметной фигуры Смутного времени, гетмана Лжедмитрия II, а затем одного из командиров в войске Сигизмунда III. Тесное сотрудничество представителей разных наук при описании такого рода материалов является перспективным, поскольку оно связано с широким спектром вопросов, касающихся «истории культуры славянских народов, эволюции их этнического и национального самосознания»2.
В историографическом аспекте и источниковедческом плане ученые неоднократно обращались к исследованию документов сапежинской канцелярии; в ряде работ высказывались предположения, что некоторые подлинные бумаги начала XVII в. являются остатками русского архива гетмана Сапеги3. Документы, имеющиеся в Рожанском собрании Сапег, коллекциях графов Брагге, Г. Д. Хил-кова, С. В. Соловьева, родственников Сапеги по линии матери — Ходкевичей, по-прежнему представляют для ученых большой интерес. Особое значение приобретают новые находки. Так, обнаруженные профессором Волгоградского госуниверситета И. О. Тюменце-вым рукописи в библиотеках и архивах России, Украины, Польши, Швеции4, позволили ученому выдвинуть важные аргументы в пользу ранее известной гипотезы: сохранившиеся документы являются, вероятно, частью архива канцлера Великого княжества Литовского Льва Сапеги — двоюродного брата и душеприказчика Яна Петра Сапеги, ведавшего в Речи Посполитой русскими делами. После смерти Льва Сапеги его богатый архив был разделен на несколько
собраний. И. О. Тюменцеву удалось выяснить судьбу интересующих нас источников: после того, как солдатами гетмана архив был доставлен в Речь Посполитую, его разделили между родственниками Яна Сапеги; впоследствии данные коллекции подверглись дроблению, пока не отложились в библиотеках и архивах названных выше стран. Березинское собрание Сапег, например, было захвачено в середине XVII в. шведами и до XIX в. хранилось в библиотеке Ску-Клостерского замка графов Брагге, а затем было разделено: часть бумаг была вывезена историком С. М. Соловьевым в первой трети XIX в. в Россию и продана Археографической комиссии, оставшаяся часть вместе с библиотекой Брагге поступила в Государственный архив Швеции. По-разному сложилась судьба и других собраний.
Сам факт существования отдельных писем к Яну Сапеге свидетельствует, что выявлена только часть бумаг, многие погибли или пока не найдены. Однако названный материал уже дал возможность перейти к реконструкции и комплексному анализу «русского архива» гетмана5 — разнообразных в языковом отношении текстов: старопольских, старорусских, а также написанных по-латыни либо в традициях «смешанных текстов», характерных для среднепольско-го периода, когда была представлена так называемая «mieszanka polsko-iaciriska».
В результате изучения и систематизации документов составлен полный текст Дневника Яна Сапеги (1608-1611), включающий разночтения по всем известным обнаруженным спискам, выделена группа памятников, представляющих собой переписку Сапеги с Лжедмитрием II и его окружением, представителями наемного войска, с Мариной Мнишек и ее родней, с руководством Речи По-сполитой — королем Сигизмундом III, гетманом С. Жолкевским; в состав комплекса, относимого к периоду 1607—1611 гг., входят также грамоты,и послания видных деятелей Московской Руси, духовных иерархов, документы земского ополчения, инструкции, войсковые бумаги, письма частных лиц, челобитные, отписки из провинции и т. п.6
Основную базу «русского архива» составляют старопольские скорописные тексты, значимость которых для описания всего комплекса документов в их соотнесенности можно считать первостепенной. В культурно-языковом отношении изучение данных памятников письменности, содержащих сведения о событиях, затронувших судьбы народов России и Польши, представляется, прежде всего, методологически обоснованным. С одной стороны, открывая новые грани истории восточных и западных славян, эти, ранее не известные, источники выступают как часть языковой культуры, соотносимой с важнейшим периодом развития польского языка, который
Т. Лер-Сплавински называл «золотым веком»7 и с которого начинается история собственно польского литературного языка, постепенное формирование норм общенационального языка; с другой стороны, отражая доминирующие процессы «великолепного, ре-нессансного» расцвета «полыцчизны»8, данные тексты представляют собой еще одно свидетельство оригинального пути развития польского делового языка, в сфере функционирования которого утверждались новые способы выражения светского содержания с использованием «сырой» (по выражению 3. Клеменсевича) польской речи, подвергающейся обработке для нужд письменного официального общения. Расширение сферы функционирования является важным показателем возрастающей роли польского языка в общественно-политической жизни страны9, восприятия его языковой личностью 10 в XVII в. как языка престижного (наряду с господствовавшей до сих пор латынью), воспроизводимого в текстах, которые выступают хранителями исторической памяти народа и одновременно не оставляют вне поля зрения человека как самого творца истории ".
Реконструкция архива гетмана Сапеги позволяет говорить, что из поля зрения славистов выпал важный пласт свидетельств, которые в большинстве своем до последнего времени остаются неизвестными. Лингвистическое описание вводимого в научный оборот значительного массива текстов, написанных по горячим следам событий, участниками которых были представители России и Польши, должно учитывать, на наш взгляд, структуру и состав всего архивного комплекса, базироваться прежде всего на отборе наиболее значимых фактов и установлении связи между ними. Это важно, думается, потому, что, будучи продуктом определенной эпохи, рассматриваемые документы опосредствованно передают мировосприятие их составителей, авторов, осмысливавших современную им действительность; они являются источником информации о самих событиях, ключевые моменты которых воспроизводятся с различной степенью точности, маркируются социально и индивидуально в зависимости от ситуации, субъекта, ее воспринимающего и оценивающего. Это, видимо, и дает возможность, как образно выразилась в одной из своих работ Т. И. Вендина, «услышать голос человеческой личности»12 далекого от нас времени, приблизиться к прочтению текста как культурно-исторического феномена13.
Анализируемые материалы представляют собой совокупность разножанровых текстов. Важнейшим компонентом архивного комплекса является Дневник Яна Сапеги, в котором секретари гетмана почти ежедневно фиксировали получение важных известий и документов, прибытие и отправку гонцов, посольств, перехват почты, сообщали о перебежчиках и допросах пленных, описывали войсковые операции, передвижение наемников, отношения с местным
населением и т. п. Характер этих записей, позволяющий использовать Дневник в качестве своеобразной описи при систематизации бумаг из личного архива Сапеги, дает возможность показать действие общепольских языковых тенденции в деловой сфере общения, а также соотнести приемы составления официальных и частных писем, дневниковых записей и документов, в них упоминаемых, выявить особенности выражения авторской оценки при описании одних и тех же событий в исторических свидетельствах сторон, придерживавшихся разных взглядов на Смуту, определить лингвопраг-матические различия польских и русских текстов в составе реконструируемых групп документов архивного комплекса.
Поставленные задачи на первом этапе рассмотрения названного материала решаются в процессе анализа лексических единиц, что открывает возможность охарактеризовать основные пути изменения лексико-семантической системы языка; при этом особое внимание уделяется глаголу как организующему центру высказывания, в рамках которого возможно представить изображаемый «мир реалий... многообразные пути и линии их связей, отношений, зависимостей и... весь тот арсенал оценок и квалификаций», созданный языком «для «расцвечивания» как самих реалий, так и их отношений и связей»14.
Дневник гетмана, который впервые введен в научный оборот польским историком К. Когновицким, можно считать своеобразной хроникой, «летописью» деяний Сапеги и его войска в течение всего времени пребывания в России. Сделанные секретарями сапе-жинской канцелярии записи о тех или иных лицах и происходивших событиях, зафиксированные реалии русской жизни, обстановка, детали военных операций, переговоров, содержание многих документов, входящей корреспонденции и некоторых писем, подлежащих отправке, отражают, с одной стороны, влияние официально-делового стиля с его установкой на документальность и объективность изложения; с другой стороны, — специфику дневникового жанра, особенностью которого является однократность и одномо-ментность, спонтанность и произвольная логика рассуждения. Кроме того, стремление увековечить «ёг1еЗе Магеа кпуа^л^о 1 эргашу ос1\уа£пе, гусегеЫе...» Вельможного Пана Его Милости Яна Петра Сапеги способствует проявлению летописных черт, когда стиль текста состоит «в чередовании заметок и повествований»15, монотонного фона и зарисовок, совмещающих правдоподобие рассказа очевидца с особым пафосом его самовыражения.
В зависимости от успехов или неудач войска гетмана Дневник велся более или менее регулярно. Описание событий всегда диктуется средой восприятия событий, временем, конкретной ситуаций. Пространность текста часто зависит оттого, насколько пристальным
было внимание Сапеги к работе своих секретарей, какие заботы отвлекали его от просмотра записей, что, с его точки зрения, важно было зафиксировать в Дневнике. Рукопись может содержать уточнения, сделанные гетманом на полях, большие вставки с подробным изложением произошедшего.
Так, первоначально отмеченный в тексте эпизод похода гетмана за 20 августа 1608 г. был выдержан в бесстрастно-объективном тоне и состоял из сухого перечисления действий в их последовательности, характеризующей продвижение войска от Дрогобужа, расположение лагерем у Болдина монастыря Святой Троицы. Используемые в высказывании глагольные формы со значением перемещения (ruszyi siQ mil p6itrzeciej, min^wszy Boldyn) и местонахождения (poioiyi siQ obozem) способствуют лишь констатации фактов в их хронологической последовательности, вплетаются в структуру сообщения, выполняя роль фона, монотонно информирующего о событиях дня.
Фрагмент, далее внесенный в Дневник самим Сапегой, представляет собой повествование, ориентированное на то, чтобы передать запечатленную в сознании очевидца картину встречи в монастыре, «gdzie Jego MoSd sam stQpowai i czerricy z chlebem i z sol^ wyszli przeciwko Jego Mo$ci. Monaster murowany, z trapiez^, barzo cudny i kosztowny. Czerric6w 100 mieszkaj^w nim. Obrazy zbyt Sliczne i nadanie wielkie. Sam ihumen byi w Moskwie, kt<5ry wyszedf z Smoleriska po odci^gnieniu Jego MoSci do miasta» (20.08.1608).
В приведенном контексте выражение Jego Мо& sam st^powai подчеркивает личное желание Сапеги посетить монастырь, указывается и на гостеприимство монастырской братии, вышедшей навстречу гетману по русскому обычаю: «czerricy z chlebem i z solq wyszli przeciwko Jego MoSci». Использование автором дневниковой записи фразеологизма «z chlebem i z sol^ wyszli» («вышли с хле-бом-солью»), имеющего значение «оказывать уважительный, радушный прием»16 и раскрывающего содержание ритуального действия, символично. Известно, что к хлебу и соли славяне издавна относились с благоговением; в обрядах и поверьях как западных, так и восточных славян значение формулы «встречать (выходить) с хлебом-солью» связано с выражением доброжелательства и миролюбия к тем, кто приходит как гость17. Эта деталь представляется важной в сообщении, дополненном рукой гетмана. Кроме того, Сапега как будто не может удержаться от выражения восхищения дорогой отделкой монастыря, его богатством, прекрасными иконами. При описании монастыря им употребляются слова качества — «очень», «необычайно», «прекрасный», «дорогой»: «Monaster... barzo cudny i kosztowny»; подчеркивается впечатление от убранства храмов и монастырских построек: «Obrazy zbyt iliczne i nadanie
\vielkie». Не случайно фиксируется и немалая численность братии, оказавшей сердечный прием гетману.
Однако данное повествование представляется немного искусственным, поскольку намеренно внесенная в Дневник во время редактирования запись свидетельствует о желании командующего наглядно продемонстрировать востребованность присутствия наемных войск на территории России, «раскрасить» встречу, передать личную симпатию участников события, позитивно-оценочное отношение субъекта к описываемой им действительности, а значит, — убедить потомков, для которых увековечиваются деяния Сапеги, в благородной миссии сапежинского похода. Жанр Дневника не позволяет гетману, тем не менее, обойти молчанием тот факт, что во время его пребывания в Болдине отсутствовал игумен монастыря, т. е. духовный пастырь братии, отношение которого к описанной встрече остается неясным.
Торопливость записей, пропуски в тексте памятника, немногословность сообщений, наоборот, сопутствуют тенденциозности подачи информации, если она касается военных неудач и ухудшения обстановки в наемных отрядах.
Анализ различных групп документов «архива» показывает, что гос^те» (3. Клеменсевич) в текстах данного «синхронного среза» (культурно-исторического периода) преобладает при освещении практически всех событий и вопросов, требующих или не требующих безотлагательного решения в рамках деловой коммуникации, как то: осуществление дипломатических, военных, бытовых действий; прием на службу; выплата жалованья и обеспечение наемного войска продовольствием; отношения с властями Речи Посполитой и Москвой, с русскими воеводами, монастырями и духовными лицами, Лжедмитрием II и его окружением, с местным населением на территории Московского государства; проведение войсковых собраний и судов; объявление и исполнение наказаний по результатам разбирательств о нарушениях служебной дисциплины; защита имущественных прав видных представителей польского войска и местного населения и т. д.
Функционирование лексических единиц в анализируемых текстах начала XVII в. свидетельствует о развитии языка в тесной связи с историческими судьбами польского народа18, что находит отражение, в первую очередь в общепольской тенденции к постепенной замене латыни, господствовавшей во всех сферах общественно-политической и культурной жизни Речи Посполитой, «полыцчизной».
Обнаруженные архивные материалы говорят о жанрово-стиле-вом разнообразии польского делового языка, формирующихся нормах наддиалектной письменной речи, основу которой составили общеславянские и общеупотребительные слова. Особенностью
рассматриваемого периода являются смешанные контексты, в которых сочетания зависимых друг от друга компонентов могут включать элементы разного генетического источника. В частности, польские глаголы устойчиво используются со словами обстоятельственного значения, которые пишущий затрудняется передать аналогом из родного словаря и заменяет латинским выражением, например: przyszto ad extrema — дошло до крайности, sobie postQpowat deliberate — противился решительно Значение образа действия, заключенное в латинских лексемах ad extrema, deliberate, содержит указание на особую интенсивность проявления процессуального признака, заключенного в семантике славянских глаголов конкретного действия przyszto, postQpowah Такие случаи» видимо, могут свидетельствовать о стремлении пишущего воспользоваться известным ему средством экспрессивного выражения мысли из книжного, принятого в письменном общении латинского языка. В то же время новые системные связи единиц, принадлежащих к общеславянскому фонду и составляющих словарь повседневной польской речи, демонстрируют возможности семантической системы польского языка (в данном случае — глаголов) выражать абстрактные, сложные понятия в процессе описания различных ситуаций, при характеристике субъекта и его действия.
Общеславянские лексемы используется в большом количестве описательных выражений, главным компонентом которых выступает глагол как ключевое слово этикетной фразы в письме: «do r^k wtasnych naleíy» (то есть «лично, лично в руки») и др., устойчивого сочетания с терминологическим значением, например, из военной сферы: «zbió (pobió) na gtowQ» («разгромить, разбить наголову») и др., оборота канцелярской речи: «oddaó sprawQ» («дать отчет, объяснение, отчитаться») и др. Это способствовало развитию польской синонимики, семантико-стилистической дифференциации лексем, обусловливающей функциональную избирательность при употреблении слова с учетом сферы общения.
Частотным является включение иностилевых, разговорно-экс-прессивных и эмоционально-оценочных, элементов в текст делового содержания, что приводит к нарушению официальности повествования и объективности речи, к появлению фрагментов, не имеющих фактологической значимости, а отражающих субъективное отношение говорящего (пишущего). Примером такого использования слов является лексикон иноземца в одном из донесений доверенного лица Яна Сапеги от 30 апреля 1609 г.: «OznajmujQ W. М. m. т. panu iI со stata stra¿ nawieksza na Kiessme, J. Mci pan rotmistr Mikoiaj Kosakowski za Во¿ц ротося i szczQáciem cara J. Mci (na со zrobili wzíqIí zap t ate) na glow ich pobit a jam zaraz przybyt po wszystkim przy tern z kilka set ludzi bojarzkich...»20 Автор письма, Эразм Бородич,
направленный гетманом к Устюжне-Железнопольской, в своем тайном по цели и небольшом по объему сообщении, состоящем из перечисления сухих фактов военного характера и ритуальных фраз («га Во2<1 ротос£11 Бгсг^&пет сага }. Ма»), уточняя обстоятельства боя одной из сапежинских хоругвей со сторожевым отрядом московского ополчения, употребляет выражение, которое не относится к описанию событий и является средством субъективной оценки неприятеля: «па со ггоЫП \vziQH гар+а1е» — «что заработали, то и получили». Такая фраза является достаточно странной в устах «лазутчика» и, возможно, включена в повествование в угоду адресату письма — Яну Сапеге, который, как показывают дневниковые записи, сам не скупился на эмоции в случае военных успехов своих отрядов. Появление новых контекстов с использованием элементов «сырой», непринужденной речи расширяло системные связи этих лексических единиц и условия, при которых данные средства приобретали статус общеупотребительных, допустимых в письменном деловом общении на польском языке.
Лингвистический анализ текстов в составе архивного комплекса дает возможность обнаружить историческую ценность сопоставляемых источников, подчеркнуть их роль в воссоздании объективной картины происходивших событий. Это предполагает соотнесение документов как одной, так и разных групп памятников письменности.
Языковое оформление документов в рамках одной группы источников позволяет, например, осветить некоторые «открытые» страницы истории Смуты. Так, в памятниках старопольской и старорусской письменности скупо представлены сведения об отношениях тушинцев с русской православной церковью. Имеющиеся в составе фонда письма Лжедмитрия II к Яну Сапеге дают основания говорить о стремлении властных структур наладить нормальную жизнь монастырей на захваченной наемниками территории. Переписка, как показывает анализ в рамках этой одной группы источников, велась на польском и русском языках. Гетману и его солдатам предписывалось оберегать вотчины и имущество духовных лиц. Однако язык и стиль распоряжений различен.
На польском языке послания «царика» более лаконичны, затрагивают вопросы, требующие, как правило, безотлагательного решения, как, например, незамедлительного принятия мер в отношении жалобы из владений Галактиона, архиепископа Суздальского, присягнувшего самозванцу21, или в отношении действий пахоликов, грабивших имущество в вотчинах тушинского «нареченного патриарха» Филарета Романова22.
Так, после традиционного зачина, включающего обязательное перечисление титулов адресанта (автора письма) и этикетную
формулу обращения к адресату, письмо Сапеге от 15 января 1609 г. содержит лишь сообщение о полученном неприятном известии и краткое «царское» волеизъявление Лжедмитрия II: «Czego aby tak w Rostowskim ujezdzie jako i we wszystkich dziertawach ojea patryarchi Uprz. W. zabronid staraí síq chcemy po U. W». Подчеркнуто любезному тону повествования сопутствует модальность категорического пожелания субъекту действия (адресату письма) запретить своим людям грабить во владениях Филарета. Текст письма при этом заканчивается традиционным выражением: «dobrego ot Pana Boga zdrowia».
Послания самозванца, которые написаны на русском языке, имеют конкретно-бытовой, пространный характер, затрагивают вопросы, касающиеся содержания жалоб монастырской братии на денежные и кормовые поборы со стороны «ратных людей». Например, в грамоте Лжедмитрия II, датируемой 29 ноября 1608 г., Сапеге излагается суть претензий нескольких монастырей Переяславля За-лесского и даются распоряжения (в расчете на знакомство с посланием «царика» русских людей, которые ждут от «государя» защиты) запретить собирать налоги. Однако, как видно из состава документов, письма с такого рода требованиями были посланы несколько раз и, следовательно, не давали никакого результата. Обращает на себя внимание длинное перечисление указаний в тексте документа, многочисленные повторы, дополнения и пояснения: «и ты бъ... въ ихъ вотчины, въ села и въ деревни отъ себя не посылалъ ни по што, и кормовъ своихъ и конскихъ имати не велелъ, и своего полку на-шимъ ратнымъ людемъ... въ загонъ въ ихъ вотчины, въ села и въ деревни, въезжати не велелъ, и кормовъ своихъ и конскихъ силно не имали, и людей не били и не грабили, и никокова насилства не чинили»23. Приведенный контекст свидетельствует о том, что в высказываниях, которые нанизываются друг на друга при помощи союза «и», свойственного устной речи, глаголы, играющие организующую роль, разнообразны по семантике: это лексемы со значением деятельности, перемещения, приобщения объекта, физического воздействия на объект, интеллектуальной деятельности, волеизъявления, поведения, социальных отношений и др. Однако содержание предписываемых гетману действий имеет декларативный, отвлеченный характер и не связано с формулировкой конкретных наказаний за провинности в отношении монастырского хозяйства, хищений, наносимого ущерба или фактов насилия против личности, притеснения и оскорбления монастырской братии.
Сделанные наблюдения позволяют по-новому взглянуть на события, участниками и во многом инициаторами которых были авторы переписки, а также глубже осмыслить причины широкого участия русского духовенства в движении земских ополчений
периода Смуты и роль православной церкви в развитии патриотического сознания россиян.
При соотнесении разных групп источников — дневниковых записей, фиксировавших повседневные события, и корреспонден-ций, поступавших в канцелярию гетмана, обращает на себя внимание описание поведения социальных слоев населения на территории, подконтрольной наемникам.
Отношения с местным населением были едва ли не главным вопросом, который приходилось решать Я. Сапеге на территории России. В частности, анализ документов ярославского фонда, проведенный И. О. Тюменцевым, позволяет с исторической точки зрения уточнить факты деятельности иноземцев в Ярославле — крупнейшем торговом и ремесленном центре Замосковья, где тушинцами были созданы параллельные структуры власти.
Языковой аспект сопоставления документов ярославского фонда «русского архива» Яна Сапеги пополняет исследование интересными наблюдениями, существенными в процессе изучения названных проблем. Например, разная реакция жителей во время пребывания сапежинского войска на ярославской земле отражена в Дневнике Яна Сапеги (17-30 апреля 1609 г.) и в старопольских текстах посланий, в частности, в письме К. Янушковского Яну Сапеге (8 декабря 1608 г.).
Функциональная семантика языковых единиц в тексте Дневника Я. Сапеги свидетельствует об активном сопротивлении ярославских горожан — людей посадских и сынов боярских, которые изгнали «воровских воевод» и превратили Ярославль в один из главных центров сопротивления в Замосковье. В записях за апрель 1609 г. действия дворян и посадских фиксируются средствами военной лексики: «stali w sprawie, w tyt uderzyli na ludzi naszych, zewsz^d ogarn^li ludzi naszych (17 апреля 1609), nastQpuj^ poteZnie» (18 апреля 1609) и др. Глагольно-именные сочетания со значениями «стоять в полной боевой готовности», «ударить в тыл», «окружить со всех сторон», «мощно наступать» и др. составляют основную базу дневниковой информации в указанный календарный период.
В записи от 19 апреля 1609 г. поведение ярославцев, открывших дорогу правительственным войскам, получает негативную оценку со стороны сапежинцев, которые предпринимали всяческие меры, чтобы не допустить перехода горожан на сторону Шуйского: «Jaro-staw zmienit, bronic si? nie chcieli z miasta» (19 апреля 1609 г.).
В хронике событий за 30 апреля содержится информация о поимке двух стрельцов-ярославцев, шедших из города с грамотами в Троицу и в Москву; секретарь Сапеги посчитал важным процитировать фрагмент текста русской грамоты, в которой решительный настрой земского ополчения против тушинцев передается словами
с семантикой победы («woröw pogromiwszy»), целенаправленного перемещения относительно конечного пункта («idziem pod TrojcQ, prosto do Moskwy»), удаления объекта («Jarosiaweämy oczyäcili»), избавления («wyruczac od ludzi worowskich»). Стремление ярослав-цев помочь защитникам Троице-Сергиева монастыря, а затем присоединиться к правительственным войскам под предводительством князя Скопина-Шуйского окрашено в контексте этого послания выражением верноподданических чувств к московскому правителю: «idziem ku twoim preSwietlym oczom, Osudar, prawiedne soioniszko». В качестве постоянного эпитета, используемого в русском речевом этикете при характеристике высокопоставленных или царских особ, в приведенном контексте функционирует прилагательное «пре-светлый» в составе устойчивого сочетания «(к твоим) пресветлым очам»24; кроме этого, позитивно-оценочная коннотация образного обращения «Osudar, prawiedne soloniszko» противопоставлена негативной оценке сторонников тушинского лагеря как «woröw, ludzi worowskich», т. е. преступников, злодеев, мятежников, совершающих противозаконные действия25.
В отличие от дневниковых записей донесение К. Янушковского, подробно сообщающее о непосильных налогах, которыми облагаются жители городов и деревень, содержит иную характеристику поведения населения: «cholopöw ро derewniach nie ma rozbiegli siQ po lasach»26. Как свидетельствует контекст, местные крестьяне оказывали пассивное сопротивление. Употребление ключевого слова выражения «rozbiegli sis (ро lasach)» — «разбежались (по лесам)» подчеркивает стремление автора письма убедить адресат в объективных трудностях, которые встречали сборщики «кормов на царский обиход». Будучи эксплицитным средством обозначения разнонаправленного перемещения субъектов действия, глагольная словоформа «rozbiegli si?» в широком контексте имплицитно указывает на один из распространенных способов, к которому прибегали крестьяне, чтобы избежать грабежей и поборов сапежинского войска, — уход на территории, не занятые наемниками.
Разножанровый материал сопоставляемых групп текстов позволяют не только с большей точностью восстановить последовательность исторических фактов периода Смуты, но и охарактеризовать действия, отношения участников конфликта, выявить важнейшие противоречия внутри противоборствующих сторон, определить причины военных побед и поражений противостоящих друг другу сил, средства выражения политических амбиций.
Анализ архивного комплекса дает возможность говорить о том, что документы начала XVII столетия содержат уникальные сведения о взаимосвязи истории языка и деятельности творца, носителя данного языка. Рассматриваемые доминирующие тенденции свиде-
тельствуют о расширении состава контекстов для передачи делового и светского, официального и частного содержания, чередовании стилистических приемов повествования на основе взаимодействия различных по происхождению и функционально-семантической специфике лексических единиц в процессе формирующейся тенденции к полифункциональности польского языка. Лингвистическое изучение такого материала обогащает наши знания о феномене славянской языковой личности в ее культурно-историческом развитии.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Изучение и подготовка материалов архива к изданию проводились авторским коллективом в составе: доктор исторических наук, профессор И. О. Тюменцев, кандидат филологических наук, доцент Н. Е. Тюменцева, доктор филологических наук, профессор Н. А. Тупикова. Поставленные задачи решались при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (фант № 00-01-00044а), без помощи которого проект не мог бы состояться. В настоящее время первый том издания с текстом Дневника Яна Сапеги готовится к изданию в серии «Памятники истории Восточной Европы».
2 Смирнов J1. Н. К юбилею сектора славянского языкознания Института славяноведения РАН // Славяноведение. 2002. № 1. С. 75.
3 См.: Флоря Б. Н. Два письма начала XVII в. из Троице-Сергиева монастыря // История русского языка. Исследования и тексты. М., 1982. С. 319—325.
' Архив Санкт-Петербургского отделения Института российской истории РАН (АСПбОИРИ). К. 124. Оп. 1; К. 145; К. 174. Оп. 2; Sapiega J. Р. Dziennik // Hirschberg A. Polska a Moskwa w pierwszej potowie wieku XVII. Lwów, 1901; Отдел рукописей Львовской научной бибилиотеки Национальной академии наук Украины (ОР ЛНБ НАНУ). Ф. 103; Oddziaf rt;kopisów Biblioteki Polskiej Akademii Nauko-wej w Krakowie (OR BRAN) № 345, 360; Stokholm. Riksarkivet. Skoklostersamlingen. Polska brev. (SRSPB). E 8604, Ryska briev. (SRSRB). E 8610 (J и 2).
5 См.: Тюменцев И. О. Смута в России в начале XVII столетия: движение Лжедмит-рия II. Волгоград, 1999.
6 См.: Тупикова Ц. А., Тюменцева Н. Е., Тюменцев И. О. Донесения иноземцев о ситуации в Замосковье и Поморье в 1608—1609 годы (из русского архива Яна Сапеги) // Россия XV-XVI1I столетий: Сборник научных статей. Юбилейное издание. СПб.; Волгоград, 2001. С. 235-266; Они же. Пять писем тушинского гетмана Романа Ружинского из русского архива Яна Сапеги 1608-1610 годов // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4: История. Регионоведение. Международные отношения. Волгоград, 2001. Вып. 6. С. 24—33; Они же. Письма по церковным делам из русского архива Яна Сапеги 1607—1611 годов // Мир Православия: Сб. науч. ст. Волгоград, 2002. Вып. 4. С. 167-180.
7 Lehr-Sptawiriski Т. J^zyk polski. Pochodzenie — powstanie — rozwuj. Warszawa, 1951.
8 Klemensiewicz Z. Historia j^zyka polskiego. Warszawa, 1985. Cz. II. S. 216.
9 Ibid. S. 276-277.
10 Понятие «языковая личность» рассматривается нами в русле работ: Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность. М., 1987; Лопушанская С. П. Языковая личность казака (по скорописным документам XVII века) // Вопросы краеведения. Волгоград, 1993. Вып. 2. С. 164-167.
" См.: Свирида И. И. Пространство и культура: аспекты изучения // Славяноведение. 2003. № 4. С. 14-24.
12 Вендина Т. И. Языковое сознание средневековья и возможности его реконструкции // Славяноведение. 2000. № 4. С. 26.
13 См., например, об этом: Гагаев А. А., Гагаев П. А. Художественный текст как культурно-исторический феномен. Теория и практика прочтения. М., 2002. С. 3.
14 Шведова Н. Ю. Глагол как доминанта в системе русской лексики // Филологический сборник: к 100-летию со дня рождения академика В. В. Виноградова. М., 1995. С. 410.
15 Трубецкой Н. С. Лекции по древнерусской литературе // История. Культура. Язык. М., 1995. С. 568.
" Словарь современного русского литературного языка: В 20 т. 2-е изд., перераб. и доп. М., 1991. Т. 2. С. 611.
17 См.: Мокиенко В. М. Образы русской речи: Историко-этимологические очерки фразеологии. СПб., 1999. С. 341-348.
18 Ананьева Н. Е. История и диалектология польского языка. М., 1994. С. 268.
" См.: Hessen D., Stypufa R. Wielki s+ownik polsko-rosyjski: В 2 т. 2-е изд., испр. и доп. М.; Warszawa, 1979; Петрученко О. Латинско-русский словарь. М., 1910.
20 ОРЛНБ НАНУ. Ф. 103. Оп. 1. № 52. Оригинал. Польская скоропись.
21 OR BRAN Ms. № 345. № 65. Л. 129-129 об.
22 OR BRAN Ms. № 345. № 66. Л. 131.
23 АСПбОИРИ РАН. 29.11.1608 - 145. Оп. 1. Кар. 368. № 28. Собр. кн. Хилкова.
24 Словарь современного русского литературного языка: В 17 т. М.; Л., 1961. Т. 11. С. 275.
25 См.: Даль. В. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 1981. Т. 1.С. 243; Словарь русского языка в четырех томах. 2-е изд., испр. и доп. / Гл. ред. А. П. Евгеньева. М., 1981. Т. 1. С. 211.
26 ОРЛНБ НАНУ. Ф. 103. Оп. 1. № 58. Польская скоропись.
