CC BY
14ФИЛОСОФСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ОБРАЗОВАНИЯ
УДК 1 ББК 87
Сибиряков И.В.
кандидат философских наук, Челябинский государственный университет г. Челябинск
ФУНКЦИОНАЛЬНЫЕ ГРАНИ ЗНАЧЕНИЯ
В статье, вскрывая сущность основного тор дает ему научное определение.
Сегодня исследование природы значения является, пожалуй, важнейшей задачей когнитивной науки: «Язык помогает выйти человеку за границы его актуального опыта... почерпнутого как в ходе когниции (получения информации обыденным сознанием), так и в ходе научного познания и постижения мира и благодаря возможности строить номинальные определения неким гипотетическим (абстрактным, безденотатным, метафизическим и пр.) объектам. Ключом и к тем, и к другим оказываются, - как считает Е.С. Кубрякова, - языковые значения. В этом отношении главной задачей КЛ (когнитивной лингвистики -И.С.) по-прежнему остаётся определение тайны и природы значения (курсив наш - И.С.), обнаруживаемого лингвистом в знаковых (языковых) формах, репрезентирующих в этих формах разнообразные смыслы, концепты, знания» [13, с. 30-31]. К сожалению, категория значения исследуется, и всегда исследовалась, исключительно в рамках лингвистики, которая пока что так и не сумела создать более или менее убедительную теорию значения. Причину такого положения дел М.А. Кронгауз видит в следующем: «Основной вопрос, связанный со значением, звучит следующим образом: «Что такое значение?». Обычно его заменяют другим: «Что понимается под значением?». Но и этот вопрос достаточно сложен» [12, с. 53].
понятия когнитивной науки - знание, ав-
Профессор А.В. Кравченко проанализировал и вскрыл основные недостатки существующих ныне в лингвистике теорий значения. Но прежде чем говорить о недостатках, следует сначала остановиться на особенностях самих этих теорий: «Можно достаточно обоснованно утверждать, что в современном языкознании доминирует объективизм -взгляд, - как утверждает доктор филологических наук, профессор А.В. Кравченко, - в соответствии с которым языковой знак (слово, предложение) имеет значение (курсив наш - И.С.) постольку, поскольку он замещает, репрезентирует нечто, лежащее за пределами языка -реально существующие в физическом мире объекты либо отношения между двумя или более объектами» [11, 144]. Отсюда, в полном соответствии с философской позицией объективного реализма, под влиянием которого проходило развитие науки о языке в последние два столетия, сформировалась и теория значения, которая получила название структурно-семантической. Доктор филологических наук, профессор А.П. Чудинов в своей монографии «Россия в метафорическом зеркале» сформулировал основные положения структурно-семантической теории значения: «Значение слова атомарно, т.е. оно разложимо на ряд семантических признаков, среди которых... выделяются категориальные, дифференциальные, интегральные и ассоци-
ативные (в других концепциях количество выделяемых типов сем обычно увеличивается). Важно максимально полно определить число образующих значение сем, выявить их статус и специфику взаимосвязей» [18, с. 33].
Анализ критической литературы, касающейся структурно-семантической теории значения, показывает, что сегодня эта теория безнадёжно устарела и не отвечает требованиям современности. В основе причин такого сложившегося неудовлетворительного положения дел в структурно-семантической теории значения находятся, как считает А.В. Кравченко, две догмы, родившиеся вследствие неверного понимания природы языкового значения. В основе первой догмы лежит ошибочное представление об автономности языкового значения: «В соответствии с первой догмой, - указывает А.В. Кравченко, -значения суть нематериальные предметы, а область языковых значений независима (курсив наш - И.С.) от материального мира, она существует в сфере «мыслительных объектов» (ментальных репрезентаций)» [11, с. 140]. В основании второй догмы лежит неверное представление о композиционности языкового значения: «В соответствии со второй догмой, значения могут быть разложены на (нематериальные) атомарные объекты, - пишет А. Кравченко, - реально допустимые сочетания которых образуют значения языковых выражений; сами же атомы (так называемые «семы») остаются неизменными (курсив наш - И.С.) в своих различных сочетаниях» [11, с. 140]. Таким образом, поскольку структурно-семантическая теория значения утверждает, что «сами же атомы (так называемые «семы») остаются неизменными», она тем самым отрицает возможность развития значений слов. А ведь ещё Л.С. Выготский убедительно доказал, что «когда ребёнок впервые узнаёт значение (курсив наш - И.С.) нового для него слова, процесс развития понятия не заканчивается,
а только начинается» [5, с. 191]. Если выразится метафорически, то значение -это «организм», который «рождается, развивается и умирает». Всё это означает, что структурно-семантическая теория отрицает факт развития значения.
Структурно-семантическая теория значения и сейчас остаётся господствующей во всех академических учебниках и опирается на пресловутый треугольник Ч. Огдена и И. Ричардса:
мысль
Рис. Семантический треугольник
В этом треугольнике представлена суть знакового отношения, которое сегодня продолжает занимать прочные позиции в науке благодаря наследию европейского структурализма.
Здесь хотелось бы обратиться за помощью к А.В. Кравченко: «Треугольник Огдена - Ричардса иллюстрирует так называемую «произвольность» отношения между телом знака и его референтом в реальной (материальной, неязыковой) действительности... эта произвольность объясняется тем, что, воспринимая и отображая реальный мир, человек оперирует образами и понятиями (уровень ментальной активности), вывод которых вовне и передача другим активным сознаниям в процессе коммуникации невозможны без посредничества некоторых сущностей, устанавливающих связь между миром материального (реально существующими физическими предметами и отношениями между ними) и миром идеального (мыслями человека об этом мире). Такими посредниками, - пишет учёный, - и являются естественноязыковые знаки (соссюровы «акустические образы»),
связанные со своими референтами незначащей, опосредованной (по выражению Огдена и Ричардса) связью, в то время как между мыслью и материальным предметом (явлением), с одной стороны, и между мыслью и знаком, с другой стороны, связь имеет значащий характер. Именно в силу того, что эти две стороны треугольника суть значащие связи, знак, во-первых, приобретает способность репрезентировать (иному сознанию) материальный, объективный мир, ибо отношение между мыслью и предметом не зависит от отношения между предметом и его знаком, а во-вторых, характер его связей со всеми возможными референтами может быть описан исчерпывающим образом, поскольку при двух известных (определённых) сторонах треугольника количество допустимых значений для третьей стороны ограничено» [11, с. 144-145].
Если подойти к семантическому треугольнику Огдена - Ричардса со структуралистских позиций как к автономной знаковой системе, в которой область языковых значений независима от материального мира, поскольку она существует в сфере «мыслительных объектов» (ментальных репрезентаций), то такая трактовка языкового знака не вызывает особых возражений. «Однако, - как считает А.В. Кравченко, - это далеко не так, поскольку для каждого отдельного человека как пользователя языка то, что мы называем языковыми знаками - не что иное, как всего лишь один из множества типов естественных материальных сущностей (предметов, явлений), взаимодействуя с которыми человек открывает для себя их значение (курсив наш -И.С.) как наличие определённой значимой связи с другими проявлениями материального мира, включая человека говорящего, homo loquens во всех аспектах его деятельности - в том числе и мыслительной. В классическом же семантическом треугольнике не находится места фактору иного сознания, без которого любое схематическое представление се-
миозиса оказывается губительно ущербным» [11, с. 151-152]. И здесь следует особо подчеркнуть, что в процессе исследования природы значения на фактор необходимости наличия иного сознания в своё время обратил внимание и Л.С. Выготский: «Люди общаются друг с другом значениями только в меру развития значений. Схема здесь: не человек -вещь (Штерн), не человек - человек (Пиаже). Но: человек - вещь - человек» [4, с. 167].
В свете вышеизложенного становится ясным, что к исследованию природы значения следует подходить
с таких позиций, в которых постоянно учитывался бы фактор иного сознания. Представляется весьма интересным исследовать природу значения с позиций шахматной игры.
При анализе всего многообразия шахматной литературы довольно часто встречается термин значение. Так, например, шестой чемпион мира по шахматам М.М. Ботвинник, комментируя свою партию с Г. Абрамовичем, пишет буквально следующее: «Этот размен решает; лишняя фигура белых не имеет большого значения» (курсив наш - И.С.) [2, с. 149]. И это не единственный комментарий М.М. Ботвинника: «Эта позиция имеет важнейшее значение» (курсив наш - И.С.) [2, с. 276]. 12-й чемпион мира Анатолий Карпов также нередко в своей лексике использует термин значение: «Пешка h2 не имеет значения (курсив наш - И.С), главное - не дать неприятельскому ферзю активизироваться на королевском фланге» [8, с. 14]. Наконец, ещё один комментарий А. Карпова, в котором также фигурирует термин значение: «Маневр 14. Ке4 не имел самостоятельного значения.» (курсив наш -И.С.) [8, с. 71]. А вот ещё один пример, который показывает, что значение может иметь не только ход или фигура, но даже и сама конкретно сыгранная партия: «Меня допустили к участию лишь по настоянию моего учителя Ботвинника, -пишет Г. Каспаров, - поэтому результат
имел важное значение (курсив наш -И.С. ) не только для моей, но и для его репутации» [9, 256]. Иллюстрацию цитат, конечно же, можно было бы и продолжить, но и так нетрудно заметить, что в шахматах значение имеет буквально все: фигура, позиция, пешка, маневр и т.д. Однако, к сожалению, в шахматной литературе до сих пор еще не встречается определения этого термина.
Здесь целесообразно, пожалуй, обратиться к теоретическому наследию Л.С. Выготского, который в работе «Проблема сознания» писал буквально следующее: «Знаку присуще значение» (курсив наш - И.С.) [4, с. 158]. В другом месте все той же работы он категорически утверждал: «Нет вообще знака без значения (курсив наш - И.С.). Смысло-образование есть главная функция знака. Значение есть всюду, где есть знак. Это есть внутренняя сторона знака. Значение присуще знаку» [4, с. 162]. Следует обратить особое внимание на то, что в шахматах все без исключения является знаками: шахматное поле, шахматная фигура, шахматная нотация и т.д. Можно категорически утверждать, что шахматы, по сути дела, это игра в знаки. Более того, значения в шахматах формируются без помощи слова, поскольку в процессе игры в шахматах не поощряется, а даже нередко и запрещается, вербализованное общение. Говоря другими словами, в шахматах функционирует не-вербализованное мышление. Вернемся, однако, к Л.С. Выготскому, который, к сожалению, так и не успел создать более или менее последовательную теорию значения, хотя и известно, что в последние годы жизни он напряженно над ней работал: «Отношение деятельности к переживанию (проблема значения)» [4, с. 157], - в этой цитате указано всего лишь направление, в котором следует исследовать феномен значения. Не дают ответа на этот вопрос и другие его размышления: «Значение есть путь от мысли к слову» [4, с. 160]. Однако каков этот путь, так и осталось неясным. Не уда-
лось найти ясного определения значения и в других работах Л.С. Выготского: «С психологической точки зрения значение слова прежде всего представляет собой обобщение» [5, с. 17], - подчеркивает ученый в своей самой известной работе «Мышление и речь». В другом месте все той же знаменитой работы автор вообще категорически заявляет: «Обобщение и значение слова суть синонимы» [5, с. 297]. Интересно было бы, конечно же, значение свести к обобщению. Но дело здесь в том, что разные науки по-разному трактуют содержание понятия обобщение. В логике, например, обобщению дается следующее определение: «Обобщение - это переход от объема заданного понятия к понятию с большим объемом (от вида к роду)» [17, с. 43]. Сам же Л. Выготский обобщение определял следующим образом: «Обобщение есть выключение из наглядных структур и включение в мыслительные структуры, в смысловые структуры» [4, с. 167]. Однако из контекста трудов ученого непонятно, как же все-таки функционирует механизм включения «в смысловые структуры». Таким образом, в трудах Л.С. Выготского не встречается четкого определения категории значения. Тем не ме н е е, нетрудно заметить, что ученый все время категорию значения связывал со словом, т.е. он разрабатывал теорию именно языкового значения. Именно поэтому целесообразно проанализировать категорию значения в шахматах, в кото-р ых процесс мышления не связан со словом, и именно здесь обнаруживаются удивительные грани значения.
С этой целью необходимо обратиться к творчеству Л. Витгенштейна, который впервые в науке сопоставил значение в шахматах и в языке. Однако к компаративному анализу значения в шахматах и языке австрийский философ пришел не сразу, а с помощью сопоставления терминологических конструкций «шахматная игра» и «языковая игра». Он специально вводит в свои сочинения терминологическую конструкцию «шахматная
игра». Но что характерно, философ использует данную конструкцию преимущественно в контексте тех своих рассуждений, где речь идёт о «языковой игре» - «ключевом понятии философии позднего Витгенштейна», - как указывает в статье «Идея «языковых игр»» доктор философских наук М.С. Козлова [10, с. 5]. Обращает на себя внимание также тот факт, что параллельное употребление этих двух терминологических конструкций довольно часто сопровождается использованием логического приёма аналогии. Убедительной иллюстрацией к сказанному может послужить следующий пример: «Вопрос «Чем реально является слово?», - спрашивает себя Л. Витгенштейн, - аналогичен (курсив наш
- И.С.) вопросу «Что такое шахматная фигура?»» [3, с. 427]. В отечественной философской науке, пожалуй, только лишь А.Ф. Грязнов обратил внимание на факт активного использования Л. Витгенштейном приёма аналогии «языковой игры» с «шахматной игрой»: «Для того чтобы исследовать использование лингвистических знаков, Витгенштейн и вводит получившее большую известность понятие «языковая игра». В ранний период он широко пользовался аналогией (курсив наш - И.С.) с шахматной игрой,
- пишет автор «Аналитической философии». - Позднее он продолжал пользоваться этой аналогией (курсив наш -И.С.), но уже перестал считать правила шахматной игры наиболее типичными для всего класса игр. Такого «общего», с его точки зрения, просто не может быть» [6, с. 153]. К сожалению, своё утверждение, будто Л. Витгенштейн в поздний период творчества «перестал считать правила шахматной игры наиболее типичными для всего класса игр», А.Ф. Грязнов почему-то не посчитал необходимым обосновать какими-либо конкретными ссылками на труды австрийского философа. А это имеет большое теоретическое значение, поскольку из приведенной выше цитаты следует, будто Л. Витгенштейн искал нечто «общее»
исключительно с целью создания некоей теории игр, что не соответствует истине.
Однако, как верно подметил А.Ф. Грязнов, Л. Витгенштейн действительно «широко пользовался аналогией (курсив наш - И.С.) с шахматной игрой», причём не только в ранний период своего творчества, но также и в последних своих сочинениях. Более того, есть основания для утверждения, что философ обращался к упомянутой аналогии вполне сознательно, о чём свидетельствует содержание написанного им «Предисловия» к «Философским исследованиям»: «Публикуемые здесь мысли - конденсат философских исследований, занимавших меня последние шестнадцать лет. Они касаются многих вопросов: понятия «значение», понимания, предложения, логики, оснований математики, состояний сознания и многого другого. Я с самого начала намеревался объединить все эти мысли в одной книге. Но мне казалось существенным, чтобы мысли в ней переходили от одного предмета к другому в естественной последовательности» [3, с. 220]. Исходя из изложенных выше пожеланий самого автора, вполне логично предположить, что его обращение к шахматам уже на первых страницах «Философских исследований» целиком отвечало стремлению Л. Витгенштейна переходить «от одного предмета к другому в естественной последовательности». И как показывает анализ его последних сочинений, переход этот философ осуществлял преимущественно с помощью разнообразнейших аналогий. В качестве иллюстрации к сказанному целесообразно обратиться к следующей цитате из «Философских исследований» Л. Витгенштейна: «Причисление образцов к инструментам языка наиболее естественно и ведёт к наименьшей путанице... Подумай о различных точках зрения, исходя из которых можно сгруппировать инструменты по их типам. Или шахматные фигуры - по типам фигур» [3, с. 231]. Приведенный выше пример -это первый случай использования Л.
Витгенштейном в рассматриваемом сочинении аналогии шахмат с «языковой игрой». И уже здесь отчетливо заметными являются факты, до сих пор почему-то ускользавшие от глаз исследователей.
Во-первых, А.Ф. Грязнов, указавший на широкое использование аналогий в творчестве Л. Витгенштейна, к сожалению, гносеологической функции ее в «Философских исследованиях» не проанализировал. А ведь аналогия в теории познания является одним из важнейших метафорических механизмов формирования нового знания! Обратимся к основоположнику теории метафоры Аристотелю, который в «Поэтике» писал об аналогии следующее: «Переносное слово (ш^арЬога) - это несвойственное имя, перенесенное с рода на вид, или с вида на род, или с вида на вид, или по аналогии (курсив наш - И.С.)» [1, с. 669]. Причем, что показательно, Аристотель считал аналогию важнейшей из всех метафорических построений. Традиция эта, впрочем, дожила вплоть до настоящего времени. Так, например, один из основоположников сравнительного направления в теории метафоры Дж. Миллер утверждал, что «метафора -это стянутое сравнение и что вызванная ею мысль касается сходств и аналогий» (курсив наш - И.С.) [15, с. 236]. Ну а современная наука вообще считает метафору одним из важнейших когнитивных инструментов формирования нового знания: «Абстрактные концепты создаются преимущественно метафорически», - указывает Е.С. Кубрякова [14, с. 21]. Таким образом, имеются все основания для утверждения, что Л. Витгенштейн вовсе не стремился к созданию некоей «концепции игр», как это пытаются представить некоторые исследователи его творчества, напротив, философ сознательно использовал прием аналогии «шахматной игры» с «языковой игрой», рассматривая эту разновидность метафорической конструкции в качестве когнитивного инструмента формирования нового знания. И такие метафоры-
аналогии красной нитью пронизывают всю ткань его «Философских исследований». Это значит, что прием аналогии приобретает характер методологического основания творческого метода Л. Витгенштейна.
В о-вторых, - в приведенной выше цитате из «Философских исследований» Л. Витгенштейн использует еще одну аналогию, которая также прошла мимо внимания исследователей. Речь идет о метафорическом сопоставлении шахмат и имени (т.е. слова) - с одной стороны, и инструментов - с другой. Эти инструменты философ предлагал даже определенным образом классифицировать.
А то, что мыслитель под инструментами понимал именно слово, а также и шахматы, которые выступают в качестве знака, не вызывает никакого сомнения: «Слово «обозначать» употребляется наиболее прямым образом, по-видимому, тогда, когда на обозначаемом предмете проставляется знак. Представь себе, что на инструментах, применяемых А в строительстве, проставлены определенные знаки. Когда А показывает помощнику один из таких знаков, тот приносит ему инструмент, помеченный этим знаком, - пишет Л. Витгенштейн. - Так или примерно так имя обозначает некоторую вещь, имя дается вещи. Занимаясь философией, часто бывает полезно напоминать себе: наименование чего-то подобно прикреплению ярлыка к вещи» [3, с. 230-231]. Следует заметить, что в другом месте «Философских исследований» автор уже прямо называет имена именно знаками: «Но можно представить себе и языковую игру с именами (т.е. со знаками, которые мы, безусловно, назвали бы именами), где имена будут употребляться лишь при наличии носителя» [3, с. 250]. Весьма примечательно, что и З.А. Сокулер, исследуя метафорические аналогии Л. Витгенштейна между шахматами и математикой, назвала шахматные фигуры знаками, причем также сделала это с помощью метафорических по-
строений: «Шахматная фигура, знаком которой выступает данная фигурка, определяется через её роль в системе правил шахматной игры. То же самое можно сказать и о любом математическом понятии. Его значение - это его употребление в соответствующей математической теории» [16, с. 112]. Вывод, таким образом, напрашивается сам собой: имена, так же как и шахматные фигуры, выступающие в роли инструментов, являются у австрийского философа знаками. Цепочка последовательно использованных метафорических аналогий шахмат с языком позволила философу позднее воскликнуть: «Язык - это инструмент. Его понятия - инструменты» [3, с. 435].
Аналогичную идею, согласно которой знаки являются инструментами, приблизительно в то же время что и Л. Витгенштейн, в 1930 г. высказал наш соотечественник Л.С. Выготский. Правда, в отличие от австрийского философа, Л.С. Выготский называет знаки не только инструментами, но и психологическими орудиями, а также искусственными приспособлениями. Своё понимание сущности знака Л.С. Выготский изложил в работе «Инструментальный метод в психологии», в которой в качестве синонима термина «знак» автор использует словосочетание «психологическое орудие». Л.С. Выготский многократно подчёркивал, что «психологическое орудие так же видоизменяет всё протекание и всю структуру психологических функций. как техническое орудие видоизменяет процесс естественного приспособления, определяя форму трудовых операций» [4, с. 103]. И чтобы у читателя не оставалось никаких сомнений, что под термином «психологическое орудие» подразумеваются разнообразные знаки и знаковые системы, Л.С. Выготский даёт достаточно подробное их перечисление: «Примерами психологических орудий и их сложных систем могут служить язык, различные формы нумерации и счисления, мнемотехнические приспособления, алгебраическая символика, произведения
искусства, письмо, схемы, диаграммы, карты, чертежи, всевозможные условные знаки и т.д.» [4, с. 103]. И далее, что представляется особенно важным, Л.С. Выготский скрупулёзно анализирует механизм функционирования психологических орудий, т.е. знаков и всевозможных знаковых систем.
Овладением знаковой, а точнее вербальной системой, т.е. системой, которая в психологии получила название второй сигнальной системы, открывается исторический этап в развитии человека. В чём же разница между естественными и искусственными, т.е. специфически человеческими, актами поведения? В том, что при непосредственном восприятии (естественный акт) какого-либо предмета, скажем в процессе запоминания, между дихотомическим отношением «раздражитель - рефлекс» устанавливается прямая, по Л.С. Выготскому, ассоциативная (условнорефлекторная) связь, т.е. связь между А и В. Когда же в эту связь внедряется психологическое орудие, иначе говоря знак (Х), то вместо «прямой связи А - В устанавливаются две новые: А - Х и Х - В; каждая из них является таким же естественным услов-норефлекторным процессом, обусловленным свойствами мозговой ткани, как и связь А - В; новым, искусственным, инструментальным является факт замещения одной связи А - В двумя: А - Х и Х - В, - ведущими к тому же результату, но другим путём; новым является искусственное направление, данное посредством инструмента естественному процессу замыкания условной связи, т.е. активное использование естественных свойств мозговой ткани» [4, с. 104]. Именно вот это внедрение искусственного образования, т.е. знака, в естественное отношение «раздражитель -рефлекс»
Л.С. Выготский называл инструментальным актом. Именно с этого момента и начинается исторический этап в развитии человечества: «Величайшим своеобразием инструментального акта. яв-
ляется одновременное наличие в нем стимулов обоего порядка, т.е. сразу объекта (раздражитель - И.С.) и орудия (знак - И.С.), из которых каждый играет качественно и функционально различную роль. В инструментальном акте, таким образом, между объектом (раздражитель - И.С.) и направленной на него психической операцией (рефлекс - И.С.) вдвигается новый средний член - психологическое орудие (знак - И.С), становящееся структурным центром или фокусом, т.е. моментом, функционально определяющим все процессы, образующие инструментальный акт. Всякий акт поведения становится тогда интеллектуальной операцией» [4, с. 105]. Остается только добавить, что с момента превращения инструментального акта в интеллектуальную операцию начинается когнитивно-дискурсивная деятельность человеческого сознания.
Как уже было сказано выше, метафорический прием аналогии знаков с инструментами впоследствии позволил и Л.С. Выготскому, и Л. Витгенштейну подойти к обоснованию деятельностно-го, функционального характера значения. Так, например, в соответствии с сознательно избранной подобной методологией исследования Л. Витгенштейн осуществил это следующим образом: «Представь себе инструменты, лежащие в специальном ящике. Здесь есть молоток, клещи, пила, отвертка, масштабная линейка, банка с клеем, гвозди и винты. Насколько различны функции этих предметов, настолько различны и функции слов» [3, 229]. Из приведенной здесь цитаты следует, что технические инструменты, так же как и слова, которые, уже по Л.С. Выготскому, в сущности, являются психологическими инструментами, различаются по способу их применения, т.е. по их функциям. Отсюда Л. Витгенштейн и выводит свое знаменитое определение значения: «Для большого класса случаев - хотя и не для всех, - где употребляется слово «значение», можно дать следую-
щее его определение: значение слова -его употребление в языке» [3, с. 20]. И, для усиления доказательной базы, философ как раз и использует ставшую известной аналогию с шахматами, поскольку в этой игре любая фигура приобретает свое значение исключительно в зависимости от способа ее применения: «Мы говорим: значение пешки (фигуры), - пишет автор «Философских исследований», - это ее роль в игре» [3, с. 433]. Таким образом, термин «языковая игра» является у Л. Витгенштейна всего лишь метафорой, с помощью которой он хотел подчеркнуть деятельностную, функциональную природу языкового значения.
С целью более убедительного подтверждения изложенного выше тезиса возникает необходимость указать на любопытный, но вместе с тем неоспоримый факт: в поисках метафорических аналогий для обоснования функционального характера своей трактовки значения Л. Витгенштейн нередко обращался не только к шахматам, но
и к таким сферам человеческой деятельности, которые оказывались весьма далекими от какой-либо теории игр. Но с «языковой игрой» всех их объединяло одно: в основе всех без исключения игр всегда лежали какие-либо знаки, т.е. психологические инструменты, а также всегда без труда обнаруживался способ их применения. В качестве примера можно сослаться на неоднократное обращение философа к музыке: «Понимание предложения в языке значительно более родственно пониманию темы в музыке, чем можно предположить. Я имею в виду вот что: понимание языкового предложения и то, что принято называть пониманием музыкальной темы, по своему характеру куда ближе друг другу, чем думают» [3, с. 424]. Нередко мыслитель ищет метафорические аналогии также и в живописи: «Если сравнивать предложение с картиной, то нужно подумать, с какой - с портретом ли (историческое изображение) или же
с жанровой картиной. И оба сравнения имеют смысл» [3, с. 422-423].
Мысли о функциональном характере значения буквально пронизывают всё творчество Л. Витгенштейна: «Не считай само собой разумеющимся, что человек, вносящий знак, скажем - в календарь, отмечает нечто, - пишет философ. - Ибо знак имеет функцию» [3, с. 352].
А функция и проявляет себя при «работе» значения. Однако поскольку в творчестве Л. Витгенштейна в большинстве случаев знак ассоциируется со словом, это даёт ему основание для следующего утверждения: «Функция должна выявляться при оперировании словом» [3, с. 433].
И далее мыслитель с помощью испытанного приёма метафорической аналогии пытается сформировать в сознании читателя представление о функциональном характере значения: «К чему нам то же самое слово? Ведь это тождество не находит применения в исчислении [оперировании словами]! Почему одна и та же игровая фигура (шахматная фигура -И.С.) служит двум разным целям?.. Да разве не с таким применением мы имеем дело, используя то же самое слово? Причём если тождество неслучайно, существенно, то кажется, что использование того же самого слова, той же самой фигуры имеет некую цель.
И что эта цель состоит в том, чтобы человек был способен узнавать фигуру и знал, как играть» [3, с. 434]. К сожалению, автор «Философских исследований» не счёл необходимым дать чёткое определение функции. Однако если учесть, что у Л. Витгенштейна «значение данного слова - это его употребление» [3, с. 433], которое «имеет некую цель», то, исходя из контекста его сочинений, следует понимать под функцией некую целеполагающую деятельность сознания в процессе формирования значений.
Деятельностный, функциональный характер категории значения в понимании
Л. Витгенштейна особенно ощутим в следующем определении «языковой игры»: ««Языковой игрой» я буду называть также единое целое: язык и действия (курсив наш - И.С), с которыми он переплетён» [3, с. 223]. На функциональную природу значения постоянно обращал внимание и Л.С. Выготский: «Значение (курсив наш - И.С.) и система функций внутренне связаны между собой» [4, с. 167]. Такой подход к природе значения, конечно же, вступал в противоречие с господствовавшей во времена Л. Витгенштейна и Л.С. Выготского структурно-семантической теорией значения.
Поразительно, но именно шахматы и позволяют проанализировать значение через призму деятельностей сознаний в процессе шахматной игры. Но ведь взаимодействие сознаний уже является коммуникацией: «Всякий знак, если взять его реальное происхождение, есть средство связи, и мы могли бы сказать шире - средство связи известных психических функций социального характера. Перенесённый на себя, он является тем же средством соединения функций в самом себе», - писал в своё время Л.С. Выготский [4, с. 116].
Выше уже говорилось о том, что шахматная игра является игрой в знаки. Знаками здесь является без исключения всё: и шахматная доска, и фигуры, и любое поле, и нотация и т.д. Следовательно, вся совокупность этих знаков является, по Л.С. Выготскому, «средством связи известных психических функций социального характера» для сознаний двух игроков в шахматы. Обратимся ещё раз к Л.С. Выготскому: «Изучая процессы высших функций у детей, мы пришли к следующему потрясшему нас выводу: всякая высшая форма поведения появляется в своём развитии на сцене дважды - сперва как коллективная форма поведения, как функция интерпсихологическая, затем как функция интрапсихологическая, как известный способ поведения. Мы не за-
мечаем этого факта только потому, что он слишком повседневен и мы к нему поэтому слепы» [4, с. 115]. Таким образом, если следовать терминологии Л.С. Выготского, коммуникативная функция всей совокупности знаков в шахматной игре выступает одновременно в двух своих ипостасях: сперва как функция интерпсихологическая, являющаяся средством связи социального характера сознаний двух играющих шахматистов, а затем как функция интрапсихологиче-ская, т.е. функция «присвоения» знака каждым отдельно взятым сознанием конкретно взятого шахматиста. Так происходит коммуникативная взаимосвязь сознаний в процессе шахматной игры. Это и есть одна из основных и важнейших функций знака, без которой вообще невозможно какое-либо взаимодействие сознаний.
Теперь возникает необходимость снова обратиться к трудам Л. Витгенштейна, который обращает внимание на еще одну важнейшую функцию знака: «Но известно ли тебе, - пишет философ, -также некое переживание, характерное для указания (курсив наш - И.С.) на игровую фигуру именно как на фигуру в игре? А между тем можно сказать: «Я имею в виду, что «королем» называется не конкретный кусок дерева, на который я показываю, а эта игровая фигура»» [3, с. 246]. В приведенной выше цитате акцент делается на указательную функцию знака. Следует обратить особое внимание на то, что указательную функцию знака автор «Философских исследований» связывает со значением слова: «Итак, можно сказать: указательное определение объясняет употребление -значение (курсив наш - И.С.) - слова» [3, с. 241]. Характерно, что и Л.С. Выготский также выделяет указательную функцию знака (слова), но называет ее индикативной: «В процессе эксперимента мы наблюдали неоднократно, что первичная функция слова, которую можно назвать индикативной функцией, поскольку слово указывает (курсив наш -
И.С. ) на определенный признак, генетически более ранняя, чем сигнификативная, замещающая ряд наглядных впечатлений и означающая их» [5, с. 182]. Следует особо подчеркнуть, что в шахматной игре индикативная (указательная) функция имеет большое значение, поскольку с помощью, по Ч. Пирсу, «знаков-индексов» мы выделяем нотацией те или иные фигуры или поля.
Также Л. Витгенштейн выделяет и функцию называния: «Я поясняю кому-нибудь шахматную игру и начинаю с того, что, показывая фигуру, говорю: «Это король. Он может ходить вот так и так и т.д.». В этом случае мы скажем: слова «Это король» (или «Это называется (курсив наш - И.С.) королем») лишь тогда будут дефиницией слова, когда обучаемый уже «знает, что такое фигура в игре»» [3, с. 242]. Выделяет функцию называния и Л.С. Выготский, но называет ее номинативной: «В начале развития, - считает ученый, - в структуре слова существует исключительно его предметная отнесенность, а из функций - только индикативная и номинативная (курсив наш - И.С.)» [5, с. 313]. Выше уже говорилось о том, что исследование значения в шахматах отличается от анализа категории значения в языкознании, поскольку в процессе шахматной игры не используется, или почти не используется, вербальная деятельность. Однако мы не можем пройти мимо номинативной функции знака в шахматах, так как это выгодно подчеркивает возможности исследования в этой игре категории значения. Собственно говоря, когнитивная лингвистика и сама подчеркивает междисциплинарный характер этой науки: «В лингвистическом теоретизировании конца XX - начала XXI вв. когнитивная лингвистика занимает несомненно доминирующее место, в частности, и потому, что здесь на язык смотрят как на одну из «когнитивных областей» человека, связанных с другими областями и поэтому отражающих взаимодействие психологических, культурных, со-
циологических, экологических и других факторов, - пишет В.З. Демьянков. - Поэтому-то язык должен быть предметом междисциплинарного исследования -ведь структура языка зависит от «концептуализации», которая, в свою очередь, является результатом постижения человеком себя в окружающем пространстве бытия, а также выработки человеком отношений к этому внешнему миру» [7, с. 5]. Следует добавить, что шахматы также являются частью этого внешнего мира.
Выделяет также Л. Витгенштейн и чувственную функцию слова (знака): «Причинность - это то, что устанавливается в эксперименте, скажем, когда наблюдается регулярное совпадение процессов. Как же в таком случае можно заявлять, что чувствуешь то, что устанавливается опытом?.. Уж скорее можно было бы сказать: я чувствую (курсив наш - И.С. ), что буквы служат основанием того, почему я читаю таким образом. Но что значит чувствовать это основание для высказанного или мыслимого? Я сказал бы: при чтении я чувствую (курсив наш - И.С.), - подчёркивает философ, - какое-то влияние на меня букв - но не влияние ряда завитушек произвольной формы на то, что я говорю» [3, с. 318]. Характерно, что чувственную функцию Л. Витгенштейн постоянно связывает со значением: «Когда моя тоска прорывается в восклицании: «О, только бы он пришёл!» - то «значение» (курсив наш - И.С.) этим словам придаёт определённое чувство (курсив наш - И.С.)» [3, с. 428].
Говорил о чувственной функции значения и Л.С. Выготский, но только связывал её с эмоционально-аффективной деятельностью сознания: «Каждой фразе, каждому разговору предшествует возникновение мотива речи - ради чего я говорю, из какого источника аффективных (курсив наш - И.С.) побуждений и потребностей питается эта деятельность» [5, с. 238]. В следующем рассуждении Л.С. Выготский уже прямо вплетает аф-
фект в значение слова: «Слово вбирает в себя, впитывает из всего контекста, в который оно вплетено, интеллектуальные и аффективные (курсив наш - И.С.) содержания и начинает значить больше или меньше, чем заключено в его значении, когда мы его рассматриваем изолированно и вне контекста: больше - потому, что круг его значений расширяется, приобретая ещё целый ряд зон, наполненных новым содержанием: меньше -потому, что абстрактное значение слова ограничивается и сужается тем, что означает слово только в данном контексте» [5, с. 347]. Ну а если учесть, что под мышлением понимается знаковая, в том числе и вербальная, деятельность человеческого сознания, то несомненным становится важнейшая роль аффекта в процессах мышления: «Кто оторвал мышление с самого начала от аффекта, тот навсегда закрыл себе дорогу к объяснению причин самого мышления, -неоднократно подчёркивал Л.С. Выготский, - потому что детерминистский анализ мышления необходимо предполагает вскрытие движущих мотивов мысли, потребностей и интересов, побуждений и тенденций, которые направляют движение мысли в ту или иную сторону»
[5, с. 21].
В шахматах эмоционально-аффективная деятельность сознания проявляется очень ярко. Наблюдающие за игрой шахматистов нередко замечают эмоции, переполняющие соперников: они ликуют после удачного хода и глубоко огорчаются после неудачного, «живут» в ожидании свершения неких своих предчувствий. И эти эмоции, о которых впоследствии довольно часто вспоминают участники турниров, составляют канву любой шахматной партии. Так, например, А. Карпов, комментируя свою партию с Е. Гиком, писал по поводу эмоциональных переживаний своего противника следующее: «Но после взятия на §6 конём чёрные предвкушали (курсив наш - И.С. ) близкую победу - атака белых отбита» [8, с. 10]. А вот что пишет М.
Ботвинник в своих воспоминаниях о партии с В. Рагозиным: «Здесь я настолько был потрясён (курсив наш -И.С. ) всем ходом событий, что растерялся и немедленно проиграл партию» [2, с. 41]. Наконец, еще одно воспоминание М. Ботвинника о юношеской встрече с Г. Абрамовичем: «Он был совершенно подавлен (курсив наш - И.С.) и почти сразу допустил непоправимую ошибку» [2, с. 149]. И подобных примеров можно привести бесконечное множество.
Учитывая огромную важность эмоционально-аффективного фактора в протекании шахматной партии, великие шахматисты большое внимание всегда уделяли психологической подготовке: «Психология здесь очень важна, - считает Гарри Каспаров, - сколько бы это ни отрицали многие гроссмейстеры, утверждая: «Я играю против фигур». Даже в такой игре, как шахматы, имеющей вид математической головоломки, любой игрок получает большое преимущество при правильном психологическом настрое на каждом этапе работы, а не только за шахматной доской» [9, с. 248].
Компаративный анализ трудов Л. Витгенштейна и Л.С. Выготского, а также изучение творений выдающихся шахматистов позволили сделать ряд важных выводов. Несомненно, что именно шахматы позволяют рассматривать значение как деятельность, как процесс, в котором переплетаются коммуникативная, индикативная, номинативная и эмоционально-аффективная функции. Совокупная деятельность этих функций, возникающих при употреблении знака, образует значение. И здесь необходимо обратить внимание на интересное явление: ни одна из функций не выступает сама по себе. Дело в том, что знак в любой человеческой деятельности, а в данном случае в шахматной, возникает из необходимости взаимодействия сознаний. В шахматах это видно отчетливо, поскольку здесь «работает» невербальное мышление. В треугольнике Ч. Огдена и
И. Ричардса, о котором речь шла несколько выше, взаимодействие сознаний не отражено, поскольку там учитывается только одно сознание. А вот анализ функционирования значения в шахматах позволяет проследить как взаимодействуют сознания. Сначала значение знака (шахматной фигуры, поля и т.д.) выступает в виде коммуникативной функции, связывающей сознания играющих шахматистов. Затем в процессе игры к коммуникативной функции прибавляется индикативная, поскольку шахматист делает ход на какое-либо поле и обозначает ход фигуры с помощью нотации. Говоря другими словами, коммуникативная функция в этом случае неразрывно объединена с индикативной, поскольку опять-таки связывает сознания игроков. Почти одновременно с индикативной на сцену выступает номинативная функция, которая опять-таки оказывается неразрывно связанной с коммуникативной. Таким образом, коммуникативная функция выступает в роли некоего «моста», связывающего сознания играющих шахматистов подобно двум берегам одной реки.
Есть все основания для утверждения, что и эмоционально-аффективная функция также неразрывно связана с коммуникативной. Вот, например, как Гарри Каспаров описывает историю с доктором психологии Владимиром Зухарем: «Во время игры Зухарь сидел в четвертом ряду зрительного зала и неотрывно смотрел на Корчного. Его это нервировало и приводило в замешательство, и в конце концов он потребовал отсадить подальше «советского парапсихолога», якобы пытавшегося воздействовать на его мышление. Советская команда отвергла это требование и выдвинула встречные. Так началась безумная эпопея, в ходе которой Зухарь не раз менял свое место в зале. В противовес Зухарю Корчной пригласил собственного «парапсихолога», но тот не оправдал его надежд и вскоре был отставлен. Перед 17-й партией Корчной даже отказался начинать игру, пока Зухаря не пересадят
подальше от сцены. Этот протест отнял у претендента те самые драгоценные минуты, которых ему потом не хватило, чтобы избежать грубой ошибки. В жестоком цейтноте он сначала упустил выигрыш, а затем угодил под мат и проиграл» [9, с. 254]. Отчётливо видно, что и эмоционально-аффективная функция также неразрывно связана с коммуникативной. Но это означает, что каждый из играющих в шахматы в приведенном выше примере действовал исключительно в рамках своей когнитивной области, в которой любая из существующих истин для каждого из играющих в шахматы зависела от опыта многих эмоционально-аффективных переживаний. На этом фоне коммуникация, неразрывно связанная с эмоционально-аффективными переживаниями, предстаёт как биологическое бытие человека, что и заставляет совсем по-иному взглянуть на природу значения. Эмоционально-аффективную функцию целесообразно называть эмотивной.
Значение, таким образом, есть знаковое функциональное взаимодействие сознаний. Коммуникативную, индикативную, номинативную и эмотивную функции правильнее было бы называть компонентами. Сюда можно ещё добавить смысло-образующую компоненту,
а также компоненту рационализации иррационального. Таким образом, значение есть совокупность конституирующих характеристик (компонент), определяющих функциональную направленность знака.
Библиографический список
1. Аристотель. Сочинения [Текст] / Аристотель. - М.: Мысль, 1984. - 830 с.
2. Ботвинник, М.М. Аналитические и критические работы 1928-186: [Текст] Статьи, воспоминания / М.М. Ботвинник. - М.: Физкультура и спорт, 1987. - 528 с.
3. Витгенштейн, Л. Философские исследования [Текст] / Людвиг Витгенштейн. - М.: ООО «Изд-во АСТ»; СПб.: Terra Fantastica, 2003. - С. 220-546.
4. Выготский, Л.С. Собрание сочинений [Текст] / Л.С. Выготский. - М.: Педагогика, 1982.
5. Выготский, Л.С. Собрание сочинений [Текст] / Л.С. Выготский. - М.: Педагогика, 1982.
6. Грязнов, А.Ф. Аналитическая философия [Текст] / А.Ф. Грязнов. - М.: Высшая школа, 2006. - 375 с.
7. Демьянков, В.З. Studia Lingüistica Cognitiva - призыв к сотрудничеству [Текст] / В.З. Демьянков. - М.: Гнозис, 2006. - С. 5-7.
8. Карпов, А.Е. Мои лучшие партии [Текст] / Анатолий Карпов. - М.: ООО «Изд-во Астрель»: ООО «Изд-во АСТ», 2002. - 400 с.
9. Каспаров, Г. Шахматы как модель жизни [Текст] / Гарри Каспаров. - М.: Эксмо, 2007. - 352 с.
10. Козлова, М.С. Идея «языковых игр» [Текст] / М.С. Козлова. - М.: ИФРАН, 1996. - С. 5-24.
11. Кравченко А.В. Является ли язык репрезентативной системой? [Текст] / А.В. Кравченко. - М.: Гнозис, 2006. -С.135-156.
12. Кронгауз, М.А. Семантика [Текст]: учебник для студ. лингв. фак. высш. учеб. заведений / М.А. Кронгауз. -М.: Издательский центр «Академия», 2005. - 352 с.
13. Кубрякова, Е.С. Что может дать современная лингвистика исследованию сознания и разума человека [Текст] / Е.С. Кубрякова. - Тамбов: Изд-во ТГУ, 2006. -С. 26-31.
14. Кубрякова, Е.С. Язык и знание: На пути получения знаний о языке: Части речи с когнитивной точки зрения. Роль языка в познании мира [Текст] / Е.С. Кубрякова. - М.: Прогресс, 2004.
15. Миллер, Дж. Образы и модели, уподобления и метафоры [Текст] / Дж. Миллер. - М.: Прогресс, 1990. -С. 236-283.
16. Сокулер, З.А. Проблема обоснования знания [Текст] / З.А. Сокулер. - М.: Наука, 1988. - 176 с.
17. Суханов, К.Н. Логика [Текст] / К.Н. Суханов. - Челябинск, 2004. - 171 с.
18. Чудинов, А.П. Россия в метафорическом зеркале [Текст] / А.П. Чудинов. -Екатеринбург, 2003. - 238 с.
