CC BY
17
ФИЛОСОФИЯ И НАУКА
ФУНКЦИИ И СТАТУС НАУЧНОЙ РАЦИОНАЛЬНОСТИ В ФИЛОСОФИИ ЕВРАЗИЙСТВА
Г.В. ЖДАНОВА
Кафедра философии естественных факультетов Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова 119899 Москва, Россия Ленинские горы, МГУ, 1 -й учебный корпус
В статье рассматриваются основные идеи философии науки одного из наиболее значимых идейно-политических течений русской эмиграции послеоктябрьского периода
- евразийства. Евразийцы предлагают свою «научную систему» - «синтетическую» науку. Автор показывает главные принципы евразийской эпистемологии. Эпистемологический разрыв проявляется в виде оппозиции во времени (старая наука — новая наука) и в пространстве (западная наука - русская наука). В статье сравниваются структуралистские концепции Ф. де Соссюра и евразийских мыслителей - представителей пражского структурализма князя Н.С. Трубецкого и Р.О. Якобсона; показывается вклад русских ученых в развитие структурализма.
В русской эмиграции послеоктябрьского периода в связи с осознанием утраты родины и стремлением вернуться в Россию возникли новые идейнополитические течения, получившие в историко-философской литературе название «пореволюционных». Одним из таких течений было евразийство. Название течения происходит от географического наименования континента «Евразия». Это название было предложено П.Н. Савицким и связано со стремлением евразийцев объяснить историческое и культурное своеобразие, особый путь России из особенностей ее «местоположения» и «месторазвития». «Россия занимает основное пространство земель «Евразия», - тот вывод, что земли ее не распадаются между двумя материками, но составляют скорее некоторый третий и самостоятельный материк - имеет не только географическое значение. Поскольку мы приписываем понятиям «Европы» и «Азии» также некоторое культурноисторическое содержание, мыслим, как нечто конкретное круг «европейских» и «азиатско-азийских» культур, обозначение «Евразии» приобретает значение сжатой культурно-исторической характеристики» [3, с. 6]. Евразийские мыслители предлагают новый способ постижения мира, поделенного на отдельные вселенные, его понимания «единым познавательным актом» [2, с. 53] (1). Их программа предполагала построение новой «синтетической» науки, наивысшим выражением которой стала персонология Н.С. Трубецкого.
Трубецкой усматривал в «романо-германской науке» позитивизм и идею прогресса, которым он противопоставлял более сложный целостный подход, порожденный «евразийским» образом мысли с характерными для него понятиями самобытности и особой логики отдельных систем. Именно с этим различием
эпистемологических миров Трубецкой связывает, например, «анархию французской лингвистики». Его научная программа - это одновременно и программа борьбы: «Нужно полностью избавиться от способа мысли, характерного для ро-мано-германской науки» [7, с. 15]. Он описывает этот «способ мысли» как рационалистическую, аналитическую и утилитарную науку (2).
P.O. Якобсон тоже нередко провозглашал самобытность «русской науки». Он сопоставляет соссюровское учение о диахронии с «европейской идеологией, господствовавшей во второй половине XIX века», для которой характерен образ «механического накопления, обусловленного случайностью и разнородными факторами» [13, р. 110]. В то же время он говорит о «русской лингвистической традиции» [Ibid., р. 7], о русской биологии и географии [Ibid., р. 110] как областях знания, для которых характерен отказ от причинного объяснения и поиск внутренних законов развития. В 1929 году он пишет о том, что «категория механистической причинности для русской науки чужеродна» [12, с. 24].
С точки зрения евразийцев, идеология идет впереди, а наука следует за ней: науку подталкивают вперед не открытия новых фактов, а новый взгляд на старые факты. Евразийцы верят в возможность единого знания в рамках единой идеологии. Научная дисциплина в понимании евразийцев предполагает изучение совокупности характеристик (материальных и духовных) Евразии - такого предмета, который считается существующим до всякого исследования. Евразийским мыслителям чужда мысль о том, что «точка зрения создает объект», им чужда фальсификационистская эпистемология попперовского типа: главная предпосылка в том, что Евразия просто существует. Таким образом, исследователю не нужно биться над доказательством ее существования, ему нужно лишь всеми возможными средствами подтверждать заранее заданный тезис о существовании этой гармонической и органической целостности. Другими словами, евразийское восприятие науки определяется феноменом Евразия как своим предметом. Но, в действительности, это не предмет науки, а объект дискурса, представленный как самобытная вещь: его существование, которое евразийцы хотели бы доказать, заведомо считается онтологически предшествующим любому исследованию.
Предлагая «разработать целостную систему на основе этой идеи» [7, с. VI], Трубецкой строит продуманную программу такого исследования в работе «Общеевразийский национализм»: «Для того чтобы общеевразийский национализм мог успешно выполнить свою роль фактора, объединяющего евразийское государство, необходимо соответственно перевоспитать самосознание народов Евразии... Необходимо, чтобы те отдельные люди, которые уже сейчас ясно и ярко осознали единство многонародной евразийской нации, проповедовали это свое убеждение, - каждый в той евразийской нации, в которой он работает. Здесь -непочатый край работы для философов, публицистов, поэтов, писателей, художников, музыкантов и для ученых самых различных специальностей. С точки зрения единства многонародной евразийской нации надо пересмотреть целый ряд наук и построить новые научные системы в замену старых, обветшавших. В частности, с этой точки зрения совершенно по-новому приходится строить историю народов Евразии, в том числе и русского народа» [9, с. 30].
Евразийцы стремятся, таким образом, построить целостную науку на основе «персонологии» как объединяющего фактора любого познания. «Насущной задачей» становится эмпирическое подтверждение евразийской концепции симфонической личности. В связи с этим, евразийцы выступали за совершенно «самобытную», передовую «научную систему» - «синтетическую» науку. Они не были противниками аналитического подхода, но, тем не менее, они предлагали начать с «имманентного» изучения каждого ряда явлений и видели своеобразие своей науки в «методе увязки». Они не проповедовали интуитивизма или отказа от анализа, у них было мало общего с натурфилософским мистицизмом, однако они всячески подчеркивали роль синтеза как высшего этапа научного познания: «Конечно, вздор, будто есть какая-то общая наука, которую надо заменить пролетарской, вздор не только потому, что нет ни малейших признаков появления «пролетарской», но и потому, что все, выдающее себя за таковую, оказывается не чем иным, как плохо и наивно усвоенными элементами прежней. Но преж-няя-то несомненно переживает кризис. Этот кризис науки и научного миросозерцания, прикрытый ныне действительно блестящими успехами техники, начался уже давно - вместе с упадком великих философских систем XIX века, с «убыванием души» европейской культуры. Заключается он в исчезновении органически синтетических идей, в замене органического единства внешним и механическим, что сказывается, с одной стороны, в скептическом релятивизме и специализации, с другой - в безнадежных попытках объяснить все явления по типу механических связей и материального бытия. Весьма естественно и понятно, что в то самое время, как само научное мировоззрение начинает уже превозмогать наивный материализм... популярная литература с особым увлечением выдает за науку все уже обличенное в ненаучности, в частности - «материализм, дарвинизм, социализм» [1, с. 355].
Лейтмотив евразийской эпистемологии таков: синтетическая целостность заложена в самих фактах, а не в методе познания, который лишь повторяет, удваивает ее: «... логика русского научного развития ведет к тому, чтобы схвачено было единой синтетической формулой пространство русского мира, чтобы в обобщающем опыте восприняты были как бы единым познавательным актом покрытые ледниками прибрежья новой Земли и нагорья Тибета, буковые леса Подолья - и хребты у Великой китайской стены» [2, с. 53]. Провозглашаемый Якобсоном эпистемологический разрыв стал моделью не только оппозиции во времени (старая наука - новая наука), но и оппозиция в пространстве (западная наука - русская наука), а эпистемологический разрыв превратился тем самым в геокультурный. Пространственный фактор в данном случае играет роль научной парадигмы. В этой «теории двух миров» Россия противостоит Западу и превосходит его. Другие элементы эпистемологического сопоставления двух «миров»
- Европы и Евразии - можно обнаружить в работе Трубецкого «Введение к истории древнерусской литературы», где мыслитель подчеркивает различие между культурами «аналитического» и «синтетического» типа: для одних главное -независимость различных областей культуры (это Европа), а для других - постоянное взаимодействие и взаимопроникновение этих областей (идеализированные примеры последнего - византийская цивилизация и Московская Русь).
Цель синтетической науки - найти такую точку зрения, которая давала бы возможность увидеть одновременно и Евразию, и мир в целом, постичь Единое за многим - не забывая, что Единое состоит из многого, из различных множеств: «Для ученых, принимающих участие в евразийском движении, главным предметом описательного исследования является та многонародная личность, которую в совокупности с ее физическим окружением (территорией) евразийцы называют «Евразией». Изучение этой личности должно вестись указанным выше способом, т. е. так, чтобы эта личность стояла в центре внимания каждого ученого специалиста, занятого исследованиями определенной части или стороны этой личности, и чтобы работы всех специалистов координировались друг с другом. Здесь нужна, следовательно, определенная организация совместной работы специалистов по самым разнообразным отраслям знания, причем целью этой работы является известный научный и философский синтез, который, оформляясь во время самой научной работы и благодаря этой работе, в то же время сам определяет собой не только смысл, но и направление как всей совместной работы в целом, так и каждого отдельного специального исследования» [6, с. 6].
В евразийской географии, как и в любом другом ответвлении евразийской науки, каждая часть выражает нечто большее, чем она сама, отсылает к объемлющей ее целостности. Работа исследователя заключается в том, чтобы постичь идеальную форму целостности через ее несовершенное воплощение в отдельных частях. Научная деятельность таким образом похожа на откровение, обнаружение того, что само навязывает себя взгляду. Цель исследователя в том, чтобы выявить скрытую сущность, обладающую более высоким онтологическим статусом и недоступную ограниченному слепому позитивизму. Научная программа евразийцев заключается в поиске скрытого смысла вещей, чей несовершенный образ только и доступен взору, ослепленному генетистскими и механистическими предрассудками. Из этого следует вся важность взгляда, охватывающего целостность фактов, которые в своей единичности или бесконечной множественности не имели бы никакого смысла.
Для евразийских мыслителей научное творчество начинается в момент установления совпадений или соответствий, увязывания фактов между собой. Именно наличие соответствий доказывает для них реальное существование искомого объекта. Это основоположное значение теории соответствий как раз и есть предпосылка целостного и синтетического мировидения. Не случайно
Н.С. Трубецкой подчиняет всю свою систему научных дисциплин персонологии, которая призвана их «соотносить» [Там же, с. 7]. Так возникает система двух соотнесенных рядов наук, в которой наряду с описательными науками существуют истолковывающие науки: история/историософия, этнография/этнософия, география/геософия [Там же]. Лишь истолковывающие науки позволяют понять изучаемые факты, обнаружить их скрытый смысл, не ограничиваясь описанием явлений. Только на основе всех наук вместе взятых может появиться «исчерпывающая теория личности».
Этот синтез наук достижим лишь посредством новой научной дисциплины «персонологии», единственно способной согласовать науки друг с другом. Без нее возможна лишь «энциклопедия» наук, хаотический конгломерат более или менее научных идей. Отсутствие такой «персонологии» - это самый большой
недостаток западной мысли (3). Суть главного положения персонологии евразийцев в том, что человеческое сообщество, как индивид, должно рассматриваться прежде всего как личность, причем между ними существуют лишь различия в степени: в обоих случаях все аспекты личности взаимосвязаны и образуют органическую (в лучшем случае даже гармоническую) целостность: «Между отдельным человеком и органической многочеловеческой личностью в этом отношении и принципиальной разницы нет, а есть только разница в степени сложности соответствующих явлений» [11, с. 10]. В противоположность индивиду, взятому изолированно, как чистая абстракция, личность от рождения вовлечена в сообщество. Следовательно, государство не должно быть абстрактным продуктом, арифметической суммой разрозненных, отдельных друг от друга индивидуальных воль: это союз «симфонических» групп, собранных в высшее единство общей Верой. Таким образом в концепции Трубецкого возникает напряжение между требованием полноты личности и безличностью философии, обусловленной историко-культурным детерминизмом. Его программа сохранения неразложимой самодостаточности каждого сознания подрывается понятиями «уровня» или «сцепления», а также неразличением индивида и сообщества: самобытность сообщества обеспечивается за счет самобытности индивида. В целом Трубецкой вписывается в характерный для того времени персонализм, однако в итоге он парадоксальным образом сдвигается к полюсу безличного.
Помимо Трубецкого, одним из наиболее последовательных евразийских теоретиков идеи симфонической личности был Л.П. Карсавин. По Карсавину, эта теория близка социализму, однако ее основания совершенно иные. Социализм, по крайней мере исторически, был порождением индивидуализма, который расчленил и иссушил мысль латинского Запада: он исходит из прав индивида как части материальной вселенной. Евразийское учение, напротив, исходит из метафизического факта сущностного единства человека и его группы, из их глубинного единства в Абсолюте, и тем самым приходит к самобытному синтезу гегельянства с неоплатонизмом.
Другой источник евразийского учения, о котором стоит здесь упомянуть, -это романтическая традиция в противоположность философии общественного договора. Представители романтизма всегда имели тенденцию трактовать иррациональные элементы истории - традиции, обычаи, инстинкты, мифы - как воистину положительные и творческие. Индивид погружен в бесконечно превосходящую его совокупность, будучи связан с ней общностью жизни и опыта. Эти бесчисленные связи физического и психического порядка погружают индивида и в прошлое, и в окружающую среду. Евразийские мыслители, таким образом, подхватывают романтическую концепцию естественной и бессознательной эволюции, противостоящей всем тем произвольным вмешательствам, рациональным и преднамеренным (договоры, политические конституции, уловки дипломатов), которые могли бы нарушить это естественное развитие, эту самобытную историю, навязывая ей извне административный механизм или чуждую ей политическую систему. Речь идет о том, чтобы признать в каждой из этих совокупностей живую индивидуальность, которую можно понять лишь через почву, на которой она произрастала, через кровь, которая течет в ее жилах, через закономерности ее развития.
Коллективный субъект в понимании Трубецкого в сущности не есть бессознательный субъект: скорее это большая группа субъектов, которые мыслят сходным образом и наделены не коллективным бессознательным, а коллективным сознанием: «И нужно, чтобы это сознание своей принадлежности именно к евразийскому братству народов стало для каждого из этих народов сильнее и ярче, чем сознание его принадлежности к какой бы то ни было другой группе народов» [9, с. 29]. Достижением цели идеала полноты сознания является целостное сознание: только постигнув свою природу, свою сущность с совершенной ясностью и полнотой, человек способен оставаться самобытным, ни минуты не вступая в противоречие с самим собой, не обманывая ни себя, ни других. И только «в этом установлении гармонии и целостности личности на обосновании ясного и полного знания природы этой личности и состоит высшее достижимое на земле счастие» [8, с. 73]. Коллективное сознание должно стать объектом интенсивной работы «по перевоспитанию»: «Нужно, чтобы каждый из народов Евразии, сознавая самого себя, сознавал себя именно прежде всего как члена этого братства, занимающего в этом братстве определенное место... Для того, чтобы общеевразийский национализм мог успешно выполнить свою роль фактора, объединяющего евразийское государство, необходимо соответственно перевоспитать самосознание народов Евразии» [9, с. 29, 30].
Евразийские мыслители, в сущности, являются последователями традиции органицизма. Среди приверженцев русской органической концепции развития можно назвать славянофилов A.A. Григорьева, H.H. Страхова, Н.Я. Данилевского, К.Н. Леонтьева. Сложные объекты осмысливаются как некие организмы. Все неорганичное не образует системы и в связи с этим просто не заслуживает изучения. Нация для Трубецкого - это организм: «... сожительство народного и литературного языка в среде одного и того же национального организма определяется сложной сетью взаимно перекрещивающихся линий общения между людьми» [10, с. 55]. «Этническая сущность» также характеризуется «органическим единством»: «Всякий национализм исходит из интенсивного ощущения личностной природы данной этнической единицы и потому прежде всего утверждает органическое единство и своеобразие этой этнической единицы (народа, группы народов или части народа)» [9, с. 28].
Общество - это «социальный организм», постоянно уподобляемый «национальному организму». У Трубецкого индивидов нет, существуют лишь части «социального организма», «социально-культурного организма», «национального организма» - все эти выражения полностью синонимичны. За термином «коллективные сущности» у Трубецкого никогда не стоят общества, но всегда - народы, нации, племена. Основоположная категория для него - это целостность. Так, народ это - «психологическое целое, известная коллективная личность», «социальный организм», «социальное целое», «социокультурный организм». «Целое» и «организм» во всех этих текстах - синонимы, вещи взаимозамени-мые, иногда с добавлением прилагательного «естественный», «природный» (например, «естественное органическое единство»). Целое нередко видится как «единство»; «национальное целое» означает и «национальное единство». Но здесь требуется одно важное уточнение: Евразия - это «нация», состоящая из сущностей меньшего масштаба - народов или «племенных единств», которые в
свою очередь подрасчленяются на еще меньшие единства. Принадлежность индивида к коллективной сущности - это для Трубецкого переменная величина, как и принадлежность народа к общей совокупности народов и культур.
Но, какой бы ни была последовательность включений одной коллективной сущности в другую, в любом случае мы имеем дело с множественностью полных сущностей. Полные совокупности могут сополагаться или включаться друг в друга, но они не могут проникать друг в друга или перемешиваться. Внутри каждой из этих полных культур или языковых систем устанавливается общение, лишенное полифоничности и конфликтов. Человечество у Трубецкого, конечно, расчленено, однако каждая единица этого членения сама по себе полна и гармонична. Мир Трубецкого выталкивает инаковость вовне. Никакое взаимослияние и взаимопроникновение, никакая гибридность и разнородность невозможны. У другого нет места внутри органической целостности, и он может лишь вторгнуться в нее как культурный «агрессор», потому что главная задача человека заключается в том, чтобы познать свою «подлинную природу» внутри своей собственной культуры. У Трубецкого реализовавшийся субъект - это полный субъект, а разделенный субъект остается всего лишь индивидом, еще не обретшим подлинной личности внутри своей группы.
И здесь опять возникает вопрос о способах рассуждения и доказательства: в данном случае речь идет о доказательстве через обращение к природе, естеству. Организм (язык или нация) имеет свои естественные границы: если бы он был слишком большим или слишком маленьким, он был бы нежизнеспособен. Лишь Евразия (бывшая российская империя) - это организм естественного размера. Евразийские мыслители не проводят никакой границы между реальным объектом и объектом познания, что приводит к постоянной путанице одного и другого. Например, они представляют «месторазвитие» не как объект внутри определенной теории, не как понятие, а как реальный объект, который существует до изучения и только ждет, чтобы ему дали имя.
Ученые-евразийцы часто говорят о разрыве: они верят, будто строят новый тип рассуждения, говорят на новом научном языке. Они не задаются вопросом о способе построения понятий: они создают новую науку, заимствуя органицист-ский словарь и направляясь к холизму. Они не идут гипотетико-дедуктивным путем, но стремятся насытить фактами свои спекуляции относительно гармонии вселенной. Их изучение культуры Евразии как объекта познания основывается на тавтологическом рассуждении, потому что целостность здесь определяется через ее наблюдаемые проявления. Для них элементы целостности громоздятся друг на друга, «совпадают», взаимно друг друга подтверждают; однако при этом они остаются отличными от элементов структуры, потому что конкретно, «онтологически» они существуют еще до какого бы то ни было изучения. Структурализм Якобсона и Трубецкого - это мысль о связи: об отношении между такими отдельно не познаваемыми элементами, которые ранее не были связаны и существовали независимо друг от друга, как бы ожидая появления метода увязки, способного выявить их неразрывные связи. Таким образом становится понятна эта взаимозаменяемость планов, полей, областей: в порядке вещей все всему соответствует, и поиск связей становится беспредельным.
В структурализме Трубецкого и Якобсона содержится глубинная онтологическая составляющая: «Если бы мы хотели кратко определить главную мысль современной науки в ее разнообразных проявлениях, мы не нашли бы более точного слова, чем структурализм. Каждая совокупность явлений, изучаемых современной наукой, рассматривается не как механическая сумма частей, но как структурное единство, как система, и основоположная задача заключается в том, чтобы открыть ее внутренние законы - как в статике, так и в динамике. В центре современных научных интересов - не внешний импульс, а внутренние условия эволюции, не генезис в его механических внешних формах, а функция» [14]. Эта холистская мысль может интерпретироваться двумя способами:
1) или отношения позволяют открыть сущности, но эти сущности «существуют» как научные, а не эмпирические объекты;
2) или элементы целостности взаимообусловлены, подобно частям единого организма, и «существуют» физически, но могут пониматься лишь в зависимости от их роли в жизненном функционировании организма.
Первое - позиция Ф. де Соссюра: система - это конкуренция, построенная с определенной точки зрения. Второе - позиция евразийцев: для Якобсона и Трубецкого системен мир, реальность. Поэтому их научную практику можно охарактеризовать как онтологический структурализм. Для Трубецкого и Якобсона все в мире связано, в нем нет изолированных систем. Эти системы могут быть отделены друг от друга в горизонтальной плоскости (так евразийские языки по своей структуре совершенно отличны от западноевропейских языков), но в вертикальной плоскости (почва, климат, культура, склад ума и душевный настрой, языки, религия) все со всем сближается, «конвергирует», все всему соответствует. Соссюр, по своей сути, антисубстанциалист: его понятие значимости, отрицательное определение языковых единств позднее приведет к понятию модели. Язык у Соссюра - это абстрактный, потенциальный, виртуальный объект, построенный из отношений противопоставления. У Трубецкого и Якобсона, напротив, явления существуют до того, как их начинают изучать. Когда они утверждают, что все взаимосвязано, то это скорее мысль о Едином и Целом, нежели мысль о значимости в соссюровском смысле.
Евразийцы упрекают Соссюра в жестком отделении синхронии от диахронии. Их главный довод в том, что «синхронии не существует». Но Соссюр никогда и не заявлял, что она существует: для него это лишь прием анализа, необходимый для построения теории значимости: «Язык есть система чистых значимостей, определяемая лишь наличным состоянием входящих в нее элементов» [4, с. 144]. Таким образом, именно точка зрения определяет познаваемый объект. Так, вопрос «сколько фонем в русском языке?» с онтологической точки зрения не имеет смысла. Ответ заключается не в том, чтобы открыть некую эмпирическую реальность, а в том, чтобы в системном видении учесть данные наблюдения. Для Соссюра язык - это построенный объект, точка зрения. Для евразийцев язык - это коллективная норма, которая «включает» в себя (в силу того, что носители языка принадлежат разным поколениям) как консервативные тенденции, так и нововведения; эта «совокупность явлений» структурирована, то есть внутренне взаимосвязана, а также связана с другими, внешними совокупностями явлений. Таким образом, можно сказать, что установка евразийцев по отношению
к языку реалистическая, а установка Соссюра - номиналистическая (точка зрения создает объект). Для Трубецкого и Якобсона структура имманентна порядку вещей, а для Соссюра она принадлежит языку как построенному объекту. Из этого становится понятным, почему для евразийцев противопоставление язык-речь не имеет смысла. Если для Соссюра язык - это система, построенная лингвистом (эмпирическая реальность в целом необъятна), то для Трубецкого и Якобсона язык - это объект онтологически структурированный, целостный и только ждущий, когда же, наконец, лингвист его откроет.
В большей части литературы по исследованию истории лингвистики Трубецкой и Якобсон представлены как духовные наследники идей Соссюра. Однако понятие целостности у Трубецкого и Якобсона, которую нужно извлечь из реальности и затем собрать в общую совокупность, реальное бытие которой само должно броситься нам в глаза, фундаментально отлично от понятия системы Соссюра, который, напротив, тщательно строит свой объект, исходя из определенной точки зрения. Именно поэтому ни фонема, ни синтаксис не обязаны своим существованием некоей онтологии: это лишь построенные модели. Точка зрения есть то, что позволяет отбирать в континууме реальности те дискретные признаки, значимость которых зависит от цели, поставленной теорией. Но позиция евразийцев не является эмпирической. Для них факты находятся уже в реальности. Однако они соответствуют некоей трансцендентной логике и способствуют проявлению скрытого порядка. Эта своеобразная установка - одновременно и эмпирическая, и эссенциалистская наводит сторонников теории языкового союза на мысль о том, что системные элементы могут расходиться в пространстве, выходя за пределы систем. Языковой союз сам по себе не образует системы. Для Трубецкого и Якобсона языковой союз представляет собой не структуру, а целостность.
Хотя русская лингвистика не является «особой» наукой, как ее пытались представить евразийцы, тем не менее она не вполне тождественна западной науке. Тождественное и различное выступают скорее как два полюса, к которым можно лишь косвенно приближаться, и между этими полюсами находится место для постепенного перехода. В их творчестве можно обнаружить сплетение различных форм научной рациональности с традиционными верованиями, с метафизическими представлениями, с поиском нематериальных сущностей и онтологическими устремлениями. У Трубецкого и Якобсона язык - это субъект. Их структурализм опирается на органицистские понятия, в то время как фонология рассматривается как наука о невещественном. В их определениях языковых единиц присутствует постоянное напряжение между субстанциальным и не субстанциальным. Евразийские мыслители никогда не воспринимали язык в качестве точки зрения, результата конструктивной работы исследователя; они никогда не противопоставляли его речи, как объект познания реальному объекту. Утверждение Якобсона о том, что новая наука должна называться структурализмом, следует понимать в перспективе онтологического структурализма.
Фонология евразийцев оказалась гораздо плодотворней, нежели общая лингвистика Соссюра. Учение евразийских исследователей подтолкнуло вперед конкретное изучение и описание языков, а также вызвало перенос структурных методов на другие науки, отличные от лингвистики. Следствия этого существу-
ют и по сей день. Собственно вклад евразийцев в структурализм связан с географическим подходом к истории языков.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Логовиков П.В. - псевдоним Савицкого П.Н.
2. См.: Трубецкой Н.С. Вавилонская башня и смешение языков // Евразийский временник. - Берлин, 1923. - Кн. 3. - С. 114-115.
3. См.: Трубецкой Н.С. Введение // К проблеме русского самопознания. - Париж, 1927.-С. 7.
ЛИТЕРАТУРА
1. Евразийство. Опыт систематического изложения. - Париж, 1926.
2. Логовиков П.В. Научные задачи евразийства // Тридцатые годы. Издание евразийцев. -1931.- Кн. 1.
3. Савицкий I1.H. Евразийство // Евразийский временник. - Берлин, 1925. -
Кн. 4.
4. Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики. - М., 1977.
5. Трубецкой Н.С. Вавилонская башня и смешение языков // Евразийский временник. Кн. 3. - Берлин, 1923.
6. Трубецкой Н.С. Введение // К проблеме русского самопознания. - Париж,
1927.
7. Трубецкой Н.С. Европа и человечество. - София, 1920.
8. Трубецкой Н.С. Об истинном и ложном национализме // Исход к Востоку. -София, 1921.
9. Трубецкой Н.С. Общеевразийский национализм // Евразийская хроника. -Берлин; Париж, 1927. - Кн. 9.
10. Трубецкой Н.С. Общеславянский элемент в русской культуре // К проблеме русского самопознания. - Париж, 1927.
11. Трубецкой Н.С. Упадок творчества // Евразийская хроника. Издание евразийцев. - 1937. - Кн. 12.
12. Якобсон P.O. О современных перспективах русской славистики // Якобсон Р. Тексты, документы, исследования. - М., 1999.
13. Jakobson R. Remarques sur l’évolution phonologique du russe compare a celle des autres langues slaves // Travaux du Cercle linguistique de Prague-II // Selected writings, 1. -1971.
14. Jakobson R. Romanticke vselovanstvi - nova slavistika // Cin. - 1:1. - Octobre,
10-12.
FUNCTIONS AND STATUS OF RATIONALITY IN THE EURASIAN RHILOSOPHY
G.V. ZHDANOVA
Department of Philosophy for Faculty of Natural Sciences,
Lomonosov Moscow State University 119899 Russia, Moscow,
Leninskiye Gory, Uchebniy Korpus 1
The article analyzes the basic ideas of Eurasian philosophy of science. The Eurasians offer a “synthetic” science as their “scientific system”. The author reveals the main principles of Eurasian epistemology. The article compares the structuralist ideas of F. de Saussure with the Eurasian thinkers - Prince N. S. Trubetskoy and R.O. Jacobson.
