CC BY
165
СОБЫТИЯ И СУДЬБЫ
A.B. Быков
ФРЭНСИС ЛИНДЛИ:
БРИТАНСКИЙ ДИПЛОМАТ И РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
Среди ведущих дипломатических представителей стран Антанты, служивших в России в годы Первой мировой и Гражданской войн Фрэнсис Линдли (1872-1950; в советской литературе - Линдлей) является наименее изученной фигурой.
Он приехал в Россию летом 1915 г. в должности советника посольства Великобритании, которая стала для него долгожданным повышением по службе. Более 20-ти лет младший сын барона Натаниэля Линдли служил в дипломатических миссиях Великобритании в различных странах на секретарских должностях, и это повышение по службе для 43-летнего чиновника стало пропуском в мир высших дипломатических чинов, шансом на успешное продолжение карьеры. В Петрограде он работал под руководством посла Великобритании в России Джорджа Бьюкенена, и благодаря своей исполнительности и организаторским способностям вскоре стал его «правой рукой». Именно Линдли Бьюкенен рекомендовал в качестве своего преемника зимой 1917 г., когда вопрос об отъезде посла на родину был уже решен. В январе 1917 г. Линдли “de facto” стал поверенным в делах Великобритании в России, хотя соответствующих документов новой власти он, по соображениям политической предусмотрительности, так и не вручил (впоследствии это породило среди историков разноголосицу насчет его официального статуса).
В новой должности, с небольшим перерывом в марте-июне 1918 г., Фрэнсис Линдли пробыл до весны 1919 г. Этот небольшой временной отрезок вместил такие важные события, как «дело Диаманди», отъезд дипломатического корпуса из Петрограда, перипетии с возвращением некоторых посольств через объятую гражданской войной Финляндию в Западную Европу, организацию интервенции сначала в районе Мурманска, а затем и в Архангельске, создание антибольшевистской Северной области. В этих событиях Линдли принимал непосредственное участие, играл важную политическую роль. Однако на этот счет до недавнего времени имелись лишь весьма разрозненные и фрагментарные данные, полученные в основном из опубликованных воспоминаний (дипломатов Д. Фрэнсиса, Ж. Нуланса и Л. де Робиена, а также участников Белого движения на севере России). Так, в мемуарах Ж. Нуланса есть краткая, но весьма выразительная оценка
Руководители посольств и миссий стран Антанты в России.
Сидят (слева направо): посланник Италии маркиз Пьетро Томази делла Торетта, посол Франции Жозеф Нуланс, посол США Дэвид Роуленд Фрэнсис, посланник Сербии Мирослав Сполайкович, поверенный в делах Японии Наотоси Марумо, поверенный в делах Великобритании Френсис Освальд Линдли. Стоят (слева направо): поверенный в делах Бразилии Вианна Кельш, советник посольства Франции Жан Дульсе, поверенный в делах Китая Чен Йен Ши.
Вологда, конец июля 1918 г.
Линдли: «Характерная для его лица благожелательная улыбка не исчезала никогда, причем неважно, насколько тревожной была обстановка. Он обладал невозмутимым спокойствием и проницательностью, которые становились еще более эффективными, потому что были неявно выражены»1.
Труды историков, вышедшие в Европе и США, опирались в значительной степени на опубликованные мемуары, а потому мало что сообщают о Линдли. Особняком стоит трехтомная монография крупного британского историка Р. Улмана. В ней содержится довольно много сведений о дипломатической деятельности Линдли, а также еще одна его характеристика, написанная, вероятно, под влиянием Р. Локкарта, отношения которого с Линдли в 1918 г. были не только тесными, но и весьма неоднозначными: «Линдли имел вид человека добродушного: румяный, полноватый, неразборчивый в одежде - типичный продукт Оксфорда и Винчестера»2. Прав-
да, Улман тут же замечает, что подобного рода обманчивая внешность может в «ложном свете представить все 22 года его дипломатической службы и исказить представление о его изрядных способностях». Тем не менее, говоря со слов Локкарта, что отношения между ними «оставались в высшей степени дружескими», автор опять намекает: «Линдли, возможно, возмущали инструкции, получаемые от человека на 16 лет младше него, имеющего к тому же более низкое звание по службе»3.
Воспоминания о службе в России Линдли начал писать в 1930-е гг., опираясь на собственные дневниковые записи. Закончил уже после Второй мировой войны. Опубликовать их он не успел: лишь начал читать и править машинописный вариант. Только в 1994 г., спустя более четырех десятков лет, его внук, сэр Ч. Кэсвик, передал рукопись своего деда на хранение в Русский архив Университета г. Лидс (Великобритания)4. Музей Дипломатического корпуса в Вологде получил от сэра Ч. Кэсвика копию рукописи5 и право на ее публикацию.
Именно изучение этого нового, ранее не известного исторического источника, впервые позволило ответить на многочисленные вопросы о деятельности Линдли на посту сначала советника, а потом и поверенного в делах Великобритании в России в 1915-1919 г., по-новому взглянуть на некоторые хорошо известные факты российской истории, открыть для историков новые сведения о Первой мировой войне, революциях 1917 г. и Белом движении. Наконец, раскрыть личность автора мемуаров.
Описание Февральской революции Линдли начал с ее внешних проявлений: «27 февраля снова открылось заседание Думы. Впервые на улицах были казаки, военные патрули и пулеметы. Несколькими днями позже прошли воистину грандиозные стачки. Трамваи были опрокинуты, а толпы народа наводнили улицы. Ситуация с едой ухудшалась, и публика день ото дня становилась все более отчаянной. Появились красные флаги. Вокруг стреляли и убивали людей»6. Вдумываясь в причины народных волнений, Линдли заключил, что возникли они стихийно вследствие непродуманной внутренней политики и отсутствия ответственных министров, имеющих «доверие Думы и свободу действия».
Революция между тем, набирала обороты и мемуарист подчеркивал стихийный, по его мнению, характер, описав различные случаи из обыденной практики тех дней.
«К концу дня мятежные солдаты заполнили улицы и гоняли по ним на автомобилях - лежа на крыльях с примкнутыми вперед штыками. Для них все это было огромной забавой. Вскоре появились знамена со словом «Республика». Путь от моего дома к посольству уже был «веселой» прогулкой. Враждебности как таковой не было, но возбуждение молодежи, размахивающей ножами и саблями и разряжающей пистолеты в воздух, было неприятным. Я очень плохо говорил по-русски и скажи кто-нибудь из них, что я немец, со мной было бы кончено прежде, чем я успел объясниться.
Довольно удивительно, что в первые дни революции громко выражались антигерманские настроения. Некоторые из моих друзей-патриотов с
немецкими именами были убиты. И самым неприятным было ежедневно оставлять одних жену и дочку - особенно потому, что наш дом был почти рядом с казармами мятежного Финляндского полка»7.
Линдли сознательно обошел, как он выражался, «политическую составляющую революции», отослав читателя к мемуарам своего непосредственного начальника Дж. Бьюкенена, однако он уделил внимание основной движущей силе революции в столице - «запасным полкам», как он назвал запасные батальоны знаменитых гвардейских полков. «Никакое компетентное правительство не оставило бы Петроград, переполненный «запасными» солдатами, только что призванными из своих деревень, лишенный надежных отрядов, присутствие которых могло бы восстановить порядок. Таково мое впечатление, но если основы дисциплины и порядка были уничтожены, события должны были развиваться так, как они и случились»8.
Заключая раздел о Февральской революции дипломат сделал вывод: «Она разразилась случайно, как результат хлебного бунта, а не как результат хорошо спланированного заговора - хотя, без сомнения, в России было очень много революционеров»9.
Вскоре, на взгляд Линдли, обстановка стабилизировалась. «Постепенно город вернулся почти к нормальному состоянию, за исключением полного отсутствия полицейских, которые были или убиты, или попрятались. Ежедневно мы с растущей надеждой замечали на улицах увеличение количества трамваев и саней»10.
Британский дипломат с особым вниманием следил за противостоянием Временного правительства и Петроградского Совета. Вот как оно виделось ему: «Следующие несколько месяцев были заняты непрерывной борьбой между Временным правительством - то во главе с князем Львовым и с Милюковым в качестве министра иностранных дел, то во главе с Керенским и Терещенко в качестве министра финансов, - признанного союзниками, и Петроградским Советом со штаб-квартирой в Смольном, бывшей семинарии для юных леди. Хотя борьба за власть клонилась, как временами казалось, в сторону правительства, оптимизм которого никогда не ослабевал, Совет упорно продвигался вперед, пока не добился господства над армией. И в точности как Совет постепенно брал верх над правительством, так большевистские элементы в Совете постепенно брали верх над сторонниками умеренных мер...»11
События 3 июля 1917 г. Линдли назвал «неудачным восстанием большевиков» и сообщил о нем мимоходом, как о чем-то незначительном. Зато Корниловскому мятежу он уделил существенно больше внимания, сделав очередной реверанс в сторону мемуаров Бьюкенена. Линдли отослал читателя к своему житейскому опыту и предложил для описания мятежа отрывок из своих дневниковых записей: «10 сентября, получил вести, что кавалерия Корнилова движется на Петроград, чтобы утвердить его диктатором, каковым он себя объявил. Правительство полагает, что на его стороне большая часть петроградских солдат, и намеревается сопротивляться. Большевики не поддерживают ни ту, ни другую сторону и осуждают обе.
На первый взгляд кажется, что Корнилов сошел с ума, предупреждая правительство о своих намерениях. Его солдаты только в Луге, в девяноста милях отсюда, и на его стороне может быть лишь очень небольшой процент войск. Если он победит, я не думаю, что он когда-либо овладеет ситуацией. Если он проиграет, нам будет гораздо хуже, чем было прежде. Собрание дипломатического корпуса началось в 5 вечера. Я был там. Все решили оставаться в Петрограде; Терещенко просил посла уехать. Скавениус, датчанин, сказал, что он долго не беспокоился о происходящем и у него нет русской охраны миссии. Затем было собрание союзных представителей, на котором Нуланс, француз, составил предложение о посредничестве между правительством и Корниловым. Посол поехал в 7.30 говорить об этом с Терещенко. Затем на встрече адмирала, консула, Финлейсона, морского и военного атташе обсуждалась оборона посольства и эвакуация колонии. Решили поднять всех наших людей из Царского и других мест, чтобы сформировать охрану и организовать пароходы, чтобы забрать колонию, если это будет нужно. Очень занятой и утомительный день. Из названного не вышло ничего толкового»12.
Отрывок этот, независимо от намерений автора, характеризует полный сумбур в работе дипкорпуса, непонимание ситуации и боязнь каких-либо резких перемен. Дипломаты метались между естественным желанием как можно быстрее покинуть Россию и чувством долга, который велел им оставаться на местах. Как выход была запланирована оборона посольств силами персонала и охраны из русских солдат и юнкеров. «Мы начали строить серьезные планы защиты нашего посольства, привлекая для охраны русских солдат. Было даже предложено вызвать две наши подводные лодки в реку и поставить их напротив посольства. События захватили нас в врасплох»13. Впрочем, по мнению Линдли, на русскую охрану было мало надежды: «Как мера защиты от грабежей несколько юнкеров были расквартированы в моем доме и в посольстве, но они разделяли национальную слабость к крепким напиткам и однажды исчезли, мы были рады их уходу»14.
Естественно, что красной линией через мемуары Линдли прошла тема русской армии. В 1915 г. он приложил немало сил для вооружения этой огромной серошинельной армады, добывая винтовки «по всему миру»15. Он курировал поставку военных грузов через северную часть Финляндии и не без гордости сообщил об этом будущим читателям16. «Весной 1917 г. русская армия была лучше экипирована, чем когда-либо, начиная с 1914 г. и, сохрани она свое единство, вполне могла бы увидеть победу до конца того года»17. И далее автор с горечью описал, как большевистская агитация свела на нет все усилия союзников по сохранению боеспособности русской армии и удержании ее на позициях. «Дисциплина исчезла, солдаты стремились в тыл, не делая ни единого выстрела. Их бегство ускоряли большевистские слухи о том, что идет передел земли и им лучше поторопиться, чтобы успеть к этому. Что же касается моих собственных взглядов того времени, то я думал, что первое дело, которое необходимо было сделать, - это демобилизовать из армии всех, кому было больше трид-
цати пяти лет. Было ясно, что надеяться на возможное наступление не стоит, я более обеспокоился тем, чтобы Россия не попала в руки большевиков, чем тем, чтобы она продолжала воевать»18.
Доверять последней фразе Линдли не стоит: летом 1917 г. он, как и многие другие западные дипломаты и политики, еще не понимал опасности большевизма и больше всего был озабочен тем, чтобы Россия не «дезертировала». А будущий «вождь мирового пролетариата», кажется, был ему даже чем-то симпатичен.
О В.И. Ленине в мемуарах есть несколько примечательных фрагментов.
Первый: «Я никогда не слышал о Ленине до тех пор, пока один русский журналист не ворвался в мою комнату с новостью, что этот самый опасный поджигатель приехал в Петроград. Его попытка захватить власть в июле потерпела фиаско, но не было сделано серьезной попытки арестовать его или других большевистских лидеров»19.
Следующее суждение о Ленине появляется уже после описания Октябрьского переворота: «7 ноября свершилось долго ожидавшееся большевистское восстание, после чего был создан Военно-Революционный комитет - как открытое противодействие правительству. Все министры, исключая Керенского, который бежал, были заключены в Петропавловскую крепость.
10 ноября Ленин сформировал свое правительство комиссаров. Переворот не был повторением стихийной мартовской революции. Он был тщательно спланирован, было мало беспорядочной езды на автомобилях, которую мы видели прежде. Пикеты красногвардейцев, солдат и матросов были установлены по всему городу, и с иностранцами обращались с подчеркнутым уважением. Короче, большевики осознали, что дальнейший беспорядок вызовет у населения отвращение к их власти. Строжайшие меры были приняты и против грабителей».
Следствием нового порядка стал вывод автора, характеризующий нового правителя России: «Люди спокойны, благоразумны и восхищены руководством Ленина. Инстинктивно они чувствовали, что имеют хозяина»20.
В марте 1918 г. будучи в Англии, Линдли в беседе с лордом Робертом Сесилом, заместителем секретаря по иностранным делам, убеждал последнего, что тот ошибается относительно Ленина. «После моего объяснения, каким чрезвычайно опасным является коммунистическое движение, [Сесил] спокойно ответил, что как юрист он судит по делам, и они убедили его, в том, что Ленин является не кем иным, как германским агентом. Я остолбенел и, ответив, что ни один человек в России не согласен с ним, вышел из комнаты. С тех пор я часто думал о том коротком разговоре и удивлялся, как такой осведомленный человек, как лорд Роберт, мог придерживаться такого ребяческого мнения»21.
Последнее развернутое упоминание о Ленине появилось в мемуарах в связи с «делом Диаманди»: «Ленин, конечно, был на высоте, но в его облике ничто не выдавало железную силу воли, с помощью которой он доминировал над своей партией, как укротитель львов повелевает своими
опасными рычащими зверями: невысокий, довольно невзрачный мужчина с маленькой бородой»22. Линдли не счел нужным скрывать свое восхищение политическим противником.
В качестве антипода Ленину британский дипломат рисует А.Ф. Керенского как политика-неудачника. «Большевики повсюду среди рабочих завоевывают позиции, для захвата всего, что возможно. Керенский, день ото дня теряя влияние, был столь разозлен сообщением о том, что король принял генерала Гурко специальной аудиенцией, что угрожал послать телеграмму Шинфейнерам. Посол ответил предупреждением, что не будет в таком случае иметь с ним никаких дел». «Керенский разрывался между своим страхом помощи контрреволюционному движению и честным желанием отстоять авторитет правительства. Подобно всем социалистам в схожих ситуациях, он предпочел лояльность своей партии благу своей страны. Это был конец его карьеры»23.
Тут необходимо пояснить: неудовольствие Керенского вызвал прием в королевской резиденции известного монархиста, бывшего главнокомандующего армиями Западного фронта генерала В.И. Гурко, который после конфликта с Керенским в июне 1917 г. и по следующей отставки эмигриро -вал из России. Прием был расценен им как демонстрация антидемократических симпатий британского королевского двора. Взбешенный, Керенский угрожал наладить контакт с ирландскими сепаратистами, применявшими террористическую тактику борьбы за освобождение «Зеленого острова». Демократические идеалы оставались для него непреложным приоритетом во всех делах и часто мешали решать насущные вопросы во имя сохранения власти. Именно это обстоятельство, по мнению Линдли, и стало приговором для Керенского как политического деятеля.
Демократический процесс, в который представители Антанты пытались вовлечь различные социально-политические силы молодой российской республики, проходил сложно. Западные социалисты, полагавшие, что они быстро найдут общий язык с российскими социалистами, были немало удивлены негативным к себе отношением со стороны российских коллег по убеждениям. Линдли не раз описывает подобные ситуации.
Прежде всего - приезд весной 1917 г. в Петроград представителей британских социалистов, которые в политической жизни Соединенного королевства представляли серьезную силу. «В апреле сюда прибыли первые представители британских рабочих. Я много общался с господами О’Грейди и Уиллом Торном, и они мне очень понравились. Честные, порядочные рабочие люди, они не имели ничего общего с интеллектуальными теоретиками, и спорили с ними час за часом. После одного из таких занятий они пришли в мою комнату и, освежившись виски с содовой, дали выход самому бранному описанию своих [российских] коллег: «A lot of body seeds, my dear chap» [Грубое простонародное выражение: «Слишком много (словесной) спермы, мой дорогой приятель». - А.Б.], - сказал Торн. Я согласился
с ним. Брань не была односторонней, так как [российская] социалистическая пресса описывала наших друзей как наемников империалистического правительства, вовсе не представляющих интересы рабочих»24.
Другим британским социалистом, прибывшим в Россию летом того же года был Артур Гендерсон, один из лидеров британских лейбористов. Истинные цели миссии Гендерсона так и остались тайной. В свое время П.Н. Милюков в воспоминаниях утверждал, что Гендерсон привез приказ о смене Бьюкенена, подобно тому, как французский социалист А. Тома привез приказ об отставке посла М. Палеолога. «Уже после моей отставки, -заметил Милюков, - Гендерсон спросил моего совета, что делать с этим. Я ему сказал, что нет основания отставлять Бьюкенена. Он ответил: “Я сам того же мнения”»25.
Официально, впрочем, миссия Гендерсона имела совсем другие цели. Линдли она принесла многочисленные неприятности и ухудшение, под занавес совместной работы, отношений с послом Бьюкененом. В те дни он пребывал в краткосрочном отпуске в Скандинавии, где ловил рыбу. Ему позвонили из миссии и спросили, не приедет ли он немедленно в Петроград с Гендерсоном. «Я ничего не знал о его миссии и ответил, что я предпочел бы остаться там, где был. Они снова позвонили, и после недолгого разговора я почувствовал, что мой долг велит мне сократить отпуск. На другой день мы отправились в путь, мистер Дж. М. Янг, который опекал мистера Гендерсона, рассказал мне о положении дел в миссии, и это сообщение оставило у меня “неприятный привкус во рту”»26. «История миссии Гендерсона не делает чести правительству Его Величества. Все, что было сказано послу: он может поехать домой в краткий отпуск, чтобы сделать отчет и оставить Гендерсона во главе посольства. В то же время Гендерсо-ну было сказано, что он будет назначен постоянным послом, если сочтет это благоразумным. Вскоре я понял это из разговоров Гендерсона о том, что надо бы послать за его женой. В действительности Гендерсону никогда не нравилась Россия. На него произвел неприятное впечатление вид агитаторов и солдат, панибратствующих на станционной платформе. Он был возмущен, когда его белый жилет в первый же вечер украли в гостинице. Гендерсон не добился успеха и у русских социалистов больше, чем Торн и О’Грейди, хотя его заинтересовала идея русских о социалистической мирной конференции в Стокгольме, где он останавливался по дороге домой»27.
Линдли много общался с Гендерсоном и дал политику развернутую, не лишенную его обычного ехидства, характеристику: «Я разглядел Ген-дерсона во время его пребывания в России, и он стал мне нравиться. Спокойный, проницательный, исключительно честный человек, он, я полагаю, оказался бы прекрасным председателем какого-либо собрания. Но об иностранных делах он, разумеется, ничего не знал. Позже меня часто забавляли усилия наших социалистов раздуть его репутацию как “нашего величайшего министра иностранных дел”. Все, что он делал в этой области, - это
вовремя и не вовремя торопил с разоружением. Другими словами, он оказался провальным министром иностранных дел. 4 июля Ллойд Джордж телеграфировал Гендерсону, что он согласен с его мнением о том, чтобы сэр Джордж продолжал оставаться на посту и чтобы получить информацию о России из первых рук, Гендерсон должен вернуться домой так быстро, как это будет ему удобно. Он и Янг уехали 12 июля»28.
Недоверие правительства Великобритании послу в России, даже несмотря на неудачу миссии Гендерсона, тем не менее не исчезло. Ллойд Джордж не оставил попыток замены дипломатического представителя. Вероятно, кандидатура Линдли не входила в список лиц, необходимых правительству для работы в России. Именно поэтому он с обидой пишет: «Было 30 января, когда для выполнения странной миссии приехал Брюс Локкарт. Она завершилась для него тюрьмой в Москве и едва не стоила жизни. В отпуске на родине Локкарт произвел впечатление на Ллойд Джорджа и других своими способностями, знанием России и был послан обратно, официально как глава коммерческой миссии, независимой от посольства. Никто в России не воспринял “коммерческую” миссию серьезно, и все понимали, что его дело в действительности являлось политическим: посольству было запрещено иметь дело с Советами, а он мог этим заниматься. Насколько мне известно, Министерство иностранных дел не имело отношения к этому назначению, и не одобряло его, но с тех пор, как сэр Эдуард Грэй ушел в отставку, в министерстве неуклонно теряли влияние на правительство, и обычно Ллойд-Джордж не считался с их мнением»29.
По сути, в это время Локкарт планировался Лондоном как альтернатива и возможная замена в последствии Линдли и всей когорте дипломатов, имевших опыт работы с императорским и Временным правительствами. Тем не менее, Линдли продолжал сотрудничество с Локкартом: «Я помогал Локкарту в трудное время, когда он был вице-консулом и позднее - в должности исполняющего обязанности генерального консула в Москве; у нас были самые дружеские отношения. Он рассказал мне о своей встрече с Чичериным, комиссаром по иностранным делам, и Троцким, который, ругая британцев на чем свет стоит, тем не менее выразил свое желание с нами работать. Мы прилагали все усилия, чтобы отплатить им той же монетой, до самого заключения Брест-Литовского договора. В общем, Локкарт согласился со мной, что мы, не признавая Советы как легитимное правительство, должны вести с ними дела как с властью, существующей ‘^е Іасіо”, и спасти, что возможно, от крушения. По этому поводу он послал на родину целую серию длинных и аргументированных телеграмм. В любом случае мы могли добиться от большевиков крайне малого, это вскоре было проиллюстрировано декретами о конфискации собственности иностранцев»30.
В этом отрывке, в этих оценках Линдли отразились все хитросплетения британской «русской» политики тех лет: не признавать, но вести дела,
ненавидеть, но помогать в решении проблем. Эта половинчатая, зигзагообразная политика ненадолго прервалась в конце февраля 1918 г, когда после подписания Брест-Литовского мирного договора были временно прекращены все контакты с ленинским Совнаркомом.
Среди событий первых двух месяцев 1918 г. важное место в мемуарах Линдли заняли Брестский мир и «дело Диаманди». Много меньше внимания он уделил созыву и разгону Учредительного собрания.
В начале января 1918 г., в ответ на арест большевистских представителей в Бессарабии, Ленин распорядился арестовать находившихся в Петрограде румынских дипломатов во главе с посланником гр. К. Диаманди. Последствием этого акта, нарушившего международные нормы неприкосновенности членов дипкорпуса, стала встреча представителей стран Антанты с Лениным. Ее итогом стало освобождение румынских дипломатов.
«Дело Диаманди» так или иначе нашло отражение в воспоминаниях всех основных участников событий. Однако версия Линдли характерна не только предельной искренностью в изложении беседы послов с Лениным, но и наличием «не дипломатичных» ее деталей, о которых умолчали другие участники.
«Итак, мы решили идти в полном составе к Ленину и представить ему письменное требование немедленного освобождения Диаманди. Было согласовано, что мы не позволим втянуть себя в спор, но будем вести себя в самой достойной манере. В 4 часа дня Ленин принял нас в маленькой комнате в Смольном, институте благородных девиц, который Советы сделали своей штаб-квартирой. Его сопровождал некий Залкинд, еврей, который выступал в качестве переводчика, хотя Ленин понимал по-французски и по-английски в совершенстве. Дуайен вручил нашу ноту не ранее, чем Залкинд завел дискуссию о преимуществах этого дела. Нуланс говорил много, и второе вмешательство Фрэнсиса привело к долгому спору о том, означает ли арест Диаманди намерение к войне, или он был призван предотвратить ее. Все это время Спалайкович [Министр посольства Сербии в России. - А.Б.], серьезный посланник, чья страна приносилась в жертву вследствие русской революции, постепенно терял терпение. Внезапно он вскочил на ноги, со всклоченными волосами, и разразился страстной речью по-французски, закончив фразой “Je vous crache a la figure” [“Я плюю вам в лицо»], обращенной к Ленину. Последний совершенно спокойно присел и также спокойно ответил: «Eh bien, je prefere ce langage au langage diplomatique» [“Я предпочитаю такой дипломатический язык”]. Мы ушли после того, как он пообещал созвать заседание комиссаров и в тот же вечер дать знать о результатах Фрэнсису. Для меня эта встреча была мучительна, но она достигла своей цели. Диаманди был освобожден на следующий день после того, как Нуланс посетил его в Петропавловской крепости, и тот отказался подписать обещание добиться от своего правительства освободить некоторых коммунистов. Его поведение во время всех этих чрезвычайно тяжелых испытаний было восхитительным»31.
События, связанные с разгоном Учредительного собрания не оставили заметного следа в памяти Линдли. Он уделил им всего один абзац, видимо посчитав это местной, чисто российской проблемой: «Учредительное Собрание было избрано, и союзные представители оказались весьма озадачены, как к этому должным образом относиться. Следует ли нам выпустить манифест в его поддержку, или нам надлежит подождать событий? Как обычно, мы выбрали второе. Наша предосторожность, казалось, была оправдана, когда Чернов, вновь избранный председатель, открыл заседание пламенной речью. Были процессии в поддержку Собрания, много стреляли на улицах, что привело к нескольким сотням человеческих жертв и разгону Собрания Советами. Признаюсь, я думал, что этот шаг их погубит; поскольку идея Учредительного собрания захватила страну и порождала самые смелые надежды, так же, как немного позже - советский лозунг «электрификации». Но события показали, что я был неправ, а политика коммунистов оказалась «абсолютно» правильной»32.
Автор вполне самокритичен в оценке и своих действий, и своих взглядов на происходившие на его глазах события (редкое явление среди мемуаристов). Это говорит в пользу относительной искренности Линдли в трактовке исторических событий. При этом, совершенно независимо от степени его искренности, становится очевидно: ни он, ни другие главы дипломатических представительств не поняли сути политической борьбы вокруг Учредительного собрания.
Гораздо более Линдли занимало заключения сепаратного мира между большевистским правительством и Германией. Это естественно: в понимании дипломатов стран Антанты, как и их правительств, от этого зависел исход вооруженной борьбы на Западном фронте.
«В течение нескольких последующих дней [Января 1918 г., после разгона Учредительного собрания. - А.Б.] у союзных представителей наступило удручающее время. Мирные переговоры продолжались все время, и наше поведение должно было быть приведено в соответствие с их направлением. Стало известно, что Троцкий был против того, чтобы принимать германские условия, и в Смольном за ним стояло большинство. Ленин был за принятие любых условий, чтобы дать России мир, а Советам - передышку. Решающим фактором стала армия, которая с каждым поездом устремлялась из Петрограда, но только некоторые солдаты стали бы сражаться.
Однажды, когда раздался возглас «оборона до смерти», союзные представители сплотились, чтобы помочь Советам. Но на следующий день ветер переменился, и мы уже думали только о том, чтобы не попасть в руки немцам. Самым известным предложением Троцкого был тезис «ни войны, ни мира», который вызвал неожиданный энтузиазм у только что прибывшего посланника американского президента. Немцы знали, чего хотели. Разозленные сверх меры отговорками советских делегатов в отношении военнопленных, они просто продолжали наступать. Мы оказались бро-
шенными в нерешительности относительно судьбы своих архивов и наших собственных действий»33.
Линдли откровенно признал: это обстоятельство было для дипкорпу-са главным. Наступление немцев ставило под вопрос само существование представительств Антанты в России, а потому породило среди дипломатов дискуссию о возможности дальнейшего пребывания в России. Их итогом явилось разделение дипкорпуса на две неравные части. Меньшинство во главе с дуайеном, американским послом Фрэнсисом отправилось из Петрограда в Вологду. Большинство, включая Линдли, решило возвращаться на родину ближайшим маршрутом: через Скандинавию. Единственной группой дипломатов, которым удалось проехать в нейтральную Швецию, стала группа англичан под руководством Линдли. Коллеги по дипкорпусу потом еще долго ставили ему в вину, что он «бросил» соратников на произвол судьбы.
Линли думал тогда, что его «русская одиссея» завершилась. Однако в Министерстве иностранных дел Соединенного королевства так не полагали, и уже в июне 1918 г. он опять оказался в России - на севере страны, в Мурманске, под защитой британского флота. Инструкции, полученные им в министерстве, требовали от него при первой же возможности ехать в Москву, новую столицу большевиков, для ведения переговоров с Совнаркомом. Для этого к группе Линдли была присоединена экономическая миссия Кларка. Впрочем, о целесообразности ее отправки в Россию у Лин-дли было особое мнение: «Я сказал в Казначействе, что это чистая трата денег впустую - посылать ее, поскольку было нереально предположить возможность что-либо сделать полезное в господствующих там хаотических условиях»34.
До Москвы Линдли так и не добрался. Сначала помешало антибольшевистское восстание в Ярославле: дорога в столицу была закрыта. Остановившись на полпути в Вологде, он встретил там членов дипкорпуса - тех, кого он оставил в начале марта в Финляндии, и тех, кто по своему выбору уехал из Петрограда в Вологду. С этого момента поверенный в делах Великобритании в России находился вместе с коллегами по дипкорпусу, осуществляя дальнейшие действия совместно.
Прежде всего это касалось отношений с большевистским правительством. Под давлением французского посла Нуланса Линдли отказался от планов поездки в Москву, опасаясь как и остальные дипломаты, стать заложником новой власти. Переговоры в Вологде с представителем Наркомата по иностранным делам К. Радеком не увенчались успехом. 17 июля, получив гарантии безопасности, в Москву отправилась только миссия Кларка, не имеющая дипломатического иммунитета. Члены дипкорпуса отказались ехать в большевистскую столицу наотрез35.
Следующая «русская» страница биографии Линдли - переезд вместе со всем дипкорпусом в Архангельск, участие в интервенции стран Антанты и создание Северной области. Без преувеличения можно сказать: Линд-
ли стал одним из главных организаторов антибольшевистской власти на севере России, которой был фасад демократической республики с социалистическим правительством Н.В. Чайковского во главе.
В воспоминаниях Линдли содержится изложение его личного понимания целей интервенции: «Мне всегда было ясно, что задача восстановления России была, в сущности, политической, а не военной. Я никогда не рассматривал присутствие наших солдат как нечто большее, нежели возможность предоставить сборный пункт для лояльных русских и источник престижа для русского правительства, которое только одно могло иметь дело с большевиками»36. Совершенно иначе думал на сей счет главнокомандующий вооруженными силами союзников в Архангельске британский генерал Ф. Пул. Вот как охарактеризовал Линдли его политическое кредо: «Генерал, по моему мнению, считал всякий вопрос военным, и что Архангельск был только позицией в завоеванной стране, а Чайковский -законченный старый дурак, который мог быть вышвырнут в любой момент»37. Это фундаментальное различие в подходе к вопросу о власти, альтернативной большевикам, в дальнейшем принесло многочисленные проблемы. И в сентябре 1918 г. все закончилось переворотом, ссылкой и возвращением членов правительства Чайковского, трансформацией социалистического правительства в более «правое». Следствием этих драматических событий стал уход с военно-политической арены антибольшевистского севера России всех основных организаторов интервенции и создания Северной области. Генерал Пул (вероятно не без участия Линдли) был отозван в Лондон, покинули Россию американский посол Фрэнсис и французский посол Нуланс. В их отсутствие Линдли опять, по сути, «остался за главного».
В начале 1919 г. политическая ситуация окончательно изменилась. Чайковский уехал в Европу для участия в Парижской мирной конференции и уже не вернулся в Россию. Власть в регионе перешла в руки военных. В этой ситуации Линдли почувствовал, что в нем уже «нет особой необходимости». Он покинул Россию фактически без разрешения Министерства иностранных дел, оправдывая свой поступок необходимостью лично доложить правительству обстановку на севере России. Однако горькая фраза, помещенная им в заключении мемуаров, объясняет произошедшее более полно и откровенно: «Я решительно хотел вернуться сюда после того как выскажу свое мнение. Но опыт не позволял мне надеяться, что мое мнение будет услышано политиками. В этом была вся суть»38.
Дальнейшая дипломатическая карьера Линдли складывалась вполне благополучно. Работа в России помогла ему войти в элиту британской дипломатии. В 1919-1920 гг. он возглавлял британский посольский офис в Австрии, в 1922-1923 гг. служил на руководящей должности в посольстве в Греции, в 1929 г. был назначен послом в Португалии. С 1931 по 1934 гг. он служил послом в Японии, на чем в 62 года и закончилась его дипломатическая карьера.
Имя британского дипломата Фрэнсиса Линдли долгие годы оставалось в тени крупных фигур представителей держав Антанты в России, поспешивших уже 1920-1930-е гг. опубликовать свои воспоминания о русской революции и Гражданской войне. Только сейчас, когда его «Русские мемуары» стали доступны для изучения, появилась возможность по достоинству оценить этого человека как яркого политика и относительно правдивого мемуариста.
Примечания
1 Noulens J. Mon Ambassade en Russie Sovietique, 1917-1919. T. 1. Paris, 1933. P. 40.
2 Ullman R.H. Anglo-Soviet Relations, 1917-1921. Vol. I. Intervention and the War. Princeton (New Jersey), 1961. P. 71.
3 Ibidem.
4 University of Leeds. Leeds Russian Archive. Brotherton Special Collections Manuscripts. MS 1372. Lindley Francis Oswald. Russian Memoirs, 1915-1919. 48 p.
5 Архив Музея Дипломатического корпуса (г. Вологда). Ф. 5. Д. 1.
6 Ibidem. P. 28-29.
7 Ibidem. P. 29.
8 Ibidem. P. 30-31.
9 Ibidem. P. 30.
10 Ibidem.
11 Ibidem. P. 30-31.
12 Ibidem. P. 35-36.
13 Ibidem. P. 30-31.
14 Ibidem. P. 36.
15 Ibidem. P. 4.
16 Ibidem. P. 29.
17 Ibidem. P. 30.
18 Ibidem. P. 35.
19 Ibidem. P. 31.
20 Ibidem. P. 37-38.
21 Ibidem. P. 51-52.
22 Ibidem. P. 42.
23 Ibidem. P. 31, 36.
24 Ibidem. P. 32.
25 Милюков П.Н. Воспоминания. Т. II. М., 1990. C. 303.
Milyukov P.N. Vospominaniya. Vol. II. Moscow, 1990. P. 303.
26 Lindley F. Op. cit. P. 33.
27 Ibidem. P. 34.
28 Ibidem.
29 Ibidem. P. 44-45.
30 Ibidem.
31 Ibidem. P. 42.
32 Ibidem. P. 42-43.
33 Ibidem. P. 43-44.
34 Ibidem. P. 59-60.
35 Быков A.B., Панов Л.С. Дипломатическая столица России. Вологда, 1998. C. 63-69.
Bykov A.V, Panov L.S. Diplomaticheskaya stolitsa Rossii. Vologda, 1998. P. 63-69.
36 Lindley F. Op. cit. P. 76.
37 Ibidem. P. 77.
38 Ibidem. P. 98.
