CC BY
58
Наступило девятнадцатое (Набоков).
В примере из рассказа Набокова «Занятой человек» важным оказывается наличие избыточной паузы при расчленении, которая отражает психологическое состояние героя - ожидание дня своего 33-летия, тянущееся время: герою приснился сон, что он проживет 33 года.
Ср. также: Когда я приехал домой, жены не было. Я решил, что она вышла к соседям и скоро вернется. Но прошел час, потом другой. За ним третий (Токарева). В данном примере также передается ожидание с использованием стилистических возможностей парцелляции - избыточной паузы: А что если... взять и выйти за Мансурова замуж. И родить ему дочку? 36 лет - не самое лучшее время для начала жизни. Это не двадцать. И даже не тридцать. Но ведь дальше будет сорок. Потом пятьдесят. Шестьдесят. И этот кусок жизни тоже надо жить. И быть счастливой (Токарева). В последних двух примерах парцелляция осложнена градацией.
Имена числительные используются в приемах речи, основанных на сравнении: Ножки ее были коротенькие, сформированные на образец двух подушек (Гоголь); Две большие руки лежали на его плечах, и ему казалось, что на плечи опустили два утюга. Так было тяжело и горячо (Токарева). Это отвлеченно-уподобляющее сравнение: в совершенно различных и в обычной речи не сопоставляемых явлениях (руки и утюг) находят общие черты.
Имена числительные могут входить в сравнительный оборот: Она видела Хитяева своим собственным зрением, и все остальные мужчины рядом с ним казались бледными и невразумительными, как десятый оттиск через копирку (Токарева).
Имена числительные используются в приемах речи, основанных на преувеличении или преуменьшении. Гипербола - троп, или амплифицированная фигура, основанная на отношении сходства, разновидность метафоры или сравнения, состоящая в том, что сопоставляемому компоненту приписываются свойства, например, размеры, масштаб, интенсивность проявления, значительно превышающие реальные: ... Пять швейцаров не справятся; Жара... Градусов 70 будет (Чехов); Умножать богатство внукам? Того, что останется, им хватит на четыре жизни; Трофимов шел по льду со скоростью 60 км в час, как машина «Победа»; Жена не спала, но притворялась, что спит. Они лежали рядом, и между ними было лет 200; «И потом, вы еще молодая. - Я старая. Мне 44 года. - Вы еще можете выйти замуж шесть раз. - Шесть. Почему шесть? - Сколько угодно. Старости не бывает на самом деле» (Токарева).
Использование имен числительных в фигурах речи позволяет констатировать широкие стилистические возможности слов данной части речи.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Лихачев Д.С. Историческая поэтика русской литературы. СПб., 1999.
2. Фонякова О.И. Стилистическая роль повтора в автобиографических повестях М. Горького // Вопросы стилистики. Саратов, 1973. Вып. 6.
А.В. Лыков
ФРАЗЕОЛОГИЗМЫ С ЧИСЛОВЫМ КОМПОНЕНТОМ, НЕ МОТИВИРУЮЩИМ ИХ ЦЕЛОСТНОГО ЗНАЧЕНИЯ
Во фразеологических (идиоматических) оборотах компоненты лишены дифференцированной номинативной функции. Нерасчлененность значения таких оборотов нужно понимать как формально-понятийную элементарность, то есть как отсутствие структурной закрепленности той или иной части содержания фразеологизма за определенными его компонентами. Поскольку каждый из таких интегрированных компонентов сам по себе не выражает идеального содержания, постольку во фразеологическом интегрированном комплексе минимальной самостоятельно значимой языковой единицей, соответствующей простому понятию, следует признать весь оборот в целом. Формально дискретные вербальные компоненты идиоматических выражений «растворяют» свое содержание в целостном значении оборота.
Ф. де Соссюр выделял признак воспроизводимости «выражений, относящихся, безусловно, к языку» как определяющий, называя их «вполне готовыми речениями, в которых обычай воспрещает что-либо менять...» и которые «не могут быть импровизированы; они передаются готовыми, по традиции» [3, 157]. Возникновение фразеологизмов в языке, как правило, обусловлено разрушением смысловых отношений между компонентами свободного словосочетания, в котором каждая словоформа выражает отдельный сегмент мысли. В результате такой структурной десеманти-зации происходит синтаксическое опрощение (снятие синтаксических отношений между словоформами в составе синтагмы), лексикализация (и закрепление в лексической системе) словосочетания, которое начинает выражать другое идеальное содержание - слитное, недискретно представленное. Таким образом, фразеологизмы, обладая формой синтаксической единицы, выражают нерасчлененные мысли, которые в идеальном содержании высказывания составляют один самостоятельный мыслительный сегмент.
Говоря о различиях референтной функции словоформы и свободного словосочетания, Д.Н. Шмелев отмечает: «Будучи основной номинативной единицей языка, слово, независимо от его семантической сложности (ср. подниматься и карабкаться, лес и чащоба и т.п.), обозначает какой-то отрезок действительности как нечто отдельное и целостное. В отличие от слова сочетание слов соответствует расчлененному отображению явлений действительности, опять-таки независимо от их внутренней, реальной слитности и нечленимости (ср. быстро двигаться и мчаться и т.п.). Идиоматичность слова и мотивированность словосочетания - одно из важнейших свойств организации языка как знаковой системы. Однако, как хорошо известно, в языке постоянно отмечаются такие словосочетания, которые противоречат указанному принципу. Эти словосочетания обычно оцениваются как фразеологические.» [6, 308].
П.В. Чесноков интерпретирует особенности фразеологических единиц с позиций теории семантических форм мышления. «Различие между простыми и сложными единицами мышления, -подчеркивает ученый, - обусловлено не их содержанием, а логической формой - нерасчлененностью или расчлененностью отражения объекта. Так, мысль храбрый человек, отражая предмет и признак раздельно, выступает как сложная единица (конструкция), а мысль храбрец, не расчленяющая объекта на предмет и признак, является простой единицей (концептом)» [5, 116]. Фразеологизм змея подколодная ('злобный, коварный, опасный человек') выражает одно простое понятие (не расчленённую на отдельные сегменты мысль). Свободное сочетание большой хитрец выражает сопоставимое со значением фразеологизма мыслительное содержание в форме сложного понятия, состоящего из двух простых в их смысловых отношениях (расчленённую на два сегмента мысль с подключением идеи отношения к содержанию понятия, выраженного прилагательным). Таким образом, при относительно схожем содержании две структуры отличаются по «степени его расчленённости при отражении действительности» [4, 24-26].
А.М. Мелерович, замечая, что «отрезки формального членения фразеологизмов непосредственно не соотносятся с минимальными отрезками их содержания», подчеркивает: «Данное положение не противоречит возможности выделения в составе фразеологизмов смысловых центров и установления степени их участия в образовании общего смысла. При этом необходимо учитывать, что тот или иной смысловой оттенок фразеологизма, вносимый лексическим значением определенного словесного компонента, принадлежит всему фразеологизму в целом» [1, 62]. Ученый справедливо определяет фразеологическое значение «как такое мыслительное содержание, которое закрепилось за устойчивым словесным комплексом в целом, не распределяясь за его компонентами» [1, 62].
Лексикализация синтаксических сочетаний, закрепление в системе языка фразеологических единиц, десемантизация их компонентов, моделирует аномальное противоречие между синтаксической материальной формой фразеологизма и нерасчлененностью его мыслительного содержания, что приводит к обогащению языка качественно новой лексической семантикой или коннотациями прагматического и эмоционально-стилистического характера. Лексикализация синтаксических сочетаний - закрепление в системе языка фразеологических единиц, десемантизация их компонентов - моделирует аномальное противоречие между синтаксической материальной формой фразеологизма и нерасчлененностью его мыслительного содержания, что приводит к обогащению
языка качественно новой лексической семантикой или коннотациями прагматического и эмоционально-стилистического характера.
Очевидно, что всякое переосмысление количественных числительных сопровождается потерей ими семантических частеречных признаков. Связанные нечисловые значения разрушают имеющий функционально-семантическую природу категориальный статус числительных.
В составе фразеологических единиц названия чисел, как и все другие компоненты, не обладают отдельной номинативной функцией и, теряя свойства самостоятельной лексемы, включаются во фразеологизмы как их числовые компоненты.
Структурно-семантическая типология фразеологизмов с числительными может быть проведена по наличию/отсутствию мотивации идеей числа и (при наличии мотивации) по характеру мотивации числовым компонентом целостного значения фразеологической единицы.
1. Фразеологизмы с числовым компонентом, ни в какой степени не мотивирующим целостного значения фразеологизма, в этой классификации составляют небольшую группу: кругом шестнадцать, опять двадцать пять, сорок одно с кисточкой.
2. Фразеологизмы с архаичным числовым компонентом, этимологически мотивирующим значение единицы: сорок сороков, тридевять земель.
3. Фразеологизмы с числовым компонентом, в какой-то степени мотивирующим (вместе с другими компонентами) целостное значение фразеологизма.
1) Фразеологизмы с числовым компонентом два, имеющие в своей семантике сему 'два': гоняться за двумя зайцами, убить двух зайцев, на два фронта, между двух огней.
2) Фразеологизмы, содержащие в своем значении оценочно-количественную сему, в некоторой степени мотивированную прямой числовой информацией, выражаемой исходной КГ: на один зуб, один шаг, в один миг, на два слова, с три короба, в два счета.
3) Фразеологизмы с неколичественным оценочным значением, в определенной степени мотивированным прямой числовой информацией, выражаемой исходной КГ: как свои пять пальцев, сгонять семь потов, за семью (десятью) замками, заблудиться в трёх соснах.
Фразеологизмы с числовым компонентом, ни в какой степени не мотивирующим целостного значения фразеологизма, в этой классификации составляют небольшую группу. Числовой компонент в таких оборотах лишён даже этимологической семантической мотивации. Соответствующие этим выражениям свободные сочетания слов бессмысленны: кругом шестнадцать ('одни неприятности, всё плохо'), опять двадцать пять ('то же самое и одно и то же'), сорок одно с кисточкой (шутливо-фамильярное приветствие при встрече).
В современной речи фразеологизм кругом шестнадцать не имеет однозначной негативной аксиологической окрашенности, которая фиксируется в словарной статье [2, 214-215]: его употребляют при описании противоположных ситуаций. Например, в газете «Вечерняя Казань» статья о тяжелых последствиях новогодних праздников (увеличении количества смертей) называется «Кругом шестнадцать». В ней, в частности, сообщается:
В два раза больше жизней унесла новогодняя ночь, чем обычная среднестатистическая: с 31 декабря на 1 января городская станция скорой помощи зарегистрировала 16 смертей (evening-kazan.ru).
С другой стороны, в «Экономической газете» статья В. Герасимовой об успехах белорусской налоговой службы в 2002 г. была (без всякой иронии) названа автором «У налоговиков "кругом шестнадцать"» (neg.by).
Очевидно, что в двух антонимичных употреблениях кругом шестнадцать, представляющих противоположные варианты оценки по аксилогической шкале «хорошо - плохо», есть инвариантная сема 'как всегда, как обычно': «как всегда» в новогоднюю ночь увеличивается количество трагических случаев, а у налоговиков «как всегда» все хорошо.
Идея повторяемости, цикличности может актуализироваться в содержании кругом шестнадцать, если с помощью его описывается повторяемая ситуация, не имеющая однозначной аксиологической интерпретации. В частности, в стихотворении А. Северцева «Квадратная жизнь» речь идет о жизни, которая течет по своему «квадрату»:
Куда ни кинь - кругом шестнадцать,
Квадрат четыре на четыре, Не надо в гору подниматься Или сидеть в своей квартире. Квадраты катят на свиданья, Стоят в углу, свернувшись в трубку, Или блестят алмазной гранью, Хотя на деле очень хрупки <...> Бежит раскрашенный квадратик, Сынишка будущих мозаик, Он часть космических Галактик И для других частичек братик. В квадратной жизни есть порядок, Квадрат останется квадратом, Живи спокойно, без оглядок, И жизнь считай хорошим фактом.
Оценка описываемой с помощью фразеологизма кругом шестнадцать «квадратной» жизни не выражена прямо: в начале стихотворения употребление кругом шестнадцать в связи с его узуальным значением и в контексте с квадрат четыре на четыре маркирует идею 'ограниченность, предсказуемость жизни - это плохо'. Однако в последнем четверостишье исходная идея обогащается (пусть даже с явной авторской иронией) позитивными компонентами, маркирующими оценку «хорошо»: 'порядок', 'спокойствие', 'уверенность', что моделирует в данном контексте аксиологическую диффузность фразеологизма кругом шестнадцать.
Общая идея повторяемости является основанием для обыгрывания кругом шестнадцать при нарочито буквальном использовании данной синтагмы в журнале «Наука и жизнь». Посвященный шахматным заданиям раздел журнала под названием «Кругом шестнадцать» начинается словами: «В любом издании "Шахматного кодекса" зафиксировано, что "перед началом игры один партнер имеет 16 светлых (белых) фигур, другой 16 темных (черных) фигур"» (Наука и Жизнь, № 12, 2000).
В контекстах отмечаются и случаи междометного употребления данного выражения, что вполне согласуется с его необъяснимой внутренней формой:
Буденный сознавал значение своего успеха, чувствовал себя очень уверенно. Шорина они с Ворошиловым спихнули при помощи Сталина. Арестован и обвинен в измене Думенко, ждет в Ростове трибунала, и не избежать ему смерти. Белых расколошматили к чертовой матери! Кругом шестнадцать! (В. Успенский).
Значение такого междометного выражения близко к 'то-то!':
- А ты благодари Бога, что снасть тебе в целости-сохранности привезли... Вот мы какие есть люди: кругом шестнадцать... То-то! (Мамин-Сибиряк).
Показательно стремление «народного» сознания к осмыслению внутренней формы непонятных выражений. В частности, один из героев книги Льва Кассиля «Улица младшего сына» так объясняет происхождение кругом шестнадцать: «- Роскошная, между прочим, обстановка для жизни. Как говорится, кругом шестнадцать, с огурцом - двадцать. Отчего такое выражение имеется? Кто знает? Никто не знает? Я знаю. Это в некоторые прошедшие времена на базаре цирюльники зазывали таким способом к себе публику. Дескать, постричь, побрить кругом - шестнадцать копеек. Ну, а если желаете с особым удобством, пожалуйте за щечку огурчик - бритва легче пойдет. Опять же при этом остается вам премиально вроде закусочки. Вот за это, с огурцом, уже двадцать...» Это объяснение, правда, соотносится с довольно вероятным толкованием другого (сейчас совсем забытого) выражения с пальцем девять, с огурцом - пятнадцать, которое относит эту фразу к тому парикмахерскому прошлому, когда за девять грошей уличные цирюльники брили самым примитивным способом, засовывая для оттягивания щеки палец в рот клиента, а за пятнадцать грошей предоставляя в распоряжение клиента огурец для той же цели.
В связи с отсутствием следов внутренней формы авторство подобных фразеологизмов языковое сознание вполне закономерно приписывает персонажам литературных произведений1. Например, одна из читательниц написала по поводу повести А. Фадеева «Разгром»: «Очень мне в детстве нравилось это произведение... по сей день пользуюсь заимствованными у Фадеева фразами, но заметила, что никто (не знаю уж почему) не распознает их как фадеевские: - А-а... отец Серафим! - приветствовал его Морозка. - Наше вам - сорок одно с кисточкой!..» (Dansler. livejournal.com).
Авторство этого выражения, конечно, не принадлежит «фадеевскому» Морозке. Этот оборот встречается и в литературе XIX в. Компонент кисточка легко объясняется связью этого выражения с профессиональной речью цирюльников, при этом числовой компонент все-таки остается немотивированным:
Наше вам сорок одно с кисточкой, пятиалтынный с дырочкой (Мамин-Сибиряк).
- Что? каково? Наткось скушай! Чем пахнет? ... А я, погоди, тебе задам двенадцать с кисточкой (Решетников).
Показательна и ассоциативная трансформация данного фразеологизма, маргинально наполняющая его семантическую пустоту:
Прятав глупость в рукава пальто из драпа, мелкой поступью в сумерках обмана, о том, что мы что-то значим друг для друга, я, испуганно оглядываясь, шла на встречу через сорок прости и одно телефонное - наше вам с кисточкой (youngblood.ru).
Употребление фразеологизма опять двадцать пять в прямом значении обычно выдает раздражительность говорящего как реакцию, например, на непонятливость, или непростительную неосведомленность собеседника, или повторяющиеся действия, которые интерпретируются говорящим как негативные:
- Объясните, пожалуйста, о чем идет речь: именно о городе под названием Белгород, который существовал 1000 лет назад или просто населенном пункте на том же географическом месте?
- Ну вот, опять двадцать пять. Все достаточно подробно написано в моих книгах об истории города со ссылками на первоисточники (Bel.ru).
Известный в Белгороде историк города Ю.Н. Шмелев, видимо, уже устал отвечать на один и тот же в очередной раз заданный вопрос, что, и выразил с помощью фразеологизма.
Стилистически оправданным является название заметки «Опять двадцать пять», в которой автор выражает отрицательную оценку действиям полицейских, захвативших в одной из соседних держав «очередных двоих российских миротворцев» (kasparov.ru).
Числовой показатель фразеологизма опять двадцать пять в естественных контекстах подвергается образным ассоциативным интерпретациям, обыгрывающим его значение 'то же самое и одно и то же'. Одна из наиболее очевидных и активных интерпретаций: 25 - четверть века, большой срок в жизни человека. При использовании внешней формы данного фразеологизма нужно просчитывать стилистический эффект, имея в виду отрицательное эмоциональное содержание устойчивого выражения.
Например, как отмечает автор заметки о юбилейном концерте группы «Воскресенье», название концерта «Опять 25!» наполнено «самоиронией»: «музыканты действительно не отказали себе и публике в удовольствии сыграть свои золотые хиты, за 25 лет ничуть не потускневшие» (family.ru).
В этой связи вряд ли можно назвать стилистически удачной конструкцию «Опять - "двадцать пять"» в качестве названия заметки о двадцатипятилетнем юбилее одного из лучших в мире камерных оркестров «Виртуозы Москвы» (cultcorp.ru): это название во всяком случае моделирует
1 Окказиональные фразеологизмы возможны. В частности, А.П. Чехову принадлежит фразеологизм-присказка в сообщении одного из его героев: — А мы только сели ужинать и буженину едим, тридцать три моментально.
иронию, которая никак не соотносится с выдающейся значимостью описываемого события и с серьезным тоном повествования.
Очевидно, что фразеологизмы с числовыми компонентами, как правило, не передают числовой информации и используются в любых типах речи для придания ей большей выразительности, эмоциональности, афористичности.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Мелерович А.М. О некоторых особенностях фразеологического значения: Материалы VIII конференции преподавателей русского языка педагогических институтов Московской зоны. М., 1973. Вып. 2. Ч. 1.
2. Молотков А.И. Фразеологический словарь русского языка. М.: Советская энциклопедия, 1967.
3. Соссюр Ф. Курс общей лингвистики // Труды по языкознанию. М.: Прогресс, 1977.
4. Чесноков П.В. Грамматика русского языка в свете теории семантических форм мышления. Таганрог: Изд-во Таганрог. гос. пед. ин-та, 1992.
5. Чесноков П.В. Основные единицы языка и мышления. Ростов н/Д.: Ростовское книжное издательство, 1966.
6. Шмелев Д.Н. Современный русский язык. Лексика. М., 1977.
А.В. Лыков, Л.И. Шуляк
ЦИФРОВАЯ, БУКВЕННАЯ И СЕМАНТИЧЕСКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ЧАСТЕЙ ТЕКСТА
КАК ОСНОВА ЕГО ПАРОДИЙНОСТИ
Авторские амбиции не раз были предметом насмешек А.П. Чехова, особенно часто ирония писателя касалась напыщенной вычурности книжной речи во всех её проявлениях, от приторной елейности романтических шаблонов до пустой замысловатости псевдонаучного стиля. Неуместная претенциозность языка наиболее откровенно высмеивается им в жанре пародии, основой которой является антонимия, наиболее полно передающая карикатурность изображаемого. Посредством неожиданных вербальных столкновений писатель создает парадоксальность связей, обнажая их сущностную денотативную мотивацию, мастерски превращая цепочку смешных недоразумений в синтезирующий их глубокий смысл.
Пародийный характер рассказа «Рыбье дело» начинается с названия, которое создает интригу, заставляющую прочесть произведение хотя бы для того, чтобы понять, рыба ли производит какое-то дело, или какое-то дело заведено на рыбу. Комизм словосочетания рыбье дело возникает до взаимодействия его с текстом: он обеспечивается субъектно-неопределенной направленностью притяжательного значения прилагательного рыбий, не имеющего реального денотата вне мотивирующего его существительного рыба.
Комично выглядит и текст в целом даже при беглом взгляде на него, что вызвано парадоксальностью его структуризации. Части рассказа обозначены совокупностью цифровых и буквенных знаков в такой странной последовательности, что являют собой доведенную до полного абсурда картину. Особую претенциозность в этом хаосе знаков, как будто выполняющих намерение говорящего композиционно упорядочить содержание написанного, создают буквы нерусского алфавита. В их соотношении с цифрами тоже отсутствует традиционное отражение иерархической последовательности многоуровневого членения текста: они выступают абсолютно автономно, сами по себе, как бы красуясь оригинальными нерусскими очертаниями, демонстрируя особую значительность среди русских букв. Их эффект на фоне всего чеховского тезауруса, в котором типичны герои со страстным желанием любым способом свой ум показать, прагматически безошибочен. Графическая совокупность знаков, называющих абзацные отступы, и их взаимоположение исключают даже попытку понять, в чем логика противопоставления цифровых и буквенных обозначений, в чем функция нерусских букв.
Абсурдное по внутренней семантико-грамматической организации название текста во взаимодействии с претенциозно-бессмысленной его структуризацией является той моделью пародии, которая помогает успешно и последовательно множить ее комические противоречия.
