CC BY
1
Вестник Томского государственного университета. История. 2024. № 89 Tomsk State University Journal of History. 2024. № 89
Научная статья
УДК 394
doi: 10.17223/19988613/89/21
Формы этнокультурной идентичности белорусских крестьян-переселенцев
в Сибири
Роман Юрьевич Федоров
Тюменский научный центр Сибирского отделения РАН, Тюмень, Россия, [email protected]
Аннотация. Статья посвящена исследованию этнокультурной идентичности потомков белорусских крестьян-переселенцев второй половины XIX - начала ХХ в., проживающих на территории Сибири. Рассмотрены формы региональной, локальной и этнической идентичности переселенцев, а также сложившиеся по отношению к ним этнокультурные стереотипы. Установлено, что важную роль в формирования идентичности переселенцев играла мировоззренческая дихотомия «свой-чужой», которую можно рассматривать в качестве проявления универсальной социально-психологической потребности локальных сообществ разного масштаба. Ключевые слова: этнокультурная идентичность, этнокультурные стереотипы, крестьянские переселения, локальные сообщества, белорусы, челдоны, самоходы
Благодарности: Работа выполнена в рамках государственного задания Министерства науки и высшего образования РФ (№ FWRZ-2021 -0006).
Для цитирования: Федоров Р.Ю. Формы этнокультурной идентичности белорусских крестьян-переселенцев в Сибири // Вестник Томского государственного университета. История. 2024. № 89. С. 174-180. doi: 10.17223/19988613/89/21
Original article
Forms of ethnocultural identity of the Belarusian peasants-migrants in Siberia
Roman Yu. Fedorov
Tyumen Scientific Centre of the Siberian Branch of the Russian Academy of Sciences, Tyumen, Russian Federation, [email protected]
Abstract. Mass resettlements of the Belarusian peasants on the territory of Siberia in the second half of 19th - the beginning of 20th centuries became the cause of developing of new forms of ethnocultural identity among them. At the time of migrations, the national identity of most of the Belarusian peasants hasn't been formed yet. Instead, their regional and local identity has originally dominated. Migrants from the same region have tried to create their own micro-communities in Siberia. This trend can be well seen in the existence of a number of Siberian villages of streets or areas where people only from certain places of exit lived. In the territory of the most part of an agricultural zone of Siberia the names "chel-don" and "samokhod" had a wide use. The first word was used to refer to the Russian old residents of Siberia whose ancestors settled down there in the 17-18th centuries. The second one was used, as a rule, for peasant-migrants of the end of 19the - the beginning of 20th centuries. A few models of resettlement of the Belarusian peasants-migrants have developed in Siberia. The cluster of villages where migrants got married and kept compatriot community for many years was the most stable of them. Villages with mixed ethnocultural structure and farms ("khutor") were less sustainable patterns of resettlement. The ethnic identity of the Belarusian migrants has begun to be formed in 1920s, but due to assimilation processes, in the second half of the 20th century its value gradually began to decrease. Now the majority of the forms of ethnocultural identity considered in the article has relic manifestations and don't play any noticeable role in everyday life of the villages founded by the Belarusian migrants in Siberia. Despite it, studying of ethnocultural identity of resettlement communities doesn't lose its relevance as it gives a chance to get a complete and objective impression about their social and cultural features as well as sources, interactions and transformation of some components of their traditional culture. Based on the research results, it is possible to make a conclusion that each local community has its own individual dominating components of ethnocultural identity which are in process of continuous transformations. An important role in it was played by a world outlook dichotomy "us vs. them", acting as the main source of formation and preservation of any form of identity. At the same time, it extends to different hierarchical levels of ethnocultural identity, treating not only interactions of migrants and their external ethnocultural environment, but also internal structure of resettlement communities. Therefore, it can be considered as manifestation of a universal social and psychological need of local communities of different scale.
© Р.Ю. Федоров, 2024
Keywords: ethnocultural identity, ethnocultural stereotypes, peasant resettlements, local communities, Belarasians, Cheldony, Samokhody
Acknowledgements: The work was carried out within the framework of the state assignment of the Ministry of Science and Higher Education of the Russian Federation (No. FWRZ-2021-0006).
For citation: Fedorov, R.Yu. (2024) Forms of ethnocultural identity of the Belarusian peasants-migrants in Siberia. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Istoriya - Tomsk State University Journal of History. 89. pp. 174180. doi: 10.17223/19988613/89/21
Введение
Крестьянские переселения в Сибирь во второй половине XIX - начале ХХ в. привели не только к масштабным демографическим и экономическим сдвигам в жизни России. Они также способствовали трансформациям прежних и возникновению новых форм идентичности у отдельных локальных сообществ. Однако по ряду причин эти процессы на протяжении долгого времени редко попадали в сферу исследовательского внимания. Во многом это было связано с тем, что советская этнография преимущественно ограничивалась изучением национального (позднее - этнического) самосознания, рамки которого часто не давали возможности рассмотреть всю сложность и многоуровне-вость этнокультурной идентичности переселенческих сообществ, которая далеко выходила за рамки одной лишь этничности, но также была связана с различными аспектами региональной, локальной, социокультурной, конфессиональной, коллективно-групповой, семейно-родовой и других проявлений идентичности. Поэтому для терминологически адекватного обозначения этого многообразия нам представляется наиболее обоснованным использование понятия «этнокультурная идентичность», которое вмещает в себя как аспекты этничности, так и выступающие наравне с ней индивидуальные социокультурные особенности той или иной исследуемой общности. При этом, как отмечала И.В. Малыгина, «сегодня с помощью терминов "идентификация" и "идентичность" обозначают как феномены групповой и этнической референции, совпадения ценностей, интроспективно понятой самотождественности, так и внерациональные механизмы самоопределения и постижения "другого"» [1. С. 5]. Исходя из этого, И.В. Малыгиной было предложено следующее определение данному понятию: «Этнокультурная идентичность - сложный социально-психологический феномен, содержание которого составляет как осознание индивидом общности с локальной группой на основе разделяемой культуры, так и осознание группой своего единства на тех же основаниях, психологическое переживание этой общности, а также индивидуальные и коллективные формы ее манифестации» [1. С. 5].
Следует отметить, что в разных исследованиях российских и зарубежных этнологов понятие «этнокультурная идентичность» в большинстве случаев не имеет однозначной устойчивой дефиниции, часто неся свои индивидуальные акценты, трактовки и наборы базовых компонентов. Настоящая статья не является исключением из этой ситуации. В ней, опираясь на собственные полевые материалы и обобщение результатов не-
которых сделанных ранее исследований, предпринята попытка выделить основные формы и аспекты этнокультурной идентичности потомков белорусских крестьян-переселенцев второй половины XIX - начала ХХ в., проживающих в Сибири.
Многогранность идентичности переселенческих сообществ в Сибири начала систематически изучаться лишь в 90-х гг. ХХ в., спустя почти сто лет после начала массовых крестьянских переселений на территорию Азиатской России. При этом происхождение и смысл некоторых названий, идентифицирующих отдельные локальные или рассеянные этнокультурные общности восточнославянского населения в аграрной среде Сибири, в ряде случаев могли оставаться неясными или вызывать среди исследователей полемику. Эта ситуация во многом связана с тем, что специфические формы идентичности крестьян-переселенцев часто выходят за рамки одной только сферы самосознания и внутренней социальной жизни отдельной этнической группы. Во многих случаях они являются результатом столкновения мировоззрения и образа жизни разных локальных сообществ. В таких случаях через мировоззренческую дихотомию «свой-чужой» и рождались новые этнокультурные стереотипы, которые в народной жизни находили свое отражение в определенных специфических названиях, которыми наделялись представители внешней этнической или социальной среды. Исходя из этого, в методологии исследований этнокультурной идентичности какой-либо одной переселенческой группы представляется важным рассмотрение ее межкультурных и межэтнических взаимодействий с внешним окружением в контексте самоопределения и постижения «чужого».
Одним из первых исследователей, кто косвенно затронул проблематику этнокультурной идентичности белорусских крестьян-переселенцев еще до введения этого понятия в терминологический оборот отечественной этнологии, стала М.М. Громыко [2]. Большой вклад в систематическое изучение различных аспектов этнокультурной идентичности белорусских крестьян-переселенцев в Сибири внесли Е.Ф. Фурсова, М.Л. Бережнова, М.А. Жигунова, А.А. Крих, Т.С. Мамсик, А.Ю. Май-ничева, Т.Н. Золотова и ряд других сибирских этнологов. При этом исследованиями оказалась охвачена преимущественно Западная Сибирь (в первую очередь территория современных Омской и Новосибирской областей), тогда как места проживания белорусов в Восточной Сибири оставались малоизученными. Задача наших исследований, начатых в 2009 г., состояла в сборе и обобщении полевых материалов, связанных с этнокультурной идентичностью и особенностями
традиционной культуры белорусских крестьян-переселенцев на территории регионов земледельческой зоны Сибири и Дальнего Востока, в истории которых заметную роль сыграли аграрные миграции второй половины XIX - начала ХХ в. Всего в ходе экспедиций 2009-2018 гг. были обследованы места компактного и рассеянного проживания белорусских переселенцев в 12 регионах. Наиболее значимыми с точки зрения введения в научный оборот новых этнографических материалов стали экспедиции, проведенные на территориях Свердловской, Тюменской, Иркутской областей, а также Красноярского края. В дополнение к полевым материалам в ходе исследования был проведен анализ письменных источников, включавших в себя дневниковые записи и путевые заметки, краеведческие издания, публицистику и художественные произведения, отражающие историко-этнографические аспекты жизни белорусских переселенцев.
Этнокультурные стереотипы
На территории большей части земледельческой зоны Сибири распространены названия «челдон» и «самоход». Первым из них принято называть русских старожилов Сибири, большинство предков которых обосновались на ее территории в ХУП-ХУШ вв. Вторым названием, как правило, обозначают переселенцев конца XIX - начала ХХ в. В Сибири название «самоход» широко применялось по отношению к переселившимся на ее территорию белорусам, нередко выступая в качестве их самоназвания.
Несмотря на кажущуюся очевидность смысла этих двух названий, они до сих пор имеют целый ряд разных объяснений и трактовок. Анализируя различные объяснения возникновения и смысла слова «челдон», М.Л. Бережнова делает вывод, что оно сейчас «означает русских старожилов Сибири. Видимо, так их дразнили поздние переселенцы, т.е. слову в его современном звучании не более 150 лет. За это время изменилась экспрессивная оценка слова от негативной до позитивной, и сейчас слово многие ученые считают названием одной из групп русского населения, т.е. этнонимом» [3. С. 46]. В данном определении важно обратить внимание на то, что своему возникновению название «челдон» во многом обязано тому, что в своем мировоззрении старожилы и переселенцы отчетливо осознавали свои этнокультурные различия.
Если гипотезы возникновения и трактовки слова «челдон» были подробно рассмотрены и проанализированы М.Л. Бережновой и некоторыми другими исследователями, то понятие «самоход» на сегодняшний день не подвергалось такому же систематическому изучению. При этом в его смысле и происхождении также остается немало загадок. В «Толковом словаре» Даля и других источниках первой половины XIX в. это слово не встречается, что, скорее всего, указывает, что оно стало входить в массовый обиход не ранее конца XIX в. Полевые исследования, проведенные автором статьи в ряде регионов Сибири, во многом позволили уточнить границы смыслового поля и ареалов географического распространения слова «самоход». В первых
экспедициях, охвативших деревни белорусских переселенцев, основанные в Западной Сибири на территории современных Тюменской и Омской областей еще до аграрной реформы П.А. Столыпина (преимущественно в 80-90-е гг. XIX в.), потомки переселенцев чаще всего объясняли возникновение слова «самоход» тем, что до строительства Транссибирской железнодорожной магистрали их предки, следуя в Сибирь, передвигались на обозах «своим ходом». Еще одно часто встречающееся объяснение смысла слова «самоход» состояло в том, что эта группа переселенцев отправлялась в Сибирь по своей воле. Примечательно, что в белорусском языке есть слово «самохаць», которое означает «добровольно, по собственному желанию» [4. С. 218]. На территории Викуловского района Тюменской области самоходами называли только белорусских переселенцев, тогда как по отношению к украинцам использовалось слово «хохлы», а русских из Вятской губернии называли «вятскими». Однако анализ публикаций ряда исследователей и собственных полевых материалов наводит на вывод о том, что чаще всего самоходами в Сибири называли всех восточнославянских переселенцев из Европейской России, Белоруссии и Украины. При этом ряд информаторов, проживавших в Западной Сибири, утверждал, что столыпинские переселенцы, прибывшие в Сибирь на поезде, уже не являются самоходами. Однако позднее исследования, проведенные на территории Восточной Сибири (Красноярский край и Иркутская область) показали, что на их территории название «самоход» нередко употребляется и по отношению к столыпинским переселенцам. Этот факт нашел свое отражение не только в неоднократно повторяющихся устных рассказах информаторов, но и в литературных источниках. Так, в повести красноярского писателя Н.С. Устиновича «Самоходы. Семейная хроника» описываются обстоятельства переселения его родителей в результате аграрной реформы П.А. Столыпина из Витебской губернии в деревню Горелый Бо-рок Канского уезда Енисейской губернии в 1907 г. [5]. Таким образом, в разных регионах названием «самоход» нередко обозначали крестьян, переселившихся в Сибирь как в конце XIX в., так и в годы столыпинской реформы. В то же время следует отметить, что в отдельных обследованных нами районах Томской, Иркутской областей, Красноярского края и других регионов Сибири, в которых проживают потомки белорусов - столыпинских переселенцев, слово «самоход» сегодня не употребляется в качестве самоназвания, зато по отношению к старожилам продолжает использоваться название «челдон». При этом, по результатам наших наблюдений, сделанных в ходе полевых исследований, ареал массового распространения названий «самоход» и «челдон» преимущественно простирается в пределах земледельческой зоны, начиная с Зауралья (восточные районы Свердловской области) и заканчивая Прибайкальем (Иркутская область).
На территории Забайкалья (Республика Бурятия и Забайкальский край) благодаря значительно меньшему удельному весу крестьян-переселенцев конца XIX -начала XX в. разделение местных жителей на челдо-нов и самоходов во время проведенных нами экспеди-
ций почти не встречалось. Переселенные в ХУШ в. с территории современной Беларуси в Забайкалье русские старообрядцы - семейские - называют проживающих поблизости русских старожилов не челдонами, а сибиряками [6. С. 124]. Скорее всего, это связано с тем, что на момент переселения семейских в Сибирь слово «чел-дон» еще не имело хождения в русском языке, на что указывают исследования М.Л. Бережновой [3. С. 46]. На территории Дальнего Востока (Амурская область, Хабаровский и Приморский края) ввиду отсутствия явного разделения крестьян на старожилов и переселенцев распространение названий «челдон» и «самоход» нами зафиксировано не было.
В «Словаре русских народных говоров» приводятся следующие объяснения слова «самоход», собранные в разных регионах Сибири в период с 1905 по 1989 г.: «добровольный переселенец, поселенец в Зауралье и Сибири», «приезжий, чужой человек в деревне», «люди, ходившие в лаптях» [7. С. 110]. Анализируя эти определения слова «самоход», сразу бросается в глаза, что они являются не объективными характеристиками определенной этнокультурной группы, а, скорее, стереотипами переселенцев, которые укоренились в народном сознании.
Опираясь на приведенные выше примеры, можно сделать вывод, что первоначально слова «челдон» и «самоход» имели свои узкие, локальные значения, но позднее, по мере развития переселенческого движения, они превратились в своеобразные этнокультурные стереотипы. При этом, на наш взгляд, данные слова нельзя в полной мере отнести лишь к этнонимам, хотя в неявном виде в них очерчены границы этничности тех общностей, которые они обозначают. Так, челдон -это русский, при этом допустимо, что его предки могли породниться с представителями каких-нибудь коренных народов Сибири. Самоход - как правило, переселенец из западных или центральных губерний, относящийся к восточнославянским народам.
Однако помимо этнической идентификации в этих понятиях не менее важную роль играют исторические обстоятельства возникновения данных групп и их социокультурный статус. Несмотря на то, что свое массовое распространение названия «челдон» и «самоход», по всей видимости, получили лишь в конце XIX в., если самоходы являются ровесниками своего названия, то челдоны как специфическая группа восточнославянского населения Сибири преимущественно складывалась в XVII-XVШ вв., однако свое название и отождествление с особой этнокультурной общностью они получили лишь в процессе контактов с переселенцами. В свою очередь, эту ситуацию можно рассматривать как яркий пример формирования новой идентичности в процессе самоопределения и постижения «чужого». Современники переселений неоднократно описывали столкновение мировоззрения, обычаев и жизненного уклада старожилов и переселенцев [8]. При этом В.Н. Разгон отмечал, что «отсутствие помещичьего землевладения, земельный простор, затрудненность административного контроля в связи с удаленностью и разбросанностью крестьянских поселений формировали такие специфические черты психологи-
ческого склада, как рационализм, индивидуализм, прагматизм, чувство собственного достоинства» [9. С. 46]. Далее автор добавлял, что «"индивидуализированной личностью сибиряка-собственника", ориентированного на жизнь в достатке, переселенец с его "жадностью к земле" воспринимался как конкурент, вторгавшийся в сферу его жизненных интересов, нарушивший привычный хозяйственный уклад. Эта разность приводила к взаимной отчужденности, а нередко и к враждебности во взаимоотношениях» [9. С. 46]. Действительно, в памяти потомков белорусских крестьян-переселенцев сохранилось много повторяющихся историй, в которых челдоны, считавшие себя хозяевами этих мест, активно отстаивали свои права на лучшие угодья. Несмотря на тесные хозяйственные контакты, во многих деревнях вплоть до середины ХХ в. челдоны и самоходы часто не одобряли совместные браки. В смешанных поселениях старожилы и переселенцы по возможности старались жить обособленно на разных улицах или концах деревень.
Сегодня, когда хозяйственные и социальные противоречия между челдонами и самоходами остались в далеком прошлом, их потомки в зафиксированных в ходе этнографических экспедиций рассказах чаще всего уже не видят друг у друга серьезных этнокультурных различий, отмечая лишь, что раньше диалектные особенности речи у их предков заметно отличались.
Следует отметить, что сложившееся в Сибири разделение жителей аграрной среды на челдонов и самоходов далеко не исчерпывает круг этнокультурных стереотипов, которые применялись к белорусским крестьянам-переселенцам. К их распространенным примерам также можно отнести название «лапотники», которое давали переселенцам старожилы, носившие кожаную обувь, а также название «хохлы», которое в Сибири иногда использовалось в отношении не только украинцев, но и белорусов [10]. В разных районах и поселениях также всегда существовало большое многообразие локальных коллективных прозвищ [11].
Сегодня многие потомки белорусских крестьян-переселенцев, полностью ассимилировавшись на новом месте, склонны отождествлять себя с сибиряками, что свидетельствует о стирании этнокультурных граней между старожилами и переселенцами.
Этнокультурные общности белорусских
крестьян-переселенцев: типология, структура, трансформации
Повторяющиеся практически во всех регионах Сибири рассказы о представителях первого поколения белорусских переселенцев второй половины XIX -начала ХХ в. содержат упоминание о том, что они приехали «из России». Отсутствие прямого отождествления себя с белорусами во многом было связано с внутренним характером миграций, а также с еще не сформировавшимся до конца этническим самосознанием в среде белорусского крестьянства [12. С. 187]. Поэтому вместо отличного от русских этнического самосознания у белорусских переселенцев первоначально на первый план выходили региональная и ло-
кальная идентичность. Региональная идентичность, как правило, отождествлялась с губерниями, откуда были родом переселенцы. По ним они называли себя моги-левскими (могулями, могилями и т.д.), витебскими, гродненскими, минскими, виленскими и т.д. При этом, как отмечала Е.Ф. Фурсова, «украинцы и белорусы Западной Сибири ни в период поселения начала ХХ в., ни в более позднее время не представляли собой организованной общности, способной к политической или другой мобилизации. Более того, различия между черниговскими и киевскими, полтавскими и гродненскими, могилевскими и минскими переселенцами были весьма заметны, как и у представителей русских этнографических групп» [13. С. 103].
Локальная идентичность чаще всего объединяла выходцев из одной деревни. Если это было возможно, переселенцы из одного поселения или региона стремились сформировать на новом месте земляческие микрообщности. Эту тенденцию можно хорошо проследить по наличию в целом ряде сибирских деревень отдельных улиц или районов, где селились переселенцы лишь из определенных мест [14. С. 332]. К примеру, в одной деревне могли существовать Могилевская и Витебская улицы, на которых проживали выходцы из соответствующих губерний. В деревне Ермаки Вику-ловского района Тюменской области были Бушевская и Рогинская улицы, где жили выходцы из деревень Бушевка и Рогинь, которые расположены на территории современного Буда-Кошелевского района Гомельской области. Следует отметить, что в большинстве случаев названия этих улиц возникали неформально и не были отражены в официальной топонимике деревень.
Отвечая на вопросы об этнокультурных различиях между выходцами из разных регионов, потомки переселенцев, как правило, отмечали разницу в диалектных особенностях речи, песнях, особенностях проведения тех или иных праздников и обрядов. Выходцы из соседних деревень часто затруднялись дать ответ о характере бытовых или культурных различий между ними. При этом, несмотря на общение и совместную хозяйственную деятельность, определенные символические границы региональной и локальной идентичности переселенцев подчас сохранялись на протяжении многих лет. Своеобразным индикатором этого могут служить драки, которые устраивала между собой молодежь, проживавшая на разных улицах или концах деревень. В них, по рассказам очевидцев, могли драться не только челдоны с самоходами, но «могилевские» с «витебскими». Однако при более пристальном изучении природы подобных конфликтов бросается в глаза, что этнокультурные различия двух переселенческих сообществ часто не играли в них решающей роли. Это подтверждает и тот факт, что в некоторых деревнях с однородным этнокультурным составом драки среди молодежи также случались. К примеру, по воспоминаниям старожилов деревни Черчет Тайшетского района Иркутской области, в ней драки устраивала молодежь, проживавшая на разных концах деревни, жители которых не отождествляли себя с какими-либо земляческими сообществами. Здесь можно провести параллели с тем, как в городской среде молодежь из районов,
имевших схожие этнические и социально-экономические условия, устраивала драки, исходя лишь из разной локальной идентичности. Можно предположить, что такие традиции были привнесены в городскую среду из аграрной. Эти примеры наводят на мысль о существовании некой иррациональной и при этом носящей универсальный характер социально-психологической потребности локальных микрообщностей, не имеющих явных этнических или социокультурных различий, к дифференциации на «своих» и «чужих» часто по сугубо формальным территориальным признакам.
Можно выделить несколько моделей расселения белорусских крестьян-переселенцев в Сибири, которые во многом обусловили характер сохранения или трансформаций их этнокультурной идентичности. Одной из них являлся куст белорусских переселенческих деревень, сосредоточенных на территории одного района и находившихся в окружении других поселений, в которых проживало старожильческое население или переселенцы других национальностей. В качестве дошедших до наших дней наглядных примеров подобной модели расселения можно привести Викуловский район Тюменской области, Таборинский район Свердловской области и Баяндаевский район Иркутской области. Наблюдения, сделанные в ходе этнографических экспедиций на территории этих и ряда других районов, во многих случаях дают основание выделить три основных уровня переселенческой общности в рамках подобной модели расселения. Первым из них являлся куст деревень, в которых проживали белорусские переселенцы. Обычно жители таких деревень сохраняли дружеские и хозяйственные контакты, посещали друг друга на съезжие праздники, приезжали сватать молодежь, что способствовало образованию нового кровного родства, способствовавшего укреплению общност-ных связей между их жителями. Вторым уровнем общности являлась переселенческая община, которая чаще всего проживала в одной деревне либо ее отдельной части (в случае смешанных поселений). Третий уровень составляла отдельная семья или род [15. С. 342]. Примечательно, что за более чем столетнюю историю существования подобных кустов деревень белорусских переселенцев значительная часть их населения состоит в той или иной степени родства. Данная ситуация наглядно демонстрирует, как семейно-родовое начало постепенно начинает играть важную интегрирующую роль на всех трех уровнях идентичности этой модели переселенческой общности.
Со второй половины XIX в. до начала аграрной реформы П.А. Столыпина нередко практиковалось подселение переселенческих общин в уже сложившиеся старожильческие деревни. По данным Переселенческого управления, до 1907 г. к селениям старожилов было приписано 2/3 переселенцев [16. С. 414]. Как правило, это приводило к взаимному обособлению двух этнокультурных групп. После столыпинской реформы один переселенческий участок часто мог заселяться несколькими общинами из разных регионов. В этих случаях каждая из них по возможности стремилась обосноваться в пределах одной улицы или конца деревни. Однако в отличие от деревень, в которых пере-
селенцев подселяли к старожилам, в подобных поселениях интеграция нескольких общин, находившихся в равных социально-экономических условиях, происходила значительно быстрее.
Еще одной формой расселения белорусских крестьян-переселенцев, получившей широкое распространение в Сибири и на Дальнем Востоке в период столыпинской реформы, было создание хуторов, состоявших из одного или нескольких домохозяйств. В этнокультурной идентичности жителей хуторов было сильнее выражено доминирование семейно-родового начала. При этом, оставаясь интегрированными в окружающую социально-экономическую действительность, они имели более благоприятные условия для сохранения этнических традиций, привнесенных из мест выхода. Повсеместная ликвидация хуторов в 1930-е - начале 1940-х гг. вынуждала их жителей переселяться в сравнительно крупные деревни и поселки, в которых образовывались колхозы. Чаще всего это приводило к довольно быстрому процессу «растворения» проживавших на хуторах белорусов в новых, чаще всего полиэтнических общностях.
Этнические грани идентичности белорусских крестьян-переселенцев были подробно рассмотрены нами на страницах «Вестника Томского государственного университета» в статье «Трансформации этнического самосознания у потомков белорусских крестьян-переселенцев Сибири и Дальнего Востока» [12], поэтому здесь мы ограничимся лишь краткой характеристикой их ключевых особенностей. После создания советского государства начавшаяся проводиться в БССР политика белорусизации отразилась и на этническом статусе большинства крестьян, переселившихся на территорию Сибири. Важной вехой в формировании национального самосознания переселенцев стало проведение Всесоюзной переписи населения 1926 г., в ходе которой впервые была произведена дифференциация восточнославянского населения СССР на русских, украинцев и белорусов. В 1930-1940-е гг. такие социально-политические и экономические факторы, как коллективизация и индустриализация, а также последствия Великой Отечественной войны привели к серьезным демографическим изменениям в местах компактного проживания белорусских крестьян-переселенцев. Во второй половине ХХ в. в результате увеличения количества смешанных браков, процессов урбанизации и модернизации жизненного уклада советской деревни все
больше потомков белорусских крестьян-переселенцев стали отождествлять себя с русскими либо просто не задумывались о своем этническом происхождении [12. С. 192]. В связи с этим в качестве этнического статуса рассмотренной нами группы мы считаем более уместным использование понятия не «белорусы», а «потомки белорусских крестьян-переселенцев».
Выводы
Подводя итоги предпринятого нами обзора, можно сделать вывод, что у каждого локального сообщества существуют свои индивидуальные доминирующие компоненты этнокультурной идентичности, которые находятся в процессе постоянных трансформаций. Важную системообразующую роль в них играет мировоззренческая дихотомия «свой-чужой», выступающая главным источником формирования и сохранения любой формы идентичности. При этом она распространяется на разные иерархические уровни этнокультурной идентичности, относясь не только к взаимодействиям переселенцев и внешнего этнокультурного окружения, но и к внутренней структуре переселенческих общностей. Поэтому ее можно рассматривать в качестве проявления некой универсальной социально-психологической потребности локальных сообществ разного масштаба.
В заключение следует отметить, что большинство рассмотренных в статье форм этнокультурной идентичности белорусских переселенцев в настоящее время носят реликтовый характер, оставаясь достоянием исторической памяти старших поколений, и не играют заметной роли в современной повседневной жизни дошедших до наших дней деревень, которые были основаны в Сибири выходцами из Белоруссии. Поэтому в целом можно согласиться с выводом М.А. Жигу-новой о том, что присущее ранее этнокультурному самосознанию восточнославянского населения Сибири деление на локальные, социальные, конфессиональные и другие группы к середине ХХ в. было практически утрачено [17. С. 138]. Несмотря на это, изучение этнокультурной идентичности переселенческих сообществ не теряет своей актуальности, так как именно оно дает возможность получить целостное и объективное представление об их этнических и социокультурных особенностях, а также об истоках, взаимодействиях и трансформации отдельных компонентов их традиционной культуры.
Список источников
1. Малыгина И.В. Этнокультурная идентичность: онтология, морфология, динамика : автореферат дис. ... д-ра филос. наук : 24.00.01. М., 2005.
41 с.
2. Громыко М.М. Община в процессе переселения «панцирных бояр» Себежского уезда в Сибирь // Общественный быт в культуре русского
населения Сибири (XVIII - начало ХХ в.). Новосибирск : Наука, 1983. С. 19-31.
3. Бережнова М.Л. Загадка челдонов: история формирования и особенности культуры старожильческого населения Сибири. М. : Форум, 2012.
280 с.
4. Беларуска-Русю слоуник. Мшск : Аверсэв, 2003. 372 с.
5. Устинович Н.С. «Самоходы»: семейная хроника // Енисей. 1963. № 4 (40). С. 39-52.
6. Аболина Л.А., Федоров Р.Ю. Дворовый комплекс семейских Забайкалья: строительная культура и терминологическая вариативность //
Вестник Томского государственного университета. История. 2017. № 50. С. 123-130.
7. Словарь русских народных говоров. СПб. : Наука, 2002. Вып. 36: С-святковать. 344 с.
8. Каронин С. (Перопавловский Н.Е.). По Ишиму и Тоболу // Ишим и литература. Век XIX. Ишим : Изд-во Ишим. гос. пед. ин-та им. П.П. Ер-
шова, 2004. С. 261-162.
9. Разгон В.Н., Пожарская К.А. «Самоходы» против чалдонов // Родина. 2012. № 4. С. 44-48.
10. Новоселова А.А. Сибирские «хохлы»: к вопросу об этнической принадлежности // Этнография Алтая и сопредельных территорий : материалы междунар. науч.-практ. конф. Барнаул, 2003. Вып. 5. С. 27-28.
11. Крих А.А. Коллективные прозвища и присловья русских и белорусов Среднего Прииртышья // Сибирский субэтнос: культура, традиции, ментальность : материалы V Всерос. науч.-практ. интернет-конференции на сайте sib-subethnos.narod.ru, 15 января - 15 мая 2009 г. Красноярск : Краснояр. гос. пед. ун-т им. В.П. Астафьева, 2009. С. 180-196.
12. Федоров Р.Ю. Трансформации этнического самосознания у потомков белорусских крестьян-переселенцев Сибири и Дальнего Востока // Вестник Томского государственного университета. 2017. № 423. С. 187-195.
13. Фурсова Е.Ф. Проблемы типологии этнографических, конфессиональных, локальных групп славянских переселенцев Западной Сибири: мультидисциплинарный подход // Гуманитарные науки в Сибири. 2015. Т. 22, № 2. С. 100-104.
14. Фурсова Е.Ф. Этническая идентичность белорусских переселенцев юга Западной Сибири по архивным и полевым материалам // Вестник Российской нации. 2014. № 6. С. 328-338.
15. Белорусы в Сибири: сохранение и трансформации этнической культуры. Новосибирск : Изд-во Ин-та археологии и этнографии СО РАН, 2011. 424 с.
16. Азиатская Россия. СПб. : Изд-во Переселенческого управления, 1914. Т. 1: Люди и порядки за Уралом. 578 с.
17. Жигунова М.А. Восточнославянское население в Сибири: этнокультурная история и идентичность // Томский журнал лингвистических и антропологических исследований. 2015. № 3 (9). С. 136-145.
References
1. Malygina, I.V. (2005) Etnokul'turnaya identichnost': Ontologiya, morfologiya, dinamika [Ethnocultural identity: Ontology, morphology, dynamics].
Philosophy Dr. Diss. Moscow.
2. Gromyko, M.M. (1983) Obshchina v protsesse pereseleniya "pantsirnykh boyar" Sebezhskogo uezda v Sibir' [The community in the process
of resettlement of "armored boyars" of Sebezhsky uezd to Siberia]. In: Rusakova, L.M. (ed.) Obshchestvennyy byt i kul'tura russkogo naseleniya Sibiri (XVIII — nachaloXX v.) [Obshchestvennyy byt v kul'ture russkogo naseleniya Sibiri (18th - early 20th century)]. Novosibirsk: Nauka.
3. Berezhnova, M.L. (2012) Zagadka cheldonov: Istoriya formirovaniya i osobennosti kul'tury starozhil'cheskogo naseleniya Sibiri [The Riddle
of the Cheldons: History of Formation and Culture of the Old-Settlers Population of Siberia]. Moscow: Forum.
4. Nikolaeva, O.M. (2003) Belaruska-Ruski sloynik. Minsk: Аversev.
5. Ustinovich, N.C. (1963) "Samokhody": semeynaya khronika ["Samohody": Family Chronicle]. Enisey. 4(40). pp. 39-52.
6. Abolina, L.A. & Fedorov, R.Yu. (2017) Yard complex of Semeyskie of Trans-Baikal region: construction culture and terminological variability.
Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Istoriya — Tomsk State University Journal of History. 50. pp. 123-130. (In Russian). DOI: 10.17223/19988613/50/19
7. Sorokoletov, F.P. (ed.) (2002) Slovar' russkikh narodnykh govorov [Dictionary of the Russian National Dialects]. Vol. 36. St. Petersburg: Nauka.
8. Karonin, S. (Peropavlovskiy, N.E.) (2004) Po Ishimu i Tobolu [Along the Ishim and Tobol]. In: Savchenkova, T.P. Ishim i literatura. VekXIX [Ishim
and Literature. The 19th Century]. Ishim: Ishim State Pedagogical University. pp. 261-162.
9. Razgon, V.N. & Pozharskaya, K.A. (2012) "Samokhody" protiv chaldonov ["Samohody" against Chaldons]. Rodina. 4. pp. 44-48.
10. Novoselova, A.A. (2003) Sibirskie "khokhly": k voprosu ob etnicheskoy prinadlezhnosti [Siberian "khokhols": on the issue of e thnic affiliation]. In: Demin, M.A. & Shcheglova, T.K. (eds) Etnografiya Altaya i sopredel'nykh territoriy [Ethnography of Altai and adjacent territories]. Vol. 5. Barnaul: AltSPU. pp. 27-28.
11. Krikh, А.А. (2009) Kollektivnye prozvishcha i prislov'ya russkih i belorusov Srednego Priirtysh'ya [Collective nicknames and sayings of Russians and Belarusians of Irtysh area]. Sibirskiy subetnos: kul'tura, traditsii, mental'nost' [Siberian subethnos: culture, traditions, mentality]. Proc. of the Fifth All-Russian Conference. January 15 - May 15, 2009. Krasnoyarsk: Krasnoyarsk State Pedagogical University. pp. 180-196.
12. Fedorov, R.Yu. (2017) Transformations of ethnic identity in descendants of Belarusian peasants-migrants in Siberia and the Far East. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta — Tomsk State University Journal. 423. pp. 187-195. (In Russian). DOI: 10.17223/15617793/423/26
13. Fursova, E.F. (2015) Problemy tipologii etnograficheskikh, konfessional'nykh, lokal'nykh grupp slavyanskikh pereselentsev Zapadnoy Sibiri: mul'tidistsiplinarnyy podkhod [Problems of typology of ethnographic, confessional, local groups of Slavic migrants of Western Siberia: A multidis-ciplinary approach]. Gumanitarnye nauki v Sibiri. 22(2). pp. 100-104.
14. Fursova, E.F. (2014) Etnicheskaya identichnost' belorusskikh pereselentsev yuga Zapadnoy Sibiri po arkhivnym i polevym materialam [Ethnic identity of the Belarusian migrants of the South of Western Siberia on archival and field materials]. VestnikRossiyskoy natsii. 6. pp. 328-338.
15. Fursova, E., Titovets, A. et al. (2011) Belorusy v Sibiri: sokhranenie i transformatsii etnicheskoy kul'tury [Belarusians in Siberia: Preservation and transformations of ethnic culture]. Novosibirsk: SB RAS.
16. Glinka, G.V. (ed.) (1914) AziatskayaRossiya [Asian Russia]. Vol. 1. St. Petersburg: Izd-vo Pereselencheskogo upravleniya.
17. Zhigunova, M.A. (2015) The East Slavic population in Siberia: ethnocultural history and identity. Tomskiy zhurnal lingvisticheskikh i antropologi-cheskikh issledovaniy — Tomsk Journal of Linguistics and Anthropology. 3(9). pp. 136-145. (In Russian).
Сведения об авторе:
Федоров Роман Юрьевич - доктор исторических наук, главный научный сотрудник Тюменского научного центра Сибирского отделения РАН (Тюмень, Россия). E-mail: [email protected]
Автор заявляет об отсутствии конфликта интересов.
Information about the author:
Fedorov Roman Yu. - Doctor of Historical Sciences, Chief Researcher at the Tyumen Scientific Centre of the Siberian Branch of the Russian Academy of Sciences (Tyumen, Russian Federation). E-mail: [email protected]
The author declares no conflicts of interests.
Статья поступила в редакцию 06.11.2018; принята к публикации 15.05.2024 The article was submitted 06.11.2018; accepted for publication 15.05.2024
