Формозов А. А. Русские археологи в период тоталитаризма. Историографические очерки. М: знак, 2004. 320 с Текст научной статьи по специальности «История и археология»

2005. № 7 ИСТОРИЯ

ОБЗОРЫ. РЕЦЕНЗИИ

ФОРМОЗОВ А.А. РУССКИЕ АРХЕОЛОГИ В ПЕРИОД ТОТАЛИТАРИЗМА. ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЕ ОЧЕРКИ. М: ЗНАК, 2004. 320 с.

Очерки известного российского археолога А. А. Формозова «Русские археологи в период тоталитаризма» являются продолжением историко-научных исследований ученого. Отдельные разделы книги уже получили освещение в печати1. В рецензируемом издании вся информация структурирована в форме историографических очерков как история отечественной археологии, начиная с XVIII в. до настоящего времени.

В предисловии «От автора» описывается процесс зарождения историографического направления в советской археологии, во многом персонифицированный с автором. При этом А.А.Формозов весьма негативно отзывается об обобщающих исследованиях по истории советской археологии2, написанных в 80-х гг. XX в. Он полагает, что в них нарисована «не просто не полная, а заведомо ложная картина развития археологии в СССР» (с. 12). Поэтому предпринятый А. А. Формозовым труд преследует, по мнению автора, раскрытие реальных событий трудной эпохи 20-30-х гг. XX в. вопреки сложившейся лживой картине, нарисованной в советской историографии. Такое категоричное заявление интригует читателя и вызывает неподдельный интерес.

В первом очерке А. А. Формозов воспроизводит многократно повторявшуюся им в литературе картину становления российской археологии. Ученый характеризует донаучный период в становлении археологии. Весьма убедительно рассмотрен академический этап, который в истории отечественной археологии XVIII в. единодушно выделяют все историки науки. В значительной степени он связан с реализацией идей немецкой национальной науки на российской почве. Эта «прививка» западноевропейской традиции исследования, критического рационального мышления к местным культурным традициям была сложным и болезненным процессом.

Следуя своей периодизации истории отечественной археологии3, А.А.Формозов характеризует период дворянского дилетантизма. Эпоха дворян-дилетантов, а потом чиновников-дилетантов, «бывших рангом пониже, и посерее, и пораболепнее» (с. 23), к счастью, по мнению А. А. Формозова, была недолгой. Началась эпоха «археологов-просветителей и археологов-профессионалов». В особый период истории отечественной археологии выделяются 1917-1921 гг., когда «удалось сохранить археологию, уберечь музейные фонды, начать подготовку научных кадров» (с. 39). Период НЭПа (1921-1928 гг.) также характеризуется специфическим чертами: в это время археологи получили возможность вести раскопки, публиковать труды, создавать новые научные центры (с. 40). Вслед за этим последовал период разгрома (1929-1933 гг.), когда «было уничтожено краеведение, приведены в запустение музеи, погублены десятки достойных людей, прервана подготовка молодежи, разрушены серьезные научные учреждения в провинции и столицах» (с. 62). Далее выделен период стабилизации на новой основе (1934-1941 гг.) с предельной централизацией археологической деятельности, когда во всем господствовала унификация. «Догмы начала 30-х гг. не были преодолены. Они только причудливо сочетались с традициями старой дореволюционной археологии и с набиравшими все большую силу националистическими установками» (с. 76).

Особый период - от Отечественной войны до XX съезда КПСС. Для него характерно «расширение раскопок, публикации ряда значительных книг, подводивших итоги двадцати-тридцатилетней работы авторов. Но памятно оно и тенденциями мало-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

приятными, прежде всего расцветом квасного патриотизма» (с. 80). «Смены идеологических установок отпугивали от большой исторической проблематики» (с. 81).

Вся последующая история отечественной археологии обозначена

А.А.Формозовым как «втягивание в кризис» (с. 85). Он указывает на то, что в это время «в целом все шло по-старому. Большинство продолжало работать в привычной манере по традиционным направлениям. Только часть молодежи хотела чего-то иного. Понималось это достаточно узко - надо восстановить связи русской науки с мировой, подтянуться до международного уровня исследований» (с. 86).

Завершается этот большой очерк весьма своеобразным разделом «Типы наших ученых и ситуации» - типологией ученых, на протяжении 300 лет занимавшихся изучением древностей в России. Пожалуй, это уникальный опыт в историографии российской археологии. Поэтому он вызывает живой интерес у читателя. Что это за типы?

Первый - любопытствующий. «У этих людей нет чувства ответственности, самоконтроля. Археология для них, по выражению Б.Н. Гракова, не более чем “собирание марок за казенный счет”» (с. 99). К этому типу А.А.Формозов относит дворян-дилетантов XVIII - XIX вв. Современные ученые этого типа «образованием не блещут, но мнят себя профессионалами, состоят в штате солидных учреждений, получают ученые степени, хотя действуют без понимания требований строгой науки. Оправданием для них служат «хорошие находки». Но хороших находок и так полным-полно в наших музеях. Любование расписными вазами или бронзовыми фибулами - пройденный этап в развитии нашей науки. Сегодня нам нужны не находки, а методы их осмысления. Нужны исследования, мысль, а этого-то не видно» (с. 99).

Второй тип исследователя - разночинец, просветитель, позитивист. «После кризиса позитивизма этот тип возродился в период революции, не без успеха реализовал себя в двадцатые и тридцатые годы, а затем постепенно был вытеснен иными» (с. 100).

Третий тип - узкие специалисты. «Кастовые ученые, знатоки определенного района, некоей эпохи, какой-то группы древних вещей были всегда. В наши дни завоевать такую репутацию мечтают многие. К сожалению, отхватить уютную нишку стремятся и явные халтурщики, собирающиеся там жить в свое удовольствие, без помех и контроля извне. Но и в лучших кастовых специалистах чувствуется известная ущербность, отрыв от традиций гражданственности, общественности, издавна свойственных русской науке» (с.100).

Четвертый тип, по А. А. Формозову - «тип ученого-дельца, мастера саморекламы, охотника за чинами, званиями, деньгами» (с.100). Признавая в исследователях этого типа организаторский дар, автор упрекает их в том, что «их беспокоит вовсе не истина, а личный успех, ради чего они готовы на все и поэтому порой весьма опасны для науки» (с.100).

Наконец, пятый тип археолога - «скромные труженики, не марающиеся в грязи, активные натуры, все понимающие, но ради дела готовые пойти на те или иные компромиссы» (с. 102). Очевидно, к этому типу исследователей относится и автор рецензируемой книги.

Второй очерк посвящен П.П. Ефименко. Почти полное отсутствие биографических исследований в историографии археологии делает весьма интересными как личные наблюдения А.А. Формозова, так и осмысление им жизненного пути П.П. Ефименко.

В очерке «ГАИМК как центр советской исторической мысли в 1932-1934 гг.» анализируется роль этой организации в истории отечественной археологии. Справедливо подметив отсутствие специальных исследований по истории ГАИМК, А. А. Фор-

2005. № 7 ИСТОРИЯ

мозов раскрывает ее роль в формировании марксистской методологии в археологии, акцентируя внимание на репутации известных археологов.

Особый разговор - о репрессиях в СССР, оказавших существенное влияние на пути развития археологии. А. А. Формозов является одним из пионеров в этой тематике историко-археологических исследований. Описывая трагедию археологической науки на примере биографий ученых, автор приходит к выводу о том, что «террор сопутствовал всей истории советской археологии» (с. 216).

В очерках «Первым бросивший камень» о Н.И.Вавилове и «Следственное дело трех профессоров-историков 1935 г.» о А.С. Башкирове, И.Н. Бороздине и А.А. Захарове, чьи имена малоизвестны современным археологам, А. А. Формозов основное внимание уделяет морально-этической стороне жизнедеятельности ученых.

В очерке «Система поощрений - “пряники”» рассказывается о системе поощрений ученых, сложившейся в СССР. Весьма интересен сюжет об истории ученых степеней и академических званий, возрожденных в СССР в 30-е гг. XX в. А.А. Формозов настойчиво на протяжении всей книги, а в этом очерке в особенности, проводит идею

о нечистоплотности ученых-археологов, которыми движет честолюбие, тщеславие, борьба с окружающими, привычка к чинопочитанию (с. 257).

Завершает очерки «Проблема памятников культуры в СССР и русские археологи». Эта тема в исследованиях А.А. Формозова - одна из самых известных широкому кругу читателей.

В «Заключении» книги очерков А.А. Формозов подчеркивает, что его работа посвящена не достижениям науки, а людям науки. Опираясь на факты, он формулирует свое видение перспектив развития археологии. Резюмируя позицию о роли истории науки для археологии, А.А.Формозов указывает на то, что «те, кто работал в области археологии, несмотря на крайне неблагоприятные обстоятельства, сумели сохранить традиции нашей науки. Те, кто начинает сейчас, этими традициями не интересуются» (с. 315).

«Интересуются!» - хочется воскликнуть в дискуссионном порыве. Разве не об этом свидетельствует скрупулезная статистика, приводимая А. А. Формозовым в его недавно вышедшей книге «Историография русской археологии на рубеже XX-XXI вв. (Обзор книг, вышедших в 1997-2003 гг.)»4!? В ней написано, что «в 1920-х гг. у нас вышло две книги по истории археологии; в 1930-х - одна; в 1940-х - две; в 1950 -х -три; в 1960-х - пять; в 1980-х г. - девять; в 1990-х - восемнадцать»5. Судя по библиографии, приведенной в книге, только с 1997 по 2003 г. вышло 26 монографий по истории отечественной археологии, не считая специальных сборников на историографические темы. Это указывает на определенные тенденции в науке. Рост числа историконаучных работ на рубеже веков отражает важные моменты в самопознании археологии.

В этом смысле исследование, проведенное А. А. Формозовым, несомненно, не пройдет незамеченным (если, конечно, книга найдет своего читателя: ее тираж не указан в выходных данных). Но мне бы хотелось высказать несогласие с позицией автора по целому ряду вопросов.

Выражая свою позицию, я ни в коей мере не стремлюсь к приуменьшению научного вклада А.А. Формозова в разработку историографических проблем археологии. Мое мнение формируется не только под влиянием исследовательского интереса к историографической проблематике, но и под воздействием моих профессиональных преподавательских обязательств.

ИСТОРИЯ 2005. № 7

Безусловно, книга А. А. Формозова написана блестящим языком полемиста, человека, который искренне болеет за судьбу науки. Но акценты, научные факты и их оценки после ознакомления с книгой оставляют ощущение, сравнимое по силе, пожалуй, с тем, что остается после первого прочтения книги М.Г. Худякова «Дореволюционная русская археология на службе эксплуататорских классов» (Л., 1933).

Вызывает недоумение использование в названии книги термина «русская». Думается, что это принципиальная позиция автора, поскольку на протяжении всей книги он пользуется именно этим термином. Но если быть до конца справедливым, российская археология возникла под воздействием немецкой национальной науки, о чем убедительно пишет автор в первом очерке своей книги. Если он фиксирует этничность исследователей, то во все времена в России археологией занимались представители различных этносов. Справедливости ради следует отметить, что в контексте тематики книги именно этническая принадлежность в СССР была одним из факторов для преследования ученых.

Совершенно неприемлемы для меня оценочные суждения в отношении исследований по истории отечественной археологии, вышедших в 80-е гг. XX в. Полагаю, что методологически неверно оценивать историографические исследования с позиций того, что мог бы, но не написал автор. По моему мнению, правильнее было бы оценивать тот научный вклад, который внес исследователь в изучении той или иной проблематики.

В этом смысле, например, монография В.Ф. Генинга представляется вполне убедительной6. Действуя в контексте принятой методологии исследования, он впервые подробно описал организационные изменения в советской археологии начала 30-х гг. Особое значение имел опыт определения хронологических рамок в периодизации истории советской археологии - от послеоктябрьских дней до 1929 г. и от начала до середины 30-х гг., которые не согласовывались с принятой тогда хронологией истории советской исторической науки. Впервые в методологическом отношении подробно рассматривался вопрос об использовании понятия «научное направление» в историографическом исследовании и характеризовались основные направления в российской археологии, существовавшие до начала 30-х гг. Рассматривались методы и теоретические позиции марксисткой методологии в археологических исследованиях. Не утратил своего научного значения и биографический словарь, составленный Генингом.

Главным для В. Ф. Генинга было стремление понять генезис марксизма в археологических исследованиях. Задачи рассмотрения персональных биографий

В.Ф.Генинг перед собой не ставил. Это было и невозможно в контексте принятой тогда исследовательской парадигмы, когда объектом изучения историков науки была в первую очередь социальная история науки, а не персональная история научного сообщества.

На это обращает внимание и сам А.А.Формозов: «Некоторое представление о внешнем ходе событий книги В. Ф. Генинга и А. Д. Пряхина дают. Нельзя забывать и про то, что в начале 1980-х годов многие моменты осветить в печати было немыслимо, а архивные материалы оставались для авторов недоступными» (с. 11).

Однако А. А. Формозов, к сожалению, об этом забывает, обвиняя авторов в намеренном искажении истории советской археологии, в том числе в умалчивании трагической судьбы многих исследователей, попавших под колесо истории. Но разве мог «намеренно» молчать В.Ф. Генинг, разделивший участь большинства советских немцев?

2005. № 7 ИСТОРИЯ

Свою критику «лживой картины» развития советской археологии в исследовании В. Ф. Генинга А. А. Формозов дополняет не вполне корректными примерами. Так, он пишет: «В начале 1930-х годов были закрыты все краеведческие общества, а большинство их участников репрессировано. Между тем В. Ф. Генинг и А. Д. Пряхин пишут, что тогда краеведы убедились в полной бесплодности своей деятельности и сами распустили свои объединения» (с. 11). Однако в ссылке, на которую указывает А.А. Формозов, в работе В.Ф.Генинга читаем: «Большинство обществ не смогли развить достаточно активную деятельность и к концу 20-х годов прекратили свое существование. Сказалось, очевидно, и то обстоятельство, что большинство из них не имели достаточной материальной базы, так как были организованы на общественных началах, а главное - отсутствовали специалисты, которые могли бы осуществить квалифицированные исследования» (курсив мой. - О.М.)7. К тому же В.Ф. Генинг отмечал, что «история развития археологических работ на местах в большинстве регионов изучена пока недостаточно, и здесь предстоит большая работа»8.

Такое несоответствие вынуждает согласиться с мнением исследователя научной биографии А.П. Окладникова А.К. Конопацкого о том, что А.А. Формозов «весьма вольно трактует многие публикации и факты исторической реальности. Кажется, порой он идет на их прямую подтасовку. Отдельным статьям и книгам он приписывает смысл, прямо противоположный замыслу автора», «столичным ученым и своим учителям А. А. Формозов либо прощает практически все их грехи, либо смотрит на них весьма снисходительно, а порой умалчивает о них. Недостатки же других не только абсолютизируются и гипертрофируются, но и приобретают чуть ли не апокалиптический размах. Видимо, это делается для того, чтобы в глазах читателей обелить одних и очернить других исследователей, используя двойной стандарт»9.

Приветствуя биографический аспект в историографических исследованиях, тем не менее смею предположить, что при прочтении работы А. А. Формозова четко обозначается необходимость разработки методологии персональной биографии. Речь даже не о том, следует ли изучать только интеллектуальную биографию или предметом историографии должна быть вся жизнь ученого. Проблема заключается в оценке и осмыслении роли отдельного ученого в историографическом процессе, определении роли социальных факторов, влияющих не только на содержание исследовательского процесса в археологии, но и на поведение исследователя, на нормы профессиональной деятельности. Наверное, требуется освоить новый пласт историографических источников, чтобы не навешивать ярлыки археологам (подобных примеров множество в очерках), тем более когда обвинения строятся на домыслах. (Например, как в сюжете о Равдоникасе: «Диктовать, как жить целой академии, недавний тихвинский краевед, автор двадцати мелких заметок, мог только при том условии, если за его спиной кто-то стоял, кто-то приказал издать доклад и принять как директиву на будущее» (курсив мой. - О.М.) (с. 56). Кто?

При прочтении очерков, посвященных истории советской археологии у читателя складывается негативное отношение к ученым этого времени, что, на мой взгляд, совершенно неверно и опасно для восприятия истории археологии исследователями, только вступающими в науку. Ведь для них после знакомства с книгой А. А. Формозова большинство археологов предстают как негодяи, приспособленцы, карьеристы. Представляется недопустимым тон в оценке поведения ученых в научном, а не в публицистическом издании. При чтении нередко возникает ощущение, что присутствуешь при чем-то неприличном, когда встречаешь фразы типа «здоровенный верзила Край-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

нов» (с. 77), «хамелеоновские трансформации» (когда речь идет об А.П. Окладникове) (с. 97), «еврей и недавний маррист П.И. Борисковский» (с. 107).

Полноте! Может быть, читая о доносительстве 30-40-х гг., мы присутствуем при очередном доносе?! Не допустим стиль в духе погромных кампаний. По крайней мере, работы по истории отечественной этнологии и антропологии, вышедшие в последнее время10, биографическое издание «Историки России. Биографии» (М., 2001) дают образцы взвешенной и корректной научной оценки деятельности коллег.

Второе методологическое рассуждение касается одной животрепещущей, но, возможно, пока четко не осознаваемой археологическим сообществом проблемы: историк науки как очевидец и участник событий. В работе А. А. Формозов особо подчеркивает, что его очерки - не мемуары. Но знакомство с работой разубеждает в этом. Очерки, которые связаны непосредственно со временем активной научной работы ученого, особенно выделяются приязненными или неприязненными характеристиками тех или иных деятелей науки.

Обычно историческая традиция не рассматривает события, относящиеся к недавнему прошлому как материал для исследовательской практики, отдавая ее на откуп публицистике. Но история археологии не была предметом рассмотрения ни публицистов, ни мемуаристов. Поэтому и возник этот новый ракурс в историографической практике археологии. Прочтение работы А. А. Формозова подтверждает констатацию французского социолога П. Бурдье: «Чем ближе к настоящему времени, тем “вульгарнее”»11. Полагаю, что разрешение этой проблемы позволит избежать в изучении истории археологии шельмования одних исследователей, создания панегириков, умалчивая

о тех или иных научных «прегрешениях» ученых, если таковые вообще возможны.

В науке одновременно работает несколько поколений ученых, каждый из которых имеет собственные научные предпочтения, авторитеты, отношение к прошлому науки. Думаю, что само введение в познавательный процесс историографии археологии категории «поколение археологов» приобретет не только эмоциональный, но и

12

важный структурно-содержательный смысл в изучении истории науки .

В завершении рецензии хотелось бы уточнить и некоторые факты, о которых упоминает А.А. Формозов. Так, об А.В. Шмидте автор пишет, что после окончания Петроградского университета он получил кафедру в недавно открывшемся Пермском университете (с. 209). Это не соответствует действительности. Ученик Б. А. Тураева и М.И. Ростовцева, А.В. Шмидт в 1916 г. был оставлен при Петроградском университете для подготовки к профессорскому званию. Однако события 1917 г. забросили в Пермь его отца и сестру, и А.В. Шмидт последовал за ними. Он оказался в Перми в 1918 г. и благодаря протекции профессора Б.Л. Богаевского в феврале 1918 г. стал хранителем учебного музея изящных искусств и древностей, а с 1920 г. стал заведовать археологическим отделом Пермского музея, руководя работой по систематизации собрания древностей наследников А. Е. Теплоухова13.

Факты биографии О.Н. Бадера также нуждаются в уточнении. В Нижнем Тагиле зимой - весной 1942 г. был создан спецотряд из советских немцев № 18-74. Немцы трудились на подсобных предприятиях (кирпичный завод, щебеночный и песчаный карьеры), на лесоповале. В феврале 1942 г. в этот отряд был направлен О.Н. Бадер. В стройотряде он числился в рабочей колонне, работал секретарем-статистиком в медицинском стационаре кирпичного завода14.

Полагаю, что новая книга А. А. Формозова вызовет неоднозначную реакцию в научном сообществе и станет поводом к серьезному разговору об историографическом

2005. № 7 ИСТОРИЯ

направлении в археологии, которое складывается во многих активно работающих научных центрах страны.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Список публикаций А. А. Формозова // Проблемы первобытной археологии Евразии (к 75-летию А. А. Формозова). М., 2004.

2 Генинг В.Ф. Очерки по истории советской археологии (у истоков формирования марксистских теоретических основ советской археологии. 20 -е - первая половина 30-х годов). Киев, 1982. Пряхин А.Д. История советской археологии. Воронеж, 1986; Массон В.М. У истоков теоретической мысли советской археологии // КСИА. 1980. Вып.163.

3 Формозов А. А., 1994. О периодизации отечественной археологии // РА. 1994.№ 4. С. 219-225.

4 Формозов А. А. Историография русской археологии на рубеже XX - XXI веков (Обзор книг, вышедших в 1997-2003 гг.). Курск, 2004.

5 Там же. С. 11.

6 Генинг В.Ф. Очерки по истории советской археологии (у истоков формирования марксистских теоретических основ советской археологии. 20 -е - первая половина 30-х годов). Киев, 1982.

7 Там же. С.47.

8 Там же. С.49.

9 Конопацкий А.К. Прошлого великий следопыт: Академик А.П.Окладников. Страницы биографии. Новосибирск, 2001.С.19-20.

10 Выдающиеся отечественные этнографы и антропологи. М., 2004. Репрессированные этнографы. М., 2002; Репрессированные этнографы. М., 2003.

11 Бурдье П. За рационалистический историзм // Социо-Логос постмодернизма. М., 1996.

12 Сидорова Л. А. Поколение как смена субкультур историков // Мир историка. М., 2002.

13 Пермская научная археологическая школа О.Н.Бадера. Ижевск, 2003.

14 Там же.

О.М.Мельникова

Удмуртский государственный университет

ИСТОРИЯ 2005. № 7

КОТЛЯРОВ Д.А. МОСКОВСКАЯ РУСЬ И НАРОДЫ ПОВОЛЖЬЯ В ХУ-ХУ1 ВВ.: У ИСТОКОВ НАЦИОНАЛЬНОЙ ПОЛИТИКИ РОССИИ. ИЖЕВСК: Изд. дом «УДМУРТСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ», 2005. 314 с.

В последние 15 лет, ознаменовавшихся ликвидацией цензуры и открывшейся свободой для научной интеллигенции, была напечатана литература, появление которой был совершенно невозможно в условиях советской действительности. К сожалению, это привело к негативным последствиям: значительная доля печатной продукции грешит предвзятостью и односторонностью в отборе источников и их трактовке, появляются лженаучные сочинения, конъюнктурные и спекулятивные поделки, зачастую «замешанные» на национализме и фальсификациях. Порой складывается впечатление, что напрочь забыты достижения российской исторической науки, славящейся комплексностью исследований, объективностью походов в освещении тех или иных событий (разумеется, ограниченных советской идеологией), солидной источниковой базой, ориентацией на, как сейчас модно говорить, толерантность народов и регионов нашей страны. Часть авторов стремится исследовать вопросы, слабо освещенные наукой или вообще никогда не изучавшиеся, что, естественно, следовало бы только приветствовать. Однако в стремлении «застолбить» темы за собой и в конечном счете монополизировать их эти авторы обычно спешат, делают скороспелые и неадекватные выводы, опирающиеся не на научные методы, а на эмоции, что приводит к неряшливости, многочисленным ошибкам и, в итоге к искажению истины. Особую тревогу вызывают работы, льющие воду на обострение межнациональных и межконфессиональных отношений, спекулирующие на чувствах людей, стремящихся осознать историю своих народов в новых условиях идеологической свободы. К счастью, авторы, не стремящиеся любой ценой добиться известности, опираются на достижения и традиции российской исторической школы и представляют читателям добротные сочинения. В их числе и рецензируемый груд Д. А. Котлярова «Московская Русь и народы Поволжья в XV-XVI вв.: у истоков, национальной политики России».

Сразу обратим внимание на подзаголовок монографии «У истоков национальной политики России», которого не было в названии кандидатской диссертации (именно последняя легла в основу книги)1. На мой взгляд, лейтмотивом этого можно считать слова одного из ведущих историков Отечества, высказанные в предисловии к данной книге, И.Я. Фроянова: «В наше время становится модным критиковать Москву, Московскую государственность, вообще исторический путь России. Подобных взглядов придерживается целый ряд националистически настроенных историков в национальных регионах Поволжья и ориентированных на запад ученых и политиков в центре. Этому можно противопоставить только непредвзятое изучение всего комплекса источников, касающихся данной проблемы, что позволит воссоздать исторический процесс во всей его полноте и разнообразии и избежать политической конъюнктуры и националистических эмоции» (с. 5).

Во введении Д.А. Котляров формулирует основную цель исследования: «Изменение политики Русского государства в отношении народов Поволжья в XV-XVI вв. (до взятия Астрахани), а также эволюция отношения поволжских народов и их властных структур к Московскому государству» (с. 6). Далее следует анализ источников, основное внимание при этом уделено русским летописям XV-XVI вв. преимущественно московского происхождения. Особое внимание автор уделил «Казанской истории» - чрезвычайно важному, но и весьма противоречивому источнику. Из других категорий источников упоминаются посольские и разрядные книги, актовый материал,

2005. № 7 ИСТОРИЯ

сочинения отечественных и иностранных современников, данные фольклора, археологии, нумизматики, эпиграфики. Автор подчеркивает комплексный подход к использованию источников. На мой взгляд, незаслуженно обойдены вниманием материалы Вятской земли, число которых в последние годы множится (труды В.В. Низова, А.Л. Мусихина, Д.К. Уо). Интересные дополнительные данные может дать и археология: в культурных напластованиях ханской Казани середины XV - первой половины XVI в. выявлен весьма заметный пласт русской керамики, свидетельствующий о русском населении города уже в это время2.

В первой главе Д. А. Котляров излагает историографию проблемы. Раздел написан чрезвычайно скрупулезно, можно сказать, въедливо, начиная с анализа самых первых исторических сочинений XVIII в. и до произведений конца XX - начала XXI в. Автор, комментируя взгляды тех или иных исследователей, высказывает свое видение проблем взаимодействия Московского государства и Казанского ханства. Показательно здесь отношение автора к радикальным позициям отдельных историков Татарстана последних полутора десятилетий, носящим явную националистическую окраску (с. 60-66). Присоединяясь к этим суждениям, основанным отнюдь не на эмоциях (как это зачастую звучит у татарских историков), а на исторических источниках, отмечу, что склонность к аналогичным оценкам проявилась, к сожалению, и в удмуртской историографии3. Не совсем понятно отсутствие анализа трудов таких авторов, как В.О. Ключевский. Б.Д. Греков, Г.В. Вернадский. А.В. Эммаусский, тем более что их исследования (судя по списку литературы) все же использовались. Необъяснимо, на мой взгляд, и умолчание автором диссертационного исследования B.C. Чуракова, посвященного Южной Удмуртии X - середины XVI в. (входившей, как известно, в состав Казанского ханства), в котором значительное внимание уделено источникам и историографии рассматриваемого времени4. Это тем более досадно, что диссертантом были озвучены отдельные сюжеты в оригинальной трактовке, и была бы весьма кстати реакция Д. А. Котлярова на данные новации. Автор не успел, по-видимому, оценить и опубликованный не так давно обобщающий труд по истории Удмуртии, содержащий характеристику региона в рамках рассматриваемой темы5.

Во второй главе анализируется взаимодействие Руси с народами Поволжья второй половины XIV - первой половины XV в. Процесс русской колонизации Среднего Поволжья и особенности русской политики в регионе до начала XV в. рассмотрен в § 2. Использованные Д. А. Котляровым письменные источники, иллюстрирующие русское заселение поволжско-финского ареала на протяжении IX-XIV вв. вплоть до основания в низовьях р. Суры в 1372 г. Курмыша (с. 75-78), можно было бы органично дополнить, и от этого доказательная база только бы выиграла, материалами археологических исследований на территории Марийского и Чувашского Поволжья6. Вполне логично автор опровергает имеющуюся точку зрения на набеги ушкуйников и походах княжеских войск на Волжскую Болгарию как основную причину упадка городской жизни в последней трети XIV в. Он убедительно обосновывает последнее внутренней нестабильностью Орды и катастрофическими последствиями нашествия Тимура (с. 83-85). И еще один любопытный сюжет - возникновение Казани и ее соотношение с Иски-Казанью. Историк считает, что сначала центром расселения бежавшего из Закамья населения становится Иски-Казань, уступившая затем первенство городу в устье р. Казанки (с. 85-86). Вопрос о приоритете этих центров окончательно не решен, хотя археологические данные все более склоняют чашу весов в пользу первенства современной Казани7, и предстоящее 1000-летие города как будто имеет на то основания.

ИСТОРИЯ 2005. № 7

В разделе «Образование Казанского ханства» Дмитрий Алексеевич разбирается в проблеме основателя государства и, как мне кажется, вполне преуспевает в этом, показав, что создателем Казанского ханства не могли быть ни Г ияс-ад-Дин (точка зрения А.Г. Мухамадиева), ни Улуг-Мухаммед (мнение большинства авторов), им реально мог стать лишь сын последнего -Махмутек. Впрочем, темных мест в это вопросе остается все еще предостаточно. Интересен параграф о татарах на русской службе, в котором рассмотрены перипетии формирования этой группы, в частности, на примере Касима и Якуба (первый стал основателем вассального Касимовского ханства с центром в Городце на Оке). Здесь же, по-видимому, впервые, реконструирована этносоциальная структура Касимовского ханства (с. 112-113).

Третья глава посвящена политике Москвы в Поволжье во второй половине XV

- первой трети XVI в. В первом разделе главы прослеживается процесс становления политической зависимости Казани от России, начиная с похода русских войск на Казань в 1467 г. и установления протектората Москвы над территорий ханства в 1487 г., а также включение в орбиту московской политики и Ногайской орды. Это стало «составной частью процесса присоединения и освоения окружавших русские земли территорий, населенных нерусскими народами» (с. 145). Материальным отражением последнего являются русские археологические находки, число которых резко возрастает в Казани с конца XV в., что свидетельствует о появлении в городе значительной русской диаспоры8. Весьма изящно Дмитрий Алексеевич характеризует особенности сложения элиты Казанского ханства, выделяя три основные группы противоречий в социальной системе государства (с. 154-159).

Во втором параграфе главы автор рассматривает московско-казанские отношения конца XV - первой трети XVI в. Тщательный анализ источников позволил историку сделать важнейший вывод о том, что в период протектората «ограничение суверенитета Казанского ханства в пользу великого князя московского получило поддержку в широких слоях населения этого государства, ориентировавшегося на сильную власть русского государя, обладавшего достаточной военной силой, чтобы обеспечить стабильное существование и оборону от внешних врагов, на что казанские правящие круги сами были неспособны» (с. 168-169). Кровавый переворот 1521 г., организованный верхушкой казанской знати и поддержанный грабительским походом крымского хана Мухаммед-Гирея, привел на казанский престол брата последнего Сахиб-Гирея. Новый правитель довел политику ханства до логического конца - провозгласил Казань составной частью (юртом) Турции, что вызвало поворот в русско-турецких отношениях от дружественных к враждебным (с. 185-190). Именно сменой приоритетов внутри верхушки объясняет автор перемены на ханском престоле. Внимательное прочтение источников позволило Д. А. Котлярову прийти к важному заключению: основой внутриполитического конфликта в Казанском ханстве было противоречие между окружавшей хана «кочевой аристократией из Крыма и Ногайской орды, которым ограничение казанского суверенитета со стороны Москвы угрожало потерей преимуществ, связанных с полновластным хозяйничанием в Казани, и стремлением к миру основной массы населения государства, чью волю выражало «собрание всей земли». Большинство населения было готово поступиться не имеющим для них реального значения казанским суверенитетом, чтобы обеспечить спокойствие своей страны» (с. 200-201).

Как показали последующие события, рассмотренные историком в главе 4 («Присоединение народов Поволжья к Московскому государству»), двурушническая политика казанской аристократии проявилась в полной мере и в дальнейшем: правительство во главе с Ковгоршад и Булат Ширином, отстранившее в 1524 г. Сахиб-Гирея

2005. № 7 ИСТОРИЯ

от престола, пригласило из Крыма его племянника Сафа-Гирея; в 1532 г. оно утверждает предложенную Москвой кандидатуру Джана-Али, а в 1535 г. организует его убийство и вновь возвращает на престол Сафа-Г ирея, который, по-видимому, отблагодарил своих благодетелей тем, что временно отстранил их самих от власти (с. 199213). Впрочем, эта группировка проявила себя на знакомом поприще и позднее: поначалу (в 1541 г.) она вынашивала планы очередного переворота, поддержанные Москвой, а затем (1542 г.) обратилась с предложением о заключении мира, что не нашло реального осуществления (с. 220-223).

В последнем разделе главы 4 рассмотрен процесс присоединения Поволжья к русскому государству. Автор скрупулезно следует за происходившими в регионе событиями 1545-1556 гг., заодно освещая перемены в руководстве страны, укрепление власти Ивана IV. Особое внимание Д. А. Котляров уделил восприятию населением Казанского ханства усиление русского влияния, которое оценивается автором как в целом позитивное. Анализируя волнения в Поволжье, разгоревшиеся после взятия Казани, автор обращается к историографии и рассматривает разные, порой полярные, точки зрения на причины этих восстаний, но более склоняется к достаточно взвешенному подходу А.Г. Бахтина, высказанному в 1994 г.9. Рассмотрев сам ход восстаний, историк склоняется к мысли, что их причинами были как «внутренние противоречия между различным этнотерриториальными и сословными группами», обострившиеся после ликвидации ханства, так незнание и нерешительность русской администрации, сумевшей только к 1557 г. «выработать и реализовать действенные меры по подавлению восстаний, сочетая милость в отношении покорных с беспощадностью к оказывающим сопротивление» (с. 266-267). Попутно замечу, что известные по источникам посланники в Москву от Луговой стороны «Казимир да Кака да Янтимир с товарищи», обычно фигурирующие в удмуртской историографии как представители всех народов Казанской земли, в том числе и южных удмуртов10, уточняются здесь как «сотные князья луговых марийцев» (с. 266).

В «Заключении» подводится итог исследования. Автор подчеркивает, что Московское государство не стремилось к военному захвату территории Казанского ханства, оно сочетало мирные формы с давлением, а при необходимости и с применением вооруженной силы, для того чтобы поддерживать до середины 40-х гг. XVI в. зависимость ханства от политики Москвы. Лишь события середины века заставили прибегнуть к военным средствам, чтобы ликвидировать постоянно существовавшую опасность со стороны руководства Казанского ханства. К этому решению Москву подтолкнули авантюристические действия казанской аристократии, спровоцировавшие кровопролитие (с. 291-293).

Позволю себе отдельные замечания, возникшие при знакомстве с книгой, с которыми автор может и не согласиться. Во-первых, считаю принципиально ошибочным присоединение к вятчанам термина «ушкуйники» (с. 138), поскольку ни разу в источниках сочетание «вятские ушкуйники» впрямую не отмечено, хотя, действительно, боевые действия вятчан в ряде случаев напоминали таковые у новгородцев. Во-вторых, иногда в ссылках по главам отмечены те или иные публикации, отсутствующие в общем списке литературы, что считаю недопустимым (например, ссылка 62 к главе 2). Впрочем, эти и отмеченные выше замечания нисколько не умаляют достоинств работы, автору удалось выполнить поставленные задачи. Остается только отметить, что появление монографии Д. А. Котлярова - весьма существенный вклад в историю Среднего Поволжья XV-XVI вв., вполне сопоставимый с хрестоматийными рабо-

ИСТОРИЯ 2QQ5. № 7

тами М.Г. Худякова и М.Г. Сафаргалиева и отражающий новый взгляд в отечественной историографии на происходившие в то время региональные процессы.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Котляров Д.А. Московское государство и народы Поволжья в XV-XVI вв.: Автореф. дис....канд. ист. наук. СПб., 1999.

2 Халиков А.Х., Шавохин Л. С. Древнейшая Казань. Казань, 1977 (Фрагмент сигнального экземпляра) // Древняя Казань глазами историков и современников. Казань, 1996.

С. 333-346.

3 Гришкина М.В. Удмурты. Этюды из истории IX-XIX вв. Ижевск, 1994. С. 32-47; Куликов К.И. Кому выгодна ксенофобия. Ижевск, 1996. С. 15-16.

4 Чураков B.C. Южные удмурты в X - середине XVI в. (Проблемы социальнополитической истории): Дис.... канд. ист. наук. Ижевск, 2QQ2.

5 История Удмуртии: Конец XV - начало XX века. Ижевск, 2QQ4. С. 24-53 (часть главы первой, написанной М.В. Гришкиной).

6 Ефремова Д.Ю. Предметы христианского культа в Марийском Поволжье в средневековую эпоху (XHI-KVI вв.) // Взаимодействие культур в Среднем Поволжье в древности и средневековье. Йошкар-Ола, 2QQ4. С. 96-1Q4. Макаров Л.Д. Славяно-финнопермские этнокультурные процессы в Волго-Вятском междуречье в первой половине

II тыс. н.э. // Там же. С. 116-125.

7 См. об этом: Древняя Казань глазами историков и современников. Казань, 1996;Средневековая Казань: возникновение и развитие: Материалы Междунар. науч. конф. Казань, 2QQQ; Археологическое изучение булгарских городов: Сб. ст. Казань, 1999. С. 3-62; Макаров Л.Д. Итоги и перспективы изучения славяно-русских древностей Нижнего Прикамья // Социально-исторические и методологические проблемы древней истории Прикамья. Ижевск, 2QQ2. С. 196.

S Халиков А.Х., Шавохин Л.С. Древнейшая Казань...С. 333-346; Макаров Л.Д. Итоги и перспективы... С. 196.

9 Бахтин А.Г. К вопросу о причинах повстанческого движения в Марийском крае в 5Q-х гг. XVI века // Марийский археографический вестник. 1994. № 4. С. 1S-25.

1Q Гришкина М.В. Удмурты...С. 39; История Удмуртии... C4S-49.

Л.Д. Макаров

Удмуртский государственный университет

2005. № 7 ИСТОРИЯ

ИВОНИН Ю.Е., ИВОНИНА Л.И. ВЛАСТИТЕЛИ СУДЕБ ЕВРОПЫ: ИМПЕРАТОРЫ, КОРОЛИ, МИНИСТРЫ XVI - XVIII ВВ. СМОЛЕНСК: РУСИЧ, 2004. 464 с.

Книга докторов исторических наук, профессоров Смоленского педуниверситета Ю.Е.Ивонина и Л.И.Ивониной, вышедшая в серии «Популярная историческая библиотека», которая издается смоленским издательством «Русич», является логическим продолжением собрания исторических биографий, появившихся десять лет назад (Ю.Е.Ивонин. Императоры, короли, министры. Политические портреты XVI века. Исторические очерки. Днепропетровск, 1994). Отчасти она воспроизводит предыдущую работу (биографии императора Священной Римской империи Карла V и его сына - испанского короля Филиппа II, французских королей Франциска I и Генриха IV, английских монархов Генриха VIII и Елизаветы I). Однако в новой книге значительно расширены хронологические и тематические рамки - повествование доводится до XVIII в., а в орбиту рассмотрения авторов вводятся новые исторические персонажи.

Некоторые интересны, прежде всего, для историка-профессионала, занимающегося проблемами Раннего Нового времени (знаменитый турецкий султан Сулейман Великолепный, английский король Карл I Стюарт, герой Тридцатилетней войны генералиссимус А.Валленштейн, ближайший сподвижник кардинала Ришелье - «серый кардинал» отец Жозеф, наместник Нидерландов и впоследствии английский король Вильгельм III Оранский, Джон Черчилль - герцог Мальборо, два монарха эпохи Просвещения - прусский король Фридрих II Великий и император Священной Римской империи Иосиф II). Это, впрочем, не исключает внимания к ним и со стороны рядового читателя, поскольку биографии написаны живо, увлекательно, насыщены бытовыми реалиями того времени.

Личности, которым посвящена остальная часть новых очерков, относятся, бесспорно, к числу весьма популярных и даже «культовых» для массового сознания, в первую очередь благодаря известным романам А. Дюма и осуществленным по ним многочисленным экранизациям: жена Людовика XIII Анна Австрийская, ее «друзья и фавориты» - английский герцог Бекингем и кардинал Дж. Мазарини; ее сын - «король-солнце» Людовик XIV. Важно заметить, что здесь авторам удалось избежать соблазна дешевой развлекательности и показать этих людей, наряду с любопытными подробностями их характеров и личной жизни, на фоне действительных исторических событий.

Немалый интерес для обычного читателя должно представить также общее введение к книге «Западная и Центральная Европа Раннего Нового времени. Портрет эпохи» (с. 4-34). В нем авторы дают лаконичное, но содержательное описание самых существенных процессов и событий европейской истории на переломном этапе от позднего Средневековья к Раннему Новому времени: гуманистическое движение и Реформация (с краткой характеристикой их основных представителей), Итальянские войны (1494-1559 гг.), особенности абсолютистской монархии в Европе (прежде всего, во Франции как классический образец), Тридцатилетняя война 1618-1648 гг., наконец, Семилетняя война 1756-1763 гг.

Что же касается очерков, посвященных конкретным историческим деятелям, то центральное место среди них (в т.ч. и по объему текста) (с. 35-74) занимает, бесспорно, повествование о выдающемся императоре Священной Римской империи Карле V (1519-1558) («Карл V - император мира: иллюзии и реальность»), все правление которого оказалось последней попыткой осуществить одну из глобальных политических утопий Средневековья - идею универсальной католической монархии (в данном слу-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

чае - под эгидой династии Габсбургов), что стало главной целью его жизни. Провал этого замысла ознаменовал собой окончательное наступление новой эры формирования национальных европейских государств.

В каком-то смысле своеобразным антиподом Карла явился его современник -французский король Франциск I (1515-1547) - не только из-за того, что неоднократно воевал с ним, но и потому, что, наряду с собственными имперскими амбициями, в том числе стремясь подчинить Франции Италию («Итальянские грезы» Франциска I» - с. 75-98), он уделял основное внимание внутренней политической и конфессиональной консолидации французского королевства, которое, по его замыслам, должно было занять ведущие позиции в тогдашнем мире.

Одним из союзников Франциска I в борьбе с Карлом неожиданно оказался «гроза Европы» - турецкий султан Сулейман Великолепный (1520-1566) (с. 99-114). Очерк о нем относится к числу самых ярких страниц книги, поскольку представляет достаточно малоизвестную европейскому читателю историческую фигуру, а также персонифицирует пресловутую «турецкую угрозу», ставшую важным фактором европейской политики XVI-XVII вв. Правление Сулеймана было периодом новой вспышки турецкой экспансии в Европе - в чем-то успешной, в чем-то не очень, но в любом случае оно засвидетельствовало начало постепенного формирования новой системы международных отношений Раннего Нового времени, основанной на идее «государственного резона» (raison d’etat), когда в принципе стал возможен союз между христианским государем и мусульманским владыкой ради достижения собственных прагматических целей.

В еще большей степени этот политический рационализм проявился в деятельности одного из преемников Франциска - небезызвестного Генриха IV, первого представителя династии Бурбонов во Франции (1594-1610) - («Генрих IV Бурбон - легенда и политика» с. 208-243), чей переход из протестантизма в католицизм ради занятия французского престола стал своеобразным символом окончательного преобладания практической целесообразности над конфессиональными и идеологическими пристрастиями. Странно, правда, что авторы нигде не приводят связанную с этим знаменитую (независимо от степени ее достоверности) фразу Генриха: «Париж стоит мессы», которая была бы особенно выигрышной в популярном очерке.

Особое место в калейдоскопе европейских властителей, выведенных на страницах книги, занимает столь же знаковая фигура английского короля Генриха VIII (1509)

- («Генрих VIII, его министры и его жены» с. 115-151). Во-первых, она является предметом многолетних исследований автора данного раздела Ю. Е. Ивонина, который начинал свою научную деятельность именно с изучения различных аспектов (прежде всего внешнеполитических) так называемой королевской реформации Генриха VIII, заложившей основы современной англиканской церкви, и защитил на эту тему кандидатскую диссертацию. Во-вторых, здесь уделено самое пристальное внимание обстоятельствам личной жизни и чертам характера рассматриваемого деятеля, что наиболее соответствует жанру исторической биографии.

Другие главы посвящены не менее значимым личностям европейской истории - например, английской королеве Елизавете I (1558-1603) («Загадки королевы Бесс» с. 152180), испанскому королю Филиппу II (1556-1598) («Филипп II - затворник Эскуриала» с. 181-207), королю Англии Карлу I Стюарту (1625-1649), казненному во время революции

XVII в. («Remember!» - с. 244-262), а также тем, кто, как уже упоминалось выше, стал не только историческим, но и известным литературным персонажем - Людовику XIV («Только Бог велик!» - с. 404-426), его матери («Анна Австрийская, или предмет любви

2005. № 7 ИСТОРИЯ

трех министров» - с. 346-361) и ее фаворитам («Судьба Мазарини» - с. 311-345), («Джордж Вилльерс, герцог Бекингем» - с. 263-276).

В целом книга Ю. Е. и Л. И. Ивониных имеет большую познавательную ценность и представляет несомненный интерес не только для массового читателя (которому формально предназначена), но и для специалиста по этой эпохе, она наполнена богатым фактическим материалом, облеченным в яркую литературную форму, а многие изложенные здесь исторические события становятся впервые известны русскоязычной аудитории. Заслуживает всяческого одобрения и общий просветительский посыл авторов, которые, например, неизменно указывают литературные и музыкальные произведения, связанные с описываемой личностью (Франциск I - пьеса В.Гюго «Король забавляется» и опера Дж. Верди «Риголетто»; А.Валленштейн - сочинения Ф.Шиллера; известные всем романы А. Дюма и т.д.).

Однако замечательная во всех отношениях работа не лишена определенных изъянов, которые, вероятно, в значительной степени обусловлены как раз трудностью нахождения «золотой середины» между ее адресатами - рядовым читателем и истори-ком-профессионалом. Иногда авторы слишком увлекаются мелкими подробностями политической и военной ситуации, не имеющими прямого отношения к рассматриваемому деятелю, которые вряд ли интересны неспециалисту. С другой стороны, они не всегда внятно и последовательно трактуют некоторые специфические понятия. Например, в подстрочнике на с. 211 раскрывается значение слова «гугенот» - прозвище, которым «называли французских кальвинистов их противники». Оно первоначально «имело уничижительный оттенок, подчеркивая иноземный характер их [гугенотов. -В.И.] конфессии». Для широкой публики, вероятно, так и остается неясным, в чем же, собственно, заключается «иноземный характер» этого термина. Стоило бы тогда еще пояснить, что он происходит от немецкого Eidgenossen («товарищи по клятве») - так называли себя швейцарцы. С последними прежде всего и связывалось распространение идей протестантизма во Франции.

Гораздо более важным недостатком, особенно для специалиста, является отсутствие полноценного справочного аппарата, особенно ссылок на источники и литературу, которые, замечу, наличествовали в издании 1994 г. (после каждой главы) и, несомненно, повышали его научную ценность. Однако, повторюсь, это обусловлено упомянутой выше коллизией, когда авторы, столкнувшись с заведомо сложной задачей, вынуждены постоянно балансировать между стремлением удовлетворить запросы как массового читателя, так и профессионального историка.

Впрочем, такие частности никак не умаляют общего новаторского значения рецензируемой книги, продолжающей и восстанавливающей традиции жанра исторической биографии, присущие дореволюционной российской науке, которые в большой мере были утрачены советской историографией с предписанным ей свыше интересом к абстрактным «социально-экономическим» проблемам. Остается надеяться, что это полезное во всех отношениях начинание найдет развитие и в последующих трудах профессоров Ю.Е. и Л.И.Ивониных, которые принадлежат к числу немногих отечественных историков, плодотворно работающих и добившихся значительных успехов в указанном жанре.

В.В.Иванов

Удмуртский государственный университет

ИСТОРИЯ 2005. № 7

ПАВЛОВА И.В. МЕХАНИЗМ ВЛАСТИ И СТРОИТЕЛЬСТВО СТАЛИНСКОГО СОЦИАЛИЗМА. НОВОСИБИРСК: ИЗД-ВО СО РАН, 2001. 460 с.

Книга новосибирского исследователя, доктора исторических наук И.В. Павловой является первой монографией, освещающей политику модернизации конца 20 -30-х гг. с точки зрения того, насколько властный механизм, сложившийся к этому времени, влиял на причины и ход процессов, происходивших в СССР.

В своей монографии исследователь начинает анализ наиболее важных проблем с оценки сталинских представлений о возможности построения социализма в СССР. Рассматривая эту проблему, автор считает необходимым оговориться, что точно определить, как формировались представления И.В. Сталина о путях строительства социализма, достаточно трудно, поскольку отсутствуют не только документы, но и прямые свидетельства на этот счет. Тем не менее в работе активно проводится мысль о том, что у него не было собственного понимания целей и задач построения социализма, поскольку в разгар дискуссий в партии в первой половине 20х гг. он вообще не высказывался на эту тему, в отличие от своих будущих оппонентов Л. Д. Троцкого и Н.И. Бухарина (с.51). Оценивая сталинскую работу «К вопросам ленинизма», автор обращает внимание на то обстоятельство, что Сталин ни разу не сделал попытки проанализировать обстановку, чтобы показать, что именно позволяет ему считать построение социализма в России возможным, «никогда и нигде не указывал, на какие именно социальные силы при этом можно опереться» (с. 58). Из всего вышесказанного делается однозначный вывод, что Сталин вовсе не нуждался в поддержке ни пролетариата, ни крестьянства, единственное, на что он собирался опираться при проведении преобразований, - это созданный им самим механизм власти, посредством которого «можно было бы загнать население в новый строй» (с. 64).

Далее анализируются причины начала форсированной индустриализации. Исходя из высказываний Сталина автор приходит к выводу, что по крайней мере до 1926 г. в его планах не просматривается возможности быстрого построения социализма. Одним из поводов начала политики сплошной коллективизации и форсированной индустриализации, по мнению автора, послужила секретная поездка Сталина в Сибирь в 1928 г., в ходе которой Сталин лично убедился в отлаженности властного механизма, в готовности местных руководителей безоговорочно выполнять любые директивы ЦК ВКП(б). «Именно эта поездка, - пишет И.В. Павлова, - укрепила уверенность Сталина в возможности быстрого построения социализма». Она не согласна с устоявшейся в историографии точкой зрения, что Сталин выехал туда для решения сугубо утилитарной задачи преодоления возникшего в конце 1927- начале 1928 г. кризиса хлебозаготовок, поскольку Сибирь и Урал были последним резервом в этом отношении. Опираясь на региональные документы, автор ставит под сомнение наличие в крае на этот период хлебных излишков вследствие небывалого урожая. Напротив, 1927 г. оценивался в Сибири как средний по сравнению с районами Средней Волги и Северного Кавказа. Попутно критикует автор и другую точку зрения на причины, побудившие Сталина отправиться в Сибирь накануне изменения политики, имевшей в виду начало применения чрезвычайных мер в отношении крестьянства. Часть исследователей считает, что в Сибири, как ни в одном другом районе, отставали с заготовками. В данной монографии отрицается наличие подобной ситуации, непонятно, правда, почему. Вероятно, отставание в хлебозаготовках все-таки имело место, поскольку, как далее пишет сама И. В. Павлова, все партийное руководство края накануне приезда Сталина находилось под угрозой отстранения. Другое дело,

2005. № 7 ИСТОРИЯ

насколько это отставание можно рассматривать в качестве причины для поездки генерального секретаря. Безусловно, можно согласиться с автором, что в этом случае, чтобы мобилизовать область, не требовалось личного присутствия Сталина, достаточно было и соответствующих директив (с. 73).

Несомненной заслугой автора следует признать критическую оценку еще одной версии того, почему Сталин начал политику чрезвычайных мер именно с Сибири. В отечественной историографии существует мнение, что Сталин хотел не только организовать давление с целью добиться от крестьян сдачи хлеба, но и посмотреть, как отреагирует на чрезвычайные меры сибирская парторганизация, в своем большинстве крестьянская по составу, каков будет отклик в деревне в целом. Кроме того, генсек не случайно стремился осуществить административный нажим, находясь подальше от членов Политбюро ЦК (Бухарина, Рыкова и Томского), заранее зная, что они не одобрят применение чрезвычайных мер. Как справедливо отмечает И. В. Павлова, эту версию трудно назвать убедительной. Общеизвестно, что социальный облик политической элиты во второй половине 20-х гг. (особенно после так называемых «ленинских призывов») существенно изменился и партийные организации в большинстве своем были крестьянскими не только в Сибири. Кроме того, не было смысла Сталину опасаться коллег, ибо еще до его поездки все Политбюро ЦК одобрило применение чрезвычайных мер для выхода из хлебозаготовительного кризиса.

Подвергая таким образом детальному разбору имеющиеся в историографии оценки, автор предлагает свое объяснение причин, вынудивших Сталина отправиться в Сибирь. Первое объяснение представляется не совсем обоснованным. Основную причину, почему Сталин начал реализацию политики чрезвычайных мер с Сибири, автор видит в том, что руководство Сибирского крайкома ВКП (б) наиболее предано ЦК и лично Сталину, поскольку состояло сплошь из назначенцев, никак не связанных с краем, зато имевших тесную связь с Центром и поэтому настроенных выполнять исключительно его директивы. Возглавлял крайком С.И. Сырцов, хорошо знавший внутреннюю «кухню» аппарата ЦК, поскольку в 1922-1923 гг., когда создавалась номенклатурная система, заведовал учетно-распределительным отделом ЦК. Отчасти с этим можно согласиться, однако, следуя логике критических замечаний самого автора в адрес других исследователей, можно выразить сомнение в том, насколько сибирское руководство было уникально в этом отношении. Система номенклатурного назначения действовала одинаково, и один из элементов кадровой политики, так называемые мобилизационные переброски, был чрезвычайно распространен в 20-е гг.

Более правдоподобным выглядит другое объяснение, предложенное автором, почему применение чрезвычайных мер начали с Сибири. Существуют данные, отражающие то обстоятельство, что процесс социального расслоения в сибирской деревне в период нэпа шел более интенсивно, чем в европейской части России. Кроме того, еще во время гражданской войны достаточно остро стояла проблема социальной разобщенности внутри крестьянства, причем большой процент составляли бедняки-партизаны, воевавшие с Колчаком. И.В. Павлова пишет: «Сталин знал о проблеме красного бандитизма... Отправляя на места грозные директивы с требованием усилить хлебозаготовки путем насилия и грабежа, он знал, что найдет опору в социальных низах сибирской деревни» (с.97). Но если принять подобное объяснение, то приходится отметить, что данный вывод мало согласуется с утверждением автора, что Сталин не анализировал ситуацию и не выявлял те силы, или слои, на которые

ИСТОРИЯ 2005. № 7

можно было бы опереться, а рассчитывал при проведении столь масштабных преобразований только на особую систему организации власти.

Следующий сюжет в монографии посвящен изучению реальной подоплеки процессов, происходивших в СССР в конце 20-х и в 30-е гг. С точки зрения автора, действительный смысл сталинской политики - целенаправленное создание военной промышленности. В работе фиксируется ряд секретных постановлений Политбюро ЦК 1927 и 1928 гг., из которых явствует, что план военной мобилизации существовал уже с 1925 г. При этом обращается внимание на очень важное обстоятельство: по этому плану создание военной промышленности должно было осуществляться в строгой секретности, зачастую под видом мирного производства. Безусловно, вывод автора о том, что это открытие в какой-то мере ставит под сомнение существующие расчеты историков и экономистов по поводу масштабов военного производства накануне Великой Отечественной войны, очень важен.

Тем не менее основной вывод о том, что коренная ломка социальных отношений в конце 20-х - 30-е гг. была вызвана не потребностями развития страны, а целями самой власти, представляется спорным. Прежде всего, не достаточно доказательным выглядит тезис о том, что в 20-е гг. отставание СССР от западных стран было не столь значительным, как пытался представить его Сталин, чтобы оправдать издержки индустриализации и коллективизации, и что вполне было возможным для СССР догнать западные страны на базе результатов предыдущей капиталистической модернизации. При этом автор ничем не подкрепляет это более чем сомнительное предположение, только ссылается на данные об итогах индустриализации начала века Эдмона Тэри как «непредвзятые» (с. 116). Между тем не подлежит сомнению, что большинство положительных результатов предыдущей модернизации были во многом перечеркнуты последствиями революционного процесса, а также мировой и гражданской войн.

Далее автор приходит к выводу, что в планах Сталина было создание военной промышленности, которая позволила бы «догнать и перегнать экономически передовые страны». В качестве доказательства приводится секретное постановление Политбюро ЦК от 15 июля 1929 г. «О состоянии обороны СССР», в соответствии с которым произошла корректировка первого пятилетнего плана. В отличие от первого варианта плана, в котором не предусматривалось создания превосходства, в новом варианте «учли» пожелания Политбюро по военному ведомству: «по численности - не уступать, по технике - превосходить». Сталин рассматривал необходимость преодолеть отставание как вопрос жизни и смерти: «Мы должны пробежать это расстояние, или нас сомнут». Основной вопрос заключается в том, были ли реальные основания для подобных заявлений? Автор, судя по всему, их не видит, во всяком случае не пытается объяснить, почему был изменен первый вариант пятилетнего плана, старательно обходит анализ обстановки, как внутренней, так и международной, которая имела место в этот период.

Следует особо подчеркнуть, что в работе сделан акцент на социальных издержках политики индустриализации и коллективизации. Говоря об источниках внутренних накоплений, автор вводит в научный оборот новые архивные документы секретного содержания, например о производстве водки, показывающие масштабность этого явления.

Помимо всего прочего И. В. Павлова пытается оценить проблему личного влияния Сталина на ход вышеуказанных процессов. Что если бы на его месте оказался другой руководитель, скажем, Бухарин, были бы издержки от коллективизации

2005. № 7 ИСТОРИЯ

и индустриализации столь масштабны? Не совсем понятна позиция автора. С одной стороны, она соглашается с тем, что «особая бухаринская альтернатива вряд ли была бы возможна», так как сознание всех тогдашних руководителей мало чем отличалось от сталинского. Вместе с тем в работе акцентируется внимание на личностных особенностях И.В.Сталина и его окружения, из чего следует, что только он мог создать особый механизм власти, который существовал в СССР с конца 20-х гг., ибо только он продолжал мыслить категориями гражданской войны (с. 125). Именно в его понимании индустриализация имела целью построения военной промышленности не только защиту от капиталистического окружения, но и «экспорт» социализма.

В последней главе как раз и рассматривается вариант такого экспорта. Автор приводит в качестве примера того, как решались вопросы «экспорта социализма», высказывание Ленина по поводу планов советизации Польши. Фиксируется секретность принятия данного решения. Тогда, по мнению автора, закладывались принципы конспирации во внешней политике, в последствии Сталиным они были доведены до логического завершения (с. 334). Как представляется, вряд ли можно сравнивать период 1920-1921 гг., когда большинство советского руководства все еще не отказалось полностью от идеи мировой революции, и период второй половины 30-х гг. Не в последнюю очередь именно поражение в советско-польской войне заставило большевиков реально оценить степень революционности европейского пролетариата, хотя говорить о том, что советское руководство впоследствии полностью отказалось от идеи «экспорта социализма», нельзя. Безусловно, советская внешнеполитическая доктрина и в 30-е гг. имела двойственную основу: с одной стороны, поддержка западноевропейских коммунистов через Коминтерн, с другой - стремление к нормализации отношений с другими странами. Однако это вовсе не означает наличие в СССР в 30-е гг. реального плана нападения на Германию как отправной точки расширения «фронта социализма» на максимально возможную территорию, в идеале - на всю Европу. Тем не менее именно это пытается доказать автор данной монографии.

Крайне категоричной представляется позиция автора по поводу того, что внешняя политика СССР в 30-е гг., как и внутренняя, определялась исключительно идеологическими мотивами, в основе которых лежал «пролетарский призыв к последнему и решительному бою с капитализмом», и что именно на СССР лежит основная ответственность за развязывание второй мировой войны.

Видимо, поэтому в работе приводится анализ историографии с точки зрения того, насколько исследователи склонны следовать выводам Виктора Суворова, который впервые предложил версию о планах Сталина начать военные действия против Германии и ее союзников. Критикуются позиции западных историков, отказывающихся признать ключевую роль СССР в начале войны: «К сожалению, в этом вопросе не только российские, но и западные историки руководствуются, прежде всего, идеологическими мотивами. Складывается впечатление, что западные историки, в особенности немецкие, больше всего боятся обвинения в симпатиях к фашизму, в неонацистских устремлениях» (с. 360). Что касается отечественных исследователей, мне представляется, совершенно напрасно И. В. Павлова обвиняет их в предубеждении по отношению к позиции Суворова. За некоторым исключением историки признали его правоту в тех аспектах, где выводы опирались на документы. Однако в том, что большинство из них впоследствии пересмотрели свои позиции, нет ничего удивительного. В конце 80-х-начале 90-х гг. впервые стало возможным обсуждать подобные вопросы, открылись архивы, у историков появилась возможность проверить собственные предположения. Однако многие из них подтвердить не удалось.

ИСТОРИЯ 2005. № 7

Как признается сама автор, документы, однозначно подтверждающие, что СССР готовил крупномасштабные военные действия в Европе и что Германия своей агрессией лишь опередила Союз, не найдены. Мне представляется, что именно этим объясняется сдержанность в оценках ряда исследователей, таких, как В. А. Невежин и М. И. Мельтюхов, в более поздний период. Кстати сказать, сама И. В. Павлова объясняет этот «откат» в историографии исключительно боязнью исследователей, что их поставят в один ряд с Суворовым.

Основным для автора, видимо, стала необходимость доказать, что именно позиция СССР, не позиция Англии и Франции в отношении Германии, привела к эскалации военного конфликта. «Целью Мюнхенского соглашения было предотвращение войны в Европе, тогда как заключение советско-германского договора за неделю до начала войны сделало ее неотвратимой». Автор признает, что и в первом, и во втором случае заключенные соглашения вели к войне, «но в первом случае историки, как правило, говорят о губительной ошибке Англии и Франции, а во втором об очевидном умысле Германии и СССР развязать войну.» (с.398). Следует отметить, что далеко не все историки склонны именно так оценивать значение и последствия этих соглашений. Многие уверены, что «раздел» Чехословакии имел более губительные последствия, чем «раздел» Польши, хотя бы потому, что в 1938 г. Германия еще не имела той мощи, какой она достигла через год.

Учитывая это обстоятельство, автор пытается доказать, что уже до 1938 г. Сталин планирован начать войну в Европе. В доказательство приводится выдержка из «Краткого курса ВКП (б)» по поводу того, что империалистическая война уже началась. Однако то, что Сталин отмечал неизбежность мировой войны задолго до ее начала, оценивая ее как выход для капиталистических государств из мирового экономического кризиса, еще не дает основания однозначно утверждать, что Сталин считал усиление фашизма позитивным фактором в развитии международных отношений. Даже если подобная подоплека имела место во внешней политике СССР, следует признать, что западные державы действовали аналогичным образом. Если говорить о двойственности политики, то подобную двойственность можно наблюдать и со стороны западных держав, где в 30-е гг. особенно среди правых сил была популярна идея «крестового похода» против большевистской России как идеологического противника, где главная роль отводилась Германии. Точно так же можно говорить о том, что политикой уступок фашизму Запад подталкивал Г ерманию к войне с СССР, чтобы разгромить и ослабить Советский Союз.

Г оворя о личностных характеристиках Сталина, автор постоянно подчеркивает, что в публичных выступлениях он никогда не говорил о реальных действиях власти либо говорил неправду. Понятно, что публичные выступления политиков, редко могут служить источником для понимания скрытой политики. Политики любого ранга часто говорят не то, что думают, однако это связано не с особенностями личности того или иного политика, а очевидно, с правилами игры, принятыми в «большой» политике. Другое дело, механизм власти, при котором процесс выработки решений, их принятия и даже претворения в жизнь во многих случаях так и остался тайным.

В этой связи, на мой взгляд, наиболее интересная часть данного исследования

- это рассмотрение механизма партийно-государственной власти, то, как действие этого механизма отражалось на результатах тех или иных мероприятий. Автор фиксирует, что создание подобного механизма явилось следствием двух процессов, протекавших параллельно. Прежде всего, происходило усиление роли верховной власти

2005. № 7 ИСТОРИЯ

в связи с тем, что весь комплекс преобразований должен был осуществляться традиционным для России путем «сверху», через государственные институты. Одновременно происходил процесс превращения партии в институт власти, а ее аппарата - в основной элемент системы управления. Основная заслуга автора - выявление того, как функционировал этот механизм, причем не только уровень формирования политики, то есть то, как происходило принятие решений в Политбюро, Оргбюро и Секретариате, но и уровень реализации политических решений. Широко используя архивные документы местных партийных организаций и государственных учреждений, И.В. Павлова сумела проследить основные принципы функционирования этого механизма. Первый их них - секретность принятия решений и передачи соответствующих директив нижестоящим комитетам. В этой связи в работе по-новому рассматривается роль Секретариата ЦК. Из технического органа, обслуживающего Политбюро и Оргбюро, он превратился в орган, где не только предрешались все основные вопросы, выносившиеся на Политбюро и Оргбюро, но и проходили все связи с местными партийными комитетами. Автор отмечает, что вся переписка ЦК с местными комитетами была полностью засекречена. Если ведомства выходили с инициативой рассмотрения на Политбюро каких-либо секретных вопросов, они не должны были мотивировать их в письменном виде, а вносить их путем предварительного «сговора» с Секретариатом ЦК. Решения также не стенографировались и не протоколировались, передавались устно. Таким образом, сам факт принятия таких решений можно восстановить только по результатам последующей политики (с. 167). По поводу последнего соображения возникают некоторые сомнения: как именно проходило это согласование и насколько анализ последствий достоверно будет свидетельствовать о решениях, принятых в высших партийных инстанциях? Очевидно, что придется выстраивать сложную систему доказательств, при этом существование многих решений, принятых Сталиным и его ближайшим окружением в 30-е гг., возможно, так и останется на уровне предположений.

Н.В. Белошапка

Удмуртский государственный университет

ПЕРСПЕКТИВЫ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКИ В УКРАИНЕ (УКРАИНСКИЙ ИСТОРИЧЕСКИЙ СБОРНИК)/ ИНСТИТУТ ИСТОРИИ УКРАИНЫ НАН УКРАИНЫ / ГЛ. РЕД. В. СМОЛИЙ. КИЕВ, 2002. ВЫП. 5. 458 С.; 2004. ВЫП. 6. 447 С.; 2004. ВЫП. 7. 502 С.

Ежегодник аспирантов и молодых ученых Института истории Украины НАН Украины (далее - ИИУ) был основан в 1997 г. с целью создать условия для публикаций основных результатов и достижений исторических исследований начинающих историков ИИУ. Как показала практика (в 2004 г. вышел уже очередной выпуск 7), ожидания редколлегии во главе с академиком НАН Украины В. Смолием полностью оправдали себя. На страницах сборника были представлены исследовательские труды высокого научного уровня диссертантов и соискателей не только ИИУ, но и других научных центров Украины.

В 2002 г. была произведена некоторая реорганизация издания. В редколлегию были введены представители исторической науки России (М. Корзо, Москва), Беларуси (Г. Саганович, Минск) и Литвы (Й. Сарцевичене, Вильнюс). Такое решение было

ИСТОРИЯ 2005. № 7

принято в связи с выходом сборника на международный уровень: возможность публиковать научные статьи получили молодые российские, беларусские и литовские историки. Некоторые изменения коснулись и рубрикации издания.

В данном обзоре коротко остановимся на тематике последних трех выпусков ежегодника (вып. 5, 6 и 7).

Выпуск 5 вышел в 2003 г. за календарный 2004 г. в связи с переизбранием ответственного секретаря издания. В нем размещены 34 статьи в четырех тематических рубриках. Традиционно сборник открывает рубрика «Древняя история», которая представлена исследованиями аспирантов Киевского национального университета им. Тараса Шевченко (Г. Голубева «Формирование мировоззрения Ксенофонта», Г. Казакевич «“Записки о Г альской войне”» как источник для изучения политической роли кельтских жрецов», О. Жданович «Влияние идей адоптианизма на формирование арианского учения»). Вторая рубрика «История средневековья и нового времени» представлена статьями аспирантов ИИУ (Д. Ващука «Сравнительный анализ привилегий литовским евреям и уставных земских грамот Киевщины и Волыни (вторая половина XV - первая треть XVI ст.)», В. Григорьева «Генезис сословнопредставительской системы власти на украинских землях в составе Великого княжества Литовского (Х^-ХУ1 ст.)», А. Блануцы «Особенности кредитных операций на Волыни во второй половине XVI ст.»), младшего научного сотрудника ИИУ Я. Ищенко «Оборонительные сооружения в геральдическом наследии городов Украины», аспиранта Одесского национального университета В. Берковского «Некоторые аспекты развития правового регулирования торговых отношений на Волыни в XVI - первой половине XVII ст.: таможенное и гостинное право», научного сотрудника Института истории Литвы Й. Сарцевичене «Стремясь к идеалу: представление женских добродетелей в панегирической литературе Великого княжества Литовского второй половины

XVI - первой половины XVII ст., аспиранта Каменец-Подольского государственного университета В. Степанкова «Борьба Петра Дорошенка за сбережение целостности казацкой Украины (вторая половина 1668-1669 гг.)».

Наиболее представительной оказалась рубрика «Проблемы истории XIX-

XX ст.». Как и прежде, в ней смогли представить свои исследования молодые историки Киева (М. Смольницкая «Григорий Галаган: портрет личности на фоне эпохи»,

А. Герасименко «Комплектация ополченских формирований в г. Киеве (1941 г.)», А. Потыльчак «Нормативное регулирование труда военнопленных в СССР в годы Второй мировой войны: исторический аспект», Н. Бабик «Карибский кризис 1962 г. по воспоминаниям советских участников событий», Ю. Смольников «История как способ политической борьбы: «национальный лагерь» и «перестройка» в Украине (вторая половина 80-х - начало 90-х гг.)»; Умани (И. Кривошея «К истории дворянства Уман-ского уезда Киевской губернии (последняя треть XIX - начало XX ст.)»; Нежина (П. Моцияка «Бои на петербургском направлении в июле-августе 1812 г.»); Полтавы (Г. Капустян «Партийные ячейки - опора советского политического режима в украинском селе (1921-1929 гг.)»; Черкасс (В. Лазуренко «Зажиточное крестьянство Украины периода НЭПА, Е. Васильчук « Национализм в Российской Федерации (конец XX -начало XXI вв.)»; Минска (А. Трофимчик «Создание высших учебных заведений в западных областях БССР в 1939-1941 гг.»); Ужгорода (Л. Матевка «Советско-югославские отношения по материалам пятого съезда КПЮ»); Одессы (Д. Горун «Периоды и особенности развития польско-литовских отношений (1990-е гг. - начало

XXI ст.)».

2005. № 7 ИСТОРИЯ

Последнюю четвертую рубрику «Историография и источниковедение» составляют работы аспирантов и молодых ученых ведущих научных заведений Украины. Пять из девяти публикаций представлены аспирантами и сотрудниками ИИУ (А. Бовгиря «Краткая записка действий прежде бывших по наше время» (1581-1789) -источник украинской археографии второй половины XIX ст.», О. Крыжановская «Источники по истории масонского движения в Украине второй половины XVIII - начала XX ст.», Я. Верменыч «Регионализация Украины в украиноведении XIX ст.», Н. Юсова «Научная деятельность Костя Гуслистого в последние годы работы в Институте истории АН УССР (1949-1952 гг.)», О. Заплотинская «Украинское шестидесятничество: определение дефиниций и историография проблемы». Другие статьи - работы аспирантов: Днепропетровского национального университета Л. Жеребцовой об историографии таможенного дела на украинских землях в составе Великого княжества Литовского и Речи Посполитой; Национального университета «Киево-Могилянская академия» О. Даневич о диариуше элекционного сейма в Варшаве 1632 г.; Дрогобиц-кого государственного педагогического университета О. Тельвак о понимании термина и предмета исторической науки в наследии М. Грушевского.

В выпуске 6 тематика рубрик осталась без изменений. О. Жданович открывает рубрику «Древняя история», продолжая знакомить с результатами своих исследований по теме арианского учения в Римской империи. В рубрике «История средневековья и нового времени» помещены статьи аспирантов ИИУ А. Блануцы и Д. Ващука. В частности, А. Блануца развивает исследование социально-экономических сюжетов на Волыни во второй половине XVI ст., а Д. Ващук - тематику социально-правовых аспектов развития бытовых отношений на Киевщине по материалам уставных земских грамот периода конца XV - начала XVI ст. Аспирантка Киевского национального университета им. Тараса Шевченка Н. Синкевич освещает проблемы церковной истории на Волыни конца XIV - первой половины XVII ст., а В. Дмитриев - вопросы деятельности сербского духовенства в Украине первой половины XVIII ст. Исследование церковной истории на примере одного монастыря отображено в статье аспирантки этого же университета О. Прокопюк.

Большинство работ по церковной истории представлено в рубрике «Проблемы истории XIX-XX ст.». В частности, аспирантка Национального университета «Ост-рожская академия» И. Шестак в своей статье рассматривает деятельность епископа Каспера Казимира Цецишовского, а аспирантка Киевского национального университета им. Тараса Шевченка В. Лось - религиозные конверсии в брачно-семейных отношениях населения Правобережной Украины в 30-40-х гг. XIX ст. Младший научный сотрудник ИИУ С. Юсов в своей статье предметно исследует деятельность УАПЦ в контексте украинского национального движения в 20-х гг. XX ст.

Проблеме белорусско-украинского территориального и национального разграничения 1939 г. посвящена статья минского историка А. Трофимчика. Территориально-административным изменениям в УССР 40-60-х гг.XX ст. посвящена работа аспиранта ИИУ А. Андрощука.

Рубрику «Источниковедение и историография» представляют статьи украинских историков разных университетов страны. Докторант Запорожского государственного университета И. Лыман рассмотрел материалы фондов Государственного архива г. Севастополя об истории православной церкви на Юге Украины 1775-1861 гг. Львовский историк М. Цымбал опубликовал с расширенными комментариями Генеральную визитацию армяно-католической Каменец-Подольской церкви в 1791 г. Аспирант Института источниковедения и историографии НАН Украины В. Ковальчук

ИСТОРИЯ 2005. № 7

осветил проблему обнаружения организационных документов, касающихся деятельности ОУН и Заполья УПА на Волыни и в Полесье в 1942 - начале 1945 г. Аспирантка ИИУ Н. Юсова тематически и хронологически продолжает исследовать роль и вклад К. Гуслистого в разработке концепции «древнерусской народности». Аспирантка этого же научного учреждения О. Демиденко рассматривает освещение источников истории и культуры Украины в сборнике «Киевская старина» за 1882-1906 гг. Проблеме изучения бытового аспекта жизни сельского населения Украины в годы Второй мировой войны методами «устной истории» посвящена статья аспиранта Переяслав-Хмельницкого государственного педагогического университета Т. Нагайка. В этой рубрике представлены также статьи В. Цыберт «Движение регламентированной документации городских органов самоуправления Южной Украины последней четверти XVШ-XIX ст., А. Чередниченко «Становление и развитие византологии в Украине (начало XX ст.)». Завершает рубрику и сборник в целом статья С. Сташенка «Роль земств Левобережной Украины в формировании противопожарной безопасности региона: историография вопроса».

Еще более удачным оказался выпуск 7. Хотя в нем на этот раз и отсутствует рубрика «Древняя история», однако этот недостаток компенсировало тематическое наполнение рубрики «История средневековья и нового времени», а также введение двух новых рубрик: «Археология» и «Обзоры».

Итак, рубрика «История средневековья и нового времени» представлена одиннадцатью статьями. В частности, это работы донецкого историка Е. Булдаковой «Нарушение принципа «Божьего мира» и борьба с ним в среде французского духовенства на рубеже XП-XШ вв.», аспиранта Волынского государственного университета Г. Заплотинского о институте темников в Золотой Орде, аспиранта Санкт-Петербургского государственного университета С. Чебаненка о проблеме общинного правосудия и кровной мести в древней Руси, научного сотрудника Института истории Беларуси О. Дзярновича о «Киевском наследии» в проектах антиягеллонских коалиций конца XV - начала XVI ст., харьковского историка С. Карикова о реформаторской деятельности Йоганна Бугенхагена в Виттенберге, аспиранта Одесского национального университета В. Берковского о кредите и контракте в системе международных торговых отношений Волынского воеводства средины XVI - первой половины XVII ст., черновицкого историка М. Чучка о проблеме социально-экономического положения и быте буковинского православного духовенства в империи Габсбургов, научного сотрудника ИИУ Б. Черкаса о пограничном наместнике Семене Полозовиче. Свои исследовательские результаты в очередной раз представили младшие научные сотрудники ИИУ А. Блануца («Ценовые аспекты оборота земельных владений волынской шляхты (по материалам Луцких актовых книг 1566-1599 гг.)») и Д. Ващук («Судовой процесс и его функционирование в Киевской земле во второй половине XV - первой трети XVI ст. (анализ статей уставных земских грамот)»).

Рубрика «Проблемы истории XIX-XX ст.» представлена статьями шестнадцати аспирантов и молодых ученых Украины. Обратим внимание на самые оригинальные работы. Например, аспирантка Национально педагогического университета им. М. Драгоманова Н. Лобанова исследовала вопросы благотворительной деятельности сестер Киево-Печерского женского монастыря. Аспирантка ИИУ О. Манюта рассмотрела роль «Просвит» в контексте политической жизни австро-венгерской и российской монархий. Аспиранты Переяслав-Хмельницкого государственного педагогического университета О. Лукашевич проанализировал санитарно-бытовые условия жизни украинских крестьян в 20-х гг. XX ст., а Т. Нагайко - жилищные условия сельского на-

2005. № 7 ИСТОРИЯ

селения Украины в период 1943-1945 гг. Проблеме политических репрессий в отношении евреев Донбасса 1937-1938 гг. посвящена статья аспирантки Донецкого национального университета Е. Сучковой. Черкасский исследователь Е. Васильчук в своей работе обратил внимание на феномен русского фашизма конца XX - начала XXI ст.

Аспирантка Днепропетровского национального университета Л. Жеребцова в своей статье продолжила освещать источниковедческие аспекты по истории таможенной организации на украинских землях Великого княжества Литовского и Речи По-сполитой. В рубрике «Источниковедение и историография» представлены также статьи инженера-исследователя ИИУ С. Блащук по проблеме подготовки и издания «Русской Правды» ВУАН в 20-30-х гг. XX ст., а младший научный сотрудник ИИУ Н. Юсова в очередной раз обратилась к проблеме генезиса концепции «древнерусской народности» в советской историографии (труды В. Мавродина) в конце 30-х - начале 40-х гг. XX ст. В этой рубрике размещена и публикация исследователя из Беларуси И. Мельникова (г. Минск), который проанализировал труды польских историков по проблеме истории крестьянства Беларуси периода капитализма.

Новая рубрика выпуска «Археология» представлена исследованием переяслав-хмельницкого археолога С. Вовкодава по теме «Земляные сооружения бассейна р. Броварки на Переяславщине». Редколлегия сборника и в дальнейшем будет развивать эту рубрику, как и последнюю рубрику выпуска «Обзоры». В ней представлены два обзора научных сборников, издаваемых в ИИУ.

Все три выпуска ежегодника завершаются короткой информацией об авторах.

В 2005 г. готовится к изданию очередной выпуск ежегодника. На правах члена редколлегии приглашаю российских коллег к сотрудничеству. В науке не должно быть ни границ, ни предрассудков в объективном изучении исторического прошлого обоих государств.

А. Блануца

Институт истории Украины Национальной академии наук Украины

ИСТОРИЯ 2005. № 7

УКРАИНА В ЦЕНТРАЛЬНО-ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЕ (С ДРЕВНИХ ВРЕМЕН ДО КОНЦА XVIII В.) / ИНСТИТУТ ИСТОРИИ УКРАИНЫ НАН УКРАИНЫ. КИЕВ, 2004. Вып. 4. 528 с.

В 2004 г. в издательстве Института истории Украины НАН Украины был издан четвертый выпуск ежегодного научного сборника «Украина в Центрально-Восточной Европе (с давних времен до конца XVIII в.). Став традиционным, он объединил на своих страницах труды многих ученых из разных европейских стран, которые так или иначе касаются проблем давней, средневековой, ранне - и позднемодерной истории Украины.

Тематически сборник состоит из следующих разделов: «История», «Историография, источниковедение и специальные исторические дисциплины», «Дискуссии», «Рецензии и библиографические обзоры», которые построены по хронологическому принципу.

Естественно, что наибольшим из них является первый раздел. Его открывает аналитическая статья польской исследовательницы Терезы Хинчевской-Хенель, в которой отслежена эволюция термина «Центрально-восточная Европа» в исторической науке.

Античной истории посвящены изыскания Сергея Буйских и российского историка Николая Болгова. Первый аргументированно опровергает выводы С. Соловьева, что «землянки Березани конца VII - первых трех четвертей VI в. до н. э., а также других поселений Нижнего Побужья этого времени в основной массе были варварским жильем», а целью статьи, по утверждению ее автора, было «желание показать, как явное насилие над археологическим материалом, максимализация лишь двух его категорий... приводит к значительно перекрученной, упрощенной... ошибочной исторической конструкции». Второй, опираясь на огромный материал, считает, что Боспорское царство не прекратило своего существования в результате гуннского нашествия в конце IV в., а продолжало существовать почти до конца VII в. И с этого времени «остался только один город Боспор, слои которого плохо выучены и почти не опубликованы».

Исследования ученых Александра Головка, Александра Моци и Татьяны Вил-кул касаются истории Киевской Руси. В частности, А. Головко, во-первых, проанализировал соответствие термина «империя» по отношению к Руси и отметил, что «государство империя Русь просуществовало к середине XII в., то есть до времени, когда киевский политический центр мог в достаточной мере мощно влиять на ситуации в восточнославянском мире». Во-вторых, провел параллели между терминами «земля»-«княжество» и предложил варианты определения великих княжеств: «земельное княжество» или «земля-княжество». Статья А. Моци посвящена рассмотрению отличий древнерусского Севера от Юга. По мнению ученого, именно южные земли были «своеобразным „локомотивом” развития., на которых объективно локализовано и местонахождение „матери городов русских” - Киева». С течением времени развитие регионов со Средним Поднепровьем начало «изменяться в сторону большего выравнивания». Один из социальных сюжетов истории - конфликты горожан с князем -показан в публикации Т. Вилкул. Основным методом исследования выступил сравнительный анализ текстов летописей, в которых нашли отображение конфликтные ситуации. Рассмотрев значительное количество примеров, исследовательница пришла к выводу, что одним из основных заданий летописцев было выяснить, «кто виноват» в конфликтах, а «тексты, обычно, представляют две версии: а) оправдывает горожан и

2005. № 7 ИСТОРИЯ

князя-соперника, Ь) осуждает людей и (или) оправдывает жертву». Среди последних, по мнению Т. Вилкул, «встречаются и нейтральные тексты».

Раннесредневековая история хорватских племен проанализирована в артикуле Леонида Войтовича. На основании огромного количества источников (письменных и археологических) он выступил в поддержку Я. Исаевича, который предложил «закарпатских, приднестровских и присянских хорватов... называть карпатскими хорватами, а не белыми хорватами, поскольку последние размещались в верховьях Вислы и Одры и бассейне Белой Ельстэр». Историк также не соглашается с распространенным суждением, что в 993 г. закарпатские княжества были завоеваны киевским князем Владимиром Святославовичем. Он предполагает на это время независимость закарпатских княжеств. И только Стефан I, по мнению исследователя, постепенно присоединил к своим владениям Нижнетисенское, Верхнетисенское и Земплинское княжества, а «от Боржавского княжества он отгородился засеками». А около 1030 г. почти все закарпатские земли вошли в состав Венгрии, за исключением верховья р. Тисы.

Некоторым сюжетам истории Великого княжества Литовского посвящены исследования Артураса Дубониса и Дмитрия Ващука. Первый анализирует картину политической борьбы за власть в Литве после смерти короля Миндовга на протяжении 1264 - 1268 гг. А. Дубонис выделяет четырех претендентов на престол: галицкого князя Льва Данииловича, чешского короля Пшемысла Оттокара, Святого Отца и кернов-ского князя Тройдена, между которыми продолжалась ожесточенная борьба. Ученый высказал предположение, что между Тройденом и Львом было заключено соглашение, от которого оба получили выгоду: «Тройдену облегчалась задача получения власти, а положение конкурентов Льва - брата Шварна, дяди Василька и двоюродного Владимира - становилось слабее». Именно благодаря договору выдвиженец литовской знати получил «наследство» Миндовга между 1268 - 1269 гг. Д. Ващук определил влияние уставных грамот Киевской и Волынской земель на формирование Первого Литовского Статута 1529 г. Исследователь путем сравнительного анализа артикулов документов констатировал, что в содержании параграфов ПЛС из рассмотренных областных при-вилеев наиболее полно представлен Киевский.

Отметим также статью Василия Уляновского, в которой, интерпретируя вторую часть «Послания» Спиридона-Савы, ученый предложил гипотезу о происхождении власти русских князей от рода Августа через Пруса и Рюрика, а также получении символов власти Владимиром Мономахом.

В работах Валерия Степанкова и Виктора Горобца исследуется политическая история Украины периода Национальной революции XVII в. В. Степанков рассмотрел дипломатический аспект политики гетмана Б. Хмельницкого, в частности проблему выбора московской или турецкой протекции в 1648-1654 гг. Историк считал, что до весны 1653 г. Б. Хмельницкий проводил «политику мистификации принятия протекции (как московской, так и турецкой. - Д. В.), в действительности же не ставя целью принимать ее». Вместе с тем, подчеркивал ученый, отказ гетмана и старшин в 1651 г. принять турецкую протекцию стал серьезным дипломатическим просчетом. Одностороннюю переяславскую присягу без соответствующих условий протекции В. Степанков интерпретирует как вынужденный акт украинской стороны, который был сделан под давлением обстоятельств и «направленный на поиск выхода из трудного положения», в котором оказалась казацкая Украина. В. Горобец, исследуя элек-ционную борьбу на Левобережной Украине начала 60-х гг. XVII в., обстоятельно выяснил, во-первых, политические стремления В. Золотаренка, Я. Сомка и И. Брюховецкого, во-вторых, настроения в украинском обществе (особенно среди ду-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

ховенства) и, в-третьих, влияние политики Москвы на внутриполитическую ситуацию Левобережья.

Привлекает внимание публикация Владимира Маслийчука относительно определения «шляхетности» среди казацкой старшины второй половины XVII - XVIII вв. Автор проанализировал те трансформации, которые происходили после революции в ономастике (изменение фамилий), старшинской геральдике (историк утверждает, что выявлено около 10 гербов), процессе создания родословных легенд, которые, по мнению автора, являются «самым слабым, необоснованным звеном в доказательствах шляхетности старшин слободских полков».

Публикация Владислава Грибовского посвящена истории причерноморских ногайцев XVI - XVII вв. Ученый установил, что на территории Северного Причерноморья ногайцы не были автохтонным населением, и их этногенез локализуется Нижним Поволжьем и совсем не связан с деятельностью золотоордынского эмира Ногая. Заселение ногайцами Северного Причерноморья происходило в несколько этапов и было достаточно длинным процессом, начиная с рубежа XV - XVI вв. и до 80-90-х гг.

XVII в.

Елена Дзюба исследовала наличие немецкой книги в библиотеках Украины

XVIII в. Она отмечала, что большой популярностью пользовались: теологическая литература (книги И. Будде, А. Франке, И. Арндта, И. Михоэлиса, И. Г ерхарда), труды

теоретика естественного права С. Пуфендорфа, произведения философов Х. Вольфа и Х. Баумайстера, географические описания А.-Ф. Бюшинга. Вместе с тем, констатирует О. Дзюба, литература времени немецкого Возрождения (вторая половина XVIII в.) в описаниях библиотек отсутствует.

Закрывает первый раздел статья Елены Бачинской, в которой отражены стратегия, тактика и действия политики Российской империи относительно задунайского казачества с 1775 г. первой трети XVIII в. По мнению автора, для решения стратегической цели - «прекратить пребывание запорожцев на территории Турции» - российское правительство использовало разнообразные действия («частные приглашения», объявление амнистий, предоставление льгот и привилегий тем, кто соглашался вернуться, создание искусственных казацких формирований), которые оказались малоэффективными.

Не менее интересным является второй раздел сборника, в публикациях которого рассматриваются вопросы историографии, источниковедения и специальных исторических дисциплин. Александр Осипян впервые ввел в научное обращение часть произведения армянского аристократа Гетума из Кориоса (род. ок. 1245 г. - | первая треть XIV в.), в которой рассказывается об истории похода монгольских войск на страны Центрально-Восточной Европы в 1236-1242 гг. Публикацию дополняют обстоятельные комментарии.

Для тех, кто увлекается российской историографией раннего нового времени, небезынтересной будет статья Дмитрия Рыбакова. В ней внимание уделено исследованию атрибуции и контекста «Временника» Ивана Тимофеева. Проанализировав произведение, автор указывает, что он состоит из двух очерков - «об общероссийской Смуте 1598 - 1613 гг. и об эпопее Великого Новгорода 1611-1617 гг., которые являются концептуально самостоятельными».

Научное наследство Мирона Кордубы, в частности вопрос «общерусскости» Киевской Руси, рассмотрено Наталией Юсовой. Она глубоко проанализировала как теоретические рассуждения известного историка, изложенные на страницах его трудов, так и критические отзывы его оппонентов.

2005. № 7 ИСТОРИЯ

Вне поля зрения читателя не может остаться и работа Ярослава Федорука. Он чрезвычайно обстоятельно проанализировал освещение украинско-московского соглашения 1654 г. украинской и российской историографией конца XIX - 50-х гг. XX в. Объектом исследования стали труды историко-правового направления ученых В. Сергеевича, Г. Коркунова, И. Розенфельда, М. Слабченка, А. Яковлива,

В. Липинского, В. Мякотина, Д. Одинца и др.

В этом разделе сборника опубликована статья Ольги Ковалевской, которая раскрывает образ украинского гетмана И. Мазепы посредством полотен польских худож-ников-романтиков Александра Орловского (1777-1832) и Вацлава Павлишака (18661905). Для них, утверждает автор, И. Мазепа - это то легендарное лицо, «которое они наполняют собственным содержанием, в соответствии с требованиями стиля, жанра, внутренних убеждений, ощущений и эмоций».

Исследуя гродские суды Украины второй половины XVI - начала XVII вв. Алексей Патяка выяснял содержание и структуру их деловой документации. Проанализировав значительное количество источников, ученый указывал, что форма записи и стандарт документа гродского делопроизводства, которые формировались в Киевском, Брацлавском и Волынском воеводствах, «с незначительной вариативностью характерны гродским судам Киева, Луцка, Житомира, Винницы, Кременца и других городов».

Автором заключительной статьи второго раздела является Андрей Бовгиря. Историк рассказывает о маргинальных записях украинских рукописных сборников

XVIII в. Именно они, а точнее их содержание, помогают датировать рукопись и место ее написания, воспринимать заложенные в них идеи. Самыми многочисленными являются маргинальные записи, которые содержат информацию о владельце рукописи.

Традиционным стал раздел «Дискуссии». В четвертом выпуске помещено исследование Тараса Чухлиба. Данная публикация - это, во-первых, своеобразная рецензия на монографию российской исследовательницы Т. Яковлевой «Руина Гетманщины: От Переяславской рады - 2 к Андрусовскому соглашению (1659-1667 гг.)», а во-вторых, украинский историк углубляется в дискуссию относительно определения термина «руина», ставя вопрос: «Руина» Гетманщины или борьба за утверждение Украинского казацкого государства?»

Завершают сборник обзорные статьи Валентины Матях и Андрея Блануцы, а также рецензия Бориса Черкаса на монографию польского историка М. Франца «Wojskowosc Kozaczyzny Zaporoskiej w XVI - XVII wieku. Geneza i character». (Torun, 2002).

Таким образом, статьи сборника заполнили очередную нишу в изучении истории Украины с давних времен до конца XVIII в. Содержание сборника, на наш взгляд, будет интересно как специалистам-историкам, так и всем, кто увлекается историческим прошлым Центрально-Восточного европейского региона.

Д. Ващук

Институт истории Украины Национальной академии наук Украины

ИСТОРИЯ 2QQ5. № 7

СОЦ!УМ. АЛЬМАНАХ СОЦИАЛЬНОї ТСТОРК / ГОЛ. РЕД. В.А. СМОЛШ; ВЩП. РЕД. В. ГОРОБЕЦЬ. ВИП. 1. КИЇВ: ІНСТИТУТ ТСТОРК УКРАїНИ НАН УКРАїНИ, 2GG2. 253 с.; ВИП. 2. 2GG3. 238 с.; ВИП. 3. 2GG3. 291 с.; ВИП. 4. 2GG4. 244 с. СОЦИУМ. АЛЬМАНАХ СОЦИАЛЬНОЙ ИСТОРИИ / ГЛ. РЕД.

В.А. СМОЛИЙ; ОТВ. РЕД. В. ГОРОБЕЦ /ИНСТИТУТ ИСТОРИИ УКРАИНЫ НАН УКРАИНЫ. КИЕВ, 2GG2. ВЫП. 1. 253 с.; 2GG3. ВЫП. 2. 238 с.; 2GG3. ВЫП. 3. 291 с.; 2GG4. ВЫП. 4. 244 с.

На протяжении 2QQ2-2QQ4 гг. увидели свет четыре выпуска альманаха социальной истории «Социум», издаваемого центром исследования проблем социальной истории Института истории Украины Национальной академии наук Украины. По словам главного редактора альманаха академика НАН Украины В. Смолия, история человечества должна быть представлена как история человека в обществе (Соціум. Київ, 2QQ2. Вып. 1. С. S). Целью нового издания основатели альманаха провозгласили придание динамики развитию отечественной исторической науки через открытие новых исследовательских горизонтов, адаптацию новейших теоретических разработок и формирование нетрадиционных подходов к разрешению давних проблем и поиск принципиально новых точек приложения исследовательских усилий.

Всё это и привело к мысли о необходимости и своевременности основания специализированного научного издания, призванного представить историю в измерении акцентированного антропоцентризма.

Абсолютно очевидно, что такое смещение исследовательского интереса на почве украинской историографии просто обречено на интересные открытия и неожиданные выводы. Ведь история, особенно украинская - это настоящая terra incognita, и кто знает, сколько тайн скрывается за кулисами знакомых нам лишь в традиционном прочтении «социальных структур» украинской истории!

Каким был украинский социум (а не мифический обезличенный народ, о котором так любят писать некоторые историки) в эпоху средневековья и нового времени? Альманах социальной истории «Социум» призван помочь составить представление о социальной и эмоциональной сферах жизни, любви, сексуальности, половой морали, восприятии смерти, политических ритуалах и социокультурных ориентирах реальных людей Украины. Материалы, опубликованные в нём, подготовлены как на основе новейших методологий, так и в более традиционных формах.

В четырёх выпусках, которые стали предметом этого обзора, всего опубликовано 56 статей, а также рецензии на новые книги, обзоры, хроника научной жизни. Каждый выпуск содержит краткие сведения об авторах, а также Summaries.

Вследствие ограниченного объёма мы не в состоянии охарактеризовать все 56 материалов. Да это и не к чему, ведь каждый, кого заинтересуют альманах и опубликованные в нём материалы, сможет найти его в Интернете, на сайте Института истории Украины НАН Украины (по адресу http://www. history. org.ua/socium/contents.htm). Формат *.pdf позволяет сохранить все особенности печатного издания при использовании программы Acrobat Reader, которая к тому же является свободно распространяемым программным обеспечением. Целью же нашего обзора, в соответствии с законами жанра, есть презентация издания и наиболее интересных материалов из него.

Выпуск 1 альманаха состоит из шести рубрик, тринадцати статей.

Рубрика «История представлений и эмоций» представлена четырьмя материалами: «Княжеские ловы как социальный феномен Киевской Руси» (В. Рычка), «Дружина - вече: баланс абстракций» (Т. Вилкул), «От Кузьмища-киевлянина к киевлянину

2005. № 7 ИСТОРИЯ

Скобейку (моделирование смерти в «Хронике Быховца»)» (О. Русина), ««Мушкет-сиромаха» и «сабля-сваха»: социально-психологические установки, социокультурные ориентации и модели поведения запорожских казаков (80-е гг. XVI - начало XVII в.)» (П. Сас).

Доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института истории Украины НАН Украины Владимир Рычка подвергает исследованию такой неотъемлемый атрибут социальной жизни Киевской Руси, возникший на архаическом фоне противостояния человека и природы, как княжеские ловы. Ловы составляли важнейшую часть повседневной жизни правящей элиты средневековой Руси. Историки прошлого усматривали в них прежде всего забаву, развлечение, которое к тому же приносило пользу (драгоценные меха и продовольствие). Такой же взгляд на социальную природу этого явления унаследовала и советская историография. А между тем княжеские ловы как синкретическая форма поведения укоренялись в процессе продолжительной социализации и инкультурации правящей элиты Руси. В архаическом обществе поединок со зверем, который был одним из видов инициализации, завершался поеданием его плоти и крови. Победа человека над зверем трансформировалась в таинство перехода власти, в обряд передачи силы. Зверь уже как бы и не умирает, а воплощается в победоносном герое. Таким образом, княжеские ловы довольно рано превратились в военно-сакральный ритуал. Отсюда и осмысление средневековыми книжниками образа князя через метафору зверя (волк, «пардус», лев, рысь, крокодил, орёл, тур). Постоянная забота о своём авторитете обусловила повышенный интерес князей к собственному образу в глазах социума. Ради демонстрации своих достоинств князья сознательно подвергали себя, казалось бы, ненужному риску. Княжеские ловы как императив высших норм рыцарского поведения давали публичное подтверждение высокого социального статуса. Они были институционной, семиотически маркированной нормой социального поведения, которая типологически соответствовала европейскому рыцарскому идеалу, включая в себя ещё и такие моменты средневековой шкалы ценностей, как прославление воинской отваги, феодальной верности и служение заповедям Божьим.

Доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института истории Украины НАН Украины Петр Сас рассматривает социально-психологические установки, социокультурные ориентации и модели поведения запорожских казаков. Освещение казачьей тематики традиционно не выходило за рамки событийного историографического дискурса или же описательного этнографизма. Поэтому неудивительно, что до сих пор малоисследованным остаётся связанный с повседневностью срез исторического бытия казаков, где социально-психологическое отображение, а также мышление предстают в неразрывной связи с индивидуальным и групповым поведением. Украинское казачество представляло собой обособленную, достаточно консолидированную социально-политическую общность, формой организационного объединения которой была войсковая корпорация в ореоле рыцарской ориентации политического сознания казаков. В сфере политической жизни члены этой корпорации руководствовались принципами прямой демократии, опирались на специфический каталог ценностных установок и практиковали ритуализированные действа (например, выборы гетмана), которые объективно поддерживали ощущение групповой тождественности. Среди социально-психологических установок специальное место отводилось думам, которые, с их особенным ритмом и тематической направленностью, исполняли определённые прикладные функции, духовно объединяя воинов перед боем. Специфическое значение в казачьей психокультуре отводилось оружию. Огнестрельное оружие

ИСТОРИЯ 2005. № 7

было для запорожцев признаком их групповой тождественности как членов войсковой общности. Запорожцы были ментально настроены на восприятие оружия как сущности, которая имеет магические свойства. Благоприятной почвой для этого служил отличающийся огромным военным риском уклад жизни. Поэтому среди запорожцев было достаточно тех, кто верил, что с помощью особенных магических действий, волшебства можно «заговорить» вражеское оружие и тем самым уберечь себя от ранения или смерти. Отношение к оружию как к живому существу, которое можно привлечь на свою сторону или же с помощью «чар» нейтрализовать губительное влияние вражеского оружия, со временем стало выражаться в применении к нему очеловеченных названий. Архетип такого словесного поведения опредметился в надписях к народным картинам «Казак Мамай» («Казак-бандурист») - «мушкет-сиромаха», «сабля-сваха».

В рубрике «История социальных общностей и социальных конфликтов» напечатано пять статей: «Урядовое выживство в структуре публично-юридических процедур» (В. Полищук), «Умоцованные - прокураторы - приятели. Кто они?» (Н. Старченко), «Запорожец на Дону» (В. Брехуненко), «Имела ли весна 1661 года шанс стать «термидором» Украинской революции?» (В. Горобец), «Одягаты и наглядаты» (О. Сокирко).

Кандидат исторических наук, научный сотрудник Института украинской археографии и источниковедения имени М.С.Грушевского НАН Украины Владимир Полищук на материалах луцких замковых книг 1558-1567 гг. прослеживает историю института официальных/урядовых свидетелей («выжей») в праве Великого княжества Литовского накануне и в ходе судебно-административной реформы 1564-1566 гг. Вы-живство было обязательным элементом писаного права и публично-правовых процедур. Однако в законодательстве описывались далеко не все нормы выживства, что объсняется его статусом панской или замковой службы, которая считалась неотъемлемой составной частью сословных привилегий магнатов и шляхты. Выживство подготовило почву для введения института возного - пусть низкого, но самостоятельного шляхетского уряда.

Становление института адвокатуры на Волыни в конце XVI в. - предмет внимания кандидата исторических наук, научного сотрудника Института украинской археографии и источниковедения имени М.С.Грушевского и Института истории Украины НАН Украины Наталии Старченко. Из каких социальных групп рекрутировались «приятели», «в праве умеетные»? В чём состояли секреты адвокатского мастерства? Как складывались отношения между адвокатом и клиентом, и каким образом оплачивался адвокатский труд? И наконец каковы были шансы адвокатов на продвижение по ступеням иерархической лестницы? Вот вопросы, которые ставит исследовательница. Адвокатская практика в условиях довольно закрытой шляхетской корпорации была самым коротким путём (кроме разве что удачного брака) реализации жизненных ожиданий небогатого/неоседлого украинского шляхтича. Характер услуг сводил к минимуму дистанцию между паном и слугой (патроном и клиентом), обеспечивая их тесную связь в разветвлённой системе взаимозависимостей. В то же время это был легальный способ «служения» нескольким персонам и получения благ. При этом связь адвоката с клиентом отношениями служебного/служебницкого подчинения была совсем необязательной.

Правовой статус украинских казаков на территории Войска Донского в первой половине XVII в. рассматривает в своей статье доктор исторических наук Виктор Брехуненко. Отношения с казачьими общностями Дона, Волги, Терека, Яика были проявлением восточного вектора политики украинского казачества XVI - первой половины

2005. № 7 ИСТОРИЯ

XVII в. Правовой статус украинских казаков на Дону, с одной стороны, фокусировал действие специфических ментальных установок обоих казачеств, а с другой - отображал особенный характер украинско-донских отношений. Исследованная в статье модель статуса была одной из главных предпосылок интенсивности межказачьих отношений, тесного взаимодействия по многим направлениям деятельности, и, наконец, степени влияния оси Днипро - Дон на широкий комплекс проблем, связанных с развитием цивилизационных процессов в регионе.

Доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института истории Украины НАН Украины, заведующий центром исследования проблем социальной истории Института истории Украины и ответственный редактор альманаха «Социум» Виктор Горобец в своём этюде к социально-политической истории второй половины

XVII в. задаётся вопросом, имела ли шансы весна 1661 г. стать «термидором» Украинской национальной революции XVII века? При определённых условиях это могло бы произойти, приходит к выводу автор статьи. Речь идёт о начале процесса интеграции украинской казачьей старшины в элитное сословие Речи Посполитой, об урегулировании и стабилизации поземельных отношений, а также о правовом закреплении социальной стратификации общества. Но для этого необходимы были не только определённые условия, но и их благоприятная внутренняя комбинация, а также внешнеполитическая конъюнктура. Однако поскольку конституциирование такого положения противоречило исключительным правам шляхетского сословия Речи Посполитой и к тому же таило в себе угрозу ещё большего их ограничения впоследствии (например, в ситуации политического блокирования Войска Запорожского с королём), реальных шансов на успешное проведение таких новаций через сейм республики практически не было, а королевская власть была слишком слаба, чтобы содействовать этому.

Кандидат исторических наук Алексей Сокирко анализирует форменную одежду («социальный маркер») и статус наёмного (охотницкого) войска Левобережного Гет-маната конца XVII - начала XVIII в., а именно пехотных («сердюки») и конных («компанейцы») полков.

Рубрика «Социальная история религий» представлена статьёй доктора исторических наук В. Мордвинцева о старообрядческих общинах Украины второй половины

XVIII в. и об отношении к ним властей.

В «Истории частной жизни» помещено исследование кандидата исторических наук Вадима Долгова (Удмуртский госуниверситет, РФ), посвящённое любви, сексуальности и половой морали в Древней Руси XI-XШ вв. - важной и малоисследованной странице социального бытия человека Древней Руси.

Доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института истории Украины НАН Украины Александр Гуржий выводит общественно-политический портрет женщины украинской элиты первой трети XVIII в., а именно Анастасии Ско-ропадской, урождённой Маркович (1671-1729), которая была женой гетмана Украины Ивана Скоропадского (1708-1722) («Иван носит плахту, а Настя - булаву»? Рубрика «История женщин»).

Выпуск 2 состоит из шестнадцати материалов украинских, российских и польских авторов, объединённых в такие рубрики: «История социальных общностей и социальных конфликтов» (9 статей), «История частной жизни и повседневности» (4 статьи), «История представлений» (1 статья), рецензии, обзоры, информация.

Открывает 2-й выпуск рубрика «История социальных общностей и социальных конфликтов», материал профессора Люблинского университета Генрика Гмитерека «Молодежь с украинских земель в Замойской академии». Автор утверждает, что моло-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

дежь Волыни, Киевщины и Подолии играла в академии не последнюю роль и сказывался тут не столько численный показатель, сколько наличие у этой группы культурных, конфессиональных, ментальных отличий от остальной массы учеников, что придавало академической жизни специфический колорит. Молодежь с украинских земель получала образование и готовилась к участию в общественной жизни государства. Автор делает вывод, что по отношению к украинским землям академии удалось исполнить амбициозные планы, поставленные перед ней её основателем Яном Замойским (это утверждение корректно как минимум для ситуации первой половины XVII в.).

Кандидат исторических наук Наталия Билоус своё исследование («Киевский магистрат XVI - первой половины XVII в.: организация и структура власти») посвятила исследованию организации власти в Киеве. Она выяснила, что на конец XVI в. приходится период окончательной структуризации киевского городского правительства (магистрата), который состоял из двух коллегий (рады и лавы), подчинённых войту. Городские урядники были в основном местного происхождения и православного вероисповедания. После уравнивания в правах со шляхтой их статус повысился и не отличался от статуса городских урядников главных городов государства. В Киеве, как и в других городах, происходил процесс олигархизации власти - несколько влиятельных и богатых семей овладели рычагами влияния на городское управление (для ситуации середины и второй половины XVI в. это Черевчеи, Мелешковичи; для конца XVI -первой половины XVII в. - Балыки, Ходыки, Конашковичи, Мефедовичи). Концентрация власти в руках немногих приводила к злоупотреблениям (показательной в этом отношении была семья Ходык). На организацию и структуру киевского магистрата оказали влияние не только нормы магдебургского права и пример Вильна, но и местные обычаи и нормы приграничной жизни.

Аспирант института истории Варшавского университета Кароль Мазур приходит к выводу, что согласие украинской шляхты на инкорпорацию обусловила позиция князей, а сословные интересы стояли выше, чем конфессиональные и национальные факторы. В статье «Неизвестная петиция волынской шляхты к королю во время Люблинского сейма 1569 г.» публикуется текст петиции.

Кандидат исторических наук Михаид Довбыщенко («Реалии и мифы религиозного противостояния на Волыни в конце XVI - первой половине XVII в.») поднимает тему конфессиональной ситуации в то время. Нет смысла опровергать факт религиозного противостояния в указанный период, ведь это признавали и современники -униаты и православные, но его характер, утверждает автор, ни в коей мере не имел тех глобальных черт, какие традиционно приписывала ему наша историография. Религиозная полемика протекала среди ограниченного круга людей, редко выходя за его границы и не захватывая преобладающего большинства шляхты - представителей политического народа Речи Посполитой. В общих чертах противостояние не имело антагонистического характера. Да и не могло быть антагонизма там, где лидеры конкурирующих церквей вели общие хозяйственные дела, где православные и униатские священники вместе гуляли на свадьбах и отмечали храмовые праздники. Конфликты четко выраженного религиозного характера имели на Волыни эпизодические проявления, а противоположные утверждения - обыкновенный исторический миф, утверждает автор статьи.

Кандидат исторических наук, научный сотрудник Львовского отделения Института украинской археографии и источниковедения имени М.Грушевского НАН Украины Мирон Капраль («Антиеврейские волнения и погромы во Львове XVП-XVШ вв.») определяет причины христианско-еврейского противостояния. Контрреформаци-

2005. № 7 ИСТОРИЯ

онное движение, одним из проявлений которого было основание в Львове в 1608 г. иезуитского коллегиума, содействовало всплеску антиеврейских настроений. Кроме студентов активными участниками антиеврейского движения в Львове были социальные низы. Экономическая конкуренция, а также религиозная нетерпимость, обусловленная культурной и языковой закрытостью еврейского кагала - вот причины погромов (в 1664 г. случилось два погрома, в результате которых погибло 129 евреев). Тем не менее до самого конца существования Речи Посполитой городской раде Львова не удалось покончить с еврейской конкуренцией.

Предмет внимания кандидата исторических наук Алексея Сокирко («Казацкое войско под прицелом модернизации») - милитарная ситуация в конце XVII - начале

XVIII в., когда основные европейские «игроки» - Франция, Австрия и Россия - уже имели модерные регулярные армии. Элита Гетманщины, очевидно, интуитивно понимая опасность такой ситуации, имела определенные намерения инновационного характера, которым, впрочем, так и не судилось реализоваться.

Кандидат исторических наук Юрий Волошин (Полтавский государственный педагогический университет имени В. Г. Короленко) исследует социальноэкономические и демографические процессы в старообрядческих поселениях («Население домохозяйств «государевых описных малороссийских раскольничьих слобод» (по материалам Генерального описания Левобережной Украины 1767-1769 гг.)»).

Кандидат филологических наук Марина Грымыч («Социоантропологические факторы наследования собственности в традиционном украинском обществе») приходит к выводу, что народные традиции в сфере наследования/раздела имущества при жизни домохозяина демонстрируют актуальность социоантропологических факторов (традиционной системы родственных отношений, половой и возрастной стратификации, народного правосознания, стихийного правотворчества).

Рубрику «История частной жизни и повседневности» открывает статья доктора исторических наук, ответственного редактора альманаха Виктора Горобца ««Хочю [...] поняти б за себя московскаго народу вдову.» (Женщины в политической биографии Ивана Брюховецкого)». Анализируются брачно-политические проекты гетмана Левобережной Украины, который выделялся своей неординарностью, а иногда и не свойственной тогдашнему украинскому политику экстравагантностью и эпатажем.

Российская исследовательница Маргарита Корзо рассматривает укрепление моральных основ (в т. ч. в сфере сексуальных отношений), которое было составной частью широких процессов социального дисциплинирования, охвативших протестантские и католические общности в XVП-XVШ вв. («Контроль за соблюдением норм сексуальной морали в польском селе XVП-XVШ вв.»). Соблюдению норм сексуальной морали уделяли внимание не только кодификаторы права, но и церковные, и светские институции. Наказание за любые формы социальной девиации, всего, что выходит за рамки поведения в сфере половых отношений, предусмотренных христианской моралью, не было самоцелью. Это должно было укрепить институт брака, так как законные отношения между мужчиной и женщиной представлялись возможными только в союзе, освящённом церковью.

Аспирантка РИ. Б. программы «Компаративная история» Центральноевропейского университета (Будапешт, Венгрия) Катэрына Дыса определяет несколько функций сплетни и слухов: информировать злоумышленника, что жертве или её родственникам известно его имя (дабы виновник зла обернул действие волшебства на исцеление); в целях угрозы - люди узнавали об опасности, которую нёс социуму заподозрен-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

ный в колдовстве человек; а также в целях компрометации соперника или конкурента. Автор сомневается по поводу гендерной обусловленности сплетни.

Кандидат исторических наук Лариса Буряк рассматривает ежедневную жизнь казацкой элиты Левобережной Украины XVIII в. сквозь призму материального мира.

Рубрика «История представлений» состоит из материала кандидата исторических наук, научного сотрудника Института археологии НАН Украины Юрия Писаренко, посвящённого архаическим истокам образа «народного героя».

Выпуск 3 состоит из девятнадцати материалов авторов из Украины, Польши, России. Рубрикация традиционная: проблемные блоки, посвящённые основным вопросам истории социальных общностей и социальных конфликтов, частной жизни и истории представлений. Единственное формальное отличие, обусловленное стремлением достичь большего соответствия названий рубрик их фактическому наполнению, есть представление истории социальных общностей и социальной конфликтологии в отдельных рубриках.

Открывает выпуск рубрика «История социальных общностей», статья младшего научного сотрудника Института истории Украины НАН Украины Олэксандра Одрина «Ростовщики и трапедзиты в Ольвии и Херсонесе доримского времени». На основе ольвийского материала (херсонесский привлекается в целях сравнительного анализа) исследуется экономическая деятельность и социальный статус финансистов в двух наибольших античных полисах Северного Причерноморья.

Российская исследовательница Татьяна Опарина в статье «Украинские казаки в России: единоверцы или иноверцы? (Микита Маркушевский против Леонтия Плещеева)» отмечает ряд двойственных позиций. Украинские казаки, которые были защитниками православия в Речи Посполитой, не были таковыми в Московии (реставратор православной церкви в РП гетман П.Сагайдачный был постоянным участником военных походов в Московию). Это определённо свидетельствует о дистанции между двумя ответвлениями православия. Деяния гетмана в Московии свидетельствуют о том, что он не воспринимал московское православие как «своё». И действительно, в казацкой среде не усматривали греха в походах на Московию - эти мероприятия были для украинских казаков привычным делом. С другой стороны, иногда казаки мотивировали своё решение о переходе в московское подданство именно религиозными причинами. Ещё одно противоречие состоит в соотношении идеологии и политики, а также реальной конфессиональной ситуации в казачьей среде. Православное казачество не придавало особого значения суровому соблюдению бытовых религиозных норм. Именно лёгкость конфессиональных перемещений была причиной крещения казаков на Москве. В результате к украинскому казачеству определилось двойное отношение: с ним устанавливали дипломатические контакты (как с опорой православной церкви в Речи Посполитой), но иммигрантов ... крестили! Казак в Московии мог стать «иноверцем» из-за конфессиональной мобильности (принадлежность к «жолнерской вере»), из-за посещения униатского храма, за вхождение в лоно православной церкви через обряд окропления. В последнем случае дистанцию между церквями определял способ крещения.

Аспирантка Института европейских исследований НАН Украины Виктория Кику («Магнаты - должники львовских иезуитов (1693-1721)») выделяет две причины финансовых недоразумений между магнатами и орденом: 1) магнаты как влиятельные персоны, с пренебрежением относились к своим финансовым обязательствам перед иезуитами, не оплачивая их годами; 2) магнаты не желали возвращать долги, считая себя (и не безосновательно) благодетелями ордена. Таким образом, набожность и пие-

2005. № 7 ИСТОРИЯ

тет перед церковью не всегда совмещались с исполнением собственных финансовых обязанностей перед церковными институциями. Одно и другое воспринималось как элементы разного порядка.

Кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института истории Украины НАН Украины Елена Дзюба на основе анализа писем, дневников, записей мемуарного характера утверждает о довольно быстрой адаптации выходцев из Левобережной Украины в инонациональной среде (кроме разве что монахов). Важную роль в социальной адаптации играло образование - Киево-Могилянская академия давала знание языков, а также, очевидно, основы религиозной толерантности, которой придерживались профессора академии («Украинцы в европейских городах: адаптация к жизни в новых социумах( XVIII век)»).

Новым в третьем выпуске, тем, что отличает его от второго, является ряд материалов, подготовленных на основе методики микроисторического анализа (статьи Н. Старченко, И. Тесленко и российского автора К. Ерусалимского).

Материал Наталии Старченко «Конфликт во Владимире 1566 года: вариант микроисторического прочитания» открывает рубрику «Историческая конфликтология». Исследователь очерчивает причины, которые делали городскую почву «сейсмически опасной» зоной для войта, когда неустойчивое равновесие могло в любой момент нарушиться: это отсутствие чётко определённых обязанностей войта и их разграничения между войтом и радой, что создавало благоприятную почву для обвинений войта в нерадивости, ответственность за которую должна бы была нести вся городская община, а также сосредоточение в руках войта определённых властных полномочий, с помощью которых часть участников городской жизни рассчитывала реализовать свои жизненные надежды, что, в свою очередь, создавало условия для манипуляций, коалиций, торгов в сфере межличностных отношений. Таким образом, позиции войта вряд ли зависели от личных черт его характера - преобладающее значение тут имела расстановка сил, социальный статус войта, степень его приближения к ключевым фигурам региона, семейная ситуация.

Аспирант Национального университета «Киево-Могилянская академия» Игорь Тесленко определяет 1574 г. как переломный в истории Острога и волости, а также в биографии киевского воеводы князя Васыля-Костянтына, хотя борьба за объединение отчины будет ещё долгой. Сосредоточение в руках представителя рода Острожских огромных земельных владений сделало его богатейшим человеком на Волыни, а также во всей Речи Посполитой («Борьба за Острог: князь Острожский против острожского старосты»).

Статья кандидата исторических наук, заведующего научно-исследовательским центром «Наследие Киево-Могилянской академии» Национального университета «Киево-Могилянская академия» Максима Яременко словно продолжает начатую М. Довбыщенко во втором выпуске «Социума» дискуссию на конфессиональную тему («Межконфессиональные отношения в Украине и Белоруссии в XVIII в. (постановка проблемы)»). Автор констатирует сложность и неоднозначность межцерковных отношений и выдвигает предложение пересмотреть преобладающие в историографии устаревшие взгляды. Впрочем, эффективными эти исследования будут только тогда, когда будут проводиться на микроуровне (протопопия).

Расправу над военнопленными-мусульманами в Валках (1812 г.), её видимые и скрытые механизмы анализирует кандидат исторических наук Владимир Маслийчук. В результате рассмотрения резни турок автор констатирует определённую неловкость: с одной стороны - мирное население, а с другой - взрыв насилия и жестокости и снова

ИСТОРИЯ 2QQ5. № 7

- тихая провинция! Всё это определённо свидетельствует о неоднозначности устоявшихся подходов к исследованию общественной психологии.

В рубрике «История частной жизни» представлена статья российского исследователя Константина Ерусалимского «История одного развода: Курбский и Гольшан-ская». При помощи микроанализа, микроистории (когда повседневная деятельность читается как шеренга попыток, выборов, принятия решений перед ликом неизвестного) автор пробует распутать вероятную последовательность событий и детально рассмотреть те смыслы, которыми участники событий наделили семейную драму.

Довольно интересно выглядит попытка исторического антрополога Юрия Писаренко («Ослепление Василька Теребовльского (1Q97 г.). Мифологический подтекст») и историка Андрея Плахонина («“Сего не бывало в Руськъи земли”: влияние византийского права и пережитки кровной мести в княжеской среде») подать свой взгляд на исторический феномен -ослепление князя.

Материал кандидата исторических наук, старшего научного сотрудника Института искусствоведения, фольклористики и этнологии имени М.Т.Рыльского НАН Украины Елены Боряк («Баба-повитуха в контексте «охоты на ведьм»: украинско-западноевропейские параллели») продолжает линию, заданную материалом Катэрыны Дысы (вып. 2-й). Даже в условиях наличия представлений о ведьмах и норм, содействующих их преследованию, драма «охоты на повитух» на Украине не наблюдалась, констатирует исследовательница.

Архаическими культурными символами, а именно местом и ролью коня в свадебном ритуале (на материалах Центрального Полесья) интересуется Ирына Несен (Институт искусствоведения, фольклористики и этнологии имени М.Т. Рыльского НАН Украины).

В 2QQ4 г. увидел свет 4-й выпуск «Социума», который содержит тринадцать материалов, объединённых в четыре рубрики, а также рецензии и научную хронику.

Рубрику «История социальных общностей» открывает статья доктора истории, научного сотрудника Института истории Польской академии наук (Краков, Польша) Анджея Мажэца (Andrzej Marzec), посвященная политическим карьерам в Червонной Руси во времена Казимира Великого (134Q-137Q). Автор приходит к выводу, что овладение этой территорией оказало принципиальное воздействие на оформление политического строя позднесредневековой Польши. Польский король, власть которого распространилась на территорию с отличной общественной структурой, получил в свои руки необычайно удобное средство влияния на персональный состав элиты (прежде всего элиты Малопольши).

Аспирант Берлинского свободного университета Альфонс Брюнинг (Alfons Bruening) исследует некоторые аспекты биографии митрополита Пэтра Могилы.

Татьяна Григорьева, аспирантка Национального университета «Киево-Могилянская академия», анализирует профессиональные черты и функции дипломата раннего модерного периода в представлениях теоретиков и в инструкциях послам Речи Посполитой в Османскую империю XVII в. Другими словами, какими же чертами должен был обладать «муж добрый», чтобы заслужить репутацию достойного и умелого дипломата? Речьпосполитский посол, отправляющийся в Порту, должен был проявлять такие личные качества, которые бы обеспечивали как достойную репрезентацию своей страны, так и необходимую медиацию (урегулирование поточных дел и обсуждение изменений в договорах). Чтобы миссия была достаточно репрезентативной, посол должен был происходить из знатного рода, иметь соответствующий внешний вид и пышную свиту. Богатство дипломата играло не последнюю роль в Стамбу-

2005. № 7 ИСТОРИЯ

ле. Мудрость, рассудительность, сдержанность и справедливость - вот качества, необходимые послу. А в случае посольства к османам особенное ударение делалось на мужество, твёрдость и настойчивость. Великие посольства в Стамбул могли быть как репрезентативными (например, для подтверждения мирного договора), так и медиа-торскими (когда отношения между государствами были мирными, но речьпосполит-ская сторона хотела внести некоторые изменения в договор). В XVII в. наблюдается тенденция повышения формального значения практических полномочий дипломата, впрочем, с сохранением репрезентативной функции.

Браки среди староверов Стародубского полка во второй половине XVIII в. исследует кандидат исторических наук Юрий Волошин (Полтавский государственный педагогический университет имени В.Г. Короленко).

Кандидат исторических наук Оксана Карлина (Волынский государственный педагогический университет имени Лэси Украинки) в своей статье «Еврейские домохозяйства в Волынской губернии первой половины XIX века» рассматривает один из сюжетов непростой истории еврейства в Российской империи. К середине XIX в. евреи составляли 11-12% населения Волынской губернии, но концентрировались они по губернии неравномерно, отдавая предпочтение тем городам и местечкам, которые были локальными или региональными торговыми центрами. Среди евреев наблюдалась ощутимая имущественная дифференциация, особенно в уездных городах. Верхушку еврейского общества составляли гильдейские купцы. Ремесленников-евреев можно отнести к среднеобеспеченным, а беднота могла составлять и до трети городского еврейского населения.

Рубрика «Историческая конфликтология» представлена двумя статьями: «Представления Андрея Михайловича Курбского о княжеской власти и русских князьях IX -середины XVI в.» (кандидат исторических наук К. Ерусалимский, Российский государственный гуманитарный университет) и «Иезуитский университет в Львове (17581773), или Защита «истины закона»» (В. Кику).

Предметом внимания аспирантки Института европейских исследований НАН Украины Вероники Кику стал конфликт между Краковским университетом и иезуитами по поводу открытия иезуитского университета в Львове. На протяжении двухсот лет Краковский университет был главным соперником и противником иезуитского не только высшего, но и среднего образования. А занялись иезуиты образованием сразу же после своего утверждения в Польше в 1564 г. и к 1773 г. владели сетью из 66 коллегий. Однако им не удавалось открыть университет, хотя попытки в этом направлении предпринимались неоднократно. Практически единственным их университетом в Речи Посполитой стал основанный в 1579 г. при активном участии короля Стефана Батория Виленский университет. Конфликт между Краковским университетом и иезуитами по поводу основания иезуитского университета в Львове протекал в два этапа. Первый (1661-1664 гг.) связан с привилеем короля Яна Казимира, который предоставлял Львовскому коллегиуму статус университета с правом присвоения академических степеней. Второй этап начался после подтверждения королём Августом III (18 апреля 1758 г.) привилея Яна Казимира 1661 г. В результате Львовский иезуитский университет не смог развиться как высшее учебное заведение по нескольким причинам: во-первых, оппозиция Краковского университета оказалась слишком сильной; во-вторых, иезуитам не удалось заручиться поддержкой шляхты и особенно влиятельных при дворе магнатов; в-третьих, неудача акции иезуитов обусловливалась неблагоприятной международной ситуацией, в которой оказался орден во второй половине XVIII в., когда иезуиты были изгнаны из Португалии (1759 г.) и Франции (1764 г.).

ИСТОРИЯ 2005. № 7

Рубрика «История семьи» состоит из четырёх статей: «Шляхетский двор: его слуги и челядь» (И. Ворончук), «Семейный клан Ерлычей» (И.Тесленко), «Родня Богдана Хмельницкого в Беларуси» (Ю. Мыцык), «Всё ли так просто с этими родичами? (заметки по поводу очерка отца Юрия Мыцыка)» (В.Горобец).

Кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института украинской археографии и источниковедения имени М.С. Грушевского НАН Украины Ирина Ворончук исследует одну из важнейших проблем социальной истории - структуру и типологию семьи в прошлом. Отечественные исследователи рассматривали среднестатистическую украинскую шляхетскую семью исключительно как биологическую структуру кровных родственников. Но ограничивалась ли шляхетская семья XVI-XVII вв. только кровными связями или представляла собой более широкий социальный организм, в состав которого, кроме биологических родственников, входили и другие домочадцы, в том числе слуги и челядь? Исследовательница приходит к выводу, что структура шляхетской семьи была значительно сложнее, чем представлялось до сих пор. Шляхетская семья ещё не отделилась от своих слуг и челяди, которые жили вместе с нею. По своей типологии шляхетский «дом» представлял не нуклеарную семью, а довольно-таки значительное домохозяйство, где под общей крышей проживали собственно биологическая шляхетская семья, и её слуги, и челядь с семьями. Это был единый социальный «домовой» организм, полноправные и неполноправные члены которого жили в соответствии с единым и общим домашним распорядком и правилами, беспрекословно подчиняясь главе семьи.

Аспирант Национального университета «Киево-Могилянская академия» Игорь Тесленко проясняет происхождение шляхетского рода Ерлычей (Иоахим Ерлыч был автором «Летописца», в котором освещаются события с 1620 по 1673 г.), показывает, каким образом Иоахим Ерлыч попал в общество слуг «некоронованных королей Руси» князей Острожских и что стало причиной ухода Ерлычей от прежних патронов.

В рубрике «История представлений» - две статьи: «Эсхатологические мотивы в руських проповедях на мясопуст (XVI - первая половина XVII в.)» (В. Зема) и «Сила и бессилие. Социальные функции казачества в интерпретациях украинских историков-романтиков XIX в. (методический инструментарий и техника изложения)» (О. Ясь).

Из этого далеко не полного обзора ясно, что, во-первых, все материалы заслуживают специального внимания, а, во-вторых, выход в свет альманаха социальной истории «Социум» является событием для украинской исторической науки. Изданию присущи такие черты, как разноплановость тематики, широкий хронологический охват, внимание к источникам. Это свидетельствует о перспективности «Социума», который уже занял своё место в украинской гуманитаристике.

В. Григорьев

Институт истории Украины Национальной академии наук Украины

2QQ5. № 7 ИСТОРИЯ

ЭЛЕКТРОННЫЙ ПРОЕКТ ИНСТИТУТА ИСТОРИИ УКРАИНЫ НАЦИОНАЛЬНОЙ АКАДЕМИИ НАУК УКРАИНЫ (http://www.history.org.ua/)

Одной из основных проблем современной исторической науки на постсоветском пространстве является неразвитость системы обмена научной информацией. Зачастую, даже издания центральных научных учреждений Украины и России выходят небольшими тиражами (1QQ—3QQ экз.), доступны лишь счастливым обладателям «авторских экземпляров» и не всегда поступают в научные библиотеки, что уж говорить об обычной «глубинке».

Одним из наиболее удобных выходов из такого кризиса дает использование современных электронных технологий, прежде всего создание т. н. электронного издательства. Именно таким путем пошли в Институте истории Украины, создавая два года назад проект «Электронный Украинский исторический журнал», поддержанный Международным фондом «Відродження». Прежде всего, авторы проекта предполагали разместить в Интернете электронную версию «Украинского исторического журнала». Практика первых лет развития сети Интернет, когда электронные версии ведущих научных журналов мира размещались в свободном доступе, к этому времени уже ушла в прошлое. Однако, «Электронный Украинский исторический журнал» не ставит перед собой коммерческих целей и предоставляет материалы всем читателям. Кстати, как показало специальное исследование, появление в свободном доступе электронной версии «Украинского исторического журнала» не отразилось, в отличие от практики западных стран, на тираже издания журнала. Объясняется это, прежде всего, различием читательской аудитории печатного журнала и электронного, вызванным, очевидно, слабой информатизацией научной сферы в Восточной Европе. На данный момент архив журнала содержит полнотекстовые электронные версии с 199S г. В дальнейшем, он будет доведен до 1992 г., а материалы со времени основания журнала будут представлены в виде базы данных названий статей. Электронный адрес Украинского исторического журнала — http://www. history. org.ua/journal/index. htm

ИСТОРИЯ 2QQ5. № 7

Но, как мы уже упоминали выше, авторы проекта не ограничились рамками одного издания. Практически каждый научный отдел Института истории Украины издает сборник научных статей или альманах, тираж большинства из которых, как говорится, приближается к нулю. Таким образом появились странички и других изданий Института. Прежде всего, это страничка издания «Соціум: Альманах соціальної історії» — http://www.history.org.ua/socium/contents.htm, посвященного социальной истории Восточной Европы эпохи средневековья и раннего нового времени. Не менее интересен альманах «RUTHENICA», издаваемый Центром изучения истории Древней Руси — http://www. history. org.ua/ruthenica/index. htm

На сайте размещены и постоянно обновляются электронные версии альманахов отдела истории Украины средних веков и раннего нового времени «Україна в Центрально-Східній Європі: З найдавніших часів до кінця XVIII ст.» —

http://www.history.org.ua/ua/index.htm; отдела истории Украины 20-30-х гг. ХХ в. «Проблеми історії України: факти, судження, пошуки» —

http://www. history. org.ua/zbirnyk/index. htm; отдела истории Украины ХІХ — начала ХХ в. — http://www.history.org.ua/xix/index.htm В ближайшее время будут размещены электронные версии и других научных сборников Института истории Украины. Постепенно переводятся в электронную форму и другие периодические издания Института.

На сайте постепенно появляются и монографии сотрудников Института, а также наиболее актуальные полиграфические проекты. Прежде всего, внимание российского читателя привлечет полная электронная версия трехтомного издания «Україна і Росія в історичній ретроспективі: Нариси в 3-х томах»

(http://www. history. org.ua/vidan/2QQ4/UkrainaRosiia/index. htm). Размещены электронные версии монографий С. Кульчицкого, А. Рента, Г. Ефименко, Ф. Шабульдо, Т. Евсеевой и др. Складывается тенденция, согласно которой практически все печатные издания Института истории Украины будут существовать одновременно и в печатном и в электронном виде.

Авторы проекта постоянно пополняют базу электронных публикаций. В то же время проект изменится в самом ближайшем будущем. Уже с 2QQ6 г. будут осуществляться новые планы: проекты «Электронная энциклопедия истории Украины» и «Хроника истории Украины в ХХ ст.». Сайт же Института за 2QQ5—2QQ6 гг. будет преобразован в информационный портал по исторической науке на Украине, содержащий базы «Историки Украины», «Научные конференции» и др. Однако даже и в сегодняшнем состоянии сайт Института истории Украины служит настоящим окном в современную украинскую историографию историкам всего мира.

А.Г. Плахонин

Институт истории Украины Национальной академии наук Украины