CC BY
38
А.-К. И. Забулионите
ФОРМИРОВАНИЕ КОНЦЕПТУАЛЬНО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКОГО АППАРАТА КУЛЬТУРОЛОГИ (ТИПОЛОГИЗАЦИЯ, СИСТЕМАТИЗАЦИЯ, МОДЕЛИРОВАНИЕ)
Уже с формированием первых культурологических концепций в начале XVIII в. складываются представления о типологизации форм человеческого бытия, начинается категориальная разработка метафор, описывающих динамику культур, и обсуждается таксон — единица разбиения культурного универсума, который выражает целостность и качественную определенность каждой культуры. С тех пор типологизация является основным способом концептуального выражения сущности культуры, а построение типологии культур становится классической темой, одной из главных тем, возникающих при попытках систематического осмысления культурного универсума и сопровождающих мысль о культуре на протяжении всей истории ее становления и развития. Одновременно тема эта является и самой фундаментальной. В науке о культуре типологизация суть процедура, задающая предметную упорядоченность культурной реальности, систему всего культурологического исследования. Как предметное полагание она представляет собой не отдельный этап процесса познания, но служит средством программирования научного исследования в целом. На протяжении всего исследования типология сохраняет кванти-тативность связи теоретических и эмпирических компонентов знания, расчлененность концептуальной связи опытного содержания и тем самым служит основанием организации всего процесса познания.
В современной методологии известно множество типологических стратегий. Понятие «тип» и процедура типологизации сегодня настолько широко распространены не только в гуманитарных, но и в естественных науках, в которых они прежде всего и складывались как научный метод, что можно было бы предположить, что их простые и строгие определения содержатся в любом справочнике и энциклопедическом словаре. В действительности же определения, которые в них приводятся, столь расплывчаты и широки, что теряются всякие представления в отличии этого понятия от других, исполняющих аналогичные функции в познании. Например, А. П. Огурцов по способу образования понятия «тип» выделяет четыре вида типологий1: эмпирическую (которую приближает к понятию «класс» и классификации Нового времени), теоретическую (которая строит идеальную модель объекта), морфологическую (она ориентирована на неизменный «архетип», «план строения») и тип как абстрактную конструкцию (где «тип» является заведомым упрощением, логической фикцией; такой тип не прямой аналог реальности, но инструмент познания). Приведенный пример типичен и явно свидетельствует, что в энциклопедической литературе ситуация запутанная, что подчас встречается и в научных исследованиях, где термин «тип» часто используется вместо других понятий, а другие термины подменяют его: «род», «вид», «класс», «модель», «таксон», «структура», «система», «абстракция» и др. Размытость смыслового поля термина «тип» приводит к полному терминологическому хаосу.
© А.-К. И. Забулионите, 2008
В таком контексте вовсе не формально звучала дискуссия о предмете культурологии, которая происходила между двумя профессорами философского факультета Санкт-Петербургского университета — Ю. Н. Солониным и М. С. Каганом в 90-е г.2 Целостна или системна культура? Что лежит в основе настоящей типологизации, предполагающей разделение культурного универсума на основе сущностного постижения культурной реальности? Эта дискуссия отчасти послужила импульсом и к настоящему исследованию.
Является ли «система» целостной? Действительно ли «класс», «система», «модель», «абстракция» являются разновидностями «типа», и тогда мы имеем дело с тривиальной ситуацией умножения понятий? Или в «типе» все же есть что-то собственное, не пересекающееся с соотнесенными понятиями? Как сложилась в науках Нового времени практика употребления разных терминов? Наконец, как возможно их развести? Цель этой статьи — не столько дать строгое определение «типа», что врять ли возможно без построения теории типологизации, или дать ответы на все поставленные вопросы, сколько снова, после усилий позитивистов прояснить гносеологическую сущность типа, обратить внимание на сам подход к его исследованию и хотя бы попытаться разграничить «тип» и соотнесенные понятия. Наконец, мы попытаемся внести некоторые уточнения в постановку одного из основополагающих вопросов культурологической науки: «что должно лежать в основе настоящей типологизации, позволяющей разбить культурный универсум на основе сущностного постижения культурной реальности?»
Проведенные нами реконструкции ряда типологических стратегий в культурфило-софских и культурологических концепциях, а также важнейших концепциях биологической науки, которая на протяжении последних двух веков служила аналогом для построения предметной сферы в философии культуры, показывают, что понятие «тип» произрастает от разных историко-философских корней и методологических традиций, и, соответственно, имеет разную природу3.
Метод науки и наука складываются в метафизических структурах. Игнорирование этого слоя в анализе привели в свое время позитивистов и неопозитивистов к истолкованию метода как чисто интеллектуального инструмента познания. Ограниченность такого подхода проявилась и в анализе типа, когда они пытались ответить на вопросы о сущности типологизации, по сути не покидая области логики и гносеологических исследований. Против такого позитивистского подхода к методу и кумулятивной модели развития научного знания выступил уже А. Койре, который рассматривал историю науки в рамках метафизических парадигм — глубинных устойчивых структур общественного сознания, которые определяют логические условия возможности тех или иных научных идей. Вслед за Койре эти глобальные предпосылки по-разному квалифицировали Т. Кун («парадигмы»), С. Тульмин («идеалы естественного порядка»), И. Лакатос («исследовательские программы»), Дж. Холтон («тематические понятия и гипотезы»), то поколение постпозитивистов, которые в 70-е гг. развернули критику неопозитивистского отношения к гносеологии. Отбросив идею кумулятивного характера развития науки, они ее историю представили как скачкообразную смену типов мышления или метафизических парадигм. Эти выводы нам представляются основополагающими в подходе к анализу «типа» как в современных науках, так и в истории типологического метода. Поэтому при анализе отдельных типологических стратегий мы сочетали метод рациональной реконструкции концепций, выделяющий основные смысловые связи теорий, с конкретно-историческим подходом к философским субструктурам, в рамках которых формировалась концепция.
Уже в предыдущих исследованиях мы говорили, что в универсуме теоретических способов построения целостной предметной сферы, обладающей качественными характеристиками, можно выделить во всяком случае две линии: линию, идущую от целостносистемной стратегии построения предмета («типа») в биологической систематике Кювье, и другую линию — морфологической типологии, с присущим ей целостно-организмическим способом образования понятия (схватыванием «архетипа»), основание которой было заложено в метафизике и натурфилософии Гете. Сейчас попробуем пояснить, в каком смысле можно говорить о «системе», «модели», «классе» как о способах типологизации.
В трактовке гносеологической и логической сущности типологизации самым распространенным ходом мысли было сравнение ее с классификацией. Мнения по этому вопросу высказывались диаметрально противоположные. Показательна в этой связи полемика У Уэвелла и Дж. Ст. Милля4. «Тип» как понятие, выражающее естественный порядок, Уэвелл отличал от «класса» как искусственно созданного конструкта. Милль же, в духе позитивизма требовавший освободиться от любого «онтологического детерминизма», между этими понятиями не видел принципиальных различий. Сопоставление «класса» и «типа» не получило однозначного разрешения в проведенных позднее исследованиях.
При дальнейших попытках разведения этих понятий, нам представляется, не следует упускать из виду, что и сама классификация в истории познания произрастала из разных философских традиций и не была однообразной. Первый исторический ее вариант, который сложился в философии Аристотеля, по существу скорее был схож с типологическим методом в гетеанско-организмической традиции, чем с формальной классификацией в логике Нового времени, считавшей себя наследницей логики Аристотеля.
Структура опыта и понятие-образ у Гете и Аристотеля. Близость гетеанской натурфилософии к античному мировоззрению не раз отмечалась исследователями. В самой же античной мысли гетеанское качественное виденье бытия, его интерес к индивидуально сущему оказались более близкими апостериорной метафизике Аристотеля, чем отвлеченной от эмпирического мира философии Платона. Гете исходил из многообразия эмпирического, считая, что идеи существуют только в вещах, выражаясь языком Аристотеля, «первых сущностях». Однако в их понимании природы имелись отличия. «Первые сущности» Аристотеля определялись каждая собственной природой, соответственно которой они занимали свое место в гармонии космофизических рядов. У Гете действовала единая Природа, проявляющая себя в многообразии природных гештальтов. Форма организма (природный Gestalt), согласно Гете, определяется Природой, творящей как изнутри, так и извне. Вещь, таким образом, вписана своим бытием в целый природный контекст. Поэтому природные формы (Gestalt-ы) надо постигать не фрагментарно, изолированно, но в целом (en gros), а типология принципиально должна не порывать природных связей. Это сближало Гете с аристотелевской мыслью.
Как и Аристотель, в познании Гете исходил из чувственного. Но как от чувственного перейти к идее, какова структура опыта, соединяющая чувственные восприятия с идеей (общим понятием «тип»)? Представляется, что и здесь у Гете много общего с аристотелевским «наведением» (епауоуе). Путь аристотелевского наведения, как его раскрывали исследователи К. А. Сергеев и Я. А. Слинин, начинается от чувственных впечатлений, которые необходимо перенести в сферу воображения. «Сырой» материал чувственных впечатлений, пройдя «обработку» через образно-созидающую способность души, становится «интеллигибельными» образами — предметами ощущения (aisthemata), только уже без материи. Они пока еще «чувственные универсалии», но их уже может постигать «нус»
(интеллектуальная интуиция), который мыслит «формы» в образах (phantasmata). Чтобы получить дифференцированное, расчлененное общее, позволяющее понимать то или иное «по природе», надо получить такой опыт, который превращается в непрерывный процесс наведения на общие характеристики вещей, на метод индуцирования в нашей душе таких обобщенных определений, в коих раскрывается сущностная природа вещей, позволяющая определить их индивидуальность по родо-видовым отличиям и тем самым раскрыть их внутреннюю определенность. В методе индуцирования способности воображения Аристотель придает особенное познавательно-теоретическое значение. В процессе теоретической организации восприятия, которое осуществляется на основе и с помощью опыта, развивается способность такого воображения, каковое делает возможным как бы заранее установить определенный вид (ei5o^) вещи по ее чувственно осуществленному изображению (цорфп). «Другими словами, воспринимая индивидуальное выражение или ‘‘ морфе’’ вещей, мы уже способны в познавательном процессе относить эти вещи к определенному виду или ‘‘ эйдосу’’. Общий вид вещей не отделим от их индивидуальной выразительности, то есть в контексте своего вида (или общего) осуществляется определение индивидуально сущего»5.
Аристотелевскому образному понятию ei5o^ в «Морфологии» Гете соответствовало также образное понятие — «символический цветок», который сущностное общее (единую Природу) выражал в конкретно-всеобщей форме. Это понятие-образ («тип») представлял собой внутреннюю форму — инвариант конкретных познаваемых индивидуальных форм. И в узрении типа-прообраза (общего понятия), и в процессе познания многообразия конкретных форм важную роль играла у Гете интуиция. Исследователи отмечали своеобразную герменевтику Гете. Лофф подчеркивал интерес Гете к протестантской герменевтике с ее символическим способом познания сверхчувственного бытия6. Корт считал, что герменевтический момент входит в структуру типа-образа7.
Однако как научно познать чувственно воспринимаемое многообразие, когда уже схвачена идея общего типа, как перейти от общего к описанию индивидуального? Этот вопрос был стержневым в «Морфологии» Гете, «новой науке не по предмету, а по методу», и его Гете решал иначе, чем Аристотель. Путь от общего к индивидуальному Гете мыслил вовсе не через родо-видовые определения сущего, оперировавшие признаками. Особенности этой процедуры были связаны с динамизированным виденьем Природы у Гете. Как известно, Аристотель, в отличие от Платона, также не игнорировал изменения в вещах, и описывал их, вводя идею телеологии. Но исходя из античного статичного виденья мира, аристотелевская телеологическая динамика принципиально отличалась от динамизированного виденья Природы у Гете. Природный Gestalt Гете называл Протеем, который существует не иначе как в непрекращающихся переменах, следовательно, его нужно было схватить соответствующим понятием. Если аристотелевское понятие вида (ei5o^) было статичным, то у Гете понятие «тип» (прообраз) было принципиально соединено с идеей метаморфоза.
Идея метаморфоза придавала особенности интеллектуальной интуиции Гете. И «нус» Аристотеля и интуиция Гете были интеллектуальными интуициями. Но интеллектуальная интуиция у Аристотеля — это угадывание «вида» как сущностного общего («вторые сущности») — постигает образ как статику, как статичную чувственно-когнитивную структуру (ei5o^). У Гете акценты были расставлены по-другому. Интеллектуальную интуицию, согласно Гете, должны дополнить творческое, художественное воображение и фантазия, которые прообраз постоянно творчески преобразовывают. У Гете интеллектуальная
интуиция есть творческий интеллект (идея конгениальности познающего ума и творящей Природы). Такая творческая интуиция осуществляет метаморфозы с прообразом (символическим цветком), а герменевтический момент в структуре гетеанского понятия связан с постижением сверхчувственного в образе.
Тип как конкретно-всеобщий прообраз в соединении с метаморфозом очерчивал объем генетически всеобщего понятия и позволял о любом объекте сказать, входит ли он в этот объем, т. е. удается ли найти ему место в системе генетических связей. Это был принципиально иной способ очерчивания объема понятия, чем родо-видовое определение Аристотеля, которое оперировало признаками, присущими всем элементам объема понятия. Познавательная работа с помощью такого динамического понятия протекала иначе: в опыте познания каждый отдельный случай надо было развивать из прообраза. По такому общему понятию типа уже возможно «как по норме разрабатывать наши описания и так как эта схема отвлечена от формы различных животных, вновь свести к ней самые различные формы»8.
При всем обозначенном отличии, структура опыта, «наведение» и образное понятие ei5o^ («мыслящее мыслит как формы в образах (phantasmata)»9) у Аристотеля оказались куда ближе гетеанскому методу типологизации, чем методу индукции и классификации в новоевропейской бэконовско-миллевской традиции.
Метафизика практического разума определила иную концепцию опыта в экспериментальных науках Нового времени. Аналитичность новой науки и атомарность опыта с последующей констеллирующей техникой построения целого принципиально отличались от изначальноцелостного восприятия сущего в аристотелевской концепции опыта. В антропоцентрической установке формируется эвристическая структура научного знания с принципиально незавершенным характером знания, в отличие от абсолютного знания античности. Но такое познание Аристотеля сейчас воспринимается как прелюдия к науке типа mathesis universalis. Ф. Бэкон, выражая новое познавательное отношение человека к миру, «практической бесплодности»10 античных теорий противопоставляет свою философию и индуктивный метод. В структуре опыта новой науки на первый план выходит метод выдвижения и проверки гипотез. Новая наука, имеющая «сервильную» ориентацию на волю субъекта, не ставит себе целью раскрыть порядок само по себе сущего. Она подходит к сущему с внешней стороны и является свободным исследовательским предприятием, исходящим в познании из практических целей человека. Формируется индуктивный метод в виде серии правил (3 таблицы по наличию, отсутствию и степени проявления признака, предполагающие операции сравнения, сопоставления, различения и суммирования), сообразно с которыми должен действовать разум для того чтобы решить поставленную перед ним задачу. Такой задачей для бэконовской индукции является нахождение «формы» (которая у Бэкона понимается как причина) какого-нибудь распространенного явления («природы» — в терминологии Бэкона). Таким образам, используя термины Аристотеля, он вкладывает в них иной смысл.
«Интуитивную», или «популярную», индукцию Аристотеля Бэкон подвергает решительной критике, обращая внимание на психологические источники ошибочности. Метод индукции должен быть свободным от субъективных ошибок и формализован. Его Бэкон сравнивает с линейкой и циркулем и «немногое оставляет остроте и силе дарований»11. Воображение, игравшее столь важную роль в сложной структуре аристотелевского опыта, должно быть устранено из науки как источник идолов.
Дальнейшую разработку и формализацию метода индукции продолжает Дж. Ст. Милль, которому принадлежало и одно из первых истолкований типологизации
как разновидности индуктивного метода. Милль, как и Бэкон, выступил с критикой аристотелевского понимания индукции: «Почему в иных случаях единичного примера достаточно для полной индукции, тогда как в других даже мириады согласных между собой примеров, при отсутствии хотя бы одного исключения известного и предполагаемого так мало дают для установления общего предложения? Всякий, кто может ответить на этот вопрос, больше понимает философию, чем мудрейший из древних философов: он разрешил проблему индукции»12. Миллю, как известно, принадлежит заслуга дальнейшей разработки и формализации правил индукции, начатых Бэконом. Начиная с Милля вся линия эмпиризма и позитивизма сводилась к требованию изгнать из методологии индукции всякое упоминание об «онтологическом детерминизме», о понятии объективной причины и необходимой связи и заменить эти категории либо понятиями функциональной зависимости, либо феноменологическим детерминизмом, опирающимся на понятие условия, и т. п.
Итак, представления об индукции и классификации, которые формируются в эмпирической традиции Нового времени, по сути своей отличаются от родо-видового определения сущего в демонстративной логике Аристотеля. Если иметь в виду философские субструктуры, определившие аристотелевское и новоевропейское мышление, то очевидно, что Бэкон, а вслед за ним Милль, логику Аристотеля истолковывали исключительно в техническом измерении. В рамках же нашей темы было весьма важно подчеркнуть бытийный характер аристотелевского мышления, которое в своих определениях и рассуждениях осуществляло себя в постоянной соотнесенности с бытием космофизических рядов и порядков всего того сущего, каковое само по себе осуществляется. В этом смысле аристотелевский «Органон» и родо-видовая определенность сущего еще не была отвлеченным мышлением. Это сближало ее с познавательной установкой Гете.
Таким образом, понятия «тип» и «класс» не могут быть так просто разведены. Для этого требуется не только логический, но и историко-философский подход к проблеме.
Односторонность трактовки бэконовско-миллевской индукции как метода раскрытия одной лишь причинной зависимости явлений была неразрывно связана с определенными философскими субструктурами, философской онтологией, согласно которой в объективном мире не только существует взаимная связь явлений, их взаимная причинная обусловленность, но эта связь имеет однозначно определенный, «жесткий» характер.
Система. Бэконовский стиль мышления не был достоянием одной лишь эмпирической традиции Нового времени. Он был присущ и новоевропейскому рационализму, Декарту и всем, кто занимался созданием методологии науки. Опыт чувственного восприятия, в отличие от аристотелевского, лишается всякой определенной цельности, рассыпается на множество единичных ощущений, которым либо заранее обеспечивается индуктивная вероятность, присущая формальной классификационной логике, либо они упорядочиваются извне абстрактной мыслью (дедукция).
Рационалистическая традиция Нового времени также претендовала на целостное постижение сущего, которое воплотилось в разного рода системных и структурных подходах, нередко именовавших себя типологиями. И действительно, их базовые понятия «структура», «система» формально соответствовали характеристикам в общем определении типа: целостность (системная), естественный порядок (в виде каузальных связей сущего) и качественная определенность. Но насколько можно считать схожими уже упомянутую систему генетических связей в типологии Гете с общим понятием — системой — в системных подходах?
Хорошо известно, что при всей отличающейся познавательной ситуации Нового времени от античной формы знания, в системных подходах было много от стиля мышления Платона, от его концепции бытия как «идеи». Новоевропейское понятие «система» восходило к платоновской о%еца («внешний облик»), о которой речь шла в диалоге «Тимей». В том же диалоге Платон постулировал существование некоего «идеального» мира, или универсума сущностей, в котором задана предельная полнота всех связей сущего, образующих мироздание. Причем, в отличие от Аристотеля, Платон «тип» или лара5гуцата ег5о^ разрабатывал как систему, в которой акцентировались мерные отношения13. Поскольку идея, согласно Платону, суть единственное бытие, которое действительно и подлинно есть (о^тю^ ov), то истинное познание сущего необходимо постигать прежде всего как идею. Истина оказывается соответствием всего чувственно сущего идеям, которые выступают в качестве организующей и упорядочивающей основы всего того, что находится в потоке непрерывного изменения. Полнота отношений, выраженная в лара5гуцата ег5о^, обеспечивает возможность абсолютного знания. Идеальному миру Платона как выражению «рациональной» структуры всего чувственно воспринимаемого и постоянно изменяющегося мира в Новое время соответствовал открываемый «мир» общих закономерностей.
Однако, в сравнении с античной, новоевропейская «система» имела и некоторые отличные черты. В антропоцентрической установке Нового времени формировался внешний подход к сущему. Атомарный характер опыта требовал собирания. В эвристической структуре научного знания целостность системы основывалась на гипотезе, которая была связана с дедуктивным развертыванием теоретического знания. Именно о таких структурах-целостностях речь шла в биологической систематике Кювье (гипотеза катастроф) и Сент-Илера (гипотеза зависимости развития организма от воздействия среды), в антропологии Леви-Строса (гипотеза о бинарной оппозиции и ее снятии путем опосредования), в культурологии Кагана (гипотеза об определяющей роли производственной практики).
Гипотетико-дедуктивный способ построения целого не исключал других приемов: индуктивных обобщений, интуитивных догадок, аналогий, наглядных моделей и других эвристических приемов. Они даже предполагались. Гипотетико-дедуктивным способом надо было развертывать идеи до эмпирически проверяемых предложений. Поэтому Каган и говорил о необходимости дополнить работу системщика результатами классификатора,
об иллюстрации его априорных теоретических построений историческими фактами. Хотя системность выстраивали на гипотезах, но Кювье, Сент-Илер делали это, прибегая к богатейшему эмпирическому материалу, сочетая сравнения, интуитивные догадки. Леви-Строс, например, и выдвигая гипотезу, и проверяя результаты, уделял очень много внимания полевым исследованиям. Все приемы в познании были подчинены выдвижению и проверке гипотезы.
Итак, в структуру опыта Нового времени принципиально входила предвосхищающая мысль, но в отличие от позитивистского агностицизма (в том числе миллевского требования устранить «онтологический детерминизм»), рационалистическая традиция (механицизм) претендовала на познание онтологии. Истина, хотя и имела сервильный характер, но полным измышлением быть не могла. Знание, которое должно было стать силой, не могло отрываться от реальности, которую требовалось изменить. Однако, в отличие от гетеанского мировидения, реальность понималась со стороны внешней причинности, с точки зрения общих законов. Только в этом смысле рационалистическая традиция Нового времени претендовала на целостность (которую понимала как системность) и на познание естественного порядка.
Системные и структурные подходы претендовали на познание и качественной определенности объекта. Структурализм размышлял над качественными преобразованиями глубинных структур. Кювье, например, выделял четыре замкнутые ветви в систематике. Каган с помощью «системы» описывал качественно отличные исторические типы культур (три пути культурогенеза) или выделял исторические этапы культур по типам производства. Таким образом, системные и структурные подходы соответствовали всем основным характеристикам понятия «тип». Однако, чтобы понять природу этих характеристик, их отличия в системных подходах и органицизме, следует сопоставить не просто отдельные понятия «тип-система» и «тип-образ», но механицизм и органицизм как две фундаментальные познавательные установки.
Что понимается под «целостностью», когда о ней говорят разные традиции? Вещь в ее природном контексте рассматривалась в космическом порядке Аристотеля или в Природе Гете, иначе к ее познанию подходил механицизм. «Система» выражала не внутреннюю порождающую причину всего сущего, а слой внешних причинно-следственных взаимосвязей, функциональную целостность каузально соединенных атомарных данных. Это и принималось за «естественный порядок». Метафизическим основанием такой целостности в механистической традиции был познающий субъект. После Декарта не природный порядок, но человек, человеческое «я» становится безусловным, непоколебимым основанием истины, субстратом, на котором собираются все качества вещей. Вот почему на гипотезе, выдвигаемой субъектом, выстраивается системная целостность. С практической направленностью мышления связано понимание истины, которая отныне обретает относительный характер. Она не раскрывает сущего в его порождающей причинности, бытия как «энергейи» или творящей Природы Гете. «Система», выстроенная аналитико-констеллирующим способом, суть абстракция, тогда как тип-образ Гете есть идеализация, схватывающая идеальную сущность вещи, существующей по своей природе. В этом смысле органицизм хотя и был объективистским знанием, но он не претендовал на преобразующую деятельность субъекта. Познающий субъект в концепциях этой программы был не эвристически, а герменевтически настроен по отношению ко всему сущему. В «тип-структуру» герменевтика не входит, это понятие строилось аналитико-констелирующим путем на рационально выдвигаемой гипотезе. Таким образом, способ построения предметной сферы в этих двух объективистских научных программах был принципиально разным.
Родственными системным и структурным понятиям «типа» являются моделирующие способы построения предмета исследования. В основе моделирования лежит системное виденье объекта. Не случайно один из известных исследователей моделирования А. В. Штофф в свое время предложил следующее общее определение модели: «... мы будем называть моделью любую систему, мысленно представляемую или реально существующую, которая находится в определенных отношениях к другой системе (называемой обычно оригиналом, объектом или натурой)...»14.
Ряд авторов были склонны интерпретировать процедуры типологизации как теоретическое моделирование, хотя понимали это по-разному. А. П. Огурцов типологизацию в целом называл «группировкой с помощью обобщенной идеализированной модели или типа». В. А. Штофф, Р. П. Девяткова15 истолковали идеальную типологию М. Вебера как разновидность моделирования. Поэтому требуется более внимательное рассмотрение понятия «модель» в эвристической структуре научного знания.
Говоря о моделировании как типологизации, вышеупомянутые авторы имели в виду прежде всего «мысленные модели», которые «... выполняют определенные познавательные
функции не как материальные орудия познания, а как мысленные образы, как мысленные идеальные конструкции... Такие мысленные модели имеют прямое отношение к построению и развитию теории, не будучи, однако, самими теориями»16. Такая модель строится в зависимости от познавательных целей и необходимо предполагает использование процедур абстрагирования и идеализации. Последняя понимается не в духе Гете, но в смысле доведения изучаемого свойства до предела. Формалированию теории должен предшествовать период первых догадок, гипотез, моделей с последующей их практической проверкой. Штофф подчеркивает, что между моделированием и гипотезой существует взаимосвязь. Гипотеза возникает не как автоматический результат индукции, а как один из возможных ответов на возникшую проблему. Модель и гипотеза образуют один комплекс. Когда гипотеза получает подтверждение эмпирическими фактами, она становится научной теорией.
По сути, модели являются основой научных теорий в системных и структурных подходах. В качестве примеров могут быть представлены: леви-стросовская модель-«рыба» и гипотеза о том, как работает бинарная оппозиция через опосредование. Другой пример — кагановская модель — система культуры в ее синхронном срезе и гипотеза о взаимосвязи частей в целом (гипотеза о ведущей роли творчества в материальной практике). Но модель еще не является теорией. Штофф определяет модель как звено между теорией и действительностью: «.если искать структурное сходство между действительностью и теми или иными элементами нашего теоретического знания, то такое сходство может быть обнаружено между объектом и его мысленной моделью»17. «.Будучи по своему объективному содержанию знанием сущности, т. е. общих законов, необходимых связей, отношений детерминации и т. п., теория дает возможность понять объект познания (который на эмпирическом уровне познания выступает перед нами как огромное скопление отдельных явлений, событий, фактов) в его внутренней связи и целостности как систему, строение и поведение которой подчиняются определенным законам»18.
Однако модель — не зеркальная копия реальности. Она есть преображенная в объект исследования структура действительности, в которой смоделированы общие закономерности. Отношение модели к изучаемому объекту есть отношение не тождества, но аналогии. При этом в отдельной модели одновременно бывают реализованы не все возможные аналогии. Модель высвобождает объект от случайных, второстепенных и воплощает существенные стороны, прибегая к различным приемам абстрагирования. Они убирают из бытия все собственное и сводят все индивидуально сущее к внешнему однообразию, что и фиксирует модель. Штофф писал: «Абстракция упрощения состоит в отвлечении от сложности объекта, от многообразия его внутренних связей и внешних отношений и сохранении, выделении лишь основных, существенных связей»19. В этом смысле модель не есть естественный порядок бытия. Она, как и «система», ориентирована на общие закономерности, в отличие от индивидуализирующей типологии в традиции органицизма.
В таком контексте разведения понятий «тип-образ», «система», «модель», нам представляется, идеальную типологию М. Вебера исследователи Штофф и Девяткова не без оснований интерпретировали как моделирование. Прав был и Огурцов, отметивший инструменталистский ее характер. «Тип» Вебера представлял собой рационально построенную абстрактную конструкцию, которая даже не претендовала на выражение целостности. Типологический язык был точным инструментом, с помощью которого описывают причины отклонений, а вовсе не совпадения реальности и модели. Но была ли такая абстракция «типом» в собственном смысле слова или просто носила имя типа?
Инструментализм Вебера был, конечно, предельным случаем инструментализма. Но инструменталистское истолкование «типа» было распространено куда шире, чем обычно представляется, и имело много разновидностей. К такой трактовке метода мы можем отнести функциональную типологию К. Г. Юнга, метаязык типологических описаний Ю. М. Лотмана, в которых был реализован ход инструменталистского соотношения понятия и объекта исследования. Причем инструменталистский ход мог быть реализован как в типологиях тяготеющих к органицизму (Юнг), так и к механицизму (Лотман).
В концепции Юнга, как и в веберовской, также строилась система «типов», но в ней «тип» был не абстрактным конструктом, но идеализированным образом-моделью реальности в смысле Гете. Так созданный функциональный «тип» и весь типологический язык имеет инструментальный характер, подчеркивая который Юнг называл свою типологию «кристаллографической системой осей» или «тригонометрической сеткой», сплетенной из 16, 32, 64. «типов». С помощью такого типологического языка процесс познания осуществляется не через содержательные совпадения психики с конкретным типом, а путем сориентирования ее в системе координат всего типологического языка.
Иной инструментализм мы встречаем в семиотике Ю. М. Лотмана. В инструменталистском истолковании типологических таксонов он исходил из мысли, что таксон не должен вообще совпадать с содержательным языком ни одной из культур. Следовательно, он ставил задачу создать универсальный культурно-нейтральный метаязык типологических описаний. На основе математических моделей Лотман создал особый вид инструментализма, в котором содержательные моменты объекта исследования были радикально элиминированы из создаваемого типологического языка. Типологический таксон он полностью формализовал и создал культурно нейтральный метаязык типологических описаний культуры.
Мы попытались сопоставить разные методологические способы образования предметной сферы — типологизацию, систематизацию, моделирование, выявляя как методологические их особенности, так и философские предпосылки. Хотя эти методологические способы построения предметной сферы вполне могут выразить целостность исследуемого предмета и даже претендовать на онтологическую истину, естественный порядок, как они его понимают, однако, при этом следует иметь в виду, что и целостность, и естественный порядок в каждом случае будут иметь разную природу, в зависимости от укорененности методологии в философских предпосылках и научной программе. Поэтому нам не хотелось бы категорически утверждать, что в случае систематизации и моделирования мы действительно имеем дело с разновидностью типологизации. Эти соотнесенные понятия не могут быть разведены без более основательных исследований. Торопливые выводы относительно сущности типологизации не уместны также имея в виду и длительную историю типологических способов познания. Типологизация как философский метод была известна уже античным мыслителям, она переосмысливалась в средние века. В Новое время идеи типологизации попадают в науку и становятся научным методом, который порой находится в сложных взаимодействиях с философскими способами типологизации. Сущность типологизации, ее эволюция — тема, все же выходящая за рамки культурологической и культурфилософской проблематики, хотя сама история этих областей знания, в которых типологизация получила столь широкое распространение, дает толчок к новому ее переосмыслению и может служить «материалом» для такого рода исследования. Но сама эта проблематика относится уже к гносеологии и философии науки.
В области культурологической и культурфилософской мысли исследования проблем типологизации как разных способов задания предметной области, как теоретического способа образования предметной сферы связаны с методологической саморефлексией. Анализируя природу своих теоретических конструктов, их философскую укорененность, культурологическая мысль рефлектирует над собственными основаниями, выходит на вопросы ее научной легитимации, границ полученных результатов, смысла ее терминов и пр.
Внутри проблематики культурологического знания дальнейшее исследование способов образования предметной сферы, как нам представляется, ведет к уточнению таких классических вопросов, касающихся построения предметной сферы, как «целостна или системна культура?», «что лежит в основе настоящей типологизации, позволяющей разбить культурный универсум на основе сущностного постижения культурной реальности?». Вопросы выбора методологического способа образования предметной сферы пересекаются с культурфилософской проблематикой о сущности культуры: как мышление обнаруживает культуру, какова сущность культуры? В этом пересечении мы попадаем в разные ряды теоретического выражения предмета культурологии, выходим на основные парадигмы этой науки. В объективистской парадигме мир культуры мыслится как объективная реальность. Интерсубъективистская парадигма культурологии трактует мир культуры как результат деятельности трансцендентального субъекта, и поэтому мир культуры интерсубъективен. Субъективистская парадигма мир культуры мыслит как продукт эмпирического субъекта, и тогда мир культуры вариабелен, плюралистичен, многообразен.
Какие измерения культуры можно постичь теми или другими методологическими таксонами? Это зависит уже не только от философско-теоретических оснований методологической традиции как способа построения предметной сферы. Методологический таксон должен быть скоординирован с онтологической проблематикой (с онтологическим решением вопроса о сущности культуры). Причем последняя во многом определяет и особенности таксона и то, какой смысловой срез культуры высекается в качестве предмета. Отсюда вытекает и культурологический смысл таксона.
1 Философский энциклопедический словарь. М., 1983. С. 685-686.
2 Данные позиции развиваются и обосновываются во многих работах этих ученых, но суть этих позиций и спора хорошо представлена в издании: Солонин Ю. Н. Проблема единства знания: между системностью и целостностью // Вече: Альманах русской философии и культуры. 1996. Вып. 6. ; Каган М. С. Системность и целостность // Там же.
3 Забулионите А.-К. И. О сущности и общей структуре типологического понятия // Компаративистика: Альманах сравнительных социогуманитарных исследований. СПб., 2002. С. 17-32; Она же. Теоретические проблемы понимания культуры как целостности // Вестн. С.-Петерб. ун-та. Сер. 6. 2004. Вып. 5. С. 157-170.
4Mill J. St. A System of logic rationative and inductive. London, 1851. Book IV. Chap. VII. § 4; Whewell W. History of scientific ideas in two volumes. London, 1858. Bd. II. P. 117.
5 См.: Сергеев К. А., Слинин Я. А. Природа и разум. Античная парадигма. Л., 1991. С. 105.
6Loff H. Der Symbolbegriff. S. 195.
7 На герменевтические интенции в типологии Гете и Дильтея в свое время обратил внимание А. Корт: KoortA. Beitrage zur Logik des Typusbegriffs. Tartu, 1938. S. 251.
8 Гете И. В. Избранные философские произведения. М., 1964. С. 90.
9 Аристотель. О душе. III 7, 431 в.
10Бэкон Ф. Соч.: В 2 т. М., І977. Т. І. С. 60-6і.
11 Там же. М., 1972. Т. 2. С. 27-28.
12МилльДж. Ст. Система логики: В 2 ч. М., І9І4. Ч. II. С. 284.
13 Stenzel J. Studien zur Entwicklung der platonischen Dialektik von Sokrates zu Aristoteles. Darmstadt, 1961. S. 122.
14 Штофф В. А. Введение в методологию научного познания. Л., 1972. С. 87.
15 Девяткова Р. П., Штофф В. А. Проблемы идеальной типологизации и моделей в историкосоциальных науках // Проблемы методологии социального исследования. Л., 1970. С. 16-33.
16 Штофф В. А. Указ. соч. С. 171.
17 Там же. С. 171.
18 Там же. С. 168.
19 Там же. С. 171.
