CC BY
40
ТЕОРИЯ ГУМАНИТАРНОГО ПОЗНАНИЯ
УДК 172.4 DOI: 10.24412/2071-6427-2021-6-21-33
М. А. Шестакова
Кандидат философских наук, доцент кафедры философии и методологии науки МГУ имени М. В. Ломоносова, Москва E-mail: m.a.shestakova@ yandex.ru
Marina A. Shestakova
Ph.D. (Philosophy), Associate Professor at Philosophy and Methodology of Science Department, Lomonosov Moscow State University, Moscow, Russia
О. В. Котунова
Аспирант кафедры этики МГУ имениМ. В. Ломоносова, Москва
E-mail: olgamylene@gmail.ru
Olga V. Kotunova
Postgraduate student at Ethics Department, Lomonosov Moscow State University, Moscow, Russia
Формирование исторической памяти этико-дискурсивными средствами
В статье рассматривается историческая память как социальный феномен: аспект общественного сознания, сформированный на базе диалектики индивидуального и коллективного. Развивается идея о том, что парадигма исторической памяти связана с парадигмой «делания» истории. Эта связь придает исторической памяти этическое измерение. Подобно тому как любое социальное действие на коллективном или индивидуальном уровне имеет этические параметры и может быть оценено с моральной точки зрения, историческая память как память о содеянном не является этически нейтральной. Она всегда морально окрашена, независимо от того, вынесены ли этические оценки в явном виде. Одним из наиболее действенных механизмов формирования исторической памяти являются дискурсивные практики. Этика дискурса рассматривается как инструмент исследования этического измерения исторической памяти. В статье используется расширенная трактовка понятия дискурса и внимание акцентируется сразу на двух уровнях высказывания — формальном и содержательном. Каждый из этих уровней в ходе анализа проходит проверку на соответствие принципам дискурсивной этики. Кроме того, оценивается используемый на этих уровнях способ обращения к прошлому, который также может быть рассмотрен с точки зрения этики. В качестве примера конкретного дискурсивного акта анализируется выступление президента ФРГ Ф.-В. Штайнмайера, приуроченное к 80-й годовщине нападения Германии на Советский Союз 22 июня 1941 года, во время открытия выставки «Масштабы одного престу-
Как цитировать статью: Шестакова М. А., Котунова О. В. Формирование исторической памяти эти-ко-дискурсивными средствами // Ценности и смыслы. 2021. № 6 (76). С.21-33.
пления. Советские военнопленные во Второй мировой войне», состоявшееся 18 июня 2021 года.
Ключевые слова: memory studies, этика, историческая память, дискурс-анализ, этика дискурса.
Историческая память и парадигма «делания» истории
Наше представление об историческом процессе изменяется с течением времени. Античному или средневековому европейцу история представлялась реализацией неподвластной человеку судьбы или божественного промысла. В новое время отношение к истории стало принципиально меняться: историческая реальность начала пониматься как результат свободной человеческой деятельности. На это изменение отношения к истории обратил внимание известный немецкий историк Р. Козеллек. Он подчеркивал, что понимание человека как субъекта истории возникло относительно недавно. «...Выражение "вершить (machen) историю" создано нашим временем: до Наполеона, а тем более до Французской революции оно было немыслимо. Если рассказывание разных историй, их изучение и запись на протяжении более чем двух тысячелетий составляли неотъемлемую часть западной средиземноморской культуры, то мысль о способности человека творить историю возникла лишь около 1780 года. Эта формула отражает опыт современного человека, точнее, ожидание, что со временем он все более уверенно сможет планировать будущее и разворачивать историю согласно своему плану» [4, с 228]. Исторический процесс, понятый как социально-политическое планирование, как свободная целесообразная деятельность человека, приобрел направленность в будущее, зависящее от человека. Сопоставляя новое отношение к истории с реальными историческими фигурами и событиями, Р. Козеллек пришел к выводу о его иллюзорном характере. В качестве одной из исторических фигур, «делавших» историю, Р. Козеллек рассматривал Гитлера. Анализируя, в частности, историческую деятельность Гитлера, он пришел к заключению, что человек в действительности не может овладеть историей: историческая реальность показывает расхождение поставленных целей и полученного результата, демонстрирует ускользание будущего из-под власти человека. Люди способны творить историю лишь в узких рамках определенных предпосылок, которыми они не распоряжаются. В целом соглашаясь с выводами Р. Козеллека, отметим другие обстоятельства, связанные с парадигмой «делания» исто-
рии. Прежде всего, нужно сказать о том, что осознание себя «творцом» истории, а не средством реализации трансцендентного замысла — это определенное историческое достижение человечества, результат развития просветительских течений европейской культуры. Эти течения выразили гуманистическую веру в возможности человека преобразовать общество и самого себя, искоренить темные и порочные стороны человеческого существования. Парадигма «делания» истории несет позитивный потенциал, придает смысл человеческому существованию. По этой причине ее нельзя списать в утиль, она останется в культуре по меньшей мере как один из вариантов отношения к историческому процессу. С другой стороны, очевидны минусы этого подхода к истории. Они выражаются в волюнтаризме и насилии, сопровождающих практику социально-политического планирования и построения будущего. Иными словами, парадигма «делания» истории имеет амбивалентный характер, а ее практическая реализация всегда представляет собой этический выбор. Поэтому исторический процесс, интерпретированный как «делание» истории, приобретает этическое измерение в качестве своей неотъемлемой черты.
С парадигмой «делания» истории, на наш взгляд, генетически связаны современные исследования исторической памяти. Хорошо известно, что с античных времен историческое знание ассоциировалось с памятью, документированием прошлого с целью передачи исторического опыта последующим поколениям. Современные исследования вносят новый аспект в понимание исторической памяти, который, как нам кажется, непосредственно примыкает к парадигме «делания» истории.
Один из родоначальников современных исследований исторической памяти М. Хальбвакс сформулировал понятие коллективной памяти, которая, будучи диалектически связанной с памятью индивида, тем не менее представляет собой самостоятельный социальный феномен, развивающийся по собственным законам [6]. Коллективная память создается и поддерживается различными социальными группами и нацией в целом. Она задает надындивидуальные рамки, внутри которых формируется память индивида. Коллективная память не совпадает с тем, что можно было бы назвать объективной картиной исторической реальности, хотя значительную часть ее содержания составляют воспоминания об исторических событиях. Она хранит специфические интерпретации исторических событий, свойственные данной социальной
группе, обеспечивая условия формирования индивидуальной памяти, групповой и национальной идентичности. Современные исследования исторической памяти опираются на различную терминологию: помимо исторической памяти, используются понятия социальной и культурной памяти, которые имеют нетождественные определения. Однако при всем разнообразии трактовок сохраняются общие черты, связанные с пониманием исторической памяти как коллективного представления о прошлом, основанном на диалектике индивидуального и коллективного, как аспекта общественного сознания, направленного на осмысление исторического опыта, как социального феномена, играющего значимую роль в социально-политической жизни общества. В этом широком смысле понятие исторической памяти будет использовано в настоящей статье.
Как уже говорилось выше, современные исследования исторической памяти связаны с парадигмой «делания» истории. Эту связь можно проследить в двух отношениях, опираясь на работу французского историка П. Нора «Всемирное торжество памяти». Одной из причин актуализации темы исторической памяти П. Нора называет следующее: «...Представление, которое любая нация, группа, семья имела о своем будущем, диктовало ей, что она должна удержать из прошлого, чтобы подготовить это будущее. <...> Будущее представляли как реставрацию прошлого, как прогресс или как революцию. Сегодня от этих трех интерпретационных моделей, позволявших так или иначе организовать «историю», отказались. Над будущим нависла отныне абсолютная неопределенность. И эта неопределенность ставит перед настоящим — которое обладает небывалыми техническими возможностями сохранения — обязательство помнить. <.> Именно конец всякой телеологии истории — конец истории с известным концом — возложил на настоящее тот «долг памяти», о котором нам без конца твердят» [5, с. 396]. Это замечание П. Нора возвращает нас к парадигме «делания» истории, которая выражается в представлении об историческом процессе как о социально-политическом планировании, направленном в будущее. П. Нора фактически констатирует кризис или даже разрушение данной парадигмы, выраженное в неопределенности будущего и повлекшее за собой теоретическое переосмысление и практическую актуализацию проблематики исторической памяти. Именно так парадигма исторической памяти связана с парадигмой «делания» истории. Соглашаясь с замечанием П. Нора о том, что старые модели будущего перестают
работать в современных условиях, нужно отметить, что сама парадигма «делания» истории при этом не исчезает. Мы продолжаем ей пользоваться, в том числе для формирования исторической памяти. В этом, на наш взгляд, заключается второй аспект данной связи. Значительная часть исторической памяти представляет собой не запоминание событий как свершившихся фактов, а память о событиях, рассмотренных как запланированный или побочный результат «делания» истории социальными группами и политическими лидерами. Поместить историческое событие в систему координат «условия — исполнители — цели — средства» или «прошлое — настоящее — будущее» — это не только способ интерпретации или моральной оценки, но вместе с тем и эффективный способ запоминания и обеспечения взаимосвязи индивидуального и коллективного опыта.
Историческая память, будучи индивидуально-коллективным феноменом, формируется и поддерживается несколькими способами: памятники, топонимы, образы искусства и литературы. Одним из наиболее эффективных инструментов формирования исторической памяти являются дискурсы (в широком смысле) — коммуникативные действия, осуществляемые в устной и письменной, вербальной и невербальной форме. С их помощью формируются рамки исторической памяти, обеспечивается диалектика индивидуального и коллективного представления о прошлом. В дискурсивных практиках значимый опыт закрепляется в индивидуальном и общественном сознании, при этом историческая память приобретает этическую окраску и не сводится к ценностно-нейтральному запоминанию фактов. Этический аспект исторической памяти может быть описан на базе этики дискурса.
Историческая память и этика дискурса
Заметим, что этика дискурса служит не только инструментом измерения — ее целью является как оценка уже существующих дискурсов, так и собственно формирование и поддержание дискурсивного пространства путем разработки нормативной системы, направленной на процедуру высказывания. Этика дискурса представляет собой постконвенциональную моральную теорию, то есть требует от участников дискурса абсолютного консенсуса лишь касательно процедуры высказывания и относительного консенсуса — касательно его содержания. Кроме того, оценивается согласованность высказывания и деятельности, между
которыми не должно быть противоречий. Базируясь на этих трех принципах, этика дискурса оказывается довольно гибкой теорией с широким полем применения и тонким инструментарием для вынесения точечных оценок с их последующей интеграцией в практическую сферу.
Поэтому рассмотренные нами парадигмы обращения к прошлому могут быть охарактеризованы дискурсивно: так, история и историческая память, различаемые П. Нора, в этой оптике представляют собой различные типы дискурса. История предстает как дискурс единой анонимной власти, говорящей от лица истины: здесь выносится оценка событиям прошлого и осуществляется развёрстка будущих свершений согласно господствующим представлениям о справедливости. Подобный тип дискурса характеризуется внутренней статикой (иерархичная структура монолога, жесткое закрепление коммуникативных ролей) и является внешне исключающим (истина и справедливость единственны и требуют защиты). П. Нора солидарен с такой характеристикой, потому противопоставляет истории историческую память, которая обладает необходимым потенциалом для реализации идеи дискурсивности и может стать достоянием идеального коммуникативного сообщества по К.-О. Апелю — то есть соответствовать принципам дискурсивной этики [9]. Историческая память в идеальном плане предполагает активных агентов высказывания, на равных формирующих дискурсивное пространство прошлого. Однако уже в поздних работах П. Нора констатирует, что пришедшая на смену парадигме истории парадигма исторической памяти в современном состоянии не оправдывает ожиданий. Плюрализация дискурсивного пространства, связанная с надеждой на самозарождающуюся коммуникацию между всеми голосами, обернулась множественностью власти. Она не только не положила конец старым конфликтам, но и активно содействовала возникновению новых.
Это позволяет еще раз указать на генетическую преемственность между парадигмами «делания» истории и исторической памяти. Если первая представляет собой перспективный взгляд на формирующееся настоящее, которое историзируется на наших глазах, становясь предпосылкой будущего, то вторая — суть ретроспективный взгляд на прошлое как посылку настоящего. Торжество памяти, таким образом, не стало концом телеологии, а, напротив, послужило базисом для обоснования множества властных притязаний (не только проспективных, но и компенсаторных). И все же мы не считаем исчерпанным потенциал
парадигмы памяти в условиях кризиса, связанного с неопределенностью настоящего и будущего. Осмелимся предположить, что для эффективных результатов в более или менее свободной телеологической перспективе исторической памяти требуется иной тип обращения к прошлому, тогда как сегодня она зачастую пользуется прежней стратегией, аннулируя собственные преимущества.
Назовем такую стратегию — прежний тип обращения к прошлому — позитивной и будем иметь в виду, что вне зависимости от того, какое социально-политическое положение занимает практикующая его группа, позитивный тип реализуется посредством властного дискурса и в отношении него справедливо следующее замечание: «...власть гнездится везде, даже в недрах того самого порыва к свободе, который жаждет ее искоренения: я называю дискурсом власти любой дискурс, рождающий чувство совершённого поступка и, следовательно, чувство виновности во всех, на кого этот дискурс направлен» [2, с 548]. Позитивный тип удостоверяет существование в прошлом некоторой истины, которая была утрачена либо рискует стать таковой, а потому нуждается в сохранении или восстановлении, соответствующем торжеству справедливости. Напротив, критическое рассмотрение прошлого, обращение к имевшим место кризисным ситуациям и превентивные меры по их предотвращению в будущем характеризуют иной тип, который мы назовем рефлексивным. Рефлексивный тип обращения к прошлому (в первую очередь к собственному прошлому), как нам кажется, ограничивает властную составляющую, формируя менее иерархичный — а в предельном случае децентрированный — дискурс, согласующийся с принципами этики дискурса.
Этико-дискурсивный анализ речи Ф.-В. Штайнмайера
Рассмотрим теперь, каким образом этика дискурса может быть применена к области исторической памяти — и, в частности, как с ее базовыми принципами и вышеописанными замечаниями соотносится конкретный дискурсивный акт. Примером такого дискурсивного акта будет служить выступление президента ФРГ Ф.-В. Штайнмайера, приуроченное к 80-й годовщине нападения Германии на Советский Союз 22 июня 1941 года, во время открытия выставки «Масштабы одного преступления. Советские военнопленные во Второй мировой войне» 18 июня 2021 года.
В ходе рассмотрения мы обратимся к элементам дискурс-анализа,
который в настоящее время является широко распространенным инструментом исследования, перманентно расширяющим собственные границы. В частности, он развивает идею гетерогенности дискурса и наличия различных режимов дискурсивных практик [12]. Начиная с Э. Бенвениста, лингвисты вносят существенный вклад в теорию дискурса, обращая внимание не только на содержание высказывания (речевое или текстовое сообщение), но и на обстоятельства, его порождающие и сопровождающие [8; 11]. «В высказывании мы последовательно выделяем самый акт, ситуации, в которых он реализуется, средства его осуществления» [3, с. 313], что составляет формальный аппарат высказывания.
Структура акта высказывания подразумевает нескольких актантов: прежде всего, субъекта, непосредственно производящего высказывание (адресант), а кроме того, лиц, косвенно принимающих участие в создании высказывания, поскольку оно обращено именно к ним (адресаты). Такие адресаты могут быть названы совысказывающимися субъектами, чье участие варьируется в спектре от пассивного реципиента до активного собеседника. В этическом плане характеристики актантов указывают на степень реализации принципов свободы и ответственности дискурса, организующегося вокруг высказывания. В нашем случае субъектом высказывания выступает президент ФРГ Ф.-В. Штайнмайер. Его официальный статус в структуре власти имеет первоочередное значение: ФРГ является парламентской республикой, где федеральный президент обладает прежде всего представительско-дипломатическими и некоторыми исполнительными функциями. Отсутствие более серьезных политических полномочий, в том числе законодательных и судебных, определяет степень свободы дискурсивного пространства, формирующегося вокруг его высказывания, а официальный статус влечет за собой не только моральную, но и правовую ответственность.
Другими актантами высказывания выступают адресаты, характерные черты которых также коррелируют со степенью дискурсивной свободы. В нашем случае круг адресатов довольно широк: ими являются все слушатели речи — как непосредственные свидетели открытия выставки, так и зрители и читатели по всему миру. Мы же, отметив, что президент Ф.-В. Штайнмайер обращается как к народу Германии, так и к мировому сообществу, выделим два уровня адресатов — внутренний и внешний. С точки зрения этики, отношения между актантами внутреннего уровня носят более статичный, закрытый характер, участие совысказывающихся
субъектов в формировании дискурса минимально. Несмотря на то, что речь является одним из самых демократичных жанров, в данном акте ее сильные стороны нивелируются патерналистской риторикой, выраженной в тексте высказывания частым употреблением местоимения «мы». Здесь осуществляется консолидация между адресантом-президентом и адресатом-народом, что позволит им на внешнем уровне образовать единый субъект высказывания по отношению к иному совысказыва-ющемуся субъекту — мировому сообществу, а также в сильной позиции принять к исполнению принцип ответственности. Отношения между актантами внешнего уровня, который представлен оппозицией «Германия — мировое сообщество», напротив, характеризуются большей свободой, а формирующееся здесь дискурсивное пространство стремится к децентрации и открытости.
Ранее мы выяснили, что высказывание содержит в себе два уровня — внешний и внутренний, в зависимости от группы актантов, теперь же необходимо выяснить, влияет ли это обстоятельство на план содержания. Высказывание Ф.-В. Штайнмайера в целом развивает идею ответственности, но на разных уровнях эта ответственность оказывается различна. Во внутреннем сообщении речь идет об исторической ответственности, тогда как на внешнем уровне внимание уделяется ответственности социально-политической. Если историческая ответственность является локальной, компактной, частной — и имманентной одному государству, которое имеет дело с собственным историческим наследием, то социально-политическая предполагает разделение наследия и ответственности между всеми участниками глобального внешнего дискурса.
Тема исторической ответственности долгое время оставалась предметом ожесточенных споров внутри немецкого общества. А. Ассман указывает три периода в развитии коллективной памяти, которые обуславливают своеобразное отношение каждого поколения к исторической ответственности [1]. Первый период (1960-1970) сопряжен с «коммуникативным замалчиванием» — отказом непосредственных участников событий от обсуждения общего прошлого через раскрытие личных нарративов. В 1980-х против коллективного молчания выступает либеральная оппозиция, широкую поддержку получает проект Ю. Хабермаса, согласно которому идея исторической ответственности должна стать краеугольным камнем при строительстве новой Германии. Концепция Хабермаса, выстраивающая национальный нарратив вокруг
преступлений Холокоста, принадлежит линии «политики сожаления». Однако уже следующее поколение немцев упрекает предшественников в эксплуатации тем вины и покаяния, навязчивой морализации истории и чрезмерном присутствии прошлого в настоящем. Эти обстоятельства Ассман называет новым недовольством мемориальной культурой, которое представляет собой опасную тенденцию и требует от политики памяти иных стратегий и иной реализации идеи исторической ответственности.
Мы же отметим, что, спор между поколениями 1960-1970-х и 1980-х ознаменовал собой переход от памяти к постпамяти и апеллировал в основном к эмоциональному компоненту (выяснял границы вины), тогда как спор между последними поколениями целиком ведется в пространстве постпамяти и апеллирует к рациональному компоненту (требует установки границ ответственности). Последнее особенно важно, ведь постпамять представляет собой механизм передачи опосредованного, знакомого со слов других опыта [10]. Постпамять нарушает линейное течение времени и событийную логику, создавая колебания между непосредственностью и отдалением, непрерывностью и разрывом, что открывает ее для разного рода манипуляций. В данных обстоятельствах способность к рефлексивному преодолению прошлого с необходимостью должна дополнять эмоциональное сожаление по его поводу.
Подобные тенденции отражены и в высказывании Ф.-В. Штайнмайера. Несмотря на то, что внутренний уровень высказывания в силу исторического наследия все еще тесно связан с эмоциональной линией «политики сожаления» и его девизом «Помнить, чтобы никогда не забывать», внешний уровень абстрагируется от национально-государственной преемственности, предлагая всему мировому сообществу рационально разделить ответственность за будущее.
Немецкий народ включен в глобальное сообщество, а значит, в равной мере принимает на себя оба вида ответственности. Однако историческая ответственность первична по отношению к социально-политической, потому переход от одного вида к другому осуществляется как право и обязанность свидетельства на основе собственного опыта или опыта предыдущих поколений. Иными словами, эмоциональная индивидуально-личная память опосредует рациональную коллективно-институциональную память, а историческая ответственность за события прошлого оказывается только вектором к социально-политической ответственности за будущее. Этот переход хорошо заметен на сквозном для всей речи
примере военной судьбы и послевоенной гражданской деятельности Бориса Попова: «Однажды, отвечая на вопрос берлинского школьника о том, что он чувствует, вспоминая годы своего плена, Борис Попов сказал: „Возникает вопрос: не пора ли человечеству принципиально отказаться от войны и перейти к отношениям взаимного уважения, в которых все даже самые сложные вопросы разрешаются мирным путем?"» [7, с. 9].
Если историческая ответственность первична в индуктивном ключе, то социально-политическая — по преимуществу, поскольку подразумевает глобальную согласованность в вопросах противодействия повторению негативных событий прошлого в современных реалиях. Рациональный подход к памяти и ответственности особенно важен в обстоятельствах разнородного национально-государственного наследия; критическое дистанцирование от конкретных исторических диспозиций позволяет культурный обмен — в постпамяти опыт прошлого наконец может быть признан общим, интегральным опытом как триумфа, так и вины.
Итак, ранее мы определили историю и историческую память как две парадигмы с присущими им режимами дискурса, однако на практике выявили преемственность и свойственное переходным формам смешение дискурсов. Последнее позволило говорить о двух типах обращения к прошлому в рамках дискурса исторической памяти: позитивном (более свойственном истории; реализующем механизмы дискурса власти и претендующем на истину) и рефлективном — децентрированном и открытом для участия.
Осуществленный дискурс-анализ выявил два уровня высказывания, которые могут быть соотнесены с различными типами обращения к прошлому, однако последующее подробное рассмотрение с опорой на этику дискурса показало примат рефлексивной стратегии. Критическое рассмотрение собственного опыта, возможность его трансляции, обобщения и разделения в постпамяти, идея перехода от локальной исторической к глобальной социально-политической ответственности — всё это позволяет рассматривать данное высказывание как пример формирования этико-дискурсивными средствами исторической памяти, в данном случае — свободного и ответственного пространства памяти о прошлом, которое открывается в дискурсе как ресурс для будущего.
Литература
1. Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. М.: НЛО, 2016.
232 с.
2. Барт. Р. Лекция // Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс, 1989. С. 545-574.
3. Бенвенист Э. Общая лингвистика. М.: Прогресс, 1974. 448 с.
4. Козеллек Р. Можем ли мы распоряжаться историей? (Из книги «Прошедшее будущее. К вопросу о семантике исторического времени») // Отечественные записки. 2004. № 5. С. 226-241.
5. Нора П. Всемирное торжество памяти // Память о войне 60 лет спустя: Россия, Германия, Европа. М.: НЛО, 2005. С. 391-402.
6. Хальбвакс М. Коллективная и историческая память // Неприкосновенный запас. 2005. № 2. С. 8-27.
7. Штайнмайер Ф.-В. Речь Президента Федеративной Республики Германия Франка-Вальтера Штайнмайера по случаю 80-й годовщины нападения Германии на Советский Союз 22 июня 1941 г. [Электронный ресурс] // URL: https://germania. diplo.de/ru-ru/aktuelles/-/2466812 (дата обращения 08.11.2021).
8. Adam, J.-M. Analyse de La linguistique textuelle — Introduction a l'analyse textuelle des discours, Paris: Armand Colin, 2005. 243 p.
9. Apel K.-O. The Response of Discourse Ethics to the Moral Challenge of the Human Situation As Such, Especially Today. Leuven: Peeters Publishers, 2001. 118 p.
10. Hirsch M. The Generation of Postmemory: Writing and Visual Culture After the Holocaust. Columbia University Press, 2012. 288 p.
11. Maingueneau D. La situation d'enonciation, entre langue et discours // The Discourse Studies Reader. Main currents in theory and analysis. Amsterdam, Philadelphia: John Benjamins, 2014. P. 147-154.
12. Maingueneau D. The heterogeneity of discourse: expanding the field of discourse analysis // Palgrave Communications. 2017. Vol. 3. DOI: 10.1057/palcomms.2017.58
SHAPING HISTORICAL MEMORY BY ETHICAL AND DISCURSIVE MEANS
The article discusses historical memory as a social phenomenon: an aspect of social consciousness, formed on the basis of the dialectic of individual and collective consciousness. It develops the idea that the paradigm of historical memory is connected with the paradigm of "making" history. The connection gives historical memory an ethical dimension. Just as any social action on the collective or individual plane has ethical parameters and may be evaluated from a moral point of view, historical memory as memory of deeds is not ethically neutral. It is always morally colored, regardless of whether ethical evaluations are explicitly made. One of the most effective mechanisms of historical memory formation are discourse practices. Discourse ethics is considered as an instrument of research into the ethical dimension of historical memory. The article uses an extended interpretation of the concept of discourse and focuses on two levels of statement — formal and substantive. Each of these
levels is tested for compliance with the principles of discourse ethics in the course of the analysis. In addition, it evaluates the way of referring to the past used at these levels, which can also be considered from the point of view of ethics. As an example of a specific discursive act the speech of the President of Germany F.-W. Steinmeier on the occasion of the 80th anniversary of the German invasion of the Soviet Union on June 22, 1941 is analyzed. This speech was spoken on June 18, 2021 during the opening of the exhibition "Dimensions of a crime. Soviet prisoners of war in World War II".
Keywords: memory studies, ethics, historical memory, discourse analysis, discourse ethics.
References
• Adam J.-M. Analyse de La linguistique textuelle — Introduction à l'analyse textuelle des discours, Paris: Armand Colin, 2005. 243 p.
• Apel K.-O. The Response of Discourse Ethics to the Moral Challenge of the Human Situation As Such, Especially Today. Leuven: Peeters Publishers, 2001. 118 p.
• Assman, A. Novoe nedovol'stvo memorial'noj kul'turoj. M.: NLO, 2016. 232 s. [In Rus].
• Bart. R. Lekciya // Izbrannye raboty. Semiotika. Poetika. M.: Progress, 1989. S. 545-574. [In Rus].
• Benvenist E. Obshchaya lingvistika. M.: Progress, 1974. 448 s. [In Rus]
• Halbvaks M. Kollektivnaya i istoricheskaya pamyat' // Neprikosnovennyj zapas. 2005. № 2. S. 8-27. [In Rus].
• Hirsch M. The Generation of Postmemory: Writing and Visual Culture After the Holocaust. Columbia University Press, 2012. 288 p.
• Kozellek R. Mozhem li my rasporyazhat'sya istoriej? (Iz knigi «Proshedshee budushchee. K voprosu o semantike istoricheskogo vremeni») // Otechestvennye zapiski. 2004. № 5. S. 226-241. [In Rus].
• Maingueneau D. La situation dénonciation, entre langue et discours // The Discourse Studies Reader. Main currents in theory and analysis. Amsterdam, Philadelphia: John Benjamins, 2014. P. 147-154.
• Maingueneau D. The heterogeneity of discourse: expanding the field of discourse analysis // Palgrave Communications. 2017. Vol. 3. DOI: 10.1057/palcomms.2017.58
• Nora P. Vsemirnoe torzhestvo pamyati // Pamyat' o vojne 60 let spustya: Rossiya, Germaniya, Evropa. M.: NLO, 2005. S. 391-402. [In Rus].
• Shtajnmajer F.-V. Rech' Prezidenta Federativnoj Respubliki Germaniya Franka-Val'tera Shtajnmajera po sluchayu 80-j godovshchiny napadeniya Germanii na Sovetskij Soyuz 22 iyunya 1941 g. [Elektronnyj resurs] // URL: https://germania.diplo.de/ru-ru/aktu-elles/-/2466812 (data obrashcheniya 08.11.2021). [In Rus].
