CC BY
33
УДК 34.01 DO110.47629/2074-9201_2020_20_12_4
Ковтун Юлия Сергеевна,
адвокат, адвокатское бюро Свердловской области «Urals Legal», соискатель кафедры Теории государства и права, Уральский государственный юридический университет, Екатеринбург,
j.s.k@mail.ru
ФОРМАЛЬНЫЙ ВОЗВРАТ К ПРИЗНАНИЮ ЗНАЧИМОСТИ ПРАВА: «РЕВОЛЮЦИОННАЯ ЗАКОННОСТЬ» КОНСТИТУЦИИ 1936 ГОДА*
(*Статья подготовлена при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 19-011-00866А: Советский конституционализм: доктринальное, юридическое и символическое измерения ) Аннотация. В статье поднимается вопрос о произошедшей в СССР в 1930-х годах «идеологической трансформации» традиционного смысла, вкладываемого в понятие«законность», сопровождавшейся дополнением распространенного ранее представления о законе и праве новыми коннотациями с позиции ужесточения партийного контроля и направленности на подчинение любых принимаемых правовых решений критериям «революционной целесообразности». Автором используется методология «истории понятий» (Дж. Покок, К. Скиннер, Р. Козеллек), исследуется процесс изменения подхода к вопросам права с момента формулирования В.И. Лениным идей относительно данного вопроса до момента принятия «сталинской» Конституции 1936 года.
Ключевые слова: революционная законность, сталинская конституционная реформа, «юриспруденция террора», законность и революционная целесообразность, социалистическое правосознание, Конституция 1936 года, репрессии и закон, классовое право, марксизм-ленинизм, диктатура пролетариата
Yulia S. Kovtun,
Attorney at law, Urals Legal Law Office of the Sverdlovsk Region, Applicant for the Department of Theory of State and Law, Ural State Law University, Yekaterinburg,
j.s.k@mail.ru
FORMAL RETURN TO RECOGNITION OF THE IMPORTANCE OF LAW: «REVOLUTIONARY LEGALITY» OF THE CONSTITUTION OF 1936*
Abstract. The article raises the question of the ideological «transformation» of the traditional meaning of the concept of «legality» that took place in the USSR in the 1930s, accompanied by the addition of new connotations to the previously widespread idea of law and law from the position of tightening party control and subordinating any legal decisions to the criteria of «revolutionary expediency». The author uses the methodology of the «history of concepts» (J. Pocock, K. Skinner, R. Kozellek), examines the process of changing the approach to legal issues since the formulation of V. I. Lenin's ideas on this issue until the adoption of the "Stalinist" Constitution of 1936.
Keywords: revolutionary legality, Stalin's constitutional reform, «jurisprudence of terror», legality and revolutionary expediency, socialist legal consciousness, the Constitution of 1936, repression and law, class law, Marxism-Leninism, dictatorship of the proletariat.
В июле 1918 года в выступлении на V Всероссийском Съезде Советов, на котором была принята первая Конституция РСФСР, В.И. Лениным был высказан подход к закону, который, по мнению вождя революции, должен был укрепиться в сознании всех граждан, причисляющих себя к революционерам и стремящихся к развитию страны: «...ссылаются на декреты, отменяющие смертную казнь. Но плох тот революционер, который в момент острой борьбы останавливается перед незыблемостью закона. Законы в переходное время имеют временное значение.
И если закон препятствует развитию революции, он отменяется или исправляется»[1].
Лениным активно пропагандировалась так называемая истина, которую он сам называл «ясной как божий день для всякого сознательного рабочего, очевидной для всякого представителя эксплуатируемых, борющихся за свое освобождение, бесспорной для всякого марксиста», заключавшаяся в следующем: «.революционная диктатура пролетариата есть власть, завоеванная и поддерживаемая насилием пролетариата над буржуазией, власть, не связанная никакими законами» [9, с.245].
ип
Таким образом, воплощенное в законах право как таковое существовало для Ленина и признавалось им только в той мере, в которой оно соответствовало политике господствующего класса, и только до тех пор, пока оно служило целям диктатуры пролетариата. Во всех же остальных случаях поощрялся «пролетарский террор» и игнорирование во благо революционных идей «законов-помех», то есть право изначально не имело для Ленина ничего общего с защитой прав и свобод человека и обеспечением при помощи законов существования подлинного гражданского общества.
Отметим при этом, что и К. Маркс, изначально воспринимавший право как философскую материю и рассматривающий его через призму гегелевского учения, также впоследствии стал придерживаться иного подхода. И если в ранних работах К. Маркс разделяет идею о том, что «законы — это положительные, ясные общие нормы, в которых свобода приобретает теоретическое, независимое от произвола отдельных личностей существование» и «настоящим законом становится он тогда, когда в его лице бессознательный естественный закон свободы воплотился в сознательный государственный закон» [19, с.213], при этом далее еще и развивает мысль в том направлении, что построение государства должно осуществляться таким образом, чтобы в нем осуществлялись «...правовая, нравственная и политическая свободы, причем отдельный гражданин, повинуясь законам государства, повинуется только естественным законам своего собственного разума, человеческого разума», то в дальнейшем право у К. Маркса становится «идеологической формой, в которой люди воспринимают в своем сознании конфликт и во имя которой борются» [10; 14].
Равным образом и в контексте воззрений Ленина говорить о «бессознательном естественном законе свободы» не приходится - напротив, у него в государственный закон воплощаются не «положительные общие нормы», а исключительно воля господствующего класса, законы представляют собой орудие диктатуры пролетариата. При этом, конечно же, нельзя подразумевать в данном случае и «независимость от произвола отдельных личностей», напротив - право начинает отождествляться только лишь со средством, необходимым для достижения целей, поставленных отдельными личностями (партийными идеологами).
Действительное беззаконие еще в 1920-х годах «скрашивалось» созданием и деятельностью в течение некоторого периода времени революционных трибуналов, созданных Декретом 4 мая 1918 года «О революционных трибуналах». Заимствованные из опыта французских революционеров, эти трибуналы придавали видимость порядка и законности, реальное же «рассмотрение дел» и принятие трибуналами решений основывалось исключительно на принципе
«политической целесообразности», а никак не на законе. Полагаем, можно сказать, что Крыленко Н.В. в свое время выразил всю суть существующего тогда закона одной фразой: «Мы находим нужным - и расстреливаем, вот и все» [18].
При этом в ходе обсуждения проекта первой советской Конституции 1924 года Петровским Г.И. было высказана еще и позиция, согласно которой существование законов и вовсе не требуется: «Если понадобилось так глубоко погружаться в историю, чтобы идти до французской революции 150 лет тому назад и до американской, то нужно знать, что выражение диктатуры пролетариата не требует свершения на бумаге, а это есть существо нашей власти» [2]. Это согласовывалось с подходом К. Маркса, изложенным в его работе «Критика Готской программы» [11], в соответствии с которым на высшей фазе коммунизма надобность в праве и государстве в принципе не существует (и это, разумеется, должно было выступать ориентиром).
О том, что в только что образованном СССР «узаконенные» права гражданам изначально именно предоставлялись, а не являлись воплощением «естественного закона свободы» (причем предоставлялись только после детального обсуждения и согласования со стороны партийной элиты четких формулировок) свидетельствуют следующие сведения, имеющиеся в архивных фондах. В стенограмме заседания Пленума конституционной комиссии, состоявшегося 5 июня 1924 года, содержится следующее высказывание Н.А. Скрыпника, принимавшего активное участие в выработке текста первой Конституции СССР: «Система приобретенных прав заменяется системой установленных нами и допущенных нами прав. Это очень важный момент, который имеется. В этом отношении мы являемся новаторами в отношении к буржуазному строю» [3].
Позднее в тот же день на заседании конституционной комиссии предметом споров и оживленного обсуждения стал вопрос о том, как правильно сформулировать норму, в которой закреплялась бы суть гражданских правовых отношений. Принятая утром 5 июня 1 924 года редакция статьи, гласящая «Гра ж-данские правовые отношения устанавливаются, признаются и охраняются рабоче-крестьянской властью, поскольку таковые способствуют поднятию производительных сил страны, укреплению и развитию социалистических начал в области народного хозяйства и охране интересов рабочего класса и крестьянства» [4], вечером вызвала вопросы - а правильно ли употреблять в данном контексте слова «устанавливаются, признаются и охраняются»?
Н.А. Скрыпник выступил сторонником замены слова «охраняются» на слово «обеспечиваются» и слова «признаются» на «допускаются» по следующим
DO
соображениям: «. слово «признаются» имеет двоякое значение в русском языке: во-первых - значение допущения, а во-вторых - значение оправдания. Так как естественным образом мы не употребляем здесь выражение в смысле допущения и в смысле оправдания, посему я считал бы целесообразным, если бы мы заменили слово «признаются» словом «допускаются». Слово «охраняются» также имеет двоякое значение: в смысле обеспечения и также в смысле известного содержания морального оправдания. Допускаются и обеспечиваются гражданско-правовые отношения частной собственности в текущем периоде развития нашего хозяйства. Мы доли морального оправдания не вкладываем, дабы не было никакого недоразумения. Поэтому мое предложение заключается в том, чтобы вместо слова «охраняется» было слово «обеспечивается» [5].
При этом в ходе обсуждения председателем конституционной комиссии было высказано и обратное мнение: «Я возражаю против слова «допускается». Если бы эта формула обнимала частноправовые отношения, то можно было бы говорить «допускаются». Но эта формула обнимает и отношения публично-правовые, т.е. отношения государственного капитализма - выходит, что мы милостиво допускаем этот государственный капитализм. Поэтому не возражая против формулы «обеспечивается», я считаю, что правильно сказать «признается», тем более, что если мы скажем «устанавливается, допускается и обеспечивается», то это будет противоречить двум первым положениям» [5].
Ключевым же для понимания идеологического подхода к правам граждан и законам, закрепляющим их, нам представляется следующее высказывание В.А. Яхонтова: «Я буду настаивать на прежней формулировке. Сказать «допускается», тогда как мы говорим «устанавливается», нельзя. Вне законодательства никаких правовых отношений не может быть. Мы должны сказать, что они «устанавливаются», а поскольку они устанавливаются, смешно говорить, что мы их допускаем. Затем - что значит «обеспечиваются». Тут нужно сказать другое, мы их именно охраняем, то есть мы создаем для тех, кто использует права как мы хотим, какое-то обеспечение, мы для них обеспечиваем то право, которое мы даем в смысле охраны, потому что обеспечить это значит дать это право. Но нужно обеспечить еще в другой форме именно в смысле охраны судом. Сказать «обеспечивает» еще не предполагает охраны [6].
Таким образом, обеспечение и охрана прав человека предполагалось со стороны государства только лишь в том случае, если такие права использовались человеком именно так, как хотела того партия, в противном же случае никакой охраны категорически не предусматривалось.
Затронутый вскользь в приведенном выше высказывании В.А. Яхонтова вопрос об охране права со стороны судебных органов выводит нас на ключевую тему нашего исследования - а именно, на вопрос о том, что же изменилось в подходе партии к роли закона и права в советском государстве после прихода к власти И.В. Сталина, и изменилось ли именно в сущностном смысле, или только в формальном закреплении в новой «сталинской» Конституции 1936 года.
Принципиальной новеллой сталинской Конституции 1936 года и предшествующих ее принятию партийных дебатов выступила так называемая «классовая теория права» - в отличие от ленинского подхода к праву как явлению явно второстепенному по отношению к «революционному правосознанию» (оправдывающему даже самые внеправовые решения и действия) в 1930-х годах были предприняты попытки найти верное (разумеется, с партийной точки зрения) соотношение закона и революционной целесообразности, что выразилось в концепции «революционной законности», сочетающей в себе, по своей сути, несочетаемое - законность как нечто стабильное, и революционную основу как нечто хаотичное и требующее принятия ситуативных решений, которые (по В.И. Ленину) могли приниматься вопреки закону - лишь бы соответствовали великим революционным целям.
Развиваемая в период создания сталинской Конституции 1936 года концепция «революционной законности» базировалась на идее об абсолютном тождестве понятий «социалистическая законность» и «революционная целесообразность» [13, с.343].
Был поднят вопрос о необходимости надзора за соблюдением законности, что вызвало столкновение двух позиций: позиции Н. Крыленко, выступающего за то, чтобы надзор за законностью осуществлялся со стороны суда, и позиции А. Вышинского, отстаивающего идею о наделении прокуратуры монопольными функциями контроля за деятельностью всех уполномоченных органов и проверки конституционности этой деятельности.
Отметим, что еще в 1923 году на заседании Расширенной Комиссии ЦИК-а Союза ССР по выработке Конституции в утвержденной статье 45 закона «О Верховном Суде Союза СССР» было установлено следующее: «В целях установления и укрепления на территории Союзных Республик революционной законности и осуществления высшего судебного контроля, при Союзном ЦИК-е учреждается Верховный Союзный Суд Союза ССР» [7].
То есть, казалось бы, должен был возобладать скорее подход Н. Крыленко, по существу предлагающего действовать в соответствии с ранее закрепленными идеями, преобладающими во времена образования СССР и принятия первой Конституции. Однако
ип
напротив - И.В. Сталиным была поддержана позиция А. Вышинского, и в результате именно прокуратура получила центральную роль в контрольных мероприятиях за законностью в стране, а именно полномочия по надзору за деятельностью всех органов расследования и законностью вынесенных судами приговоров и решений [8]. Дальнейшее расширение надзорных функций прокуратуры [15] и назначение ее главой А. Вышинского, являвшегося главным сторонником фактического доминирования прокуратуры, - задало соответствующий вектор развитию всей правовой системы СССР, где прокуратура была поставлена над судами.
Значимым в контексте рассматриваемого вопроса представляется то, что даже «проигравшая» идея Крыленко - и та предусматривала сохранение действия принципа идеологического контроля над правом. Крыленко выступал за назначение судей, а не за их выборы народом, а также за обеспечение гарантий того, что Совет как «орган пролетарской диктатуры» в любой момент может отозвать или сместить с должности неугодного судью.
Равным образом и контроль прокуратуры за законностью подразумевал сохранение того же идеологического элемента - как верно указывает А. Н. Ме-душевский, любое дело могло быть переведено из категории рутинного в категорию политического, со всеми вытекающими из этого последствиями [13, с.343].
В докладе 19 ноября 1928 года на пленуме ВКП(б) И.В. Сталин заявил, что доверие крестьянства к правительству обеспечивается «практическим проведением в жизнь революционной законности», подразумевая под революционной законностью соблюдение советских законов должностными лицами - впоследствии именно это значение термина «революционная законность» нашло отражение в седьмом томе Малой советской энциклопедии 1930 года.
Однако фактически введение формальных надзорных полномочий и дополнительная институцио-нализация не изменили сути подхода к праву и пра-
восудию, которое, как и прежде, продолжало быть подчиненным политической воле. Нашедшие свое отражение в новой Конституции изменения не могли означать того, что стало обеспечиваться то самое «проведение в жизнь революционной законности».
При этом допущение того, что закон может противопоставляться политической целесообразности и «революционному правосознанию», которое существовало и не отрицалось в ленинский период, стало запрещенным в период разработки сталинской Конституции 1936 года и было признано идеологически неверным. С этой поры закон не противопоставлялся, а отождествлялся и с политической целесообразностью, и с социалистическим правосознанием.
Таким образом, на смену ленинской идеи о том, что не соответствующий задачам революции закон должен без зазрения совести игнорироваться, отменяться или изменяться, пришла идея о том, что закон, противоречащий «революционному правосознанию» - и вовсе никакой не закон в сущностном смысле этого слова. «Право» и «революция» слились в единое целое - и существование первого без соответствия целям второго не признавалось. При этом более четко наметился ориентир еще и на «воспитание подчиненных классов общества в духе защиты интересов господствующего класса» [1, с.89].
Поставленная под контроль прокуратуры судебная власть открыла дополнительные возможности для осуществления террора под эгидой толкования и применения законов в духе социализма - ранее не скрывавшийся в ленинское время выход за пределы закона во имя революции у Сталина превратился в служение закона террору и революции и его полное подчинение последним. Эта новая советская реальность 1930-х годов стала полной противоположностью представлений Маркса и Энгельса, которые считали, что необходимо, чтобы «. простые законы нравственности и справедливости, которыми должны руководствоваться в своих взаимоотношениях частные лица, стали высшими законами и в отношениях между народами» [12, с.11].
Список литературы
1. Вышинский А. Я. Вопросы теории государства и права. М., 1949. С. 89-90.
2. ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 1. Д. 11. Л. 56.
3. ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 16. Д. 221. Л. 46-47.
4. ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 16. Д. 221. Л. 48.
5. ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 16. Д. 222. Л. 1.
6. ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 16. Д. 222. Л. 2.
7. ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 1. Д. 7. Л. 51.
8. ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 40. Д. 2. Л. 162.
9. Ленин В. И. Полное собрание сочинений. - 5-е изд. - М.: Политиздат, 1969. - Т. 37. Июль 1918-март 1919. С. 235-331.
10. Маркс К. «К критике политической экономии». - 4-е изд. - Москва; Ленинград: Гос. соц.-экон. изд-во, 1931. -352 с.
11. Маркс К. «Критика Готской программы» [Предисл. Ф. Энгельса]. - М.: Политиздат, 1989. - 45 с.
икз
12. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 16. М., 1960. - 560 с.
13. МедушевскийА. Н. Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в XX веке. М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2017. - 656 с.
14. Письмо Ф. Энгельса к Ф. Мерингу от 14 июля 1893 г. Сборник В. В. Адоратского. М. 1923. С. 309.
15. Положение о Прокуратуре СССР, утв. Постановлением ЦИК и СНК СССР от 17 декабря 1933 г. // Свод законов СССР. 1934. № 1, № 2.
16. Разумовский И. П. Понятие права у К. Маркса и Фр. Энгельса // Под знаменем марксизма. - 1923. № 2-3. С. 68-97.
17. Речь В.И. Ленина на митинге в Пресненском районе г. Москвы. 26 июля 1918 г. V Всероссийский съезд Советов 4-10 июля 1918 г. // РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 23981. Л. 1-2.
18. Статьи о революционной законности / Н. В. Крыленко, В. И. Яхонтов. - Москва: Юридическое изд-во НКЮ РСФСР, 1926. - 60 с.
19. Философия права : [Пер. с нем.] / Георг Вильгельм Фридрих Гегель; [Авт. вступ. ст., с. 3-43, и примеч. В. С. Нерсесянц]; АН СССР, Ин-т философии. - Москва : Мысль, 1990. - 524 с.
References
1. Vyshinsky A. Ya. Problems of the theory of state and law. M., 1949.S. 89-90.
2. GARF. F. 3316. Op. 1.D. 11.L. 56.
3. GARF. F. 3316. Op. 16.D. 221.L. 46-47.
4. GARF. F. 3316. Op. 16.D. 221.L. 48.
5. GARF. F. 3316. Op. 16.D. 222.Sheet 1.
6. GARF. F. 3316. Op. 16.D. 222.L. 2.
7. GARF. F. 3316. Op. 1.D. 7.L. 51.
8. GARF. F. 3316. Op. 40.D. 2.L. 162.
9. Lenin V. I. Complete Works. - 5th ed. - M .: Politizdat, 1969. - T. 37. July 1918-March 1919. S. 235-331.
10. Marx K. "To the criticism of political economy."- 4th ed. - Moscow; Leningrad: State. social and economic publishing house, 1931 .-- 352 p.
11. Marx K. "Criticism of the Gotha program" [Preface. F. Engels]. - M .: Politizdat, 1989 .-- 45 p.
12. MarxK. and Engels F. Works, t. 16. M., 1960. - 560 p.
13. Medushevsky AN The political history of the Russian revolution: norms, institutions, forms of social mobilization in the XX century. M .; Saint Petersburg: Center for Humanitarian Initiatives, 2017 .-- 656 p.
14. Letter from F. Engels to F. Mehring dated July 14, 1893. Collection of V. V. Adoratsky. M. 1923.S. 309.
15. Regulations on the Prosecutor's Office of the USSR, approved. Decree of the Central Executive Committee and the Council of People's Commissars of the USSR dated December 17, 1933 // Code of laws of the USSR. 1934. No. 1, No. 2.
16. Razumovsky IP The concept of law by K. Marx and Fr. Engels // Under the banner of Marxism. - 1923. No. 2-3. S. 68-97.
17. Speech by V.I. Lenin at a rally in the Presnensky district of Moscow. July 26, 1918 V All-Russian Congress of Soviets July 4-10, 1918 // RGASPI. F. 2. Op. 1, D. 23981, sheets 1-2.
18. Articles about revolutionary legality / NV Krylenko, VI Yakhontov. - Moscow: Legal publishing house of the NKYu RSFSR, 1926. - 60 p.
19. Philosophy of law: [Per. from German] / Georg Wilhelm Friedrich Hegel; [Ed. entry Art., p. 3-43, and note. V. S. Nersesyants]; Academy of Sciences of the USSR, Institute of Philosophy. - Moscow: Mysl, 1990 .-- 524 p.
UK3
