CC BY
33
УДК 82-193.1
ФОЛЬКЛОРНЫЕ ИСТОКИ ЛИТЕРАТУРНЫХ СТИХОТВОРНЫХ ЗАГАДОК, ОПУБЛИКОВАННЫХ НА СТРАНИЦАХ ЖУРНАЛА «И ТО, И СЕ»
Струкова Т.В.
В статье анализируются литературные стихотворные загадки А.П. Сумарокова и М.И. Попова, напечатанные на страницах журнала «И то, и се», в контексте фольклорной традиции. Автор приходит к выводу, что в загадках поэтов нашла отражение когнитивная картина мира в представлении русского народа, а также воплотились художественные эксперименты и новаторские приемы. Ключевые слова: загадка, энигмат, интерпретационное поле, кодирующая часть, когнитивная картина мира, эпитет, антитеза.
FOLKLORE ORIGINS OF LITERARY VERSE RIDDLES AT THE PAGES OF THE MAGAZING «I TO, I SYO»
Strukova T.V.
The article analyzes the literary poetic riddles of A.P. Sumarokov and M.I. Popov, printed in the magazine «I to, i syo» in the context of the folk tradit ion. The author concludes that in the riddles of the poets reflected cognitive picture of the world in the representation of the Russian people, but also incarnated poetic experiments and innovative methods.
Keywords: riddle, enigmatic, interpretive field, coding part, cognitive picture of the world, epithet, antithesis.
Жанр литературной стихотворной загадки зарождается в России во второй половине XVIII века. В это время к жанру загадки обратились многие поэты, активно осваивавшие новые жанровые формы: А.Д. Байбаков (Апол-лос), И.Ф. Богданович, А.И. Дубровский, П.М. Карабанов, Н.А. Львов, В.И. Майков, М.И. Попов, А.А. Ржевский, А.П. Сумароков, П.И. Фонвизин, М.М. Херасков, Н.М. Яновский и др. Наряду с апробацией новых жанровых форм, эти поэты занимались плодотворной переводческой деятельностью, а также изучением русского фольклора.
Указывая на многообразие лирических жанров русской поэзии ХУШ столетия, Н.Д. Ко-четкова отмечает, что они в большинстве своем вовсе не были новыми: какие-то из них существовали в фольклоре и в силлабической поэзии, с другими - русские авторы знакомились посредством изучения античной и европейской поэзии. Вместе с тем русским литераторам XVIII века предстояло разработать собственную систему жанров, представив их отечественные образцы
[9].
Несомненно, характерной чертой русской литературы XVIII столетия стало обращение к источникам народного творчества как к «живительному роднику культуры», поскольку фольклор оставался «живой силой в быту поч-
ти всех слоев русского общества». Многие русские дворяне «воспринимали народную песню, сказку, поговорку от своих мамушек-нянюшек, от крепостных «дядек», от своих крестьян у себя в поместье, - с самого детства». Для купеческого сословия, мещанства и крестьян фольклор «и старинный, унаследованный от дедов, и творимый вновь и развивающийся, был основой художественного мышления, фундаментом эстетической практики» [3, с. 13].
Одним из известных собирателей русского фольклора был М.Д. Чулков, редактор журнала «И то, и се», издававшегося еженедельно в Петербурге на протяжении 1769 года. Интересом к устному народному творчеству было обусловлено идейно-художественное содержание этого журнала, который стал «пробной лабораторией» для Чулкова, содержащей «образцы всех его начинаний» [6, с. 95].
Особое место на страницах издания было отведено жанру литературной стихотворной загадки, авторами которой выступили А.П. Сумароков и М.И. Попов. Если в загадках, напечатанных на страницах масонских журналов «Полезное увеселение» и «Свободные часы», преобладала этико-философская проблематика и описание умозрительных категорий, то в загадках журнала «И то, и се» объектом энигматиче-
ского описания выступают бытовые предметы и реалии материального мира. В основе интерпретационного поля большинства загадок лежит описание перцептивных признаков объекта, а также - характеристика функций и действий им производимых.
Импликация внутренних свойств (функций, способов употребления и происхождения, месторасположения) организует кодирующую часть загадки Сумарокова о ржаном хлебе:
Отечество мое прямое нива,
Не сокрываюся; я тварь не горделива,
И откровенное имею сердце
От сердца честь и знать моя:
Со всеми знаюсь я, кто честен иль бесчестен,
Европе всей мой вид известен,
Живу без рук, без ног, без головы;
Как меня зовут, скажите сами вы [7].
Важную смысловую нагрузку в тексте приобретают определения с эмоционально-экспрессивной окраской: «не горделива», «откровенное», «честен», «бесчестен», «известен», посредством использования которых автор характеризует атрибутивные признаки зашифрованного образа. Употребление эпитетов в качестве основного компонента энигматического описания сближает произведение Сумарокова с фольклорными загадками, в которых эпитеты, по наблюдениям В.П. Аникина, «одновременно удерживают свою соотнесенность как с реальным загаданным предметом, так и с реальной предметностью иносказательного образа» [1, с. 106]. Однако если в народных загадках художественные определения отражают реальные признаки энигмата, то в загадке Сумарокова эпитеты выступают средством иносказательной выразительности.
Описание внутренних свойств энигмата оказывается и в основе кодирующей части загадки Сумарокова об огне. Примечательно, что огонь изображается автором не как первости-хия, а как предметно-бытовая реалия. При этом основной акцент сделан на его разрушительной функции. Подобной установкой, по-видимому, обусловлено использование приемов градации и антитезы, которые последовательно отражают атрибутивные признаки энигмата:
Без грубости коснуться не умею,
А тело самое не грубое имею:
Без пищи невидим, а с ней потребен я,
И преужасен:
Мой вид весьма прекрасен;
Я жру всегда, и вся в том жизнь моя;
Но сколько я ни пожираю,
От алча умираю [11, с. 155].
Репрезентируя образ огня как грозную и опасную стихию, истребляющую и уничтожающую все на своем пути, автор применяет разговорную лексику с негативной эмоционально-экспрессивной окраской: «я жру всегда», «сколько я ни пожираю». Этот стилистический диссонанс был свойственен в целом творчеству Сумарокова. Поэт сознательно не ограничивал себя в употреблении просторечной лексики. На данную особенность художественной манеры поэта указывал Г.А. Гуковский: «Различая словарь различных жанров, он все же избегает исключительно торжественного подбора слов; вне «высоких» жанров он приемлет всякого рода слова; он употребляет слова грубые, даже вульгарные, как бы подчеркивая свою смелость в этом направлении» [4, с. 53-54].
Особую нагрузку в произведении несут оценочные эпитеты, характеризующие перцептивные признаки энигматического объекта: употребление контрастных определений («пре-ужасен» / «прекрасен») отражает двойственное отношение людей к огню. При этом введение в текст приема нисходящей градации («жру», «пожираю», «умираю») призвано передать скоротечность господства и могущества зашифрованного концепта.
Наряду с обозначением функций, присущих имплицитному образу, Сумароков перечисляет действия, производимые человеком в отношении него. Исследователями русского фольклора справедливо отмечается, что загадка является единственным жанром, «интересующимся незначительными, но постоянно присутствующими в жизни человека предметами и явлениями», репрезентирующим самые обыденные ситуации [10, с.143]. В загадках Сумарокова, подобно народным произведениям, изображаются предметы вещного мира, но структура, лексика и синтаксис все же отличаются от фольклорных. В них дается подробное, детальное описание зашифрованных образов за счет вводных и обособленных конструкций, уточняющих слов и оборотов.
Фольклорные истоки прослеживаются в загадках продолжателя сумароковской традиции, соратника М.Д. Чулкова, «поэта из народа» Михаила Ивановича Попова. Наряду с активной переводческой деятельностью он зани-
мался изучением и собиранием русского фольклора. Совместно с М.Д. Чулковым им был издан сборник народных песен. И именно увлечение поэта устным народным творчеством и славянской мифологией обусловило его обращение к жанру загадки.
Влияние фольклорной традиции отчетливо прослеживается в загадке Попова о свинье, для создания имплицитного образа которой автор использует лексику с негативной эмоционально-экспрессивной окраской:
Доколе я жива, гнусна всем жизнь моя: Почти никто смотреть не хочет на меня, И именем моим мерзятся все, браня, И чтоб кто ни сшалил, кричат, виновна я, И наконец из всех бесед меня гоняют, Но кончу только жизнь, за стол меня сажают
[8].
Образ свиньи в фольклорных произведениях всегда наделялся отрицательной семантикой. Практически во всех пословицах и поговорках это животное изображается как всеми презираемое существо, являющееся предметом язвительных насмешек и ругательств: «Свинья мне не брат, а пять рублев не деньги»; «Не помнит свинья полена, а помнит, где поела»; «Свинья не боится креста, а боится песта»; «Не свиным рылом лимоны нюхать» [4].
В загадке Попова нашло отражение двойственное отношение человека к изображенному животному, которое сформировалось еще в древние языческие времена. С одной стороны, упитанная и плодовитая свинья являлась воплощением сытости, богатства и благополучия. С другой стороны, склонность этих животных к грязи, неразборчивость в еде, упрямство и жадность, доставшиеся от диких собратьев, принесли им дурную славу. В этом отношении нельзя не отметить, что в основе интерпретационного поля загадки Попова лежит эта, свойственная именно фольклорному сознанию, когнитивная картина мира.
Наряду с использованием негативной семантики образа свиньи, характерной для фольклорных произведений, в загадке поэта упоминаются народные обычаи и традиции, связанные с данным животным, в частности, с приготовлением его мяса на празднества. «На Руси к Рождественским Святкам и Новому году, - писал А.Н. Афанасьев, - бьют свиней и поросят, и доселе непременным кушаньем на первый день праздника бывает свиная голова с хреном или
жареный поросенок с кашею; почти по всем деревням варят свиные ноги, начиняют свиные кишки и желудки и раздают колядовщикам, песни которых сопровождаются просьбами наделить их именно этими обычными дарами <...> Всякий достаточный хозяин закалывает к Рождеству нарочно откормленного кабана.» [2, с. 400].
Когнитивная картина мира, характерная для фольклорного творчества, отражена и в загадке Попова о мысли, в основу кодирующей части которой, по всей видимости, положена известная народная загадка: «Что быстрее всего на свете?» Под влиянием фольклорной традиции в загадке используется прием антитезы, реализованный упоминанием двух противоположных точек земной поверхности: зенита («точки неба, лежащей вверх по направлению отвесной линии, в каждом месте земной поверхности») [12, с. 548] и надира («точки неба, лежащей внизу, по направлению отвесной линии, в каждой точке земной поверхности») [13, с. 435].
Введение в текст антитетичных понятий позволяет автору описать дифференциальные признаки умозрительного феномена. Спецификой зашифрованного в загадке образа определяется и структура поэтического текста. Основным композиционным приемом в нем становится повтор, который подчеркивает такие отличительные свойства имплицитного объекта, как абстрактность и скорость. Наряду с антитезой зенит / надир в загадке присутствует оппозиция жизнь / смерть, подчеркивающая скоротечность иносказательно представленного феномена.
Едва извиду в свет, владеть я начинаю: Не пив, ни ев, не спя, усилюсь, возрастаю. Все в свете превышаю, Все в мире украшаю; Не видима ни кем, Не осязаема ни чем, По всюду пребываю, И все устроеваю;
Но долго на одном я месте не бываю, И от Зенита вмиг к Надиру поспеваю; Я мало зрю моим желаниям препон. Я пленница, но всех под свой влеку закон; По всюду и полет и область простираю, Но в месте лишь одном рожусь и умираю
[8].
Несмотря на концептуальное сходство, загадка Попова существенно отличается от на-
родной загадки и по структуре, и по композиции. Фольклорная загадка содержит замысловатый вопрос, сформулированный в предельно краткой форме. В загадке Попова репрезентируется то же свойство энигматического объекта, но иными лексическими и стилистическими средствами.
Особую смысловую нагрузку в этой загадке Попова приобретает прием многочленной глагольной градации нисходящего типа («начинаю», «возрастаю», «превышаю», «украшаю», «пребываю», «устроеваю», «не бываю», «поспеваю», «простираю», «умираю»), создающей в тексте цепочку грамматически однородных созвучий.
Таким образом, в загадках А.П. Сумарокова и М.И. Попова, напечатанных на страницах журнала «И то, и се», нашла отражение когнитивная картина мира в представлении русского народа. Данным обстоятельством обусловлено использование авторами оценочных эпитетов и разговорной лексики для характеристики имплицитного образа. Следуя фольклорной традиции, поэты вместе с тем вводят в тексты своих загадок новые художественные приемы такие, как градация и антитеза.
Литературоведение Список литературы
1. Аникин В.П. Эпитет в загадках // Фольклор как искусство слова. Вып. 4. Эпитет в русском народном творчестве. М., 1980.
2. Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу: Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифическими сказаниями других родственных народов: В 3 т. М.: Современный писатель, 1995. Т.1.
3. Гуковский Г.А. Проблемы изучения русской литературы XVIII в. // XVIII век. Статьи и материалы. Сборник. Выпуск 2. Издательство АН СССР. М.: Л., 1940.
4. Гуковский Г.А. Ранние работы по истории русской поэзии XVIII века. М., 2001.
5. Даль В.И. Пословицы и поговорки русского народа [Электронный ресурс] https://ru.wikisource.org/wiki/Пословицы_русского_народа_(Даль).
6. Западов А. В. Журнал М.Д. Чулкова «И то и сьо» и его литературное окружение// XVIII век. Статьи и материалы. Сборник. Выпуск 2. Издательство АН СССР. - М.: Л., 1940.
7. И то и се. Январь. 6 неделя. 1769.
8. И то, и се. Март. 12 неделя. 1769.
9. Кочеткова Н.Д. Русская литература. Век XVIII. Лирика. М., 1990.
10. Митрофанова В.В. Художественный образ в загадках // Современные проблемы фольклора. Вологда, 1971.
11. Праздное время в пользу употребленное. 1760. Июль.
12. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. СПб., 1894. Т. XIIa.
13. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. СПб., 1897. Т. XX.
Об авторе
Струкова Татьяна Викторовна - кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка и литературы, Орловский государственный институт культуры, tatam08@rambler.ru
