CC BY
30
УДК 82-31 КУРГУЗОВА Н.В.
кандидат филологических наук, доцент, кафедра истории русской литературы XI-XIX вв., Орловский государственный университет имени И.С. Тургенева E-mail: marusia_nv@mail.ru
UDC 82-31 KURGUZOVA N.V.
Candidate of Philology, associate Professor, Department of history of Russian literature of XI-XIX centuries, Orel State
University E-mail: marusia_nv@mail.ru
ФОЛЬКЛОРНЫЕ И ЖИТИЙНЫЕ МОТИВЫ В «РАССКАЗЕ ОТЦА АЛЕКСЕЯ» И.С. ТУРГЕНЕВА THE FOLKLORE AND LIFE MOTIVES IN» THE STORY OF FATHER ALEKSEY» BY I. S. TURGENEV
Предметом анализа в статье стали особенности фольклорные и житийные мотивы в «Рассказе отца Алексея» И.С. Тургенева, исследуется проявление традиционных фольклорных и православных представлений в сюжете, структуре, образной системе, временной организации текста.
Ключевые слова: Фольклорные мотивы, житийная литература, сюжет, композиция.
The peculiarities of folklore and life motives became the subject of the analysis in the article « The story of father Aleksey « by I. S. Turgenev, there is research of manifestation of traditional folklore and orthodox ideas in the plot, structure, image system, temporary organization in the text.
Keywords: folklore motives, life literature, plot and composition.
В конце 70-х годов Тургенев, как известно, создает целую серию повестей, которые исследователи позже назовут таинственными. Интерес писателя к мистической стороне бытия был у писателя всегда и в каждом произведении находил разные формы проявления.
В 70-80 годы в связи с общественными процессами у Тургенева возникает желание отразить мировоззрение «простого» человека. Как отмечал А.Б. Муратов, в новых рассказах и повестях писателя «резко меняется картина мира, который теперь рассматривается на уровне сугубо бытовом и связанном с жизнью «срединного» человека. Именно в нём Тургенев ищет корни национальной психологии, коренные основы, определяющие духовный склад русского человека» [3]. «Рассказ отца Алексея» стал одной из попыток исследования народной психологии. Выбор в качестве главного героя сельского священника обусловил, вероятно, использование в данном рассказе фольклорных и житийных мотивов.
Тургенев выбирает для своих героев знаковые для христианской, православной традиции имена. Выбор имени Алексей для сельского священника сразу актуализирует житийный контекст, тем более, что в своем персонаже автор подчеркивает черты, свойственные его небесному покровителю - Алексею, человеку Божьему, а именно скромность, смирение, нестяжательство: «... он не только ничего не выпросил для себя, но прямо заявил, что ни в чем не нуждается» [11]. Прихожане любят и уважают своего батюшку за его кротость, рассказчик прямо говорит об исключительности отца Алексея: «Приходские священники, с которыми я считал своей обязанностью познакомиться, оказывались личностями довольно однообразными и как бы на одну
мерку сшитыми; наконец, чуть ли не в последнем из обозренных мною имений, я наткнулся на священника, не похожего на своих собратьев» [11]. Кроме того, отец Алексей потерял свою семью и ныне одинок так же, как и юродивый Алексей.
Имя Яков уже не раз встречалось в произведениях Ивана Тургенева. Это имя у него носили идеалисты, романтики, люди не от мира сего (Яков Пасынков, Яков из рассказа «Певцы»), чья судьба была неизменно трагична. С другой стороны, это имя напрямую связано и с христианской традицией. Сельский священник, скорее всего, назвал своего сына Яковом в честь Иакова Младшего, брата Иисуса, одного из 70 апостолов, или Иакова Алфеева, двоюродного брата Иисуса, одного из 12 апостолов. Это имя выражает идею причастности к Христу, особой святости, наличия родственных и духовных уз с Богом. И действительно юный Иаков, как мы увидим далее, вполне поначалу соответствует агиографическому идеалу святости. Но с другой стороны, это имя носил и ветхозаветный патриарх, почитаемый и христианской церковью. Иаков, сын Исаака и Ревеки, получил свое второе имя Израиль, что означает «Борющийся с Богом» после того, как всю ночь сражался с Господом, явившемся в обличье ангела, требуя благословения.
С евангельским контекстом связано и использование в «Рассказе отца Алексея» имени Марфа, имеющее значение «госпожа»: «И проживала в ту пору вблизи нас соседка, полковница, вдова, - Марфой Савишной ее звали; большое я к ней уважение питал - потому женщина рассудительная и тихая, даром, что молодая и собой пригожая...» [11]. Так звали сестру Марии и Лазаря, в
© Кургузова Н.В. © Kurguzova N.V.
10.01.01 - РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ), 10.01.03 - ЛИТЕРАТУРА НАРОДОВ СТРАН ЗАРУБЕЖЬЯ (С УКАЗАНИЕМ КОНКРЕТНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ) (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ) 10.01.01 - RUSSIAN LITERATURE (PHILOLOGICAL SCIENCES), 10.01.03 - LITERATURE OF THE PEOPLES OF FOREIGN COUNTRIES (WITH INDICATION OF SPECIFIC LITERATURE) (PHILOLOGICAL SCIENCES)
дом которых пришел с учениками Христос. Марфа и Мария были в числе жен-мироносиц, которые первыми узнали о воскресении Христа. Описание молодой вдовы дано в агиографическом духе, столь понятном и привычном сельскому священнику: он видит и описывает окружающий мир через призму Священного Писания и житийной литературы. Но нельзя не отметить, что во второй половине 19 века имя Марфа было не слишком употребительным среди дворянства, а воспринималось скорее как устаревшее и простонародное. Таким образом, Тургенев выбирает для своих персонажей в данном рассказе имена, которые сообщают этому тексту интертекстуальные связи с предшествующим творчеством и христианской традицией.
Необходимость рассказать обо всей жизни героя, с рождения до смерти, определяла сходство в различных житиях сюжетных линий повествования: сначала освещалось детство человека, затем следовал рассказ о его зрелых годах и деяниях, завершалось же все описанием смерти и посмертными чудесами.
Рассказ о детстве Якова повторяет основные топо-сы, свойственные агиографическому канону. Так, для последнего весьма характерно начинать жизнеописание святого с сообщения о рождении от благочестивых родителей («... У меня была жена добрая и степенная» [11]). Святой часто отличается от других детей тем, что любит тишину, чурается шумных игр со сверстниками, а главное - имеет большую склонность к книжному учению: «Он и дома, в отрочестве, отличался прилежанием и скромностью; бывало, день пройдет - и не услышишь его... всё с книжкой сидит да читает. Никогда он нам с попадьей не причинил неприятности самомалейшей; смиренник был» [11]. Мотив книжной грамотности служит знаком проявления изначальной святости человека, его открытости Божьему слову и способности его воспроизвести в проповеди и молитве. Как мы знаем, Яков был первым учеником в семинарии по всем предметам и, кроме того, «Тверд он был в древних-то языках!» [11]. Нравственные качества Якова были очевидны окружающим, и вызывали всеобщее одобрение: «Такой благообразный, озорства за ним никакого; всем-то он нравится, все нас поздравляют» [11].
Использование фольклорных мотивов обусловлено погруженностью сельского священника в мир традиционных календарных праздников, крестьянской культуры русской деревни. Об этом свидетельствует «календарное сознание» отца Алексея, который главные события своего рассказа приурочивает к Петрову дню и Святкам. Для этих периодов характерно представление об особой активности нечистой силы, многочисленные запреты и магические практики, связанные с общением с потусторонним миром. «В годовом цикле мифологически маркированными являются «переломные» периоды, связанные с днями летнего и зимнего солнцестояния (в календаре совпадающие с купальско-троицким и святочным периодами)» [8].
Именно к Петрову дню приурочен первый эпизод встречи маленького Якова с потусторонним миром.
Правда, сам эпизод не совпадает с сюжетами фольклорных быличек, но создается по фольклорным канонам. Встреча с мифологическим персонажем происходит в Петров день, так как мальчик нарушает запрет на хождение в этот день в лес. «Петров день считался календарной границей года, после которой в природе начинались изменения, свидетельствующие о приближении осени. После Петрова дня уменьшается световой день («Петр и Павел час убавил, Илья-пророк два уволок»); солнце поворачивается к зиме и одновременно начинается жара» [10]. «Близость Петрова дня к летнему солнцестоянию объясняет особую осторожность, которую соблюдали в этот день. Поляки в окрестностях Хелма остерегались ходить в лес в Петров день, bo tarn straszy [потому что там пугает]. Русские в Карелии также не ходили в Петров день в лес из-за обилия змей... Петров день, наряду с Купалой, кое-где считался временем активизации нечистой силы (русалок, ведьм, водяных, шу-ликунов и др.)» [10].
В лесу мальчик встречает некоего старичка, чей образ вызывает неизбежные ассоциации с образом лешего: «В лес, говорит, гулять ходил - да встретил там некоего зеленого старичка, который со мною много разговаривал и такие мне вкусные орешки дал!» - «Какой такой зеленый старичок?» - спрашиваем мы. «Не знаю, говорит, никогда его доселе не видывал. Маленький старичок, с горбиною, ножками всё семенит и посмеивается - и весь, как лист, зеленый». - «Как, - говорим мы, - и лицо зеленое?» - «И лицо, и волосы, и самые даже глаза» [11]. В народной традиции по этому описанию любой слушатель былички узнает лешего, который часто предстает как старик с седыми или зелеными длинными волосами в рваной одежде, с зелеными глазами. Само использование зеленого цвета для создания этого образа в рассказе неслучайно. Дело в том, что «зеленый» - одно из прозвищ нечистой силы. «Названия беса черный, синей, зеленый связаны с символикой принадлежащих «тому свету» цветов» [7]. «Зеленый цвет - атрибут «чужого » пространства, где обитает нечистая сила. Зеленый цвет характеризует персонажей народной демонологии: зеленые волосы у лешего, русалки, водяного; зеленая борода у лешего; зеленого цвета бес (см.), водяной; глаза Зеленый цвет имеют леший, русалки, вилы, водяные... В русских заговорах одно из «цветовых» определений лихорадки - зеленая, зелена, яке трава зеленая» [8].
Там же в лесу мальчик нарушает еще два запрета: вкушение пищи от незнакомого человека (этот запрет хорошо известен волшебной сказке и отражен в целом ряде сюжетов) и вкушение плодов нового урожая до освещения их в храме. «До Петрого дня (а также до Вознесения, Троицы, первого дня Петрова поста, Видова дня, летнего Иванова дня, Преображения) во многих славянских традициях соблюдался запрет есть фрукты, ягоды и другие плоды нового урожая)» [10]. Уже отмечалось, что необыкновенные орехи, которыми старичок угощает мальчика, это особая пища, связанная традиционно в народной традиции иным миром.
«Цветы или плоды лесного ореха становятся на время прибежищем демонического или хтонического существа, и, поражая его, гром одновременно наносит вред и самим плодам. Вероятно, именно то, что лесные орехи могут вмещать в себе хтоническое или демоническое существо, обусловило необходимость их освящения в церкви, приходящегося на Успение Богородицы (15/28. VIII), день, называемый в России Ореховый Спас» [10]. Принимая от зеленого старичка чудесные орехи, мальчик попадает под власть нечистой силы, что выражается, вероятно, в его физической слабости и немощи.
Отец узнает об одержимости сына во время Святок -времени, когда, по народным представлениям, открыты все границы между миром иным и людским и возможны разного вида сношения с иным миром для человека.
Кульминацией мученического жития, как правило, является моральный или идеологический конфликт, поединок с гонителем христианства или бесом. Каждый святой уподобляется Христу в том или ином подвиге: «Все без исключения святые могут считаться «подражателями Христу», могут быть названы «преподобными» в самом конкретном понимании этого слова, но подражали они разным чертам Христа, воплотившего христианский идеал Богочеловека, разным проявлениям Его личности» [2]. Так и Якову было суждено в качестве испытания противостоять дьявольскому искушению.
Ф.А. Рязановский в своем труде «Демонология в древнерусской литературе» разделил бесов на мучителей и искусителей. Бесы-искусители отвлекают людей от спасения. По древнерусскому представлению, дьявол особенно старается искушать монахов [6]. Человеку в древнерусских повестях, где присутствуют демонологические мотивы, отведена роль так называемой арены, на которой происходит борьба двух начал: божественного и дьявольского. Дьявол пытается искусить, развратить, заставить служить темным силам. Господь и Богородица наставляют на путь истинный. Как правило, в повестях такого типа побеждает добро, а человек, вокруг которого разворачивались события, причисляется к лику святых. Особенно сильное развитие демонологические мотивы нашли в «Повести о бесноватой жене Соломонии» [5], которой по выходе замуж овладевают бесы, вступающие с ней в сожительство и причиняющие ей мучения. Подобно тому, как Бог испытывал Иова, испытание может быть послано любому, чтобы проверить, насколько тот тверд в вере.
Житийные и фольклорные мотивы в «Рассказе отца Алексея» являются сюжетообразующими, именно они позволяют и в полной мере отразить мировоззрение простого сельского священника, и восполнить сюжетные лакуны. Рассказчик не знает, что именно случилось с сыном в семинарии, что заставило его отказаться от духовного поприща и усомниться в вере. Также мы не знаем, что именно произошло с Яковом в Петербурге, отчего с ним произошла эта страшная перемена. Но в народных представлениях об одержимости и бесах человек попадает под власть нечистой силы в том случае, если сам согрешит или совершит святотатство, допустит
поношение Святого Духа. Можно только предположить, что в семинарии или в Петербурге Яков совершил что-то непозволительное для православного воцерковлен-ного человека: «Мне с ним теперь уж не расстаться. Как пришел он ко мне нынешним летом в один проклятый день - так с тех пор уж он мой гость неизменный, и выжить его нельзя» [11].
Тургенев неоднократно использовал мотив одержимости, имея в виду одержимость женщиной: волевая женщина захватывает в рабство мужчину, лишает его свободы и воли. Любовь такая похожа на болезнь, одержимость, а женщины в этих произведениях часто имеют змеиные, звериные черты, черты нечистой силы, вперенный взгляд1 («Призраки», «Вешние воды», «Дым», «Клара Милич» и т.д.). Теперь же место женщины занимает бес, который искушает молодого человека. В «Рассказе отца Алексея» мы найдем все те же, характерные и для других произведений Тургенева признаки одержимости: герой чувствует постоянное чужое присутствие, хотя другие ничего не видят, сверхъествествен-ное существо устремляет на человека свой страшный вперенный взгляд (мотив общий у Тургенева и Гоголя), герой слышит неявный шепот. Постепенно одержимый теряет свое здоровье, выказывает беспокойство и отстраненность от реальной жизни (в качестве примера можно вспомнить рассказ «Призраки»). Так же чувствуют себя и героини фольклорных быличек, тоскуюшие вдовы, которых под видом их умерших мужей начинает посещать нечистый. В фольклорных текстах такие женщины обычно умирают, если близкие не находят в себе силы отпугнуть бесов от их дома. Сюжет об одержимости Якова совершенно не отражает народные представления о бесноватых, не перекликается с сюжетами быличек о порченых людях и двоедушниках и не имеет любовного подтекста.
Портрет нечистого практически в рассказе не присутствует, о нем сообщается только то, что он выглядит как человек, только черного цвета, более того ни Яков, ни отце Алексей не называют его, что, видимо, связано со свойственным народной культуре бытовым запретом на произнесение слов типа «черт», «бес», хотя в иконографии бесов и прочую нечистую силу изображали довольно часто. В отсутствии портрета нечистого внешний вид самого Якова описывается весьма подробно. Яков не пьет, не ест, не разговаривает, не занимается никаким делом, фактически не ведет обычную человеческую жизнь (в народных причитаниях так описываются покойники). А.В. Пигин пришел к выводу, что «сама бесноватость, по средневековым представлениям, есть разновидность или подобие смерти» [4]. Но главный признак одержимости - страшный взгляд. Именно он роднит Якова и преследующего его нечистого. Глазами Якова начинает смотреть сам нечистый, в них пробуждается звериное начало: «Не робеет он - а дичится, словно волк, и глядит всё исподлобья» [11].
«Говорит мне Яков: не болен - а у самого лицо такое, что я даже ужаснулся! Страшное, темное, не человеческое словно! Щеки этта подтянуло, скулы выпятились, кости да кожа, голос как из бочки... а глаза...
10.01.01 - РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ), 10.01.03 - ЛИТЕРАТУРА НАРОДОВ СТРАН ЗАРУБЕЖЬЯ (С УКАЗАНИЕМ КОНКРЕТНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ) (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ) 10.01.01 - RUSSIAN LITERATURE (PHILOLOGICAL SCIENCES), 10.01.03 - LITERATURE OF THE PEOPLES OF FOREIGN COUNTRIES (WITH INDICATION OF SPECIFIC LITERATURE) (PHILOLOGICAL SCIENCES)
Господи владыко! Что это за глаза? Грозные, дикие, всё по сторонам мечутся - и поймать их нельзя; брови сдвинуты, губы тоже как-то набок скрючены...» [11].
Сила взгляда одержимого Якова сравнивается с ударом кнута и внушает немотивированный ужас. «Как он обернется вдруг! Верите ли, я назад отскочил, до того испугался! Бывало, страшное было у него лицо, а теперь какое-то зверское, ужасное стало! Бледен как смерть, волосы дыбом, глаза перекосились... » [11]. В приведенной цитате присутствует характерная деталь - волосы дыбом - именно так изображались на иконах одержимые бесами люди.
Звериные черты с течением болезни все более и более начинают преобладать во внешнем облике Якова: «Стану я ему говорить - так он даже зубами ляскает, этак через плечо, ни дать ни взять тигр или гиена!» [11]. Однако Яков не похож на обычных деревенских кликуш: его устами не говорит демон, он не издает пугающих воплей, не подражает крикам животных, не падает без памяти в храме при виде креста или других христианских атрибутов. Яков каждый день ведет ожесточенную борьбу с внутренним демоном, борьбу нравственного, идеологического характера. Яков эту борьбу проигрывает, так как с детства «обещан» нечистой силе, попал под власть нечистой силы в связи, очевидно, с кощунством или вероотступничеством, а главное - потерял веру. Структурно «Рассказ отца Алексея» соответствует житийному канону, однако перед нами
«антижитие», так как Яков не смог повторить деяние Христа и стать святым.
«Перед смертью он несколько дней не пил, не ел - всё по комнате взад и вперед бегал да твердил, что греху его не может быть отпущения... но его уж он больше не видел. Погубил он, дескать, мою душу; теперь зачем же ему больше ходить? А как слег Яков, сейчас в беспамятство впал, и так, без покаяния, как бессмысленный червь, отошел от сей жизни в вечную...» [11].
Интересно то, что в своем рассказе отец Алексей упоминает о красной весне: «И такую весну послал бог - красную да светлую, какой даже старые люди не запоминали: солнышко целый день, безветрие, теплынь!» [11], а вот празднование и само называние Пасхи в рассказе священника не фигурирует, и это не может быть случайным. Видимо, упоминание Пасхи в контексте рассказа о бесноватом Якове спровоцировало бы интертекстуальные связи с евангельским сюжетом о воскресении души. Но нельзя не отметить, что просветленный вид героя в гробу в соответствии с житийной традицией свидетельствует о том, юноша в своих грехах раскаялся, и Бог его простил: «И, между прочим, я этому потому не хочу верить, что уж очень он хорош лежал в гробу: совсем словно помолодел и стал на прежнего похож Якова. Лицо такое тихое, чистое, волосы колечками завились — а на губах улыбка» [11]
Приложение
1 См. об этом Бельская А.А. Тургенев: и Гоголь: к вопросу об этико-эстетических взглядах писателей // Учёные записки. T.VII. Литературоведение. Фольклористика. Вып.1.- Орёл, 2005. С.30-51.
Библиографический список
1. Бельская А.А. Тургенев: и Гоголь: к вопросу об этико-эстетических взглядах писателей // Учёные записки. Т. VII. Литературоведение. Фольклористика. Вып.1.- Орёл, 2005. С.30-51.
2. Минеева С.В. Истоки и традиции русского агиографического жанра // Вестник МГУ Сер. 9. Филология. - 2000, №1.с. 20-31.
3. Муратов А. Б. Тургенев-новеллист. Л., изд. Ленинградского ун-та, 1985. С. 12.
4. Пигин А.В. Демонологические сказания в русской книжности XIV-XX веков (Повесть о бесе Зерефере; Повесть о видении Антония Галичанина; Повесть Никодима типикариса Соловецкого о некоем иноке; Повесть о бесноватой жене Соломонии)- СПб., 1999.
5. Повесть о Соломонии бесноватой // Звездочтец: Русская фантастика 17 века. - М., 1990.
6. Рязановский Ф.А. Демонология в древне-русской литературе. М., 1915.
7. Славянские древности. Этнолингвистический словарь / Под ред. Н. И. Толстого. - Т.1. (А-Г). М., 1995.
8. Славянские древности. Этнолингвистический словарь / Под общей редакцией Н. И. Толстого, Т. 2 (Д-К) М., 1999.
9. Славянские древности. Этнолингвистический словарь / Под общей редакцией Н. И. Толстого Т. 3. (К-П). М., 2004.
10. Славянские древности: Этнолингвистический словарь / Под общей ред. Н. И. Толстого. Том 4. (П-С). М., Международные отношения, 2009.
11. Тургенев И. С. Собрание сочинений в двенадцати томах. Т.9. Новь. Повести и рассказы 1874-1877, М. Наука, 1982.
References
1. BelskayaA.A. Turgenev: and Gogol: to the question of the ethics-aesthetic views of writers. //.Training notes. V. VII Literary study. Study of folklore. Vol.1.- Orel, 2005. p. 30-51.
2. MineevaS.V. The origins and traditions of Russian hagiographic genre // Vestnik MGU. Ser. 9. Philology. - 2000, №1.p. 20-31.
3. MuratovA.B. Turgenev is the novelist. L., ed. Leningrad University, 1985. p.12.
4. Pigin A.V. Demonological tales in Russian literature of the XIV-XX centuries (The tale of the demon Zerefer; the Story of Anthony Galician's vision; the Story of Nicodemus Solovetsky tipicarius is about a some monk; a Tale of the demoniac wife-Solomonia )- SPb., 1999.
5. The tale of the demoniac Solomonia // Astrologer: Russian fiction of the 17th century. - M., 1990.
6. RyazanovskiyF.A. The demonology in ancient Russian literature. M., 1915.
7. Slavic antiquities. Ethno-linguistic dictionary, ed. by N.I .Tolstoy. - Vol.1. (A-G). M., 1995.
8. Slavic antiquities. Ethnolinguistic dictionary / under general ed. by N.I .Tolstoy , Vol. 2 (D-K) M., 1999.
9. Slavic antiquities. Ethno-linguistic dictionary / under general ed. by N.I .Tolstoy Vol.3. (K-P). M., 2004.
10. Slavic antiquities. Ethnolinguistic dictionary / under general ed. by N.I. Tolstoy. Vol. 4. (P-S). M., International relations, 2009.
11. Turgenev I.S. Collected works in twelve volumes. V. 9. Nov. Stories and short stories 1874-1877, M. Nauka, 1982.
