CC BY
23
adjective, has two related types of forms - unformed and formed. - and materially identical suffixes: -cm (singular), - Tu(plural). The participle, being a verb adjective, by its syntactic function, is an exponent of attributive relations between itself and the determined name. But one cannot identify them in everything - there are significant grammatical differences between them: the participle, as a verb name, in contrast to the adjective, corresponds with the concepts of type and time inherited from the verb stem. The participle can show the sign of the determined object through the nature of its action or state in time, and the adjective does not have such characteristics.
One of the distinguishing features of the dialect under study is that the past participle here has the suffix -uu, and in the modern Dargin literary language this form is formed by -cu.
Khud.dial. Lit. lang.
буцибци буцибси «caught»
баркьибци барибси «done»
вач1ибци вак1ибси «come»
батурци батурси «abandoned»
гьак1убци ак1убси «born»
It is well known that the participle combines the properties of a verb and an adjective. The morphological features of the verb in the participle are the expression of the meanings of the class and number (at the same time), type, time. Khud.dial. Lit. lang.
вач1ибци (I кл.ед.ч.) вак1ибси «come»
рач1ибци ( II кл.ед.ч.) рак1ибси «arrived»
бач1ибци (III кл.ед.ч.) бак1ибси «arrived»
бач1ибти (I-II кл.мн.ч.) бак1ибти «come» дак1ибти (III кл.мн.ч.) дак1ибти «come»
белч1унци (сов.в.) белч1унси «read»
буч1унци (несов.в.) буч1уси «readable»
Class participles vary by class and number, and the number is expressed twice - prefixally and postfixally [4: 155], cf.: рарччибци рурси - lit. рарчибси рурси "found girl"; барччибти рурсби - lit. баргибти рурсби "found girls".
In the Khudutskyi dialect, according to the structure there are formed and unformed participles. The latter do not have a derivational affix. In their form they usually coincide with certain temporary forms of verbs. For example, the verb вач1иб in the speech of the Khudutskyi people is also used in the meaning of "come" in the role of the participle. However, it should be pointed out here that such unformed participles in the Khudutskyi dialect differ from past tense verbs by stress, which is not observed in the Dargin literary language, where homonymous formal participles and the past tense form of the verb are differentiated only positionally: the unformed participle takes a preposition, and the past tense verb takes a postposition, cf .: ва'ч1иб адми "come man" and адми вач1и'б "man come". Gerund
The gerund, which is one of the important grammatical categories of the Dargin language, is a non-finite form of the verb that combines the features of two parts of speech - the verb and the adverb. Communion refers to an action as a sign of another action. The action, "indicated by the participle, is secondary and subordinate to the main
Библиографический список
action expressed by the predicate in the sentence" [5: 128]. Verbal formations having similar semantics are common in languages of various types. In the Dargin language, there is a number of different gerund word forms, which form a rather complex system. The gerund of the Dargin language in our understanding is a specific form of the verb, which includes the signs of an adverb. At the same time, in the linguistic literature, participle is often defined as an unchanging verb form. In our opinion, such a definition does not quite correctly reflect the nature of the participial of the Dargin language, since, the gerund of the Dargin language to one degree or another varies by class, number, person, and individual categories of the participle and by case.
The most widespread use in the Khudutskyi dialect is the gerunds of the action, which are divided, like verbs, into the gerunds of a perfect and imperfect form, cf .: 6amyppu "leaving" (perfect form) and 6apmyn "leaving" (imperfect form). The gerunds of the dialect under study are in the past and present tense.
The common suffix for gerund in the Dargin language is -nu. However, in the Khudutskyi dialect, where the gerunds have undergone some changes, the suffix -u is not represented at all in a number of verbs, but is presented in a number of verbs, but with the loss of the original vowel, cf .: 6apmyn - lit.6apmynnu "leaving".
In the structure of a whole series of past gerunds in dialect there is a morpheme -u6, absent in the literary language (in the literary language, the reduced suffix -u corresponds to it).
Khud.dial. Lit. lang.
6yuu6nu 6yuunu «having caught»
6apKbu6nu 6apunu «having done»
eauIu6nu eaKiunu «having come»
Joining - to the end - in Khudutskyi dialect causes progressive assimilation: 6axyp+nu^6axyppu "recognizing". In the literary language, we have regressive assimilation: 6aгbyp+nu^6aгbynnu.
The participles of the past tense action form are formed on the basis of the indicative mood past tense with the suffix -pu (cf .: 6aTyp "left" and 6aTyppn "having left"), and the present tense forms are based on the imperfective verb stem (cf .: 6ap-tm " leave "and 6apTyn "leaving"). The main feature here is that instead of the past participle form of the literary language, formed from the stem of the past tense verb through the suffix -u, a form with an affix -- appears in the dialect, for example: Khud.dial. Lit. lang.
6epKyHHu 6epKu «having eaten»
6auyHHu 6auu «having plowed»
dyuiyxbyHHu dyuiyxbu «having run»
6enKiyHHu 6enKiu «having written»
In conclusion, it is necessary to point out that in the course of our study, we discovered distinctive features in the system of infinite forms of the verb of the Khudutskyi dialect. The infinitive, for example, is formed in the dialect by means of the suffix -u, and in the literary language -ec. As in the literary language, in the Khudutskyi idiom, the infinitive has 2 forms, the contrast of which is realized with the help of infix or ablaut alternation of vowels. One of the distinctive features of dialect is that past participles are formed here with the help of the suffix -u, and in the modern Dargin language this form is marked with the indicator -c.
1. Абдуллаев З.Г Даргинский язык. Москва, 1993; Т. 2. Морфология.
2. Мусаев М.-С.М. Роль причастия в образовании глагольной инфлексии даргинского язык. Глагольные образования в кавказско-иберийских языках. Черкесск, 1989.
3. Мусаев М.-С.М. Даргинский язык. Государственные языки России. Москва, 2002: 83 - 95.
4. Муталов РО. Глагол даргинского языка. Махачкала, 2002.
5. Лингвистический Энциклопедический словарь. Москва, 1990.
References
1. Abdullaev Z.G. Darginskijyazyk. Moskva, 1993; T. 2. Morfologiya.
2. Musaev M.-S.M. Rol' prichastiya v obrazovanii glagol'noj infleksii darginskogo yazyk. Glagol'nye obrazovaniya v kavkazsko-iberijskih yazykah. Cherkessk, 1989.
3. Musaev M.-S.M. Darginskij yazyk. GosudarstvennyeyazykiRossii. Moskva, 2002: 83 - 95.
4. Mutalov R.O. Glagol darginskogo yazyka. Mahachkala, 2002.
5. Lingvisticheskij 'Enciklopedicheskij slovar'. Moskva, 1990.
Статья поступила в редакцию 01.06.20
УДК 82.091
Bedariova I.A., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Gorno-Altaisk State University (Gorno-Altaisk, Russia), E-mail: [email protected]
Martynova N.A., student, Gorno-Altaisk State University (Gorno-Altaisk, Russia)
FOLKLORE AND MYTHOLOGICAL IMAGES IN V.G. BAKHMUTOV'S PROSE. The article studies folklore and mythological images in stories of the Russian-language writer of Altai V.G. Bakhmutov. The paper reveals the key points of the writer's biography and creative life, presents a look at his work in the assessment of contemporaries - L. Chashchina and D. Kainchin. The central place in the article is taken by the consideration of folklore and mythological images in V.G. Bakhmutov's collections "Signs of time", "Autumn ice", "Semigorki". Analysis of images of rainbows, mountains, rivers, trees, and others allowed us to conclude that the writer's picture of the world was filled with Slavic pagan and Orthodox images. Russian Literature has modified the semantics of traditional River and Mountain mythologies, which allowed us to conclude that the main images in the Russian literature of Altai are gradually moving away from the traditional functioning.
Key words: regional literature, literature of Altai, folklore, mythology.
И.А. Бедарева, канд. филол. наук, доц., Горно-Алтайский государственный университет, г. Горно-Алтайск, E-mail: [email protected]
Н.А. Мартынова, студентка, Горно-Алтайский государственный университет, г. Горно-Алтайск
ФОЛЬКЛОРНЫЕ И МИФОЛОГИЧЕСКИЕ ОБРАЗЫ В ПРОЗЕ В.Г. БАХМУТОВА
Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ и Правительства Республики Алтай в рамках научного проекта № 18-412-040005.
Статья посвящена исследованию фольклорных и мифологических образов в рассказах русскоязычного писателя Горного Алтая В.Г Бахмутова. В работе раскрыты ключевые моменты биографии и творчества писателя, представлен взгляд на его творчество в оценке современников - Л. Чащиной и Д. Каинчина. Центральное место в статье занимает рассмотрение фольклорных и мифологических образов в сборниках В.Г Бахмутова «Приметы времени», «Осенний гололед», «Семигорки». Анализ образов радуги, горы, реки, дерева и других позволил сделать вывод о наполнении картины мира писателя славянскими языческими и православными образами. А семантика традиционных в русской литературе Горного Алтая мифологем Реки и Горы модифицирована, что позволило сделать вывод о постепенном отступлении от традиционного функционирования основных в русской литературе Горного Алтая образов.
Ключевые слова: региональная литература, литература Горного Алтая, фольклор, мифология.
Статья посвящена исследованию фольклорных и мифологических образов в рассказах русскоязычного писателя Горного Алтая Владимира Григорьевича Бахмутова.
Актуальность исследования обусловлена интересом современного литературоведения к изучению проблем региональной литературы. М.М. Бахтин, Ю.М. Лотман, В.М. Жирмунский и другие исследователи отмечают, что «писатели «второго ряда» открывают для дальнейшей разработки такие тематические и содержательные узлы, которые впоследствии осваиваются классикой. В связи с этим изучение творчества писателей «второго ряда» является очень важным для понимания развития «механизмов» историко-литературного процесса» [1, с. 452].
Научная новизна работы обусловлена тем, что биография и творчество В.Г Бахмутова мало изучено, а фольклорные и мифологические образы в прозе писателя исследованию не подвергались.
Бахмутов Владимир Григорьевич родился 18 июля 1949 года в селе Ыны-рга Чойского района Республики Алтай. Там писатель провел свое счастливое детство, закончил восемь классов школы. После школы получил техническое образование: в 1972 году он окончил Новосибирский институт геодезии и более 20 лет проработал по изысканию и проектированию больших и малых ГЭС на территории всего Советского Союза. Желание писать появилось еще в школе. Первая публикация была в «Пионерской правде» в начале 1960-х.
Его герои - это его земляки, его сюжет - это их жизнь. Излюбленный герой писателя - добросовестный, порядочный и трудолюбивый человек, который, несмотря на все испытания, что подготовила ему судьба, остается верен своим моральным принципам. Писатель убежден, что у каждого человека должна быть дорога, которая ведет к счастью, но эту дорогу каждый должен построить сам. Герои произведений писателя - наши современники, пытающиеся осмыслить происходящие процессы в своей жизни и жизни страны. В большинстве произведений отражается жизнь людей из российской глубинки, их проблемы и радости.
В литературу, как отмечал сам писатель, В.Г. Бахмутов пришел обычным человеком. «В ту пору, когда в народе были популярны деревенщики. Тема малой родины много лет не оставляет меня, мои герои - это деревенские люди. У нас остается совершенно нетронутой тема освоения русскими Горного Алтая. Ни один еще автор не решился написать о слиянии двух народов, а ведь это чрезвычайно интересно и важно для всех нас. За несколько веков нашего существования на этой земле алтайцев и русских получился народ с одним менталитетом, с одним взглядом. Посмотрите вокруг: у нас масса смешанных браков. Алтайцы и русские оказались нужны друг другу, алтайцы научились земледелию, русские подпитываться тайгой. Когда-то это и спасло их. С тех пор прошло два века, народы сроднились, наши характеры, алтайский и русский, оказались схожи» [2].
Как отмечал Дибаш Каинчин, путь В.Г. Бахмутова в литературу был нелегким, так как постоянные командировки отвлекали от плодотворной литературной работы. Но именно командировки позволили приобрести опыт и увидеть жизнь. Там он находил героев для своих рассказов и накапливал силы для творческой работы. И, находясь далеко от своего родного села, понял значение в жизни человека своей малой родины, своих корней.
28 ноября 2013 года В.Г Бахмутов скоропостижно скончался. Осенью 2014 года прошло торжественное присвоение имени В.Г. Бахмутова Ыныргинской сельской библиотеке. В это же время в с. Ынырга прошли первые Бахмутовские чтения.
В разное время В.Г. Бахмутов печатался в разных изданиях: журнал «Сибирские огни», альманахи «Алтай» и «Эл-Алтай». Прозаические произведения писателя стали содержанием шести книг: «Приметы времени» (2001), «Осенний гололед» (2002), «Семигорки» (2004), «Братья» (2009), «Деревенька моя» (2009), «Река моего детства» (2013). Книги были достаточно высоко оценены литературоведами, отмечавшими такие черты прозы В.Г. Бахмутова, как профессионализм, автобиографичность и преданность теме Горного Алтая.
Так, например, Дибаш Каинчин, автор предисловия к первой книге писателя «Приметы времени», подчеркивал: «Главное, что я увидел в книге - это правдивый, строгий взгляд на нашу жизнь с позиций любви и милосердия.
Судя по рассказам, Владимир Бахмутов - сложившийся прозаик, имеющий свои убеждения, свою манеру мышления и, наконец, свой стиль письма. У него
ясная, прозрачная проза, то, что он написал, можно ощупать, обнять, увидеть. Мир его рассказов - наш, свой, интересы, проблемы - тоже наши, незатридевять-земельные, не заокеанские» [3, с. 4].
Сравнивая вторую книгу писателя «Осенний гололед» со вторым прыжком с парашюта Л. Чащина отмечает, что в ней «доминирует важнейшая особенность всей поэтики писателя: последовательное, а зачастую подчеркнутое сопряжение времен. То есть способность и потребность соединять их, времена, в одном ощущении, в одном мгновении - и в пространстве одного произведения, и в жизни одного персонажа» [4, с. 3]. Кроме того, она отмечает явную автобиографичность творчества Бахмутова: «Автобиографичность, отчетливо проступающая в произведениях Бахмутова, очевидна и более чем не случайна: ее позволительно рассматривать как важнейший элемент картины мира писателя. Именно органичным следствием, развитием, качественным «расширением» автобиографичности, является, как мне представляется, целый ряд существенных особенностей индивидуального стиля: подчеркнутая реалистичность, достоверность, временами почти документальность изображаемого, эмоциональная сдержанность» [4, с. 4].
В предисловии к книге В.Г Бахмутова «Семигорки» Дибаш Каинчин отождествляет писателя с «бегущим аргамаком», который «стремительно летит по родной земле, свободно ему, ровно, не страшит дальний путь, наоборот, только бег и эта дорога утоляют его, прибавляют силы - он пишет, живет» [5, с. 3].
Творчество В.Г Бахмутова представляет интерес для исследователя и потому, что в прозе писателя одно из ключевых мест занимают фольклорные и мифологические образы. При этом, несмотря на то, что писатель является жителем Горного Алтая и объектом художественного познания его является Алтай, алтайские фольклорные и мифологические образы в его рассказах практически отсутствуют, а картина мира наполнена славянскими языческими и православными образами.
Первая книга В.Г Бахмутова «Приметы времени» открывается рассказом «Радуга». Это небольшой, добрый и светлый рассказ о том, каким видится мир ребенку. На первый взгляд - это произведение детское. Но писатель придаёт ему философский контекст, размышляя в конце рассказа о детских фантазиях, интерпретируя их во взрослую жизнь.
Рассказ ведется от первого лица, и с первых строк автор погружается в воспоминания детских лет: «Когда у меня хорошее настроение, я люблю вспоминать свое далекое детство» [3, с. 5]. Это указывает на то, что воспоминания вызывают лишь приятные и светлые ассоциации. Здесь же автор показывает особую привязанность и любовь к Алтаю: «У меня не было дорогих электрических игрушек, меня не возили к морю, но у меня была природа - богатая природа Алтайских гор» [3, с. 5]. В начале рассказа автор пишет, что всегда любил и любит радугу, но это произведение не только о любви к красочному природному явлению, но и к природе в целом, в частности к Алтаю. Богатая природа Алтая заменяла и заменяет писателю все другие материальные богатства и ценности. Воспоминания о времени, проведённом на Алтае, имеют большую ценность, показывают трепетное отношение рассказчика к этому месту. Горный Алтай считается непростым местом, часто его называют волшебным, сказочным и сравнивают с мифическим Беловодьем [6, с. 287 - 292].
Название рассказа актуализирует мифологический уровень данного произведения и творчества писателя. Образ радуги является главным смысло- и сюжетообразующим элементом рассказа. Во многих культурах радуга является «символом божественного проявления доброжелательного характера» [7, с. 706], в русском фольклоре радугу уподобляют «мосту, который соединяет небо и землю, а человека с небесными богами» [8, с. 59].
В основе сюжета рассказа - поверье, имеющее место в славянском фольклоре: «если добежать до конца радуги и обхватить ее руками, то все люди будут здоровыми и счастливыми» [3, с. 5]. Главный герой рассказа - мальчик, который уверен в том, что может сделать всех счастливыми:
«И вдруг я увидел радугу! Крутая, ярко горящая, она уперлась концом как раз в нашем огороде. Я зажмурил глаза, все еще не веря, что вот она, долгожданная радуга, которая поможет мне сделать всех счастливыми. Радуга не исчезла. Наоборот, наливалась ярче. И я побежал!
Каково же было мое удивление, когда на том месте, где была радуга, ее не оказалось. Она ловко перепрыгнула теперь на берег реки и была так же хо-
роша. Я вновь затаил дыхание и побежал. И снова неудача! Радуга дразнила меня. Было обидно и больно, что не удалось добыть людям счастье. От досады я заплакал.
Детство давно ушло, но я часто вспоминаю мою убежавшую радугу, ту, которая после черных туч и грома могла дать счастье. Может быть, тогда я плохо бежал? В жизни все бегут за счастьем, но, наверное, счастье и есть дорога к нему, без остановок и слез. Я давно бегу за своей радугой, она то покажется, то вновь потеряется. Главное, она есть. Я ее видел!» [3, с. 6].
Радуга - это символ счастья, олицетворение всех красок жизни, она - «крутая», «ярко горящая», «долгожданная». Ей же приписываются и человеческие свойства: ловко перепрыгнула, дразнила, убежала, могла дать счастье. Отметим также обилие восклицательных предложений, указывающих на эмоциональность. Автор стремится передать читателю весь спектр чувств: от удивления, радости, счастья - до разочарования, грусти, досады.
И пускай всемирного счастья достать ребенку не удалось, но своим жизнелюбием и активностью он доставлял радость окружающим, а это и есть формула счастья по В.Г Бахмутову.
Также в данном рассказе встречается еще одно славянское поверье: дождь посылает на землю Илья-пророк [9, с. 127 - 128], а гром образуется от грохота его колесницы:
«Яркий солнечный день вмиг потускнел, стало темно и страшно. Подул ветер, сначала робкий, потом сильнее и сильнее, грозя превратиться в ураган. Блеснула молния, с треском раздался гром.
- Это Илья-пророк в своей колеснице раскатывает по небесам, сейчас дождик пошлет, - крестясь, говорила бабушка. И действительно, дождь начал капать крупными каплями» [3, с. 5]. Образ Ильи-пророка наряду с образом радуги углубляет фольклорно-мифологический уровень всего рассказа.
Рассказ «Ветка пихты» также насыщен языческими поверьями в силы потустороннего мира: русалки, привидения, полудницы, нечистая сила [9, с. 45 - 49].
«Была у нас и своя русалка. История очень романтическая и убедительная, но там больше про любовь, а этим в то время мы интересовались мало. Однако точно знали - выходит Алена ночью на берег Присядет на камушек и сидит, перебирает свои длинные волосы. В каждом доме в подполе были свои «полудинки», но ими пугали обычно самых маленьких. В лесу водилось всякое множество нечистой силы, одно упоминание о которой приводило в дрожь. Оживала нечистая сила ровно в полночь, а с первыми петухами пропадала. Много было жуткого и влекущего» [3, с. 18].
Данные образы потустороннего мира выполняют в рассказе смыслообра-зующую функцию: создают мифологический настрой, усиливают семантику событий рассказа, объясняют поступки персонажей. Главные герои - деревенские мальчики, решившие посоревноваться друг с другом в бесстрашии. Самым смелым они решают считать того, кто отважится ночью пойти на кладбище и принести ветку пихты, расположенной в самом центре захоронений.
Кроме того, следует отметить наличие в рассказе кольцевой композиции, которая создается за счет экспозиции, насыщенной фольклорными и мифологическими образами, и финала, в котором упоминается о привидениях. В данном случае можно говорить о структурообразующей функции вышеуказанных образов.
Библиографический список
Мифологемы Реки и Горы и образ мирового древа являются традиционными в русской литературе Горного Алтая [10, с. 20 - 23]. В творчестве В.Г Бахмутова семантика данных мифологем модифицирована. Так, например, в рассказе «Совинко» мифологема Реки выполняет функцию границы между своим и чужим пространством, но смысловое наполнение своего и чужого писатель расширяет не географически, а психологически и нравственно. В самом начале рассказа один из героев Леонид случайно падает в реку и, подобно инородному телу вымывается с пространства Алтая, кружит в водовороте вместе с мусором:
«Переправлялись они по каменистому перекату а ниже разогнавшаяся вода вымыла большую яму Быстрые потоки врезались в нее и раскручивались большими воронками, в центре которых скапливались пена, мусор, ветки деревьев. Попал в воронку и Леонид - сил выбраться самостоятельно не хватало, и он кружился вместе с пеной и таежным сором. Неизвестно, чем бы все закончилось, не протяни ему Игнат длинную жердину Леонид ухватился за нее так, что, когда спутник подтянул его к берегу, с трудом разжал посиневшие пальцы.
- Тянет за ноги на дно. Я уж думал - каюк, - проговорил Леонид, клацая зубами от холода.
- Забыл ты наши реки, - усмехнулся Игнат
- Жуткая у реки сила. Откуда и берется...
- С гор» [3, с. 75].
Дальнейшие события рассказа проясняют подтекст данного происшествия: приезд Леонида на Алтай связан со строительством туристической базы и продажей редких целебных растений и животных. В этой ситуации герой проявляет себя как чужой в гармоничном пространстве Алтая, так как его действия могут повлечь за собой уничтожение флоры и фауны.
Мифологема Горы проецируется у В.Г Бахмутова в образе горы Бельгаи, представленной в повести «Семигорки». Гора отождествляется прежде всего с тяготами жизни главной героини - Марии:
«Ведь гора-то Бельгая каждый день у нас на глазах, с утра до вечера, ну в непогодь закрывается, а так и спать ложимся мы с ней, и утром поднимаемся, глядя на нее. Вот вся-то моя жизнь и прошла в том осознании, что я уже была на этой горе, что не так уж она недоступна, а значит, и я, если не побоялась забраться на нее, тоже в жизни что-то могу и значу. Проснусь иногда утром со скверным настроением, поднимусь от мужа, пахнущего перегаром, взгляну на Бельгаю, и на душе спокойнее сделается. На саму вершину забралась, а остальное в жизни пустяки» [5, с. 31].
Образ кедра наиболее ярко раскрывается в бахмутовском рассказе «Стог» и служит для усиления характеров персонажей. Посредством данного образа раскрывается тяжелая судьба деда Степана, испытавшего в жизни множество издевательств:
«Только теперь Алешка заметил большие ссадины на гладком стволе кедра, густо залитые смолой. Прозрачные, как слезинки, капельки цеплялись одна за другую. Капелек было много - янтарная их цепь дотягивалась до самой земли, усыпанной иссохшими иголками» [5, с. 196].
Таким образом, исследование фольклорных и мифологических образов в прозе В.Г Бахмутова позволяет сделать вывод о том, что в его творчестве начинается постепенное отступление от традиционного функционирования основных в русской литературе Горного Алтая образов.
1. Бедарева И.А. «Ойротия» Петра Гордиенко: способы использования алтайского и русского фольклора». Мир науки, культуры, образования. 2019; № 1 (74): 452 - 453.
2. Костина С. Владимир Бахмутов: О людях и книгах. Звезда Алтая. 2013; 23 апреля.
3. Бахмутов В. Приметы времени. Горно-Алтайск, 2001.
4. Бахмутов В. Осенний гололед. Горно-Алтайск, 2002.
5. Бахмутов В. Семигорки. Горно-Алтайск, 2004.
6. Бедарева И.А. Тема Беловодья в русской литературе Горного Алтая. История и культура народов юго-западной Сибири и сопредельных регионов (Казахстан, Монголия, Китай): материалы Международной научно-практической конференции. 2017: 287 - 292.
7. Энциклопедический словарь символов. Автор-составитель Н.А. Истомина. Москва, 2003.
8. Шуклин В. Русский мифологический словарь. Екатеринбург, 2001.
9. Капица Ф.С. Славянские традиционные верования, праздники и ритуалы: справочник. Москва: Флинта: Наука, 2000.
10. Бедарева И.А. Базовые пространственные мифологемы в русской литературе Горного Алтая XX века. Филологические науки. Вопросы теории и практики: в 3 ч. Тамбов: Грамота, 2016; Ч. 3, № 10 (64): 20 - 23.
References
1. Bedareva I.A. «Ojrotiya» Petra Gordienko: sposoby ispol'zovaniya altajskogo i russkogo fol'klora». Mirnauki, kul'tury, obrazovaniya. 2019; № 1 (74): 452 - 453.
2. Kostina S. Vladimir Bahmutov: O lyudyah i knigah. Zvezda Altaya. 2013; 23 aprelya.
3. Bahmutov V. Primety vremeni. Gorno-Altajsk, 2001.
4. Bahmutov V. Osennij gololed. Gorno-Altajsk, 2002.
5. Bahmutov V. Semigorki. Gorno-Altajsk, 2004.
6. Bedareva I.A. Tema Belovod'ya v russkoj literature Gornogo Altaya. Istoriya ikultura narodovyugo-zapadnojSibiriisopredel'nyhregionov (Kazahstan, Mongoliya, Kitaj): materialy Mezhdunarodnoj nauchno-prakticheskoj konferencii. 2017: 287 - 292.
7. 'Enciklopedicheskij slovar' simvolov. Avtor-sostavitel' N.A. Istomina. Moskva, 2003.
8. Shuklin V. Russkij mifologicheskj slovar'. Ekaterinburg, 2001.
9. Kapica F.S. Slavyanskie tradicionnye verovaniya, prazdniki i ritualy: spravochnik. Moskva: Flinta: Nauka, 2000.
10. Bedareva I.A. Bazovye prostranstvennye mifologemy v russkoj literature Gornogo Altaya XX veka. Filologicheskie nauki. Voprosy teorii ipraktiki: v 3 ch. Tambov: Gramota, 2016; Ch. 3, № 10 (64): 20 - 23.
Статья поступила в редакцию 29.05.20
