CC BY
174
УДК 821.112.2
ФИНАЛЬНАЯ УТОПИЯ ТРАГЕДИИ И. В. ФОН ГЕТЕ «ФАУСТ» © Г. Г. Ишимбаева
Башкирский государственный университет Россия, Республика Башкортостан, 450076 г. Уфа, ул. Заки Валиди, 32.
Тел.: +7 (917) 42 7 44 60.
Email: [email protected]
Статья посвящена философско-литературоведческому анализу финальной утопии трагедии И. В. фон Гете «Фауст». Научная новизна и актуальность исследования обусловлена его новым аспектом - сквозь призму закона энтропии, что позволило сделать сущностные выводы о философии и идеологии всего произведения. Идея построения совершенного общества на отвоеванной у моря земле, к которой подошел герой Гете к концу своей земной жизни, имеет характер универсальной вневременной программы. Поэтому практическое воплощение деми-ургического проекта Фаустом, который стремится стать цивилизатором дикой природы и творцом идеального мира, приобретает качества эталона утопической системы. Ее внутренняя катастрофичность, дисгармоничность и антигуманизм раскрываются в концептуальном финале трагедии. Последовательный мыслитель и художник, И. В. фон Гете, объективно развенчал ту идеологическую систему, возможности которой для себя взвешивал, и сделал особенно очевидной утрату утопией однозначности, что чревато логическим перерождением утопии в антиутопию.
Ключевые слова: Гете, Фауст, трагедия, гармоничность, антигуманизм.
Среди просветительских утопий конца XVIII -первой трети XIX в. особое место занимает социальный проект И. В. фон Гете, представленный во второй части трагедии «Фауст», в финале которой программно звучит тема идеального государства.
На наш взгляд, стремление Гете к созданию утопий напрямую связано с тем, что в 1780 г. он вместе с герцогом Саксен-Веймарским был принят в масонскую ложу «Амалия» в Веймаре и прошел все ступени. «Вступив в ложу учеником, через год он получил градус подмастерья, еще через год был возведен в мастера, а по окончании этого года получил четвертый шотландский градус строгого наблюдения; наконец, еще год спустя, т.е. в 1783 г., Гете достиг градуса великого избранника» [1, с. 139].
Будучи масоном, Гете до последних дней был предан идеям братства Вольных каменщиков и рассматривал идеал человека в его утопической проекции как альтернативу современному плотскому человеку. Исследователь русской масонской поэзии XVIII в. В. И. Сахаров писал: «Главная масонская работа есть возрождение человека ветхого, падшего, греховного, раздвоившегося на душу (хозяина дома) и тело (дом, орудие души). <...> Лишь возрожденный человек может упорядочить своей духовной и материальной деятельностью, просветлить разумом, душой и верой, гармонизировать неустроенный мир косной мертвой материи и окаменевшей души («дикий камень»), привести восставшее к новой жизни человечество в Золотой век Астреи, в вечное царство блаженства и гармонии» [2]. Слова эти с полным правом можно отнести к Гете, который пытался претворить масонские идеалы в жизнь - как в своей практической деятельности в должности премьер-министра Веймарского герцогства, так и в художественном творчестве:
утопия, энтропия, катастрофичность, дис-
ему принадлежат масонские гимны и стихотворение «Путь масона», он произнес в масонском храме речь «В память брата Виланда» и т.д.
Однако гениальная прозорливость масона Гете проявилась в том, что он понимал всю иллюзорность концепции Золотого века и недостижимость идеальной мечты. Поэтому его утопические проекты, представленные в поэтическом творчестве, располагаются в русле энтропии утопии. Обнаруженная нами [3-4] закономерность в первую очередь касается самого знаменитого сочинения Гете - трагедии «Фауст». Как известно, замысел произведения о немецком чернокнижнике рубежа XV-XVI столетий возник у писателя в конце 1760-х - начале 1770-х гг. Первая часть «Фауста», законченная в 1806 г., была опубликована в 1808 г. К этому времени, между 1797-1801 гг., был создан план второй части трагедии и сделаны некоторые ее наброски. К основной работе над второй частью Гете приступил в 1825-1826 гг. и завершил ее в последние месяцы своей жизни в 1832 г.
По воспоминаниям И. П. Эккермана, современники подступали к Гете с расспросами относительно главной идеи, которую он стремился воплотить в своем «Фаусте». Гете, как свидетельствует его секретарь, отвечал на эти вопросы так: «Да почем я знаю? И разве могу я это выразить словами? С горних высот через жизнь в преисподнюю, - вот как, на худой конец, я мог бы ответить, но это не идея, а последовательность действия. То, что черт проигрывает пари, и непрестанно стремившийся к добру человек выпутывается из мучительных своих заблуждений и должен быть спасен, - это, конечно, действенная мысль, которая кое-что объясняет, но и это не идея, лежащая в основе как целого, так и каждой отдельной сцены. Да и что бы это было,
попытайся я всю богатейшую, пеструю и разнообразную жизнь, вложенную мною в "Фауста", нанизать на тонкий шнурочек сквозной идеи» [5, с. 534].
С этим поразительным гетевским признанием смыкаются и другие авторские оценки «Фауста»: «Это вещь сумасшедшая, она выходит за рамки обычного восприятия» [5, с. 141], «это <...> нечто непомерное, все попытки сделать его доступным разуму оказываются тщетными» [5, с. 343].
Существует огромная научная и научно -популярная литература, посвященная исследованию этого величайшего произведения, которое Эк-керман, верный наперсник Гете на протяжении последних десяти лет его жизни, сравнивал с Кельнским собором [5, с. 156]. И до сих пор остаются вопросы его понимания и интерпретации, что лишний раз говорит о его принципиальной неисчерпаемости и в целом относится к сюжету о человеке, пошедшем во имя великой цели на сделку с дьяволом.
Фауст Гете бесконечен и синтезирует в себе культурные коды средневековой мистики и возрожденческого гуманизма, спинозизма и магии, просветительского рационализма и романтического символизма. Его поиски, страдания и обретение смысла бытия всечеловечны и универсальны. Поэтому идея утопии, к которой он подошел в финале своей земной жизни, получает статус вневременной программы; поэтому практическое воплощение утопии взыскующим героем, прошедшим множество испытаний, приобретает качества эталона основных единиц утопической системы.
Фауст Гете - это символический образ человечества, мечтающего о совершенном мироустройстве, дерзнувшего бросить ради этого вызов небесам и заключившего договор с тайными силами. Фауст Гете - это вместе с тем индивидуалист, ученый, который понял, что его предназначение стать Мессией, и при первой встрече с Мефистофелем объявил свою программу:
С тех пор как я остыл к познанью, Я людям руки распростер. Я грудь печалям их открою И радостям - всему, всему, И все их бремя роковое, Все беды на себя возьму [6, с. 63].
Дьявол же на эти высокие слова своего собеседника иронически замечает: «Но жизнь, к несчастью, коротка, / А путь до совершенства дальний» [6, с. 64]. Фауст, однако, не думает об этом, голова его занята «мыслями о большом» [6, с. 372] - мыслями, которые определяют идеологию финала ге-тевской трагедии. Пресытившийся всеми приключениями и победами, разочаровавшийся в плотских успехах и сиюминутных карьерных достижениях, Фауст решает создать на морском побережье, подаренном ему императором, рай земной для людей.
Как справедливо заметил Б. Я. Гейман, развязка «Фауста» «держится на двух темах, которые тесно связаны между собой, переходят одна в другую,
но, тем не менее, представляют собою раздельные темы, с особыми звучаниями. Это темы: а) грандиозного материального строительства, покорения моря, создания новых пространств жизни, тема героической созидательной деятельности, пафоса труда и борьбы со стихией, превращения героя в героя-созидателя; б) тема построения нового общества, новой счастливой жизни для миллионов свободных тружеников, тема социального строительства. Идейно первая тема подчинена второй, как средство подчинено цели» [7, с. 67].
Для Фауста очевидно, что сначала ему необходимо преобразовать и приручить дикую природу, а затем воплотить идеал счастливого мироустройства в жизнь. Гете последовательно раскрывает зарождение идеи. Облетев, благодаря дьявольским семимильным сапогам весь земной шар, Фауст сначала воочию убеждается в силе грозной морской стихии:
Мой взор был сверху привлечен
Открытым морем в час прилива,
Когда весь берег до обрыва
Затоплен им со всех сторон.
Меня все это укололо.
Царю природы, мне была
Обидна дерзость произвола:
Свободный дух не терпит зла. [6, с. 374].
Затем Фауст формулирует программу действенного преобразования, показывая себя при этом не мечтателем-романтиком, грезящем об иллюзиях, а трезво мыслящим мастером и даже инженером, занятым в системе рукотворных дамб, осушке и дренажу земли морского побережья:
Морское это полноводье, Подкрадываясь на часы, Приносит на века бесплодье Земле прибрежной полосы. Недолговечно воли злорадство, Пуста достигнутая цель, И море очищает мель, Опустошив земли богатства. разбушевавшуюся бездну Я б властно обуздать хотел. Я трате силы бесполезной Сумел бы положить предел. И тут вопрос простейший самый: как ни свиреп воды напор, Она, смиривши нрав упрямый, Должна затечь в любую яму И обогнуть любой напор. И я решил: построить гать, Валы насыпав и плотины, Любой ценою у пучины Кусок земли отвоевать [6, с. 375].
Фаусту удалось претворить в жизнь грандиозный проект по изменению природы, он встал здесь вровень с самим демиургом, который творит новую реальность и насыщает ее качествами совершенст-
ва, он кардинально изменяет пейзаж. Так была реализована первая часть его утопического проекта, подготовлена почва - в прямом и переносном смысле слова - для построения на оцивилизован-ной, облагороженной земле идеального государства.
Примечательно отношение простого люда к деятельности Фауста. Одно мнение выражает старик Филемон, который рассказывает заезжему гостю о том, что «вместо отмели пустынной густолистый сад шумит», что «умные распоряженья / и прилежный смелый труд / оттеснили в отдаленье / море за черту запруд», что «села, нивы вслед за морем / заступили место вод» [6, с. 406] и т.д. В его словах уважение к творцу, который сумел возвести на морском пустыре, не пригодном для жилья, дворец. Другое мнение принадлежит жене Филемона Бавкиде, которая видит во всех новациях «нечистую подкладку» и которая считает Фауста «строителем адским» [6, с. 407-408].
Двоякое отношение Филемона и Бавкиды к тому, что происходит, а также формулировка сатаны о «долгом пути к совершенству» внутренне подготавливают энтропийное развитие темы утопии в пятом акте второй части трагедии. Фауст здесь глубокий старик: по словам Гете, приведенным Эк-керманом, ему «как раз исполнилось сто лет» [5, с. 440]. Несмотря на солидный возраст, он продолжает искать и, как ему кажется, находит формы активного участия в преобразовании не только природы, но и общества.
Строительство Фаустом социальной утопии, однако, идет по другому вектору развития, чем временно успешное покорение им с помощью дьявола и его подручных природы. Попытка основания на облагороженной, отвоеванной у моря земле идеальной страны, попытка «возвращения рая» оказалась не только не достижимой иллюзией, но и привела к трагическим последствиям и к гибели тех, во имя кого Фауст мечтал создать небесный Иерусалим на земле.
И проблема даже не в том, что Фауст в своем деле опирается на помощь ада, дело в самом Фаусте, который говорит о благе человечества, абстрагируясь от конкретного человека. Филемон и Бавкида для него «постылое» старичье [6, с. 411], мешающее ему наблюдать за «разбегом»:
Растущих в ширину владений, Которыми венчал свой гений В даль заглянувший человек. Как неприятен недочет Средь общего великолепья! [6, с. 411]. Фаусту кажется, что из-за несговорчивых стариков, не желающих перебраться на другое место жительства, он словно погребен в склепе, и он не хочет жертвовать своим грандиозным планом ради спокойствия никчемных людишек, ему мешают хижина и часовня на берегу, принадлежащая Филемону и Бавкиде. И он признается Мефистофелю:
Сопротивляясь, эти люди Мрачат постройки торжество. Они упрямы до того, Что плюну я на правосудье [6, с. 412]. Гете выделил очень важный момент, касающийся идеологии утопии: во имя прекрасной, благородной мечты теоретик на практике преступает закон и начинает действовать как тиран, готовый силой обуздывать народ. Поэтому он отдает приказ Мефистофелю насильно переселить Филемона и Бавкиду, коварный дьявол это распоряжение мнимого хозяина доводит до логического конца: насилие оборачивается для стариков гибелью в огне пожара, в котором сгорает вместе с ними и их случайный гость. Так благие порывы Фауста - построение светлого будущего для всего народа -ведут к мученической смерти конкретных людей, попытка созидания оборачивается разрушением, огнем апокалипсиса.
Но Фауст не хочет признаться себе в очевидном, пытаясь свалить всю вину на разбойника Мефистофеля, которому шлет проклятья. И снова Гете нащупывает больное место утопии, которую пытаются реализовать интеллектуалы: их подручные, практики, играют свою игру по своим правилам и доводят изначальную идею до полной противоположности, извращая ее.
И только после этой расстановки акцентов в трагедии Гете начинается окончательное разоблачение идеи утопии. К Фаусту приходят призраки -Нехватка, Вина, Нужда, Забота, пророчащие о Смерти. Если первым трем не удается проникнуть в дом богача, то Забота легко преодолевает запоры и ослепляет хозяина. Символический эпизод «Полночь» с почти мистериальными персонажами прочитывается как еще одно предостережение поэта: великая идея лишает ее носителя зрения, возможности адекватно оценивать реальный мир.
Эта мысль получает аллегорическое выражение в финале сцены «Полночь» и в сцене «Большой двор перед дворцом». Ослепший Фауст убежден, что свет внутри его не погас, что «бессонна мысль и жаждет исполненья / и жив распорядителя приказ» [6, с. 420], а потому, командует он:
Вставайте на работу дружным скопом! Рассыпьтесь цепью, где я укажу. Кирки, лопаты, тачки землекопам! Выравнивайте вал по чертежу! Награда всем, несметною артелью Работавшим над стройкою плотин! Труд тысяч рук достигнет высшей цели, Которую наметил ум один! [6, с. 420].
Смотритель работ Мефистофель и этот приказ, как и предыдущий, исполняет по-своему: вызывает духов умерших, лемуров, и приказывает им готовить домовину для Фауста. Слыша звон многочисленных лопат, Фауст верит, что это толпа рабочих осушают болота, возводят валы, крепят насыпи,
возводят плотину. Он видит внутренним взором, как на эту землю стянет миллионы людей, которым обеспечит «благодатность труда» и «вольную волю» [6, с. 422]:
Стада и люди, нивы, села Раскинутся на целине, К которой дедов труд тяжелый Подвел высокий вал извне. Внутри по-райски заживется, Пусть точит вал морской прилив, Народ, умеющий бороться, Всегда заделает прорыв [6, с. 422-423]. Именно в этом знаменитом монологе Фауст-мечтатель сформулирует самые важные для себя истины: «Лишь тот, кем бой за жизнь изведан, / Жизнь и свободу заслужил»; «Народ свободный на земле свободной / Увидеть я б хотел.» [6, с. 423]. Однако слова эти конфронтируют со всей логикой развития действия в пятом акте второй части трагедии Гете. Ибо «бой за жизнь» оборачивается у Фауста боем с жизнью, народ же отнюдь не свободен, единственное, что соответствует истине, - это удача приручателя стихии, да и то обусловленная силой адского исполнителя.
Фауст же не подозревает об этом, оставаясь верным своей идее, которую, полагает он, воплощает Мефистофель с помощниками, поэтому завершает свой монолог формой договора: ... Мгновенье!
О, как прекрасно ты, повремени! Воплощены следы моих борений, И не сотрутся никогда они [6, 423].
В этот высший миг торжества Фауст умирает - таким образом, Гете, который в своей частной жизни избегал даже упоминаний о смерти, завершает идею социальной утопии смертью. Само разрушение патриархально-идиллического отдельного счастья Филемона и Бавкиды и их апокалипсическая кончина в огне заставляет усомниться в нравственной ценности «прогрессивных» устремлений Фауста к коллективному благу: его единоличная воля не знает жалости и готова на уничтожение всего, что противится ей. При этом грандиозное устроительное свершение Фауста - плод его воображения: толпа рабочих на самом деле химеры Мефистофеля, наводящие идиллический глянец на дьявольский замысел. Недаром он издевательски бросает реплику за спиной ослепшего и полуоглохшего Фауста:
На мельницу мою ты воду льешь. Плотиной думая сковать буруны, Морскому черту, старику Нептуну, Заранее готовишь ты кутеж. В союзе с нами против вас стихии, И ты узнаешь силы роковые, И в разрушенье сам, как все придешь [6, с. 422]. Подлинный смысл работы Мефистофеля, которой Фауст придает благодетельное для всего че-
ловечества значение, состоит в том, чтобы уничтожить мир, ввергнув его в хаос и жестоко извратив высокую идею «народа свободного на земле свободной». Созидательный титанизм Фауста, таким образом, приобретает не просто сомнительный характер, но и разоблачается.
Гете не изобразил последствий деятельности Мефистофеля, практических результатов его работы по уничтожению естественной границы между морем и сушей, того, что произойдет с миллионами на побережье, когда, возможно, вернется разбушевавшаяся стихия. Оптимистический, мажорный финал гетевской трагедии объясняется тем, что Фауст обрел смысл бытия в идее служения человечеству, что перед смертью он воображал себе идеальный мир, предчувствуя то время, когда осуществятся его мечты. И небесное спасение даровано ему за его высокие стремления, а не за результаты претворения стремлений в жизнь. Поэтому Фауст в финале торжествует, а душа его обретает бессмертие и заповеданную истину.
В гетеведении сложилась две противоположные линии интерпретации финала трагедии и образа Фауста - мажорная и минорная. Некоторые исследователи (Н. В. Гербель, Н. Холодковский, Н. И. Бухарин, А. В. Луначарский, М. С. Шагинян, Н. Н. Вильмонт, Д. Лукач, В. Дитце, А. А. Аникст, С. В. Тураев и др.) интерпретировали поэтическую трагедию Гете в духе прославления созидательной идеи, к которой пришел в конце своей земной жизни Фауст, благодетель человечества. В нашей ранней работе мы, в целом следуя традиции истолкования трагедии с точки зрения имеющейся в ней идеи переустройства, улучшения, совершенствования общества, - идеи, сложившейся в социалистическом литературоведении, подчеркивали, что в финальных эпизодах Фауст приобретает отчетливо выраженные черты Рыцаря Печального Образа: «Однако, в отличие от Дон Кихота, полностью устремленного в прошлое и пытающегося гальванизировать мир рыцарства, Фауст стремится приблизить своей деятельностью будущее» и т.д. [8, с. 66].
Принципиально иная трактовка представлена в работе «Размышления при чтении "Фауста"» (1936) русского философа А. Мейера, который заметил, что «об удаче фаустовского "нового жизненного пути" не может быть и речи. Удача, ему дававшаяся, была иллюзорна и пуста. Исключением не является и его пресловутая "полезная деятельность". Мы видим здесь не величие достижения нашедшего новый путь искателя, а провал в пустоту - провал в пустоту не Фауста как личности и не его воли к жизни, а того дела, которое он хотел сделать смыслом жизни.» [9, с. 301-302]. Мейер писал свою работу, будучи арестованным по обвинению в создании контрреволюционной организации и занятым на строительстве Беломорско-Балтийского канала. Это объясняет, что герой Гете в трактовке А. Мейера выступает «отрицательным
символом, полностью соответствующим эпохе большевистского антигуманизма» [10, с. 207].
Исследователи, отказавшиеся от апологии Фауста-строителя нового мира, трактуют его историю как полное нравственное фиаско. Так, В. Беме в книге «"Фауст" Гете в новом истолковании» (1949) пишет, что, собираясь облагодетельствовать людей, Фауст лишь тешит собственный эгоизм и тщеславие. По мнению Беме, Гете назвал именем Фауста «величайшую во всемирной литературе драматическую сатиру», чтобы показать, насколько низко может пасть человек [10, с. 208]. На наш взгляд, такой градус оценки определяется эпохой создания книги В. Беме - после Второй мировой войны, закончившейся крахом Третьего рейха, идеологи которого, как известно, адаптировали гетевского Фауста в соответствии с нуждами национал-социализма.
Р. Ю. Данилевский, анализирующий противоположные литературоведческие концепции финала гетевской трагедии, считает «сомнительным приложение жесткого морального критерия к судьбе и кончине гетевского персонажа: с равным успехом можно объявлять Фауста героем или антигероем. Он не предназначен служить образцом нравственности или, напротив, безнравственности. Он - таков, каков есть, он - образец изменяющейся человеческой личности, то страдающей, то грешащей, то торжествующей и вновь заблуждающейся» [10, с. 209].
На наш взгляд, амбивалентность трактовок образа порождена тем, что амбивалентен сам Фауст, который к своему столетнему рубежу пришел с мечтой об утопии на морском берегу, где его ждали вместо рабочих адские могильщики и смерть. Поэтому неслучайно предпоследний эпизод трагедии «Положение во гроб» является пародией на Евангелие: Фауст карикатурно уподоблен Иисусу Христу, снятому с креста и положенному в гроб. У Гете этот обряд совершают Мефистофель и лемуры. И поскольку сцена венчает фиктивное строительство свободного города, она является ключевой для понимания судьбы утопии в трагедии: она в принципе невозможна, провальна. Социальная утопия, которую, движимый жаждой власти, а не народолюбием и альтруизмом, Фауст пытается с помощью ада насадить на своей земле, подвержена закону энтропии даже оставаясь не реализованным проектом.
«Для Гете зло и добро разделимы, они как бы сосуществуют в пространстве - не взаимообращаются во времени, и поэтому у Мефистофеля можно отобрать Фауста, вернее, дух его, что и предпринимают ангелы в развязке», - считает М. Н. Эпштейн [11]. И комментирует ниже, приводя слова самого поэта: «Любопытно, что на вопрос Эккермана: "Не присущи ли демонические черты так же и Мефистофелю?" - Гете ответил: "Нет... Мефистофель -
слишком отрицательное существо: демоническое же проявляется исключительно в положительной энергии". Демоничен не Мефистофель, исполненный жажды разрушения, а Фауст, строящий планы созидания, - демоничен постольку, поскольку только его "положительная энергия" и может дать Мефистофелю силу как "отрицательному существу". Иными словами, демоничны не труд и разрушение, взятые отдельно, а труд, лишенный естественных оснований и потому вопреки собственной цели чреватый уничтожением» [11].
Однако добро и зло в трагедии связаны нерасторжимой связью, и Фауст невозможен без Мефистофеля, как и Мефистофель невозможен без Фауста. Это единство противоположностей, составившее единый архетипический литературный образ: человек, томимый бесконечной жаждой познания, и дьявол, повелитель ада, выступающий в качестве его alter ego. Кроме того, каждый из героев трагедии также несет в себе идею единства добра и зла (вспомним знаменитую самоаттестацию Мефистофеля, который на вопрос Фауста: «Ты кто?» отвечает: «Часть силы той, что без числа / Творит добро, всему желая зла» [6, с. 422]). И вот это программное, по нашему мнению, единство добра и зла оказывает свое разрушающее воздействие на саму идею утопии в трагедии Гете.
Поэтому мы не можем согласиться с мнением Б. Я. Геймана, который писал: «... мотивы социальной программы Фауста разработаны в развязке „Фауста" чрезвычайно суммарно, общно, остаются неясными, бледными. Гете явно не успел до конца обработать развязку „Фауста" (см. запись в дневнике Гете от 24 января 1832 г.: «Новый импульс к „Фаусту". Желание подробнее разработать основные мотивы, которые я, спешив закончить произведение, дал слишком лаконично»). Видимо, для самого Гете программа социальная оставалась не вполне ясной. Поэтому мотивы материального строительства Фауста, его преемников по борьбе с морской стихией звучат к развязке „Фауста" громче, они художественно убедительнее, чем мотивы утопии» [7, с. 67-68].
Нам представляется, что утопические мотивы 5 акта второй части звучат более чем убедительно и программно раскрываются, если рассматривать их в парадигме энтропии утопии.
Таким образом, в трагедии И. В. фон Гете «Фауст», многоголосной, «как симфоническая музыка» [10, с. 203], разрешение темы утопии имеет концептуальное значение, потому что раскрывает внутреннюю катастрофичность утопического проекта, его внутреннюю дисгармоничность и антигуманизм. Последовательный мыслитель и художник, И. В. фон Гете объективно развенчал ту идеологическую систему, возможности которой для себя
взвешивал, и сделал особенно очевидной утрату утопией однозначности, что чревато логическим перерождением утопии в антиутопию.
ЛИТЕРАТУРА
1. Шмидт Ж. Гете / пер. с фр. Н. Н. Зубкова. М.: Молодая гвардия, 2017. 334 с.
2. Сахаров В. И. Концепция Золотого века в свете эсхатологических учений XVIII столетия. URL: https://ostrovok.de/ old/prose/saharov/essay011
3. Ишимбаева Г. Г. Энтропия утопии (От Гомера до Гете). Са-арбрюккен: LAP Lambert Academic Publishing, 2017. 176 с.
4. Ишимбаева Г. Г. Утопия Педагогической провинции И. В. фон Гете // Культурные коды зарубежной литературы. Уфа: РИО БашГУ, 2017.
5. Эккерман И. П. Разговоры с Гете в последние годы его жизни / пер. с нем. Н. Ман. М.: Художественная литература, 1981. 687 с.
6. Гете И. В. Фауст / пер. с нем. Б. Пастернака // И. В. Гете Собр. соч. в 10 тт. Т. 2. М.: Художественная литература, 1976. 510 с.
7. Гейман Б. Я. Петербург в «Фаусте» Гете. (К творческой истории второй части «Фауста») // Доклады и сообщения Филологического института Ленинградского университета. Вып. 2. Л.: Наука, 1950. С. 64-96.
8. Ишимбаева Г. Г. Просветительски-утопический герой (И. Гете) // Г. Г. Ишимбаева Образ Фауста в немецкой литературе XVI-XX вв. М.: Флинта - Наука, 2002. С. 52-70.
9. Мейер А. А. Размышления при чтении «Фауста» // А. А. Мейер Философские сочинения. Париж: La Presse Libre, 1982. С. 229-371.
10. Данилевский Р. Ю. Пушкин и Гете. Сравнительное исследование. СПб.: Наука, 1999. 288 с.
11. Эпштейн М. Н. Фауст и Петр на берегу моря. От Гете к Пушкину. URL: https://doc4web.ru/literatura/faust-i-petr-na-beregu-morya-ot-gete-k-pushkinu.html
Поступила в редакцию 28.12.2017 г.
THE FINAL UTOPIA OF "FAUST" BY J. W. VON GOETHE
© G. G. Ishimbaeva
Bashkir State University 32 Zaki Validi Street, 450076 Ufa, Republic of Bashkortostan, Russia.
Email: [email protected]
The article is devoted to philosophical and literary analysis of the final utopia in the tragedy "Faust" by J. W. von Goethe. The scientific novelty and thematic justification are determined by the new aspect of its study, the tragedy is considered through the prism of the law of entropy that allows the author of the article to draw some essential conclusions about philosophy and ideology of the book. The idea of constructing an ideal society on the land that was reclaimed from the sea, which occurs to Goethe's character at the end of his life, looks like a universal and timeless program. That is why tangible embodiment of the demiurgic project by Faust, who tries to civilize the wilderness and create an ideal world, acquires some features of absolute utopia. Its inner catastrophe, disharmony, and antihu-manism are revealed in the conceptual final of the tragedy. Being a consistent thinker and artist, J. W. von Goethe objectively debunked the ideological system, whose possibilities he weighed for himself and made the loss of unambiguity of the utopia especially evident, which makes possible logical degradation of utopia into dystopia.
Keywords: Goethe, Faust, tragedy, utopia, entropy, catastrophe, disharmony, antihu-manism.
Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article.
REFERENCES
1. Shmidt J. Gete [Goethe] / per. s fr. N. N. Zubkova. Moscow: Molodaya gvardiya, 2017.
2. Sakharov V. I. Kontseptsiya Zolotogo veka v svete eskhatologicheskikh uchenii XVIII stoletiya. URL: https://ostrovok.de/old/prose/sah arov/essayO 11
3. Ishimbaeva G. G. Entropiya utopii (Ot Gomera do Gete). Saarbryukken: LAP Lambert Academic Publishing, 2017.
4. Ishimbaeva G. G. Utopiya Pedagogicheskoi provintsii I. V. fon Gete. Kul'turnye kody zarubezhnoi literatury. Ufa: RIO BashGU, 2017.
5. Eckermann J. P. Razgovory s Gete v poslednie gody ego zhizni [Conversations with Goethe in the last years of his life] / per. s nem. N. Man. Moscow: Khudozhestvennaya literatura, 1981.
6. Goethe J. W. Faust / per. s nem. B. Pasternaka. I. V. Gete Sobr. soch. v 10 tt. Vol. 2. Moscow: Khudozhestvennaya literatura, 1976.
7. Geiman B. Ya. Peterburg v «Fauste» Gete. (K tvorcheskoi istorii vtoroi chasti «Fausta»). Doklady i soobshcheniya Filologicheskogo in-stituta Leningradskogo universiteta. No. 2. Leningrad: Nauka, 1950. Pp. 64-96.
8. Ishimbaeva G. G. Prosvetitel'ski-utopicheskii geroi (I. Gete). G. G. Ishimbaeva Obraz Fausta v nemetskoi literature XVI-XX vv. Moscow: Flinta - Nauka, 2002. Pp. 52-70.
9. Meier A. A. Razmyshleniya pri chtenii «Fausta». A. A. Meier Filosofskie sochineniya. Parizh: La Presse Libre, 1982. Pp. 229-371.
10. Danilevskii R. Yu. Pushkin i Gete. Sravnitel'noe issledovanie [Pushkin and Goethe. Comparative study]. Saint Petersburg: Nauka, 1999.
11. Epshtein M. N. Faust i Petr na beregu morya. Ot Gete k Pushkinu. URL: https://doc4web.ru/literatura/faust-i-petr-na-beregu-morya-ot-gete-k-pushkinu.html
Received 28.12.2017.
