CC BY
115
УДК 13/572
С. Г. Фатыхов
ФИЛОСОФСКО-АНТРОПОЛОГИЧЕСКАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ РИТУАЛЬНЫХ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЙ
В методологических рамках философской антропологии в статье анализируется феномен ритуальных человеческих жертвоприношений, в ходе которых в культурах мирах проявлялась гендерная ассиметрия. На основе различных категорий философии жертвования предпочтение чаще всего отдавалась женской жертве.
Ключевые слова: ритуал, философия жертвования, превращенное тело, мать-прародительница, женская жертва
Using methodological limits of philosophic anthropology, the article analyses the phenomenon of ritual human sacrificial offerings, in the process of which the world cultures has displayed gender asymmetry. On the basis of various categories of sacrifice philosophy, preference in the most cases has been given to female sacrifice.
Keywords: ritual, sacrifice philosophy, transmade body, mother-ancestor, female sacrifice
В. Н. Топоров справедливо подчеркивал, что ритуальная жертва в философских рефлексиях первобытного человека являлась в целом связующим звеном между событиями, происходящими в ритуале здесь и теперь, и событиями первотворения - там и тогда [16, с. 16]. В доисторическую эпоху основной ритуальной жертвой, судя по анимализму пещерной и наскальной живописи, были такие символы плодородия, как первобытные быки. Это подтверждается петроглифами исследованного нами урочища Сар-мыш в Нуратинских горах Узбекистана. Среди множества изображений крупных животных, включая контуры и сплошь заштрихованные силуэты бизонов, здесь выбиты так называемые клетчатые быки, до сих пор не объясненные наукой.
С нашей точки зрения, правомерно видеть в них не обычных, а именно жертвенных, «солнечных быков», поскольку рефлексивным посылом ритуального жертвоприношения у древних индоиранцев, чьими архаичными предками были сармышцы, являлось расчленение жертвы на смысловые части. Этим расчленением манифестировался миф о сотворении мира из тела первосущества, к примеру, Пуруши - у древних индийцев, Ормазда - у иранцев, Имира - у скандинавов, Первобыка-Зевса - у древних греков. У древних индоариев глаз быкочеловека Пуруши стал солнцем, пуп - воздушным пространством, голова -небом, ноги - землей, уши - сторонами света и т. д. (Ригведа. X, 90, 14 и далее) [см.: 6, с. 491]; у скандинавов «из мяса Имира сделаны земли, / из косточек -горы, / небо из черепа, льдистого йотуна, из крови -море» (Старшая Эдда. Речи Вафтруднира) [14]. У древних греков мир возник из частей тела Зевса, о чем говорится в одном из фрагментов ранних греческих философов.
В то же время мрачная философия первобытности не могла обойтись без ритуальной практики, в основе которой лежали человеческие жертвоприношения. Возможно, что это обусловливалась генетической памятью о первичном каннибализме времен гомо хабилиса или эдиповым комплексом, в основе
которого, как полагают некоторые философы, например, Ю. М. Бородай [3], лежала следующая идея: убьем себе подобного, преступим самые страшные заповеди и в муках раскаяния обнаружим, что убиваем бога (богиню).
Но значительно раньше эдипова комплекса, а может, параллельно с анималистическими рефлексиями, у первобытного человека формировалась философская идея превращенного через ритуал жертвоприношения тела женщины-матери, матери-прародительницы в тела ее живущих потомков. У американских индейцев есть целая серия мифов, в которых философия жертвования опиралась именно на такую логику. В этих мифах мать-прародительница (Первоженщина) иногда в образе девочки, похищалась, насиловалась мужчинами, а потом разрезалась на куски: из этих кусков возникали новые женщины -жены для мужчин. Ю. Е. Березкин приводит несколько мифов с таким мотивом. Так, у индейцев арикена (карибы южной Гвианы) первые женщины враждуют с мужчинами, усыпляют их, поднимаются к небу. Утром мужчины находят единственную девочку, спрятавшуюся под сосудом. Они режут ее на части, каждый кладет свою часть в свой гамак. Вернувшихся с охоты мужчин встречают в селении новые женщины [23].
Примерно такую же натурализованную философскую идею содержали ритуалы жертвоприношения молодых женщин и девочек богиням Коатликуэ и Тоси ацтеками. Именем Тоси у ацтеков назывался один из главных праздников, на котором для замещения богини выбиралась красивая девочка из рабынь («ишиптла»): «...Когда все были в сборе, жрецы величаво окуривали представительницу богини благовониями, после чего, опрокинув ее на спину на кучу хлебных колосьев и семян, отрезали голову, собирали хлеставшую из горла кровь в лохань и обрызгивали ею деревянную статую богини... С туловища девочки сдирали кожу, и ее натягивал на себя кто-нибудь из жрецов» [17, с. 58; 19, с. 406, 553-554].
Жрец, выступающий представителем материнской родовой группы, как бы возвращался таким обра-
59
зом к состоянию единотелости с космическим универсумом в образе богинь Коатликуэ или Тоси, которые в свою очередь сами стали превращенными трансцендентными сущностями матери-прародительницы. Он обретал состояние нерожденного младенца, совершал уроборическое кровосмешение и словно бы растворялся в символе матери-прародительницы. Происходило рождение наоборот - втягивание материнской родовой группы в первозданную материнскую плоть. Мифическая пуповина связывала вторичный социум с первичным материнским началом через женскую или иную жертву. То есть желание вторично оказаться в блаженном материнском лоне, символизирующем и жизнь, и смерть, и космос могло, по мнению жрецов, реализоваться только через смерть, через кровавую жертву, через замещенное в теле жертвы тело матери-прародительницы.
В даосской традиции наблюдаются те же самые устремления, но они уже постигаются без помощи кровавых ритуалов, а посредством медитации. Здесь в качестве жреца выступает сам Лао-цзы, который сливается со своей матерью. Мать-прародительница, упомянутая в §20 «Дао дэ цзина» («Каноническая книга Пути и его Благой Силы») [9], это само дао в образе материнского лона - первоосновы всего сущего, бессмертного Ложбинного духа Сокровенной Самки, неизреченного Пути, вечного космического чрева, в которое, как и ацтекский жрец, стремится Мудрец-Младенец. Но Мудрец-Младенец достигает желаемого с помощью философских рефлексий, трансперсональных переживаний, а ацтекский жрец -натурально проигрывая жестокий жертвенный ритуал.
Как оно выглядит, это блаженное пренатальное состояние, глухо терзающее человеческую мысль на протяжении всего его существования, какие ощущение оно дает? В ацтекском обряде жрец не отвечает на эти вопросы, по крайней мере, вербально. А Лао-цзы проговаривает то, что он заново и уже явственно чувствует в материнском лоне: «О! Только лишь я один спокоен-безгласен. <...> О! Я весь обвит-перевязан («сорочкой» и пуповиной. - С. Ф.), и мне некуда возвращаться. У всех людей как будто излишек, лишь у меня как будто недостаток. О, так ведь я разумом глупца! О! Во мне все смешано-перемешано. Все люди светлым-светлы, я один темен. Все люди отчетливы-четки, я один скрыт и неявен. О! Я колыхаюсь, как море (в волнах вод материнского лона). О! Я парю в пространстве и мне негде остановиться. Все люди к чему-то стремятся. я один отличаюсь от всех людей тем, что ценю мать-кормилицу» [Там же].
О жертвоприношениях различным божествам женщин, иногда девушек вместе с юношами сообщают античные авторы, в частности Павсаний. Он пишет, что ионийской Артемиде ежегодно из-за прегрешений одной из весталок по имени Комето, от-
давшейся в храме некоему Меланиппу, жертвовали самого красивого юношу и самую красивую девушку (VII. 19, 3, 2) [12], а Плутарх добавляет, что гиперборейцы ежегодно посылали в храм Артемиды на острове Делос в качестве жертв двух девушек (др. обычай спартанцев; 40, 239 Б) [13].
На определенном историческом отрезке философия превращенного тела, пронизывавшая ритуалы жертвоприношений в глубокой первобытности, стала замещаться философией дара, чествования и отречения. Отречение - высшая категория жертвоприношения, поскольку подразумевает согласие жертвы на свое убийство или самоубийство. И опять же в сознании жертвователей предпочтение и в этом случае отдавалось женской жертве. Такая гендерная асимметрия базировалась на следующих философских спекуляциях: женская жертва значительней мужской, поскольку в этом случае под угрозу ставились семья или род, сохранение всей популяции. Женская жертва имеет больший шанс «выпросить индульгенцию» у обиженного божества или духа. Затрагивая всеохватную суть жизни, она рождает исключительной силы эмоции.
В пространстве минувших эпох именно на подобных рефлексиях строилась как искупительная, воспитательная, так и ценностная философия человека. В ее основе опять же лежала плодородящая функция матери-прародительницы, которая в патриархальные времена окончательно воплотилась в ипостась Великой Матери Земли, представляемой кровавой и хтонической силой. Ее чрево требовало удобрения, а кровавые жертвоприношения и трупы, как пишет Эрих Нойманн, - это пища, которая ей больше всего по вкусу. В культах плодородия окровавленные куски умерщвленной жертвы раздавались как драгоценные дары и подносились земле, чтобы сделать ее плодородной: «Повсюду в ритуалах плодородия и человеческих жертвоприношений ведущую роль играет кровь. Великий земной закон - что не может быть жизни без смерти, был рано понят и еще раньше представлен в ритуале. Это означало, что укрепление жизни можно было купить только ценой жертвенной крови» [11, с. 76].
К выводу Э. Нойманна добавим предположение о том, что человеческие жертвоприношения, если их рассматривать как трагическую ритуальную игру, аналогичны феномену, названному в этнологии по-тлачем. Впервые зафиксированный в культуре индейских племен Северной Америки, потлач вбирает в себя весьма древний обычай. Его нельзя трактовать только лишь как экономический институт обмена и ростовщичества или проявление необузданной щедрости, как это принято в науке. В крайних своих формах - это безрассудное (порой тщеславное) жертвенное истребление собственности, вызванное бессилием перед трагическими обстоятельствами или непонятными силами.
60
В обрядах жертвоприношения роль такой собственности играет животное или человек, причем (повторимся) реальная и потенциальная ценность женской жертвы является выше ценности мужской жертвы. Женская жертва - это почти бесценный дар, умилоствование божества, его регулярное ублажение, которое, безусловно, окупится. У древних китайцев, когда они ежегодно отдавали по одной девушке «в жены» речному духу Хэ-бо (Биньи, Фэньи), насылающему разрушительные наводнения, это вселяло уверенность в непременном успехе. Накануне мистерии шаманка выбирала самую симпатичную китаянку, которую купали, одевали в новые шелка и помещали во «дворец воздержания». Затем ее укладывали на узорчатую кровать и привязывали веревками. Несколько человек относили кровать на берег реки и бросали в воду [22, с. 149].
При разливах Нила египтяне также бросали в воду в наряде невесты самую красивую девушку округи [17, с. 497]. Возможно, такой же обряд существовал у восточных славян, о чем говорит «потопление березки» в троицу. А во время японских обрядов «ублажения» бога поля, называемых саотомэ (майские), девушек бросали на залитое водой рисовое поле и зарывали живыми. До этого их одевали в красные широкие юбки, поскольку красный цвет, по представлению японцев, отгонял от земли злых духов [10, с. 95].
Кроме философских мотивов рождений-перерождений, здесь, как и в других жертвенных актах, можно указать на демонстрацию безрассудной щедрости, которая характерна для уже упомянутого потлача. Явление такого же порядка лежит в основе отвратительного обряда жертвоприношения богине Земли в средневековом государстве Пегу. В этом обряде жрец, раздев девушку догола, душил ее, а затем вырывал из груди сердце и бросал в лицо идолу [5, с. 256]. Суданские бари демонстрировали безрассудную щедрость в честь богини Земли, заживо закапывая в поле лучшую девушку своего племени [8, с. 169], а тольтеки и майя, обитавшие на Юкатане, сбрасывали самых прекрасных девственниц в «Колодец смерти», произнося при этом молитву следующего содержания: «О боже, дай нашим полям урожай, / Позволь вырасти кукурузе, / Даруй нам дождь и прими этих дев в свой дом, / На свое ложе. / Прими, о боже, и другие наши дары...» [15, с. 153].
Примерно такими же были молитвы у индийских кхондов (кондов), которые заранее готовили жертвы и хорошо их содержали - иногда это были целые семьи, информированные о своей участи. Когда предпоследний раджа Джейпура, кхонд по происхождению, вступал на престол, он принес в жертву богине Дурге тринадцатилетнюю девочку. Ее вели к месту жертвоприношения, и один из жрецов произносил слова: «Пусть не будет джунглей, / Пусть не
будет зла, / Пусть народ живет счастливо и в мире, / Пусть не будет голода <...>, / Пусть наш урожай вырастет буйным / Пусть богиня примет наши жертвы, / И свет сойдет на землю...» [20].
Поразительно, но отголоски подобного обряда жертвоприношения в Индии доходят и до сегодняшних дней. В конце 2011 г. пресса сообщила о том, что в штате Чхаттисгарх для того, чтобы заручиться хорошим урожаем жрецы вначале убили семилетнюю девочку, а затем вырезали из ее тела печень, которая и была принесена в жертву богам: «Полиция арестовала двух вождей племени по обвинению в убийстве. Преступники признали совершение церемонии жертвоприношения, однако не считают себя виновными» [24].
Своеобразной философией жертвования оправдывались и ритуальные убийства во имя удачи в военных операциях. В античности, к примеру, считалось, что упорядоченное ритуалом проливание крови девственницы предотвращает беспорядочное и неконтролируемое проливание крови в боевых действиях мужчинами, а значит порядок будет торжествовать над хаосом, мужское начало - над женским. Обороняясь от Миноса, афиняне с этой целью принесли в жертву Антеиду, Эглеиду, Литею и Ортею -дочерей Гиакинта (Аполлодор, Биб. III, XV, 8) [1]. Ради победы в войне с соседним городом они же спровоцировали прыжок Аглавры, дочери царя Эрехфея (Эрехтея), с утеса Акрополя, а ради победы в Троянской войне царь Микен Агамемнон собственной рукой заколол на алтаре дочь Ифигению: «Ни воплями, ни мольбой дочерней, / Ни молодой красотою нежной / Вождей военных не тронет дева. / Отец молитву свершил и слугам / Велел схватить ее, в плащ закутать, / Как козочку, на алтарь повергнуть. / Наклонить лицом вперед / И, чтоб дома своего / В этот миг не прокляла, / Рот зажать ей, да покрепче!» (Эсхил. Агамемнон) [21, 238-247].
К тому же разряду примеров относится трагический обет библейского военачальника Иеффая: «Если Ты (Господи) предашь Аммонитян в руки мои, то по возвращении моем с миром от Аммонитян, что выйдет из ворот дома моего навстречу мне, будет Господу, и вознесу сие на всесожжение» [Кн. Судей, 11:30-31]. Навстречу первой вышла дочь Иеффая. Редакторы Библии показывают принесение ее в жертву как дело случая, но библейский текст тем не менее демонстрирует философию предопределенности и предпочтительности женской жертвы. Дочь Иеффая до принесения в жертву Господу являлась девственницей, что подчеркивало цену жертвенного дара. Во-вторых, у Иеффая она была единственным ребенком, первенцем, а первенец по иудейскому закону должен принадлежать Богу. Встреча Иеффая после победы над аммонитянами была организована по всем правилам ритуального действия: «Дочь его
61
выходит навстречу ему с тимпанами и ликами», а затем идет с подругами в горы оплакивать свое девство [Кн. Судей, 11:34-38].
Наконец, еще одной категорией жертв, определенных в сознании человека философией жертвования, является брачная жертва (определение наше. - С. Ф.), т. е. добровольная или насильственная смерть жены на могиле или погребальном костре мужа. Флавий Фило-страт, реконструируя мифический диалог Аполлония Тианского с героем Троянской войны Ахиллесом, пишет, что Поликсена не была заколота ахеянами, а сама по традиции и доброй воле явилась на могилу и закололась, бросившись на меч «ради великой любви, которую питали они друг к другу» [18].
В индоарийских культурах самоубийство жен при похоронах мужа отмечено по археологическим данным еще в энеолитические времена, называлось это явление сахамарана (соумирание). У индоариев многие знатные погребения мужчин сопровождались погребением в позе соития их с женами, что и раскрывает частично один из философских смыслов этого трагического обычая. Со ссылкой на Фишера Л. С. Клейн подчеркивает, что это правило объясняется из индийского ритуала: «умирающий (а в древности это относилось и к умершему) должен произвести зачатие, а жена должна родить своему мужу новое тело для загробной жизни - "сделать мужа одиннадцатым сыном", как сказано в Шатапатха-брахмане. Совокупление с трупом в индийских верованиях считалось реальным: в мифе жена царя родила от такого совокупления семерых сыновей» [7].
В самой Индии жертвенный обычай жен получил название сати («сущая», «добрая жена» - имя первой жены бога Шивы, которая сожгла себя в священном огне, когда ее отец оскорбил мужа) и впервые упомянут не в Ведах, а в «Махабхарате». Но, как считает Артур Бэшем, первое датированное упоминание о добровольном самосожжении индийской вдовы сделано греками, принявшими участие в завоевательных походах Александра Македонского [4, с. 182-183]. Исследователь не указывает на первоисточник рассказа об этом случае, но, по всей видимости, речь идет о воспоминаниях Иеронима, члена ближайшего окружения секретаря Александра Македонского Эвмена. Его воспоминаниями воспользовался Диодор Сицилийский, благодаря которому стали известны детали этого самосожжения. Речь идет о событиях 317 г. до н. э., которые происходили в городе Сузиане. Здесь хоронили стратега-кшатрия Кетеуса, погибшего в
битве с греками. В военном походе его сопровождали две жены. Диодор рассказывает, что между ними разгорелся спор: кто из них на погребальном костре разделит участь мужа. Выбор стратегов пал на младшую, поскольку старшая жена была беременна (Диодор. XIX. 33. 1-34, 6) [2, с. 20-30].
Спустя почти восемь столетий (в 510 г. н. э.) в Эране, около Сагара, была высечена короткая надпись о другом случае сати. Вот о чем конкретно повествует эта запись: «Сюда пришел Бхану Гупта, самый смелый человек на земле, / Великий царь, герой столь же отважный, как Арджуна; / И сюда за ним последовал Гопараджа, / Как друг следует за своим другом. / И он дал великое и славное сражение, И, бог среди вождей, он отправился оттуда на небо. / Его супруга, преданная и верная, настолько же прекрасная, / Как и любимая, последовала за ним в пламя» [Цит. по: 4].
В основе приведенных ритуалов жертвоприношения лежит патриархальная философия мифологического полотна человеческого бытия, опирающаяся не на гендерное равенство, а на гендерную асимметрию. При этом в разнообразных практиках философии жертвования мы видим не только идею переживания жизни и смерти, идеи трансформации превращенного тела матери-прародительницы в тела ее живущих здесь и сейчас потомков, не только процедуру даров и умиротворения, умилоствования, чествования и отречения, но и безрассудную игру жизни и смерти, видим трагическую демонстрацию небрежения к человеческой жизни. Причем в такой трагический игровой ритуал чаще всего втягивается женщина, а не мужчина: мужчина достоин естественной смерти, женщина - нет, мужчина вправе жить после смерти жены, женщина лишена права жить без мужа, она должна быть готова к самоубийству.
Вознеся женщину на небесный Олимп, сделав ее хозяйкой Аида, человеческие культуры символизировали единство жизни и смерти, вместив и то, и другое в образ матери-прародительницы. Почему же фундаментальный в первобытном мироздании символ толкал их к философии жертвования, а реальность жестокого бытия отождествлялась со сверхреальностью первозданного мифа? С психологической точки зрения, безусловно, компенсаторное явление, с мифологической - мироустроительное воздействие на судьбу родоплеменной группы, а с морально-этической - социокультурная патология, свойственная только нашему виду.
1. Апполодор. Мифологическая библиотека / пер. В. С. Подшивалова по изд. Дж. Фрэзера. Подг. изд. В.Г.Борухович. - Л.: Наука, 1972.
2. Бонгард-Левин, Г. М. Диодор Сицилийский об одном из индийских обычаев / Г. М. Бонгард-Левин, Г. А. Кошеленко // Вестник Древней истории, № 1. - М. - Л. Наука, 2007.
3. Бородай, Ю. М. Эротика - смерть - табу: трагедия человеческого сознания / Ю. М. Бородай. - М.: Русское феноменологическое общество, Гнозис, 1996. .
62
4. Бэшем, А. Цивилизации Древней Индии / пер. с фр. Е. Гавриловой; под ред. Н. Шевченко. - Екатеринбург: У-Фактория, 2007.
5. Гельвеций, К. А. Сочинения / К. А. Гельвецкий. - М.: Мысль, 1973. - Т. 1.
6. Елизаренкова, Т. Я. «Ригведа» - Великое начало индийской литературы и культуры: Мандалы I-IV / Т. Я. Елизаренко; Акад. наук СССР. - М.: Наука, 1989.
7. Клейн, Л. С. Древние миграции и происхождение индоевропейских народов [Электронный ресурс] / Л. С. Клейн. -СПб., 2007. - Режим доступа: (PDF) ifolder.ru/20229729.
8. Кобищанов, Ю. М. Священные цари / Ю. М. Кобищанов // Традиционные и синкретические религии Африки. - М.: Наука, 1986.
9. Лао-цзы. Дао дэ цзин. Хань Хэшан-гун чжу (Лао-цзы. Каноническая книга Пути и его Благой Силы / Ред. Фань Чун-ян // Чжунго ци гунн да чэн (Компендиум китайского ци гунн) / Ред. Фан Чун-ян. - Чанчунь, 1989.
10. Маркарьян, С. Б. Праздники в Японии / С. Б. Маркарьян, Э. В. Молодякова. - М.: Наука, 1990.
11. Нойманн, Э. Происхождение и развитие сознания / Э. Нойманн. - М.: Рефл-бук. Ваклер, 1998.
12. Павсаний. Описание Эллады: в 2 т. / пер. и с вступ. ст. С. П. Кондратьева. Т.1 - М.: Гос. изд-во «Искусство», 1938.
13. Плутарх. Застольные беседы / подг. изд. Я. М. Боровского, М. Н. Ботвинника, Н. В. Брагинской, М. Л. Гаспарова и др. -Л.: Наука, 1990.
14. Старшая Эдда. Древнеисландские песни о богах и героях. - (Репр. изд. 1963 г.). - СПб.: Наука, 2006.
15. Стингл, М. Тайны индейских пирамид / М. Стингл. - М.: Прогресс, 1978.
16. Топоров, В. Н. Первобытные представления о мире / В. Н. Топоров // Очерки истории естественнонаучных знаний в древности. - М.: Наука, 1982.
17. Тэйлор, Э. Б. Первобытная культура / Э. Б. Тэйлор. - М.: Соцэкономиздат, 1939.
18. Филострат Флавий. Жизнь Аполлония Тианского. IV, 16. - М.: Наука, 1985.
19. Фрэзер, Дж. Золотая ветвь / Дж. Фрэзер. - М.: ИПЛ, 1983.
20. Шапошникова, Л. В. Дороги джунглей / Л. В. Шапошникова. - М.: Наука, 1968.
21. Эсхил. Трагедии / пер. с древнегреч. С. Апта. - М.: АСТ; Харьков: Фолио, 2001.
22. Юань, Кэ. Мифы Древнего Китая / Кэ Юань. - М.: Наука, 1987.
23. http://www.ruthenia.ru/folklore/berezkin.
24. NEWSru.com. Дата входа 2 января, 2012 г.
Сдано 19.03.2012
63
