CC BY
18УРОКИ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ
вопросы национализма 201 5 № 3 (2 3)
Евгений Блинов
Философский крЕстовый поход: «черные гусАры» республики против немецких «мандаринов»
Время жить и время умирать за Францию
Гонкуровская премия 1916 года была присуждена Анри Барбюсу за роман «Огонь». Окопная правда автора-фронтовика уже не так шокировала граждан Третьей республики, для которых пресловутый «аугустэрлебнис» первого месяца войны стал далеким воспоминанием. Будущий член французской коммунистической партии и один из первых биографов Сталина, он делал вполне однозначные выводы о социальном составе «пуалю» (poilus), заросших и завшивевших пехотинцев Великой войны: «Среди тех, кто меня окружает, нет людей свободных профессий. Учителя — сплошь унтер-офицеры или санитары... У нас же ничего подобного нет. Мы все бойцы, у нас почти нет интеллектуалов, художников или богачей, которые в этой войне не рискуют своей шкурой, вставая у амбразур, разве что изредка или нося офицерские фуражки»1.
1 Я вынужден использовать свой перевод, так как опубликованная в советское время
русская версия <Югня» в переводе В. Пар-
наха допускает ряд весьма тенденциозных
искажений. Которые, впрочем, легко объяснимы в контексте советской исторической
политики, делавшей основной акцент на классовой борьбе. Так, фраза «Pas de profession
Современные историки ставят это свидетельство под сомнение, замечая, что «интеллектуалы» и «художники» призывались наравне со всеми, и если из этого наблюдения можно сделать какой-то вывод, то разве о том, что в процентном соотношении они действительно составляли весьма незначительную часть от общего числа мобилизованных2. К тому же характер войны не давал никаких особых преимуществ «унтер-офицерам» (sous-officiers), санитарам или младшим офицерам, которые делили с рядовыми
libérale parmi ceux qui m'entourent» переводится как «Среди нас нет людей свободных профессий». И далее: «Nous sommes des soldats combattants, nous autres, et il n'y a presque pas d'intellectuels, d'artistes ou de riches» как «Все мы — настоящие солдаты; на этой войне почти нет интеллигентов — артистов, художников или богачей». При этом «интеллигенты» как вариант «intellectuels» — используется в качестве общего термина, тогда как в оригинале «интеллектуалы» перечисляются наравне с «художниками» и «богачами». Ср. Henri Barbusse. Le Feu. Paris: Flammarion, 1965. P. 39; Анри Барбюсс. Огонь. Ясность. Правдивые истории. М.: Художественная литература, 1967. С. 43.
2 Pasca Ory, Jean-Francois Sirinelli. Les intellectuels en France. De l'affaire Dreyfus a nos jours. Paris: Perrin, 2004. P. 99.
87
все тяготы войны. Законодательство Третьей республики не предполагало каких-то особых льгот для представителей «свободных профессий», а наличие унтер-офицерских нашивок или офицерских фуражек никак не оберегало от немецких пуль и снарядов.
Закон о военной службе, принятый в 1889 г., в случае всеобщей мобилизации не делал исключений для студентов, школьных учителей, профессоров и даже священников. В 1919 г. профессиональный журнал Revue Universitaire опубликовал статистику, согласно которой 260 университетских преподавателей пали на «поле славы». И это с учетом того, что общее число преподавателей высших учебных заведений на тот момент не превышало одной тысячи, а значительная их часть давно вышла из призывного возраста3. Статистика потерь среди выпускников Высшей Нормальной Школы (Ecole Normale Supérieure), будущей элиты Республики, еще нагляднее: из 800 студентов погибли 239, причем в наборах с 1908 по 1913 г. смертность приближалась к пятидесяти процентам4. Эрнест Лавис, возглавлявший ВНШ с 1904 г., долгое время пытался убедить Министерство обороны направить своих учеников, свободно владевших английским, в координационные штабы или хотя бы зачислять их в артиллерию, наравне с выпускниками Политехнической школы (Ecole polytechnique). Закон восемьдесят девятого года был изменен только в августе 16-го, когда погибло больше половины служивших
3 Martha Hanna. The Mobilization of Intellect. French Scholars and Writers During the Great War. Harvard University Press. P. 57.
4 Ibid. P. 63. В качестве сравнения Ханна приводит потери выпускников Оксфорда, принимавших участие в бельгийской и французской кампаниях, которые кажутся ей на фоне этих цифр достаточно «скромными»:
_ 23 процента для наборов 1905-1909 гг., 29 —
QQ для 1910-1914.
_ 5 Ibid. P. 64.
в пехоте normaliens6. Поэтому, если «интеллектуалы», в силу своей малочисленности, должны были раствориться в общей массе «земледельцев и рабочих», многие из них отдали свой долг родине до конца.
Но разве не о такой судьбе мечтали юные республиканцы с улицы Ульм? Созданная еще революционным декретом 1794 г., после знаменитых образовательных реформ Жюля Фер-ри, осуществленных в 1881-1882 гг., ВНШ окончательно стала «центром светской жизни» или одним из тех «республиканских институтов», призванных, по словам Сен-Жюста, обучать «скромности, политике и войне»7. Шарль Пеги, любимый ученик Бергсона, ставший членом этой республиканской корпорации в 1894-м, сравнивал своих учителей с «черными гусарами» революции: «Наши молодые учителя были прекрасны, как черные гусары. Стройные, суровые, полнокровные... Среди всех видов военной формы нет ничего прекраснее черной. Особенно в строю. Ей нет равных в строгости. Ее носили мальчишки, которые действительно были детьми Республики. Юными гусарами Республики. Питомцами Республики. Черными гусарами строгости»8.
Столь непривычное сегодня сравнение школы с армией было общим местом республиканской педагогики в период дебатов о светском образовании. Школьная система Третьей ре-
6 Ibid. P. 65. Изменения в законе действительно помогли изменить печальную статистику: из наборов 16-го и 17-го годов, проходивших службу в артиллерии, было убито около 15 процентов.
7 Saint-Just. Oeuvres complètes. Paris: Gallimard, 2004. P. 404. О ВНШ как важнейшем институте Третьей республики см.: Robert J. Smith. The Ecole Normale Supérieure and the Third Republic. Albany, N.Y.: State University of New York, 1982.
8 Сharles Peguy. Oeuvres en prose, 1909-1914. Paris: Gallimard. P. 1117.
спублики была в известной степени продуктом реваншистских настроений, преобладавших после унизительного поражения во франко-прусской войне9. В своем классическом исследовании образовательных реформ Ферри и их влияния на общество Мона Озуф приводит массу примеров воинственной риторики адептов республиканской школы, с подачи которых идея о том, что в 1871-м Франция проиграла «прусскому учителю», стала журналистским клише10. Эмиль Бутру, один из будущих метров ВНШ и учитель Бергсона, Дюркгейма и Блонделя, стажировавшийся в Гейдельберге непосредственно перед войной, уже в декабре 1871 г. сообщал, что прусская школьная система воспитывает людей «строгих и подчиненных правилам», обладающих «всеми качествами, которые можно поставить на службу нации»11. Республиканская пресса восторженно описывала марши «школьных батальонов», состоящих из «маленьких солдат», для которых сочинялись походные песни вроде «Ученика-солдата» (Ecolier-soldat), опубликованной в 1882 г. в журнале «Начальная школа»: «Час пробил, в ногу, маленькие дети, станем солдатами! Нас так учили, когда нам будет двадцать лет, гордые и храбрые, мы скажем Франции: мать — вот руки твоих детей! Смелости им! Смелости и надежды! Любовь и верное служение, вот три слова, которые нужно запомнить. Запомнить и сказать их Франции. Для нее, дети, научимся жить и умирать»12.
Жить и умирать за республику — именно этому «черные гусары» учили своих «питомцев». «Мобилизации ин-
9 О Третьей республике как реваншистском проекте см. Jean-Jacques Becker, Stéphane Audoin-Rouzeau. La France, la nation, la guerre: 1850-1920. Paris: Sedes, 1995.
10 Mona Ozouf. L'école, l'église, et la république. 1871-1914. Paris: Seuil, 1992. P. 22.
11 Ibid. P. 22.
12 Ibid. P. 112.
теллектуалов» предшествовали тридцать лет республиканской школы, и хотя далеко не все считали войну с Германией неизбежной, а знаменитое «дело Дрейфуса» на рубеже веков превратило сторонников различных партий в непримиримых оппонентов, когда «пробил час», интеллектуальная мобилизация стала одним из важных факторов победы.
Война объявлена: так вот чем был пудель начинён!
Итак, 8 августа 1914 г., всего через шесть дней после объявления всеобщей мобилизации президентом Пуанкаре, Анри Бергсон, пребывающий в ранге президента Академии моральных и политических наук, выступая перед ее членами (отдельно обращаясь к бельгийским корреспондентам), провозгласил: «Борьба против Германии, в которую мы вступаем, — это борьба цивилизации против варварства. Это чувство разделяют все, но наша Академия, возможно, имеет на это право в наибольшей степени. Ее предназначение состоит в том, чтобы изучать вопросы психологии, морали и общества, поэтому она просто выполняет свой научный долг, указывая на цинизм и жестокость Германии, которая, презрев всякую справедливость и всякую истину, возвращается в состояние дикости»13. Свою речь президент завершил словами «Да здравствует право! Да здравствует Франция!» Как сообщали корреспонденты «Фигаро», присутствовавшие на этом историческом заседании: «Все члены Академии стоя приветствовали эту пламенную и вдохновляющую речь одобрительными возгласами и продолжительными аплодисментами»14.
Президент Академии отдает приказ номер один по армии наук, объявляя, вслед за президентом Республики, мо-
13 Нenri Bergson. Mélanges. Paris: P.U.F. _
p. 1102. 89
14 Ibid. P. 1103.
билизацию интеллектуалов. Важно отметить, что формула «цивилизация против варварства» обнародована в самые первые дни войны, т.е. до совершения широко растиражированных прессой союзников «немецких зверств» (atrocités allemandes), таких как уничтожение библиотеки Университета Лёвена (конец августа) и обстрела Реймсского собора (сентябрь), а также до получения известия о гибели в бою ближайшего ученика Бергсона Шарля Пеги (21 сентября).
По мере поступления новостей с фронта тон деклараций мобилизованных интеллектуалов становится все более резким. Уже в октябре, после окончания битвы на Марне и провала немецкого наступления на Париж, Бутру, ставший к тому времени одним из наиболее авторитетных знатоков немецкой философии, заявляет о необходимости «философского крестового похода против» Германии. «Вот, значит, чем был пудель начинён!» — иронически восклицает Бутру, намекая на появление Мефистофеля в кабинете Фауста. «Так что же, стоило обвинять Платона и Аристотеля в недостаточной последовательности... проповедовать долг ради долга, провозглашать безусловное превосходство моральных ценностей, чтобы в один прекрасный момент во всеуслышание заявить, что все это лишь клочок бумаги, а моральные принципы и нормы права не принимаются в расчет, когда они служат нам помехой и когда мы ощущаем себя сильнее других!.. Стоило ли возводить Университеты, эти храмы свободы и науки, чтобы оправдывать бомбардировки Лёвена, Мехелена и Реймсского собора?»15. Теперь становится очевидно, заключает он, что все развитие немецкой культуры имело целью «германизацию всего сущего: Бога,
истины, справедливости, красоты, человечности»16. В то же самое время Шарль Андлер, один из основателей французской германистики и будущий автор фундаментальной биографии Ницше, публикует серию памфлетов о проявлениях пангерманизма в самых различных областях — от геополитики и экономики до философии, а Дюркгейм обрушивается на исторические работы фон Трейчке17.
Вряд ли имеет смысл спрашивать, кто первый открыл огонь в этой дуэли: часть заявлений французских ученых была реакцией на пресловутый «Манифест 93-х», опубликованный в октябре, однако разоблачение пангерманизма, хотя и в несколько более парламентских выражениях, — вполне стандартная тема французской публицистики начала века18. Как известно, ответ немецких интеллектуалов, спод-вигнувший французское правительство на создание специального отдела пропаганды, не заставил долго ждать: в своем «Обращении к культурным нациям» немецкие интеллектуалы (от философского цеха выступали Ойкен, Виндельбанд и Вундт) отвергали обвинения в убийстве мирных бельгийцев и обещали именем Гёте и Канта вести
_ 15 Emile Boutroux. «L'Allemagne et la
90 guerre» // Revue de deux Mondes, octobre
1914. P. 386.
16 В этом смысле было бы интересно проанализировать зарождение германистики в Третьей республике как науки о возможном противнике, в чем очевидно проявляется ее сходство с советологией. О влиянии немецкой культуры и науки в период Третьей республики см. классическое исследование Клода Дижеона: Claude Digeon. La crise allemande de la pensée française. Paris: P.U.F., 1992.
17 Charles Andler. Le Pangermanisme, ses plans d'expansion allemande dans le monde. Paris: L.Conard, 1915 ; Les Usages de la guerre et la doctrine de l'État-major allemand. Paris: Alcan, 1915; Emile Durkheim, Erneste Denis. Qui a voulu la guerre? Paris, 1914; Emile Durkheim. L'Allemagne au-dessus de tout, La mentalité allemande et la guerre. Paris, 1915.
18 Claude Digeon. La crise allemande, op. cit.
P. 489-497.
войну до победного конца вместе со всей немецкой нацией19.
Однако обвинения немецких коллег в коллективизме и верности духу прусского империализма выглядят достаточно надуманными: разве не во Франции непримиримые идеологические противники в момент объявления войны призвали к немедленному «партийному миру» и объединению усилий ради победы? Присоединение социалистов, католиков и республиканцев к «священному союзу» (Union sacrée), к которому взывал в своем обращении к нации президент Пуанкаре, было одним из самых поразительных свидетельств подъема национального духа накануне битвы при Марне. Социалистическая партия, в первые летние месяцы всерьез обсуждавшая призыв ко всеобщей забастовке и обвинявшая немецких социал-демократов в предательстве интересов трудящихся, уже второго августа, когда тело Жореса еще не было предано земле, устами старого коммунара Мари-Эдуарда Вальяна объявила о своей готовности «ввиду агрессии» выполнить свой долг «перед Родиной, Республикой и Интернационалом»20. В свою очередь, католическая церковь, крайне болезненно переживавшая законы об отделении от государства, с первых месяцев войны призывала к «жертвенному служению», причем, по словам современника, «священники в своем порыве не уступали светским учителям»21. Жак Маритен в своем
19 О реакции французских интеллектуалов из различных лагерей на Манифест 93-х см.: Hanna. The Mobilization of Intellect, op. cit. P. 78-105.
20 Becker, Audoin-Rouzeau. La France, la nation, la guerre, op. cit. P. 274.
21 Ibid. P. 271. Реакция представителей других конфессий — протестантов и иудеев была схожей. Как замечают Аннетт Бе-кер и Стефан Одуан-Рузо, Великая война способствовала возрождению агиографического дискурса, причем республиканская идеология порождала «синкретизм рели-
курсе, прочитанном в Католическом Институте Парижа в зимнем семестре 1914/15 г., идет значительно дальше своих светских коллег, отвергая тезис о «двух Германиях»: с одной стороны — Германии «Гёте, Гердера и Канта», а с другой — «Бисмарка и Вильгельма Второго»22. «Пангерманизм» и «модернизм» рождаются одновременно с Реформой Лютера, которая была «бунтом Германии против христианства»23, поэтому варварское поведение немецких солдат и разрушение храмов и библиотек не должно никого удивлять. Из всей «великой немецкой культуры», резюмирует Маритен, можно принять разве что Бетховена, да и тот, как показывают последние исследования, был бельгийцем24.
Судя по его дневникам, даже Ромен Роллан, которого принято считать едва ли не единственным последовательным пацифистом, отважившимся открыто заявить о своих взглядах в начале войны, не был «пораженцем» в прямом смысле слова и опублико,вал свой знаменитый манифест только после победы на Марне25. Из этого, разумеется не следует, что идеологические противоречия, разделявшие, как выражался Баррес, «духовные семьи Франции», полностью исчезли с началом войны. Однако старые дискуссии перешли в новое измерение: социалисты
гиозных чувств» (Stéphane Audoin-Rouzeau, Annette Becker, 14-18, Retrouver la guerre. Paris:
Gallimard, 2000. P. 166-170). О роли французских интеллектуалов еврейского происхождения см. Isabelle Starkier. «Les philosophes juifs et la guerre de 1914. Philosophes, juifs ou français?» // Philippe Soulez (dir.) Les philosophes et la guerre de 1914. Paris: Presses Universitaires de Vincennes, 1988. P. 223-231.
22 Jacques et RaissaMaritain. Oeuvres complètes. Fribourg, Editions Universitaires Fribourg, 1986. Vol. 1. P. 899.
23 Ibid. P. 921.
24 Ibid. P. 901.
25 Becker, Audoin-Rouzeau. La France, la nation, la guerre, op. cit. P. 275.
полагали, что ужасы войны приведут к созданию немецкой республики26, а католики втайне рассчитывали на реванш в полемике со светскими институтами и возвращение к старой школьной программе после победы27.
Современные историки часто указывает на мифологический характер «Священного союза», называя его то «псевдокомпромиссом»28, то «священным разъединением» (des-union sacrée)29. Однако, как показали события, предшествовавшие нерешительному вступлению Франции во Вторую мировую войну, даже худой гражданский мир оказался лучше доброй политической дискуссии. Мы скорее склонны согласиться с выводом Барреса, который в 1916 г. отметил в своем дневнике: «Католики скажут: "мы спасли католицизм". Социалисты скажут: "мы спасли социализм". Все они правы. Именно для защиты веры и религии каждого из нас мы защищали нашу общую родину, которая вмещает все наши религии»30. Распад «Священного союза» в тридцатые годы стал концом Третьей республики, поэтому, как нам кажется, исследование его генеалогии является куда более актуальным историческим вопросом, чем рефлексия о коррозии республиканских принципов. Как выразился в свой работе Николя Марио, именно в траншеях Великой войны многие интеллектуалы впервые «встретились с народом»31.
92
26 Ibid. P. 276.
27 Пожелания католиков были отчасти учтены при разработке реформы Бера-ра 1923 г., вернувшей в лицеи курс латыни (Hanna. The Mobilization of Intellect, op. cit. P. 230-240).
28 Ori, Sirinelli. Les intellectuels en France, op. cit. P. 149.
29 Jean-Yves Le Naour. 1914. La grande illusion. Paris: Perrin, 2012. P. 311-342.
30 Maurice Barres. Mes cahiers,1 896-1923. Paris: Plon. P. 756.
31 Nicolas Mariot. Tous unis dans la tranchée?
1914-1918, les intellectuels rencontrent le peuple.
Именно история «братания» различных классов во время войны, по его мнению, остается ненаписанной32.
Развивая его мысль, можно сказать, что «мировой пожар» Великой войны долгие годы поддерживал работу «плавильного котла» Республики. Это объединение, выражаясь словами Бергсона, должно стать «органическим», и в таком случае оно сможет выйти за пределы нации и стать основой мирового «открытого общества». Однако это произойдет только после того, как «упрощенная, механическая, брутальная» и «морально неполноценная» концепция современного человека потерпит крах33. То есть не раньше, чем будет повержена кайзеровская Германия.
Бергсон и его «военные речи»
Пример Бергсона во многих отношениях является показательным. Вступив в войну в должности президента Академии моральных и политических наук, он не опубликовал между 1914 и 1919 г. ни одной новой книги, а в большинстве статей этого периода так или иначе затрагивалась военная тематика. По его собственным словам, во время войны он был совершенно не в состоянии сконцентрироваться на отвлечённых темах, испытывая распространённое у не принимавших в боевых действиях патриотов «чувство вины за собственную безопасность»34. Когда французское правительство поручило ему отправиться с важной дипломатической миссией в Америку в разгар подводной войны, он испытал облегчение от того, что его жизнь наконец подвергнется опасности35. Обе
Paris: Seuil, 2013. P. 10.
32 Ibid. P. 31.
33 Bergson. Mélanges, op. cit. P. 1315.
34 Ibid. P. 1565.
35 «В глубине души те, кто не мог сражаться на фронте, иногда сами об этом не догадываясь, упрекали себя в том, что они жили в полной безопасности, тогда как наши солда-
миссии Бергсона, который после триумфального турне по американским университетам в 1913 г. был олицетворением французской философии, касались весьма деликатных вопросов о вступлении США в войну на стороне союзников36. Первая миссия, длившаяся с февраля по май 1917 г., считается более успешной: на американском континенте Бергсон координировал действия французских групп влияния и встречался с высокопоставленными американскими политиками вплоть до президента Вильсона (17 февраля 1917 г.)37. Вторая миссия была не столь удачной, впрочем, совершенно не по вине Бергсона: французское правительство рассчитывало при помощи американцев и японцев заново открыть Восточный фронт, обрушившийся после Брест-Литовского мира38. Одна-
ты подвергались смертельному риску. Подвергая себя опасности, чувствуешь, что ты, наконец, живешь нормальной жизнью и можешь быть меньше недоволен самим собой» (Ibid. P. 1565).
36 См. автобиографические заметки Бергсона в статье «Мои миссии» (Bergson. Mélanges, op. cit. P. 1554-1570.
37 По мнению Филиппа Сулеза, опубликовавшего в 1989 году работу о Бергсоне-политике, французское правительство высоко оценивало его вклад в полноценное вступление США в войну с Германией. О первой миссии см.: Philippe Soulez. Bergson Politique. Paris: P.U.F., 1989. P. 51-126.
38 Ради открытия второго фронта Клеман-
со был готов не препятствовать территори-
альным претензиям японцев в Сибири, хотя миссия Бергсона заключалась именно в том, чтобы убедить американцев в обратном. При этом предполагалось оказать материальную помощь городам центральной России, отправив под предлогом охраны «гуманитарных грузов» арьергард, состоящий из частей г. Семенова, для проверки состояния Транссиба, а затем «внезапно» отправить тем же путем до ста тысяч японских солдат. Также выражалась надежда на то, что Троцкого с его англо-американскими связями можно
ко американские дипломатия гораздо больше опасалась усиления Японии в случае ее закрепления в Сибири, чем прибытия дополнительных немецких войск с Восточного фронта, поэтому вторая встреча президента Вильсона с Бергсоном, состоявшаяся 26 июня 1918 г., не принесла результатов, на которое рассчитывало французское правительство.
О содержании дипломатических миссий Бергсона стало известно много лет спустя, публичной же частью его работы оставались многочисленные статьи и выступления, обращенные как к соотечественникам, так и к общественному мнению нейтральных стран. Так называемые «военные речи» (discours de guerre) в первый и последний раз были собраны в «Сборнике» (Mélanges), изданном в 1972 г. Ан-дрэ Робине, где они занимают в общей сложности более двухсот страниц39. Характерно, что в опубликованных четыре года назад в рамках первого академического собрания сочинений Бергсона сборника «Философские сочинения» (Ecrits philosophiques), которые в целом следуют хронологическому принципу издания Робине, большая часть «военных речей» попросту от-сутствует40. Причем объяснения шеф-редактора издания Фредерика Ворм-са, обычно весьма педантичного в отборе материала, трудно признать убедительными: в новом издании присутствуют только крупные или «концептуальные» политические работы, ключ к которым, по его мнению, следу-
привлечь на сторону союзников. Однако президент Вильсон счел план слишком сложным и не желал усиления Японии. О второй миссии Бергсона см.: Soulez. Bergson Politique, op. cit. P. 175-207.
39 Bergson. Mélanges, op. cit. P. 1102-1310. Mélanges в этом виде ни разу не переиздавались и доступны только в библиотеках.
40 Периоду «военных речей» соответствуют работы: Henri Bergson. Ecrits philosophiques. Paris: P.U.F., 2011. Р. 439-535.
93
ет искать в «Двух источниках морали и религии»41. Эту линию в известной степени продолжает и недавно вышедший седьмой номер «Бергсоновских анналов» (Annales bergsoniennes), целиком посвященный «военному досье Бергсона»42. Многие комментаторы убеждены, что «военные речи» не являются оригинальным произведением Бергсона-философа, а скорее — продуктом своеобразной «культуры войны», и представляют интерес прежде всего для «историков и этнологов»43.
Безусловно, было бы преувеличением говорить о своего рода пропагандистском «деле Бергсона» по примеру пресловутого «дела Хайдеггера», занимающего умы французских мыслителей на протяжение многих десятилетий. Однако сам факт определенной издательской самоцензуры говорит о многом. Бергсону, как одному из вдохновителей создания Лиги Наций и автору теории «открытого общества», изложенной в «Двух источниках морали и религии», скорее полагалось продолжать дело Жореса. Однако свою речь от 4 ноября 1914 г. «Об истощимой и неистощимой силе» (La force qui s'use et qui ne s'use pas) он начинает со слов: «Исход нынешней борьбы не вызывает сомнений: Германия потерпит поражение»44. В основе нынешнего немецкого государства лежит не моральная, а материальная сила: начиная с Бисмарка Германия «обрела новую душу», точнее, слепо подчинилась воле железного канцлера. Современная Германия, милитаризованная Пруссией, служит культу грубой силы и понимает право как волю победите-
ля, навязанную побежденному. В речи от 12 декабря Бергсон вносит в этот исторический портрет определенный нюанс, вводя свою излюбленную дихотомию: объединение Германии под эгидой Пруссии было не органическим, а механическим45. Немецкий империализм — хорошо отлаженная военная машина, в которой принцип «пассивного подчинения» возобладал над духом творчества и «заставил замолчать поэтов и мыслителей». Нет ничего удивительного в том, что новая Германия, эта нация-хищник, обращается к Гегелю, как она обратилась бы к Канту, если бы была нацией права, и к Якоби и Шопенгауэру, если бы возобладал сентиментализм46. В силу некоторой иронии истории, Германия, обязанная всем лучшим французской революции, «подобрала» Гобино — автора, «которого мы никогда не читали». На ее примере, утверждает Бергсон, мы можем видеть, как материальный прогресс ведет к оскудению моральных сил и всеобщей унификации47 (но именно это обстоятельство является залогом победы Франции и ее союзников, в первую очередь Америки — добавит он три года спустя, — которая
94
41 Frederic Worms. «Présentation» // Bergson. Ecrits philosophiques, op. cit. P. 27.
42 Annales Bergsoniennes, VII. «Bergson, l'Allemagne, la guerre de 1914». Paris: P.U.F, 2014.
43 См., например: Florence Caeymax. «Les discours de guerre propogande et la phioisophie» // Annales Bergsoniennes, VII. P. 143.
44 Bergson. Mélanges, op. cit. P. 1105.
45 Ibid. P. 1108.
46 Ibid. P. 1113. Интересно отметить, что Бергсон нигде не упоминает в контексте немецкого империализма Ницше, которого он внимательно читал во время работы над «Творческой эволюцией» и оценивал в целом позитивно. И вообще, критика ницшеанства была нетипична для военной антигерманской пропаганды во Франции, хотя и неоднократно упоминалась в том контексте (см.: Jacques Le Rideur. Nietzsche en France de la fin du XIXe siècle au temps présent. Paris: P.U.F. P. 125-130). Значительно чаще истоки пангерманизма находили в «Речах к немецкой нации» Фихте, этой точки зрения придерживались Бутру, Андлер и главный французский специалист по Ницше Ксавье Леон. См.: Hanna. The Mobilization of Intellect, op. cit. P. 87-90.
47 Bergson. Mélanges, op. cit. P. 1113.
сражается исключительно «ради своих идеалов»48). Итак, «систематическое» и «научное» варварство Германии обречено на поражение, так как механически подавляет «жизненный порыв».
Риторические выпады Бергсона против механистичности немецкой культуры (точнее, того направления, которое она приобрела в XIX в.) во многом симметричны тезисам Фихте в «Речах о немецкой нации», где будущее немецкого языка связано именно с его «живым», и более того — интуитивным (sic!) характером, сохранившим органическую связь с праязыком в противовес «мёртвому» и механическому совершенству французского49. В определенном смысле контекст, в котором появились «Речи», — поражение Пруссии и претензия наполеоновской империи на мировое господство — был схож с атмосферой предвоенной Франции, когда вызревала идея «философского крестового похода» против кайзеровской Германии.
Выступления Бергсона не остались без внимания в Германии, где его философия стала известна на рубеже десятилетий, причем во многом за счет усилий «коллег»-виталистов, таких как Зиммель и Шелер, с началом войны активно включившихся в борьбу за немецкую идею50. Но теперь их реакция
48 Ibid. P. 1262.
49 Joachann Gottlieb Fichte. Discours à la nation Allemande. Paris: Imprimerie Nationale. P. 131.
50 Вопрос о связях Бергсона с немецкой философией подробно исследован в недавней монографии Катерины Занфи: Caterina Zanfi. Bergson et la philosophie allemande. Paris: Armand Colin, 2013. Благодаря молодому Александру Койре, незадолго до этого освободившемуся из царской тюрьмы за попытку покушения на ростовского губернатора, они проникли в Гёттинген — бастион гуссерлев-ской феноменологии. По свидетельству очевидцев, в 1911 г., прослушав доклад Койре о Бергсоне, Гуссерль воскликнул: «Самые последовательные бергсонианцы — это мы» (Zanfi. Bergson et la philosophie allemande, op.
оказалось весьма резкой: одни называли его «салонным философом», другие, как Зиммель, считавший Бергсона одним «из величайших умов нашего времени», находил в его антигерманских выступлениях доказательство принципиальной невозможности понимания французом понять «сущность немецкого духа»51.
Как мы видим, тезисы Бергсона из «Военных речей», с одной стороны, развивают вполне стандартные для пропагандистских текстов эпохи идеологемы (две Германии, прусская милитаризация, пренебрежение к праву и т.д.), а с другой — представляют собой попытку приложения «на практике» ряда ключевых положений «Творческой эволюции»52. Что также представляет интерес в контексте нашей проблематики, Бергсон рассматривает французскую философскую традицию как главный источник современной европейской мысли, развивая тем самым идею о принципиальном превосходстве отечественной традиции над немецкой53. Его программный текст «Французская философия» появился в сборнике «Французская наука», подготовленном к Всемирной выставке в Сан-Франциско 1915 г.54. Основные усилия авторов сборника, представляющих различные дисциплины, были направлены не столько на описание национальных «научных школ», сколько на разоблачение немецкого «формализма» и механицизма55. Представляя
cit. P. 184.
51 Ibid. P. 229.
52 Которую, как справедливо отмечает Занфи, несложно упрекнуть в определенном механицизме: Ibid. P. 250
53 Bergson. Mélanges, op. cit. P. 1157.
54 La science française. Paris: Larousse, 1915. P. 15-37.
55 Причем представители «точных наук»
не отставали от гуманитариев. Так, Пьер Дюгем в качестве примера типичного немец-
кого reductio ad absurdum приводит теорию относительности Эйнштейна (Christophe
«Французскую науку» на заседании Академии моральных и политических наук, Бергсон подводит слушателей к основному выводу, который, по его мнению, можно сделать, ознакомившись со всеми статьями сборника: «Из этого вполне определенно следует, что Франция была инициатором практически во всех областях знания; а также то, что общие идеи и самые плодотворные методы приходили именно из Франции. Бросим беглый взгляд на первую страницу каждой заметки: мы увидим, что в большинстве случаев наука, о которой идет речь, была создана французом»56. «Нация — заключает Бергсон — которая имела в области науки, равно как и во всех прочих областях такое прошлое и такое настоящее, может с уверенностью смотреть в будущее»57.
Историограф! войны — забш
96
>ия Великой )вение и «удостоверяющее братоубийство»
Современные апологеты «европейской цивилизации» испытывают понятную неловкость, комментируя подобные манифесты. Они свидетельствуют о том, что интеллектуалы по обе стороны фронта не просто разделяли «аугустэрлебнис», но и активно, и самое главное — добровольно участвовали в государственной пропаганде. В отличие от предвоенных СССР или
Prochasson, Anne Rasmussen. Au nom de la patrie: Les intellectuels et la première guerre mondiale (1910-1919). Paris: La Decouverte. P. 210). Вместе с тем стоит отметить, что идея «национализации науки» родилась задолго до Мировой войны. Брюно Латур в своем классическом исследовании о «пастеризации» Франции приводит многочисленные примеры того, как французское «оздоровление» (salubrité) противопоставлялось немецкому «вырождению» (Bruno Latour. Pasteur: guerre et paix des microbes. Paris: La Decouverte, 2001, cf. P. 24-25, 34-37).
56 Bergson. Mélanges, op. cit. P. 1190.
57 Ibid. P. 1191.
Германии, участие в «философском крестовом походе» или «духовной мобилизации» (geistige Mobilmachung), как говорили на другом берегу Рейна, не было обязательным условием продолжения карьеры. В нашем коротком обзоре мы практически не затрагивали аналогичную деятельность немецких интеллектуалов, так как компаративистское исследование не входило в нашу задачу58. Немецкое общественное мнение было в этом отношении куда более монолитным, и ему, в отличие от Франции, не требовалось на время войны специально учреждать нечто вроде «Священного союза».
Мы в общем виде представили дискурсивные практики военного периода, в которых, как мы могли убедиться, преобладало представление о циви-лизационном разрыве, разделяющем Франция, как носительницу универсальных ценностей, и Германию, техническое развитие которой шло параллельно ее моральной деградации. В зависимости от того, принимал ли тот или иной автор тезис о «двух Гер-маниях», хронологически этот разрыв мог быть помещен в эпоху после Канта59 или же, как полагали католические авторы вроде Маритена, — непосредственно в эпоху Лютера и Реформации.
Отношение к военному «промыва-
58 Среди которых особенно выделяются работы Макса Шелера, помещенные в четвертом томе Собрания сочинений (Max Scheler. Gesammelte Werke. Studienausgabe, bd. 4. Politisch-Pädagogische Schriften. Bern und München: Vrancke Verlag, 1982). Общий обзор можно найти в исследовании Курта Фла-ша: Kurt Flasch. Die geistige Mobilmachung. Die deutschen Intellektuellen und der Erste Weltkrieg. Ein Versuch. Berlin: Alexander Vest Verlag, 2000.
59 Спор французских интеллектуалов о
Канте был отдельной темой, но, в отличие
от дискуссии о Фихте, явно преобладали апологетические по отношению к кёнигсбергскому мыслителю оценки. См.: Hanna. The Mobilization of Intellect, op. cit. P. 87-90.
нию мозгов» (bourrage des cranes) кардинальным образом изменилось уже в двадцатые годы и стало негативно сказываться на репутации старых республиканцев. И если в военные годы позиция Роллана была до определенной степени маргинальной, в тридцатые года она становится едва ли не преобладающей. В знаменитом памфлете «Предательство клерков», впервые опубликованном в 1928 г., Жюльен Бенда обвиняет интеллектуалов, призывавших ко всеобщей мобилизации именем Республики, в предательстве неких «универсальных ценностей», блюсти которые они якобы призва-ны60. Что, конечно же, сильно удивило бы культурных героев Великой войны, воспитанных «черными гусарами» и свято веривших в то, что именно Франция защищает универсальные ценности от «научного варварства». Однако сам факт того, что патриотический порыв старшего поколения и его антигерманизм вызывал искреннее недоумение у поколения Сартра, не желавшего «умирать за Данциг», можно интерпретировать двояко. С одной стороны, он привел к катастрофе 1940 г., с другой — в нем можно увидеть контуры новой идеологии единой Европы.
Тем более что доминирующей в современной историографии является именно концепция «гражданской войны в Европе», которая представлена как в правоконсервативном, так и в леволиберальном лагере: с одной стороны, например, популяризатор самого термина Эрнст Нолте, чьи идеи вызывают в памяти тезисы «Манифеста 93-х»61, с другой — поэтизация фронтовых бунтов семнадцатого, которых, как отмечают Стефан Одуан-Рузо и Анет Бекер, с начала девяностых годов представляют чуть ли не единственны-
ми героями Великой войны62. Соответствует этой тенденции и радикальная инверсия политики гражданской канонизации и смещение агиографических нарративов: место святых великомучеников Пеги и Псишари (Psichari), павших за Францию на поле славы, занимает «апостол мира» Жорес.
На первый взгляд, наиболее логичным ответом было бы организованное damnatio memoriae этой пропагандистской кампании как исторического недоразумения или, как минимум, помещение его в музей предрассудков наряду с пыточными инструментами инквизиции или «расовыми таблицами». Не в подобных ли случаях призывал к «забвению» в своей знаменитой речи Ренан: как всякий гражданин Франции должен забыть о Варфоломеевской ночи и Альбигойском крестовом походе, так и всякий гражданин Европы должен давно забыть о Сомме и Вердене63. Бенедикт Андерсон, комментируя этот тезис Ренана во втором издании «Воображаемых сообществ», отметил, что у него ушло десять лет на то, чтобы понять смысл этой идеи. Речь не идет о простой манипуляции коллективной памятью. Ренан говорит о Варфоломеевской ночи или Альбигойском походе как о событии, известном каждому французу, которое, в то же время, всякий гражданин «давно должен забыть»64. Андерсон специально обращает внимание на грамматическую форму предложения: не «должен
60 Julien Benda. La trahison des clercs. Paris: Grasset, 2003.
61 Ernst Nolte. Der europäische Bürgerkrieg 1917-1945: Nationalsozialismus und Bolschewismus. Herbig Verlag, Frankfurt/M., 1989.
62 Audoin-Rouzeau, Becker, 14-18, Retrouver la guerre, op. cit. P. 12. Данную тенденцию можно рассматривать как своего рода дрейф в сторону советской историографической школы. См. подробный обзор историографии Первой мировой в: Antoine Prost, Jay Winter. Penser la Grande Guerre: Un essai d'historiographie. Paris: Seuil, 2004.
63 Ernest Renan. «Qu'est-ce qu'une nation?» Il Langue française et identité nationale. Limoges, Lambert Loucas, 2009. P. 16. _
64 Бенедикт Андерсон. Воображаемые со- 97
общества. М.: Кучково Поле, 2001. C. 217. _
забыть» (doit oublier), а «должен давно забыть» (doit avoir oublié). Таким образом, речь идет о своеобразном «забвении/напоминании», которое поддерживает представление о том или ином кровавом эпизоде как части ОБЩЕЙ истории. Ни гугеноты, ни жители Лангедока не ощущали себе одной наций с католиками или обитателями севера, однако в рамках события «Варфоломеевская ночь» они «уютно собраны в категорию французы»65. Они играют роль «удостоверяющего братоубийства», а само событие, как выражается Андерсон, становится частью «семейной генеалогии». События Великой войны и подробные описания «милитаристского безумия» используются для «забвения/напоминания» о когда-то существовавших противоречиях между народами Европы.
Но так ли это важно, если в конечном счете речь идет о едином европейском народе? Следует ли, наряду с «немецкими зверствами» и газовыми атаками, предать этому напоминающему о себе забвению всеобщую мобилизацию интеллектуалов и их попытки «национализации истины»? Был ли «философский крестовый поход» тем самым «удостоверяющим братоубийством» европейской мысли? Не стоит ли считать его проявлением всеобщего «военного психоза», как предположил Шелер в своем курсе 1920 г., посвященном Бергсону, предлагая объявить всеобщую амнистию интеллектуалов, в надежде восстановить мир в «Респу-
65 Там же. C. 218.
блике ученых»?66 На наш взгляд, на этот вопрос можно отчасти ответить, если обратиться к институциональной истории европейской науки и образования во второй половине девятнадцатого века. «Черные гусары республики» были важным элементом всеобщей мобилизации. «Немецкие мандарины», в свою очередь, обеспечивали точное взаимодействие различных институциональных механизмов, причем национальный университет в этой схеме оказывается надежно встроен в государственную машину.
Все эти обстоятельства заставляет нас отбросить, выражаясь словами Фуко, репрессивную гипотезу. Речь не идет о покушении государства на университетскую автономию или, говоря шире, на «автономию разума». «Пропагандистская машина» (причем не только германской сборки) являлась продуктом «духовной мобилизации» и «культуры войны», созданной при активном участии мобилизованных интеллектуалов, ведь пресловутый «Манифест 93-х» был, по большому счету, частной инициативой. Если история участия интеллектуалов в Великой войне чему-то учит, то только тому, что они, подобно старым полководцам, всегда готовятся к прошедшим войнам. А если это так, то концепция «европейского гражданства» может быть подтверждена или опровергнута только войнами завтрашнего дня.
66 Zanfi. Bergson et la philosophie allemande, op. cit. P. 230.
