CC BY
63
Вестник Челябинского государственного университета. 2017. № 3 (399). Филологические науки. Вып. 105. С. 59—64.
УДК 82-312.1(73) ББК 83.3(7Сое)
ФИЛОСОФСКИЕ ТРАДИЦИИ Г. МЕЛВИЛЛА В РОМАНЕ Р. ПИРСИГА «ДЗЕН И ИСКУССТВО УХОДА ЗА МОТОЦИКЛОМ»
А. К. Никулина
Башкирский государственный педагогический университет им. М. Акмуллы, Уфа, Россия
Р. Пирсиг развивает традиции философского романа США, заложенные Г. Мелвиллом. Романы «Дзен и искусство ухода за мотоциклом» и «Моби Дик» обнаруживают много сходных черт на сюжетном и композиционном уровнях, однако философский оптимизм метафизической теории Пирсига определяет существенное отличие в идейной направленности замыслов двух произведений.
Ключевые слова: философский роман, Роберт Пирсиг, «Дзен и искусство ухода за мотоциклом», метафизика качества, Герман Мелвилл, «Моби Дик».
В романе «Дзен и искусство ухода за мотоциклом» (1974) Р. Пирсиг стремится соединить художественное и философское начала. Не случайно критики сразу интуитивно почувствовали близость произведения к «Моби Дику» Г. Мелвилла, стоящему у истоков жанра американского философского романа. «Философия, вышедшая за рамки узкопрофессиональной литературы: у нас не было ничего подобного со времен Мелвилла», — писал У. Т. Лэмон на страницах «Нью Репаблик» [3. С. 24]. Аналогии с «Моби Диком» отмечал и Дж. Стайнер в «Нью Йоркер» [6]. При этом в обоих случаях критики ограничились лишь общими эмоциональными утверждениями, не рассматривая вопрос по существу. Нам же в рамках данной статьи представляется важным провести более детальное сопоставление двух произведений, поскольку это поможет увидеть не только сходство двух замыслов и то, каким образом Пирсиг вписывается в американскую традицию философского романа, но и значимые отличия, указывающие на своеобразие мировоззренческих взглядов Р. Пирсига.
Оба писателя, несомненно, намеревались создать «большую книгу» на «большую тему» [2. С. 552]. Н. А. Шогенцукова пишет о намерении автора «Моби Дика» «слить в единство книги все знания по истории, мифологии, этнографии, био -логии, философии, теологии, астрономии, искусству и культуре» [3. С. 137]. Произведение Мелвилла действительно непросто определить с точки зрения его жанра. Однако в литературе уже прочно закрепилось его определение как философского романа, хотя, как справедливо отмечает Ю. В. Ковалев, философское содержание в нем не представляет собой отдельного пла-
ста, «философия, так сказать, прорастает сквозь все элементы повествования, скрепляя их между собой и придавая им необходимое единство» [1. С. 213-214]. У Пирсига же философский пласт в романе подан более выпукло: в произведении выделяются два уровня повествования, один из которых развивает сюжетную линию, а второй представляет собой прямое обращение повествователя к читателю, где философское рассуждение выдвигается на первый план.
Оба романа представляют собой истории путешествий, физического движения к расположенной в пространстве цели, но в ходе развития сюжета это движение приобретает аллегорический, философский смысл пути к познанию истины, открытию глубинной сущности себя и мира. «Легендами о великой погоне за самоидентичностью» назвал Дж. Стайнер романы Мелвилла и Пирсига, видя в этом их идейное сходство [6]. И действительно, Измаил у Мелвилла уходит в морское плавание, поскольку для него «лишь в бескрайнем водном просторе пребывает высочайшая истина, безбрежная, нескончаемая, как Бог» [2. С. 160]. Персонажи Пирсига идут в горы, так как «в горных областях духа приходится привыкать к более разреженному воздуху неуверенности, огромному размаху задаваемых вопросов и предлагаемым ответам» [5. С. 125]. По ходу путешествия персонажи обоих романов сознают, что истина, обретаемая ими в пути, далеко не утешительна, но «лучше погибнуть в ревущей бесконечности, чем быть с позором вышвырнутым на берег, пусть даже он сулит спасение» [2. С. 160].
Символичным становится не только общая направленность пути. Повествование в обоих романах
насыщено символами на всех уровнях: о символах у Мелвилла писалось довольно много (см., например, [3]); у Пирсига функции символа выполняют многие детали: от имен персонажей до подробностей пейзажа. Символизм и аллегоризм способствуют наглядному воплощению основополагающих идей произведений, усиливают их дидактический характер. Рассказчики в обоих романах открыто присутствуют в тексте, обобщая и истолковывая увиденное, давая ему собственную оценку. Рассказчик Мелвилла постоянно апеллирует к читателю с помощью прямых обращений и эмоциональных призывов. Рассказчик Пирсига еще в начале романа заявляет о своем видении замысла произведения как се -рии бесед, «которые должны и наставлять, и развлекать» [5. С. 7].
Оба рассказчика имеют склонность к аналитическому мышлению, стремлению увидеть за разрозненными фактами логику и систему. Рассказчик Мелвилла классифицирует китов, рассказчик Пирсига рассуждает о мотоциклах и рисует наглядные схемы-таблицы, стремясь, как и Мелвилл, разглядеть за видимой оболочкой целостную метафизическую картину мира как такового. Показателен, однако, тот факт, что Мелвилл лишь намечает систему: «Вся эта книга — не более как проект, даже набросок проекта» [2. С. 202]. Пирсиг же преследует более определенные цели: разрабатываемая им философская теория Метафизики Качества представлена в произведении в ее полном и завершенном виде. Автор стремится выстроить собственную онтологическую систему и провозгласить найденную им универсальную истину о Качестве как единую и неделимую первооснову мира, порождающую остальные предметы и явления.
В обоих рассматриваемых нами текстах встречается большое количество имен философов прошлого и современности, но отношение к чужим теориям у обоих авторов довольно критическое. Ни тот, ни другой писатель не ставят целью детальный анализ взглядов и теорий известных философов, но по ходу собственных рассуждений неминуемо выказывают вполне определенное к ним отношение. Так, например, Мелвилл неоднократно вспоминает и Платона, «в медовых сотах» которого завязло множество людей [2. С. 426], и Аристотеля, чье учение настолько отягчает голову, что способно буквально потопить пловца, и Эмерсона, чьи высокие идеи саркастически приравниваются к ощуще-
ниям объевшегося и упившегося пивом матроса. Писатель устами Измаила настойчиво призывает «вышвырнуть за борт» и Локка, и Канта [2. С. 408], то есть все разноречивое наследие классической философии, поскольку, с его точки зрения, каноническое знание подобно мертвой догме, оно сковывает мысль и препятствует истинному познанию, ведь постичь можно лишь живого кита, а не его «мертвый, куцый остов» [2. С. 550]. Пирсиг также неоднократно вспоминает и Платона, который, как ему видится, первым канонизировал абсолютную истину как незыблемую «идею» и тем самым определил ход развития философии на века, отвратив ее от живого поиска «правды» [5. С. 388], и «ужасно самодовольного» Аристотеля, «прототипа многих миллионов самодовольных и абсолютно невежественных учителей, которые самоуверенно и безжалостно убивали творческий дух своих учеников» [5. С. 370], и Торо, чья книга представляется слишком «пресной и отгороженной от действительности» [5. С. 227]. С точки зрения автора романа, «сегодня все западные пути практически зашли в тупик из-за догматической несгибаемости перед лицом перемен» [5. С. 188]. Оба писателя, таким образом, демонстрируют критическое отношение к философскому наследию прошлого, стремясь освободить современника от груза ложных и ненужных идей. Показательно, однако, что Мелвилл делает это более бескорыстно — он не стремится заменить критикуемые теории своей собственной, единственно верной; на протяжении романа он дает высказаться всем действующим лицам — носителям зачастую прямо противоположных взглядов на действительность, отводя Измаилу роль незаинтересованного слушателя, шопенгауэровского «чистого субъекта познания» (по Ю. В. Ковалеву [1]), и таким образом подводит читателя к мысли о бесконечном многообразии взглядов на один предмет, невозможности последних и окончательных суждений и вытекающей отсюда нелепости притязаний на охват всей полноты бытия и ее абсолютных основ в рамках какой бы то ни было законченной теории. А потому самое разумное, что может сделать исследователь кита, по Мелвиллу, — это предоставить кита самому себе и не приближаться к нему [2]. Пирсиг же не разделяет подобного скептицизма Мелвилла. Он уверен, что истина не только существует, но и вполне доступна человеческому пониманию. Он полагает, что ему удалось заново открыть эту истину, которую
прозревали древнегреческие софисты, но которая затем оказалась полностью утраченной в западной традиции из-за засилья догмы, господствовавшей в Европе на протяжении последних двух с половиной тысячелетий. С одной стороны, Пирсиг заявляет, что не собирается полностью ломать существующую систему представлений о мире: «Качество — это просто та центральная точка, вокруг которой перегруппировываются все прежние интеллектуальные идеи» [5. С. 225]. С другой стороны, это новый взгляд на мир, имеющий в своей основе преимущественно восточные идеи даосизма и дзен-буддизма, склонные рассматривать мир как гармоничное сочетание противоположностей, не превращающихся в непреодолимые бинарные оппозиции. Характерно, что желание объединить и слить в единый космос все многообразие западных и восточных, древних и современных идей, похоже, двигало и Мелвиллом, когда он писал свою универсальную историю китов [2], но все же он никогда не подходил к этой задаче с такой методичностью и серьезностью, с какой это делает Пирсиг, считая себя не только автором художественного произведения, но и создателем нового философского учения.
Опираясь во многом на восточные философские и религиозные традиции, Р. Пирсиг провозглашает отказ от сугубо рационалистического подхода к восприятию реальности, отдавая предпочтение интуиции. Он полагает, что только таким путем можно прийти к пониманию ценности или Качества как первоосновы мира. Качество есть «иррациональное образование», «не поддающееся определению единство» [5. С. 215]. Оно не является атрибутом субъекта или объекта, но, напротив, будучи абсолютным первоначалом, порождает их. Интуитивное стремление к качеству присуще всей живой и неживой природе и выступает основой жизни и прогресса как постоянного движения к качественно «лучшему»: от неорганического уровня к биологическому, социальному и затем — интеллектуальному. На уровне обобщающей идеи Метафизика Качества стремится снять все философские противоречия и установить гармонию единства, проистекающую из Качества как объединяющего начала.
Интересно, однако, что если в теоретическом построении уровней мира у Пирсига все выстраивается гармонично и последовательно, то на каждом отдельном уровне мироздания гармония уступает место напряженной внутренней борь-
бе. Это заметно на всех обозначаемых автором уровнях и во всех объектах действительности, но особенно выпукло проступает в человеке, тем самым делая его фокусом авторских размышлений и рассуждений.
И Мелвилл, и Пирсиг строят свои книги на сходном композиционном приеме: некий рассказчик, воплощение «объективности» и здравого смысла, повествует о событиях, в центре которых оказывается персонаж, составляющий ему резкий контраст — фанатик, одержимый, готовый все принести в жертву поглощающей его идее. При этом объективность рассказчика в обо -их случая подчеркивается практическим отсутствием у него имени: повествователь у Пирсига, хотя в большинстве глав романа именно его фигура выходит на первый план, ни разу не назван по имени; повествователь Мелвилла, открывая свой рассказ фразой «Зовите меня Измаил», тем самым сразу сообщает читателю свое намерение скрыться под условной маской, принимаемой на себя ролью, которая определяется его функциональным положением по отношению к персонажам и событиям рассказываемой истории. Объединяет обоих рассказчиков также и то, что оба они являются воплощением обычного, ничем особо не примечательного человека своего времени, и их «учительское» прошлое (по всей видимости, объясняющее склонность к дидактике и стремление определенным образом воздействовать на ум и душу читателя), и заложенный в их характерах своеобразный сплав рациональности и романтики, подвигающий одного из них время от времени бросать свои «земные» дела и уходить в плавание в безбрежный простор океана, а другого — пускаться в путь на мотоцикле через полконтинента для того, чтобы иметь возможность «провести время, открывая существование вещей и размышляя о них» [5. С. 7]. Оба персонажа любят философствовать, о чем свидетельствуют их постоянные отступления в область абстрактных рассуждений о мире и человеке, но при этом не теряют связи с реальностью. Экскурсы Измаила в область отвлеченных метафизических размышлений нередко прерываются ироничными замечаниями, свидетельствующими о его умении сохранять ясность ума и трезвость суждений в любой обстановке. Рассказчик Пирсига в целом менее ироничен и более сосредоточен в своем стремлении разобраться в сути вещей, но при этом постоянно остается начеку, не позволяя себе забираться слишком высо-
ко в «метафизические горы» и искренне радуясь каждый раз возвращению в долину к «доброй старой реальности» [5. С. 280]. Оба персонажа критично настроены по отношению к современному им потребительскому обществу, в котором им видится засилье корыстолюбия, эгоизма и бездуховности. Оба ценят философию как возможность приобщиться к духовным тайнам окружающей действительности, познать себя и мир, но при этом, в согласии с духом американского индивидуализма, не склонны слишком доверять книжным авторитетам и предпочитают идти соб -ственным путем рассуждений и умозаключений, ведь «вероятно, мы, смертные, только тогда можем быть истинными философами, когда сознательно к этому не стремимся» [2. С. 95]. Как результат, оба рассказчика несомненно способны импонировать читателю, который, будучи таким же среднестатистическим интеллектуалом, как и они, легко соглашается со многими их позициями или, во всяком случае, способен понять их истоки и выводы. Но если для Мелвилла в этом, вероятно, и заключалась суть художественного замысла, то заложенная в самую сердцевину романа Пирсига ирония состоит в том, что на самом деле его книга оказывается направлена на развенчание рассказчика и его трусливого эгоцентризма [5]. Главные недостатки, которые видит автор в своем персонаже, — это конформизм и сознательное замалчивание собственного внутреннего голоса, побуждающего человека к росту и развитию.
Личности рассказчика в каждом из двух романов противостоит личность резко ему контрастная: Ахав у Мелвилла и Федр у Пирсига. Необычность и выделенность данных персонажей из массы окружающих их людей с самого начала подчеркивается их необычными именами-символами. Все белые американцы на «Пекоде» называются автором по фамилиям, и лишь у капитана Ахава есть только имя, так же как и в случае с Федром у Пирсига, чье совершенно необычное для современной Америки древнегреческое имя при отсутствии какого бы то ни было намека на фамилию с самого начала приобретает символическое значение. Оба имени узнаваемы для читателя и богаты на историко-культурные ассоциации, но в обоих случаях эти ассоциации в определенный момент повествования оборачиваются своей противоположностью, философски демонстрируя нелинейность и неоднозначность действительности. Ахав, названный именем
нечестивого израильского царя, осуждаемого в Библии за поклонение ложным богам и гордыню [3Цар. 16:30], у Мелвилла оказывается способен и на сострадание, и на героизм, и на подлинно шекспировское трагическое величие. Федр Пирсига, хотя и выступает в качестве обобщенного образа софиста — оппонента Сократа в одноименном диалоге Платона, наделяется автором благородными чертами искателя добра и блага.
Персонажи обоих романов стремятся решить сверхзадачи: Ахав жаждет «призвать к ответу все обиды мира» [2. С. 175]; Федр, вдохновляемый «мессианскими силами» [5. С. 377], бросается преследовать сам «дух рациональности», чтобы «отомстить ему» [5. С. 86]. Для того чтобы справиться с подобного рода задачами, необходимо выйти за границы повседневного обывательского мира и способа мышления. И, как результат, оба персонажа выходят — не только метафорически, но и в буквальном смысле — за границы разума. Характерно, что безумие Ахава и Федра описывается авторами сходным образом, а именно как рациональность, доведенная до крайней степени. «В безбрежном безумии Ахава не утерялась ни единая крупица его огромного ума» [2. С. 246], который оказался лишь маниакально сосредоточен на одной безумной цели. Федр настойчиво и последовательно «обращал рациональный метод против него самого» [5. С. 215]. Такая страстная приверженность одной цели, титаническая концентрация разума и воли в едином стремлении противопоставляет центральных персонажей обоих романов остальным людям, заставляя последних смотреть на них с опаской и недоверием. Команда «Пекода» страшится Ахава, студенты монтанского колледжа — Федра, но в то же время они и зачарованы ими, поскольку, несмотря ни на что, в безумном бунте против нивелирующей усредненности есть что-то возвышенное и героическое. «Замысел Ахава светился < . > над вечной полночью угрюмой команды», — пишет Мелвилл, наделяя, таким образом, именно Ахава способностью нести свет, несмотря на безумие его замысла [2. С. 637]. Учебные занятия, которые проводит Федр, «походят на неукротимый пожар», студенты видят, что их преподаватель «представляет опасность, но в то же время как будто околдованы им и хотят слушать еще и еще» [5. С. 402-403]. Не будучи похожими на своих «безумных» лидеров и, более того, откровенно боясь стать похожими на них, обычные люди все же не могут не поддаться влиянию
их неукротимой энергии, прозревая в них нечто угрожающее, но почти божественное, «ибо человеческое безумие есть небесный разум», как утверждает Г. Мелвилл [2. С. 506].
Порыв и стремление, воплощенные в уникальном индивиде, ценны и прекрасны, поскольку без них общий прогресс был бы невозможен. Но в то же время в этом порыве таится и огромная опасность как для самого индивида, так и для окружающих, что наглядно показано в обоих произведениях. И Ахав, и Федр, в конце концов, переходят границу, отделяющую высокий порыв от маниакального исступления, что ведет к полному распаду и уничтожению личности, как физическому, так и духовному. Финальная стадия сумасшествия Ахава и Федра описаны сходно: разум, достигший предела напряжения, отказывается служить обоим. Незадолго до решающей схватки с Моби Диком Ахав разбивает навигационные инструменты, призывает в качестве единственного достойного собеседника сумасшедшего негритенка Пипа, мыслительные способности полностью отказывают ему. Федр в последние дни перед тем, как его отправят в психиатрическую лечебницу, сутками сидит без движения, уставившись в стену, «при этом его мысли не движутся ни вперед, ни назад, остановившись на текущем мгновении», а его «сознание разваливается на части» [5. С. 405-406]. Мало того, что таким образом оба персонажа уничтожают себя, их безумие увлекает к гибели и тех, кто их окружает: гибнет корабль и вся команда Ахава; разрушается семья Федра, его сын страдает от одиночества и проявляет зарождающиеся признаки ментальной болезни.
Но если философия Мелвилла в целом оказывается довольно пессимистична, утверждая, что в мире нет смысла, а те проблески героического и трагического величия, которые присущи человеку, способны в конечном итоге вести только к катастрофе, то Пирсиг предстает перед читателем гораздо большим оптимистом, всем содержанием и строем своей книги указывая на возможность преобразования и улучшения. Федр-учитель адресует свои знания молодому поколению студентов, и они, хотя и с трудом, но все же учатся у него и продвигаются вперед, приобретая не только практические умения
в области написания сочинений, но и духовные познания, ведущие к самораскрытию их личностей. Сын Федра Крис, несмотря на невнимание к нему со стороны отца, занятого исключительно собственным интеллектуальным поиском, продолжает искренне любить отца и стремиться к воссоединению с ним. Показательны финалы двух романов, совершенно разные по духу. В романе Мелвилла, несмотря на высокий пафос финальной сцены, корабль все же гибнет, а Измаил остается в живых, чтобы предупредить человечество об опасностях, которые таит в себе разум, полностью вышедший из-под контроля и видящий в окружающей действительности только проекцию собственных безумных страстей. В этом смысле, пользуясь терминологией Ю. В. Ковалева, «объективно-созерцательное» видение Измаила одерживает в романе победу над «субъективно-проецирующим» сознанием Ахава [1]. У Пирсига борьба социального и интеллектуального уровней, история идейного противостояния рассказчика и Федра заканчиваются, напротив, победой Федра, возрождающегося в финале и одерживающего моральную победу над трезвомыслящим, но посредственным рассказчиком. Дополнительный повод для оптимизма заключается в том, что возрожденный Федр преодолевает свой прежний главный недостаток: оказывается способен видеть не только абстрактную философскую «истину», но и конкретных близких людей, в первую очередь — собственного сына, с которым он теперь легко находит общий язык.
Таким образом, при значительном сходстве двух романов в сюжетных и композиционных деталях, читатель не может не обнаружить главное различие, заключающееся в их общей идейной направленности. Если первое произведение стремится взрастить в человеке «мудрость, которая есть скорбь», хотя в то же время и предостерегает от такой скорби, «которая есть безумие» [2. С. 517], то второе призвано укрепить читателя в мысли об интеллектуальном и духовном прогрессе, который, хотя и далек от прямой линейной направленности, все же представляет собой важнейшую характеристику развития человеческого общества.
Список литературы
1. Ковалев, Ю. В. Герман Мелвилл и американский романтизм / Ю. В. Ковалев. — Л., 1972. — 280 с.
2. Мелвилл, Г. Моби Дик, или Белый кит / Г Мелвилл. — СПб, 2013. — 704 с.
3. Шогенцукова, Н. А. Опыт онтологической поэтики / Н. А. Шогенцукова. — М., 1995. — 232 с.
4. Lhamon, W. T. A Fine Fiction / W. T. Lhamon // New Republic. — 1974. — June 29. — P. 24-25.
5. Pirsig, R. M. Zen and the art of motorcycle maintenance. An inquiry into values / R. M. Pirsig. — New York, 2005. — 430 p.
6. Steiner, G. Uneasy rider / G. Steiner // New Yorker. — 1974. — April 15. — Pp. 147-150.
Сведения об авторе
Никулина Алла Константиновна — кандидат филологических наук, доцент кафедры английского языка, Башкирский государственный педагогический университет им. М. Акмуллы. Уфа, Россия. [email protected]
Bulletin of Chelyabinsk State University.
2017. No. 3 (399). Philology Sciences. Iss. 105. Рp. 59—64.
HERMAN MELVILLE'S PHILOSOPHICAL TRADITIONS IN ROBERT PIRSIG'S "ZEN AND THE ART OF MOTORCYCLE MAINTENANCE"
A. K. Nikulina
M. Akmullah Bashkir State Pedagogical University, Ufa, Russia. [email protected]
Robert Pirsig develops the genre traditions of the American philosophical novel created by Herman Melville. A number of compositional and plot details in "Zen and the Art of Motorcycle Maintenance" remind the reader of "Moby Dick"; these include interpenetration of the realistic and the allegorical, the abundance of symbols, the demonstrated attitude to the classical philosophical heritage and contemporary American values, the principles of character drawing and opposing a rationally-minded narrator to an obsessed fanatic, at the same time presenting the images as far from being simple and linear. But the central ideas of the two books finally prove to be different. Unlike Melville's philosophical skepticism, Pirsig promotes a more optimistic view of the universe as a place that favors intellectual progress and spiritual development.
Keywords: philosophical novel, Robert Pirsig, Zen and the art of motorcycle maintenance, Metaphysics of Quality, Herman Melville, Moby Dick.
References
1. Kovalyov Yu.V. German Melvill i amerikanskij romantizm [Herman Melville and the American Romanticism]. Leningrad, 1972. 280 p. (In Russ.).
2. Melville H. Moby Dick, ili Belij kit [Moby Dick, or the White whale]. Saint Petersburg, 2013. 704 p. (In Russ.).
3. Shogentsukova N.A. Opyt ontologicheskojpoetiki [An essay in ontological poetics]. Moscow, 1995. 232 p. (In Russ.).
4. Lhamon W.T. A Fine Fiction. New Republic, 1974, June 29, pp. 24-25.
5. Pirsig R.M. Zen and the art of motorcycle maintenance. An inquiry into values. New York, 2005. 430 p.
6. Steiner G. Uneasy rider. New Yorker, 1974, April 15, pp. 147-150.
