Философские интуиции Ф. Ницше и О. Уайльда: парадоксальные параллели Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

СОЦИОЛОГИЯ. ПСИХОЛОГИЯ. ФИЛОСОФИЯ ФИЛОСОФСКИЕ ИНТУИЦИИ Ф. НИЦШЕ И О. УАЙЛЬДА: ПАРАДОКСАЛЬНЫЕ ПАРАЛЛЕЛИ

© 2008 г. Н.Б. Титова Волжский государственный инженерно-педагогический университет

rafteri@mail.ru Поступила в редакцию

Статья включает в себя сопоставительный анализ содержательных и структурных особенностей литературно-философского опыта Ф. Ницше и О. Уайльда. В контексте этой проблемы исследуется феномен парадокса, как особый способ мышления данных авторов.

Парадокс, структура, сходство, совпадение, афоризм, бесконечность, предел,

противоречие.

Проблема сопоставления Уайльда и Ницше, а точнее их литературно-философского

опыта, представляется достаточно сложной: согласно общепризнанному мнению (по

свидетельствам современников, а также исследователей творчества), авторы эти никаким

образом не пересекались и не были знакомы с работами друг друга. Следовательно, в паре

Уайльд - Ницше возможности сознательного ориентирования и заимствования идей ни у

немецкого философа, ни у английского эстета не было. «Проблема “Уайльд и Ницше” не

может быть выведена на один уровень с такими прочно вошедшими в научный оборот

проблемами, как “Ницше и Достоевский”, “Ницше и Мережковский”, “Ницше и деятели

русского религиозно-философского ренессанса”, где можно говорить о частичной рецепции

идей немецкого философа, апелляции к нему, текстуальных соответствиях, попытке

прокомментировать, вступить в полемику» [8, с. 22]. Однако пересечение мыслей, образов,

идей (вплоть до буквального повторения) остается очевидностью. В связи с этим необходимо

оговориться, что несмотря на нетрадиционность (в силу отсутствия каких-либо прямых

связей) подобного рода сопоставления, существует некоторое количество работ,

посвященных именно этой теме. Поэтому в данном тексте, рассматривающим лишь

определенные элементы проблемы сопоставления Ницше и Уайльда, мы не будем надолго

задерживаться на многочисленных примерах, служащих иллюстрациями такого

сопоставления, а постараемся осветить в целом общий вектор философской мысли, ведущий

исследователя от внешних проявлений подобных закономерностей к строю собственно

философской системы (и Уайльда, и Ницше) и некоторым, интересующим данное

исследование аспектам. Тем не менее, в силу того, что феномен парадокса будет

рассматриваться нами все же в контексте творчеств как Уайльда, так и Ницше, существует

1

необходимость хотя бы перечислить основные направления и особенности довольно известных исследований, посвященных констатации сходства идей Уайльда и Ницше, а также пояснить, почему же данная работа базируется на сопоставлении именно этих двух авторов, насколько правомерно их сближение. С этой целью мы обратимся к авторам, в чьих трудах достаточно четко и предельно ясно сформулированы основные точки (именно точки, как точки соприкосновения) предлагаемого нами соотнесения эстетико-философского миросозерцания Уайльда и Ницше. Нужно подчеркнуть, тем не менее, что означенные работы содержат, скорее, отсылки непосредственно к цитатам, которых, действительно, можно привести множество. Они очерчивают для читателя сходство образа мыслей Ницше и Уайльда, но не останавливаются на вопросе: «почему так происходит?». Некоторые исследовательские работы ограничиваются лишь перечислением примеров, максимально ярко показывающих это взаимное тяготение. Наиболее частым же объяснением подобного факта является принадлежность обоих авторов к одной и той же эпохе: переломной эпохе конца века, эпохе смены мировоззрений и ценностных ориентиров, эпохе модерна. Однако такое объяснение просто не может исчерпать всей глубины сходства между Ницше и Уайльдом, не может подчеркнуть особенные стороны этого сходства (которые подкреплялись примерами неоднократно, но которые анализировались или слишком мало, или просто не преследовали своей целью анализ непосредственно данного явления).

Обращаясь к цитированию, попытаемся самостоятельно привести несколько случаев совпадений, не просто доказывающих заявленное сходство в его самом широком понимании, но и отобранных с такою целью, чтобы показать направление философского интереса обоих авторов.

«Всякое сочувствие прекрасно, но сочувствие страданию - наименее прекрасный вид его» [3, т. 3, с. 250], - так говорит Уайльд в одном из своих многочисленных афоризмов. В этой лаконичной форме он высказывает достаточно парадоксальное, на первый взгляд, суждение, кроме этого, - что, в общем, не удивительно для Уайльда - однозначно противоречащее христианской морали и традиционному взгляду на проблему милосердия вообще. При всей своей сжатости вполне завершенная мысль - это классический вид афоризма: идеи, выраженной минимумом слов, и всегда провоцирующей переосмысление привычного взгляда на вещи. Однако, обращаясь к трактату «Так говорил Заратустра», находим и у Ницше нечто подобное, но уже в более развернутом и, не исключено, в более обоснованном виде: «Поистине, не люблю я сострадательных, блаженных в своем сострадании: слишком лишены они стыда...» [1, с. 463]. «Ах, где в мире совершалось больше безумия, как не среди сострадательных? И что в мире причиняло больше страдания, как не

безумие сострадательных? Горе всем любящим, у которых нет более высокой вершины, чем сострадание их!» [1, с. 464].

Это отрывок из речи Заратустры, озаглавленной «О сострадательных», где Ницше освещает иную, темную, сторону явления, которое, казалось бы, по определению может быть только светлым - сострадания. Здесь выявляется то же самое противоречие, что мы наблюдали у Уайльда, то есть, стремление опрокинуть, перевернуть с ног на голову основные и привычные нравственные законы общества. Тема стыда в таком явлении, как сострадание звучит тем более убедительно, что говорить о ней в подобном контексте не принято. В самом деле, слова о том, что сострадание лишено стыда, звучат как классический оксюморон, как попытка перевести «движение наперекор всему» в вектор, в чистую направленность без смысла и цели. Однако именно так выражается ницшеанский протест против тяжести тех каменных идолов, что именуются моралью, и гимн во славу танца, как преодоления этой тяжести, как способности с легкостью воспарить надо всем, что застыло в своей непоколебимости, уйти от раз и навсегда предопределенной однозначности. Не то же ли самое мы видим и во фразе Уайльда?

Вот еще одна, очень свойственная мировоззрению Уайльда фраза: «В наши дни люди боятся самих себя. Они забыли высший долг - долг перед самим собой. Конечно, они очень добрые: они кормят голодных, одевают нищих, но собственные их души умирают от голода и наготы. Смелость покинула наше поколение. Возможно, что мы никогда и не обладали ею. Страх перед обществом - основа всех принципов - и страх перед Богом - основа религии -вот те два явления, которые правят нами» [4]. И снова в приведенном развернутом афоризме отражен призыв воспарить над повседневностью, обыденностью человеческого существования, а отсюда вытекает обращение к смелости как к своеобразного рода «воле к власти». А итогом и логическим выводом уайльдовского рассуждения может послужить не что иное, как заключение Ницше: «Я ненавижу обывательщину гораздо больше, чем грех» [2].

К. Чуковский, чувствуя в уайльдовском бунте против морали отзвуки ницшеанских идей («попытки посрамления Уайльдом «семи смертных добродетелей» [8, с. 21]), утверждал: «... и если не он написал «Переоценку всех ценностей», если «Так говорил Заратустра» вместо него написал другой, то все же в его легковесных афоризмах можно найти все зародыши и все задатки ницшеанства, хотя имя этого великого имморалиста. ни разу не упоминается во всех тринадцати томах сочинений Уайльда» [11, т. 1, с. 254].

«Мелкие огорчения и мелкая любовь живут без конца. Большое горе и большая любовь

разрушаются самой полнотой своей» [4] - еще один парадокс Уайльда, как будто писатель

поставил для себя целью развенчать. нет, вовсе не глубину, присущую человеческим

3

чувствам, как могло бы показаться (хотя в этих словах и чувствуется определенная доля иронии и горечи, в принципе свойственных Уайльду), но именно традиционное восприятие выведенной в афоризме проблемы, решение которой прочно зафиксировано в нашем сознании («подлинная любовь живет вечно»). Теперь обратимся к высказыванию Ницше, которое, на первый взгляд, развивает несколько иную мысль и имеет лишь отдаленную схожесть с вышеприведенной уайльдовской фразой: «Долгие и великие страдания воспитывают в человеке тирана» [2]. Действительно, по форме подачи идеи эти два парадокса отличны друг от друга, но внутренний подтекст и того, и другого представляется невероятно близким. Здесь мы опять имеем возможность наблюдать «акробатику мысли» как базельского философа, так и английского эстета: мыслимая, как воплощение бесконечного, конечна ли сама глубина явления (великие страдания, в том числе и любовь, расцененная как страдание) по своей природе? Или, быть может, речь идет о некоем перерождении, когда, исчерпав свою глубину, явление переходит на новую ступень существования? У Уайльда не отрицается бесконечность как таковая: «...мелкие огорчения и мелкая любовь живут без конца...». Но глубина бесконечности в данном контексте рассматривается как ее же собственный предел. У Ницше, в противоположность приведенным примерам, эта мысль является не столь развернутой, однако все-таки мы можем ее реконструировать. В самом деле, понятие глубины как феномена (здесь, так же как в уайльдовской мысли, речь идет о глубине страдания и любви), данное на высшей точке своей интенсивности чем-то неизменным, лишенным процессуальности и того, что называется движением («пафосом», «становлением» в ницшеанской терминологии) неявно представлено в данном высказывании и в подобной же трактовке. Таким образом, вектор бесконечности, взятой как один из аспектов существования того или иного явления, может трактоваться на обоих примерах лишь как направленный «вширь», но что касается глубины явления - здесь бесконечность бессильна.

Обратимся еще к одному высказыванию: «Подлинная тайна мира заключается в том, что мы видим, а не в том, что сокрыто от наших глаз». Это Уайльд. Тут нужно помнить о парадоксальной близости таких понятий, как видимость и сущность: в философской традиции это не только противопоставляемые категории, но и необходимо сближающиеся. У Ницше в трактате «Так говорил Заратустра» находим: «...свободу и

безоблачность неба поставил я, как лазурный колокол, над всеми вещами, когда я учил, что над ними и через них никакая «вечная воля» - не хочет» [1, с. 518]. Таким образом, справедливость позиции, что «видимое - подлинная загадка мира» (см. ниже) актуальна как для эстета Уайльда, так и для имморалиста Ницше. Получается любопытная вещь: если бесконечность дискредитирует самое себя, меняясь на нечто преходящее, конечное, тогда,

4

когда речь заходит о сущности явления, то идея, что именно видимость есть подлинная действительность вещей, казалось бы, является единственно возможной в этой картине мира. В данном случае и позиция Ницше, и позиция Уайльда противостоят платоновской традиции, согласно которой каждая вещь несет в себе трансцендентный, подчиненный той же самой «вечной воле», смысл. Отсюда проистекает и очень существенное отличие между платоновской и ницшеанской философиями: если первая содержит в себе изначальную невозможность полного выражения (трансцендентного) смысла через мир феноменов, то последняя предполагает, что феномен, лишенный трансцендентной подоплеки может выразить себя полностью и до конца.

На примере Томаса Манна мы снова видим, что когда говорят о Ницше, особенно о его искусстве кратких истин, не упомянуть Уайльда просто невозможно. В работе «Философия Ницше в свете нашего опыта» обнаруживаем: «Когда Уайльд провозглашает: “Как бы мы ни старались, мы не можем обнаружить за видимостью вещей их реальную сущность. И весь ужас заключается в том, что вещи, должно быть, не обладают иной реальностью, кроме видимости”; когда он говорит об “истинности масок” и об “упадке лжи”, когда он восклицает: “Для меня красота - величайшее чудо из всех чудес. Только пустые люди судят не по наружности. Не невидимое, а видимое - вот подлинная загадка мира ”; когда он утверждает, будто истина - понятие до такой степени индивидуальное, что два разных человека оценивают ее всегда по-разному; когда он говорит: “Импульс, который мы пытаемся подавить, становится для нас чем-то вроде наваждения и отравляет нам жизнь... Единственный способ отделаться от искушения состоит в том, чтобы поддаться ему...” и “Не дайте совратить себя на стезю добродетели1’, мы убеждаемся, что все это вполне могло бы выйти из-под пера Ницше. С другой стороны, когда мы читаем у Ницше: “Серьезность, сей недвусмысленный признак замедленного обмена веществ”; “Искусство освящает ложь и оправдывает волю к самообману”; “Мы принципиально склонны утверждать, что, чем превратнее суждение, тем оно нам необходимее”; “Мнение, будто истина важнее видимости, не более чем моральный предрассудок” - мы снова убеждаемся, что среди этих изречений нет ни одного, которое не могло бы фигурировать в комедиях Оскара Уайльда и вызвать взрыв смеха в Сент-Джеймском театре. Когда хотели высказать Уайльду особую похвалу, сравнивали его пьесы с комедией Шеридана “Школа злословия”. Есть и у Ницше немало такого, что кажется вышедшим из этой школы». «Однако сопоставление Ницше с Уайльдом может показаться кощунственным - ведь английский поэт известен прежде всего своим дендизмом, тогда как Ницше был чем-то вроде святого подвижника имморализма. И все же мученичество Уайльда более или менее добровольное, его трагический финал, Редингская тюрьма - все это сообщает его дендизму

своего рода налет святости, который - в этом не приходится сомневаться - должен был бы вызвать у Ницше самое горячее сочувствие» [9, с. 366-367].

Однако Манн был далеко не единственным, кто подметил это удивительное сходство.

Сопоставление Уайльда и Ницше с различных точек зрения приводит нас к одной довольно интересной особенности. В своем докладе 1903 года «Поэзия Оскара Уайльда» К. Бальмонт рассказывает, как он впервые увидел Уайльда. Было это в Париже, на закате жизни оскандаленного и осмеянного эстета: «. теперь я так ясно вижу опять закатное небо, оживленную улицу и одинокого человека - развенчанного гения, увенчанного внутренней славой, - любимца судьбы, пережившего каторгу, - писателя, который больше не хочет писать, - богача, у которого целый рудник слов, но который больше не говорит ни слова» [5, с. 473]. Показательно, как русский поэт сумел прочувствовать не только атмосферу последних лет жизни Уайльда, не только колорит его творчества, но, что даже более замечательно, в своей статье Бальмонт дал особый чувственно осязаемый, художественный по своей природе (столь же художественный, как и герои в произведениях самого Уайльда) образ отвергнутого гения, человека «идущего над толпой». Образ, созданный Бальмонтом -это не только биографический портрет Уайльда, но и некая мифологема, символ Художника, воплощающий судьбу и путь каждого отдельного творца, пришедшего в этот мир. В приведенной выше цитате мы обнаруживаем поэтому удивительное сходство образа Уайльда ни с кем иным, как знаменитым Заратустрой, героем Ницше. Более того, специфические черты, присущие ницшеанскому Заратустре, выведены Бальмонтом почти ницшеанским языком в описании покинутого Уайльда. Ибо «богач, у которого целый рудник слов, но который больше не говорит ни слова» не есть ли это отзвук «Ночной песни» в трактате «Так говорил Заратустра» или «О дарящей добродетели» там же? Здесь мы видим не просто перекличку мотивов между произведениями изучаемых нами авторов, Ницше и Уайльда. Здесь совершенно другой, третий, автор говорит об Уайльде на языке символов художественно-философского мира Ницше. Здесь осуществляется переход от непосредственно данных биографических подробностей к глубинным проявлениям юнгианских архетипов в нашей жизни, к мифологии, ощущаемый совершенно объективно различными людьми. И это тем более показательно, если учитывать все существующие между этими двумя фигурами противоречия, справедливо отмеченные Манном.

Итак, мы получили возможность убедиться, что Ницше и Уайльд действительно очень похожи в том, что касается образа и стиля мышления, в основных направлениях своего философского интереса, в аспекте общей картины мировоззрения, реконструируемой в той или иной степени по творческому наследию исследуемых авторов. Однако, рассмотрев все эти нюансы, мы все-таки остаемся далеки от постижения причин заявленного сходства. Еще

6

раз подчеркнем, что особенности мышления - свидетельства в целом необъяснимых и необъясняемых совпадений в мыслях и фразах традиционно относятся к особенностям интеллектуальной жизни эпохи конца XIX века в литературно-философском контексте. Справедливость такой точки зрения не подвергается сомнению: «.“бродившие” в воздухе духовные токи проникали в строй художественного мышления, подготавливая и стилевые новации» [8, с. 24]. Другое дело, что уже не сходство, а практически дословное совпадение в формулировках основных идей незнакомых с творчеством друг друга авторов в любом случае покажется читателю чем-то мистическим и роковым, а объяснение об эпохе слишком недостаточным. Не отвергая всей странности притяжения, проявившегося и затронувшего не только письменное наследие Уайльда и Ницше, но также (что еще более показательно) и некоторые стороны биографии, попытаемся все же выявить одну значимую особенность, касающуюся самой структуры их мысли. Имя этой особенности - парадокс. Такое категоричное утверждение требует пояснения. Известно, что Уайльд считал себя мастером слова. Тот же, кто очарован словом, неизбежно приходит к состоянию игры с ним, как бы к испытанию его на прочность (в плане различных смысловых, формальных, контекстуальных возможностей - здесь множество тонкостей). Переосмысление, некая переоценка приоритетов, которые свойственны именно процессу игры, уход от однозначности и «тяжести» (имеется в виду ницшеанская оппозиция «тяжесть-легкость») создают

определенную склонность к афористичности языка как у Уайльда, так и у Ницше. «На минимальном пространстве высказываемого создать избыток смысла» [10, с. 213] - главная задача афоризма как такового. В свою очередь, именно избыток смысла, стремление охватить максимальность сути описываемого явления (естественно, со всеми его сущностными противоречиями) предельно роднит афоризм с парадоксом. Не все афоризмы очевидно парадоксальны, но во всех скрывается в своей неявленности эта возможность. С другой стороны, в текстах изучаемых нами авторов представлено множество и очевидных парадоксов, в чем мы уже получили возможность убедиться. Способность парадокса вывести бытие как таковое за границы рационального (что и составляет, пожалуй, основную и принципиальную привлекательность как философских трактатов Ницше, так и эстетических эссе Уайльда) подчеркнута в емком определении В.С. Библера: «Парадокс есть всеобщая логическая форма воспроизведения и обоснования в понятии, в логике - внепонятийности, внелогичности бытия, все более всесторонне не сводимого к понятию» [6, с. 88]. Это определение - не просто определение сущности явления парадокса, это еще и отражение динамики его существования. Иной, не менее важной, особенностью парадокса является не обозначенное в определении стремление к бинаризму. Однако бинарный принцип, вычленяемый, прежде всего, в структуре парадокса, определяет наличие некоторых

7

закономерностей, касающихся как его формы, так и содержания. Так, сама по себе категория бинарной оппозиции в своей двоичной структуре предполагает существование неких границ, обусловленных самими явлениями, вступившими в отношения оппозиции. Отсюда возникновение феномена маятника, двигающегося по заданной траектории от одной строго определенной точки до другой, проходящего свой путь сполна, но не выходящего за пределы этих точек: «Совершенно так же, как я постоянно вынужден сменять еду и пост, сон и бодрствование, совершенно так же вынужден я постоянно раскачиваться туда и сюда между природным и духовным, между опытом и платонизмом, между порядком и революцией...» [7, с. 76]. Отсюда же удручающая однозначность и монотонность человеческой жизни, вписанной в схему бинарных оппозиций. Говорят, что вопрос о бинарных отношениях - одна из наболевших проблем философии XX века, ведь в конечном итоге, способность выстраивать бинарные пары - одно из фундаментальных свойств человеческого мышления, а классические бинарные оппозиции (такие, как добро - зло, небо - земля, прекрасное -безобразное и т.д., и т.п.) не что иное, как определенного рода попытка структурировать и гармонизировать окружающую человека действительность. Парадоксы Ницше, оставаясь именно парадоксами, в своей склонности быть «по ту сторону добра и зла» выходят за рамки бинарных оппозиций, выходят за рамки категории оценки, незримо присутствующей в классическом парадоксе. Парадоксы Ницше не оценивают, они погружают читателя в самый эпицентр сущностных противоречий, не давая возможности найти легкие решения или компромисс. Как мы уже убедились, специфика парадокса Уайльда очень близка ницшеанскому и в плане содержательном, и в плане формальном. Ницше и Уайльд преодолевают традиционное стремление философии искать, прежде всего, наличие позитивно существующих истин. Философия Ницше и Уайльда - это постановка слишком необходимых человечеству вопросов на уже существующие ответы.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Ницше Ф. Так говорил Заратустра. СПб., 2006.

2. Ницше Ф. Злая мудрость. http://lib.ru/NICSHE/mudrost.txt

3. Уайльд О. Собрание сочинений: В 3-х т. М., 2003.

4. Уайльд О. Афоризмы. http://lib.rin.ru/doc/i/49060p1.html

5. Бальмонт К. Поэзия Оскара Уайльда // Уайльд О. Избранные произведения: В 2-х т. М., 1993.

6. Библер В.С. Итоги и замыслы // Вопросы философии. 1993. № 5.

7. Гессе Г. Курортник. Заметки о моем лечении в Бадене // Гессе Г. Степной волк. Роман, повести. Новосибирск, 1990.

8. Ковалева О. В. О. Уайльд и стиль модерн. М., 2002.

9. Манн Т. Философия Ницше в свете нашего опыта. М., 1991.

10. Подорога В. А. Выражение и смысл. Ландшафтные миры философии. М., 1995.

11. Чуковский К. Оскар Уайльд. Этюд // Уайльд О. Избранные произведения: В 2-х т. М., 1993.

LITERATURE

1. Nietzsche F. Tak govoril Zaratustra. SPb., 2006.

2. Nietzsche F. Zlaya mudrost. http://lib.ru/NICSHE/mudrost.txt

3. Wilde O. Sobranie sochinenij: V 3 t. M., 2003.

4. Wilde O. Aforizmy. http://lib.rin.ru/doc/i/49060p1.html

5. Balmont K. Poeziya Oscara Wilda // Wilde O. Izbr. proizvedeniya: V 2 t. M., 1993.

6. Bibler V.S. Itogi i zamysly // Vopr. filosofii. 1993. № 5.

7. Gesse G. Kurortnik. Zametki o moem lechenii v Badene // Gesse G. Stepnoj volk. Roman,

povesti. Novosibirsk., 1990.

8. Kovaleva O.V. O. Wilde i stil modern. M., 2002.

9. Mann T. Filosofiya Nietzsche v svete nashego opyta. M., 1991.

10. Podoroga V.A. Vyrazhenie i smysl. Landshaftnye miry filosofii. M., 1995.

11. Chukovskij K. Oscar Wilde. Etyud // Wilde O. Izbr. proizvedeniya: V 2 t. M., 1993.

Philosophical intuitions in the creative works of F. Nietzsche and O. Wilde:

the paradoxical parallels N.B. Titova

Volzhsky state engineering-pedagogical university

The article includes the comparative analysis of the contensive and structural particular qualities in the literary-philosophical experience of F. Nietzsche and O. Wilde. In the context of this problem the phenomenon of paradox will be investigated as special way of mind of pointed authors.

Paradox, structure, similarity, consilience, aphorism, infinite, limit, conflict.

Титова Наталья Борисовна магистр филологии, аспирант кафедры философии Волжского государственного инженернопедагогического университета (научный руководитель: д.ф.н. Фатенков А.Н.), rafteri@mail.ru

Titova Nataliya Borisovna

master of philology, post-graduate student (first year of study) of the Volzhsky state engineering-

pedagogical university,

rafteri@mail.ru