CC BY
143
УДК 822.163.11
И. В. Чиндин
ФИЛОСОФСКИЕ АСПЕКТЫ ТВОРЧЕСКОЙ ЭВОЛЮЦИИ В. Я. БРЮСОВА
Октябрьская революция вызвала разную реакцию со стороны культурной элиты России начала XX в. В статье рассматривается отношение к социальному перевороту одного из лидеров декадентс-ко-символистского движения В. Я. Брюсова. Через призму символистской эстетики описывается эволюция творческих взглядов поэта.
The October revolution caused varied response on the part of Russian cultural elite of the early 20 c. The author dwells upon the attitude of V.Ya. Bryusov, one of the leaders of Decadent-Symbolist Movement, to the social upheaval of the time. The poet's artistic views are considered through the prism of Symbolist aesthetics.
Ключевые слова: философия, символизм, теургия, пролеткульт, декадентство, мифология, Брюсов.
Keywords: philosophy, symbolism, theurgy, proletkult, decadent movement, mythology, Bryusov.
Известно, что Валерий Яковлевич Брюсов поддержал Октябрьскую революцию и большевиков, разглядев в пролеткульте большой культурный потенциал. В то время как многие деятели дореволюционной культуры переживали сильнейший мировоззренческий кризис, приводящий их, в конце концов, к неприятию социального переворота, В. Брюсов узнаёт в большевиках нечто родное и экзистенциально близкое. А поэтому, несмотря на «дистанцию огромного размера», отделяющую представителя высокого искусства от рабочего сословия, он считает важным делом российской культурной жизни поддерживать и наставлять способных к поэтическому ремеслу выходцев из него. Чем же в своей сущности было то близкое и созвучное душе великого поэта, что стучало в сердцах людей, пытающихся творить пролетарскую культуру? Чем был этот их общий «экзистенциал»? - Для ответа на данный вопрос дадим краткую характеристику эволюции эстетических взглядов мэтра русской поэзии начала XX в.
1. Первый период. Как основатель символистского (первично: декадентского) движения в России В. Брюсов в начале своего творческого пути (последнее десятилетие XIX в.) отстаивает принципы высокой самоценности поэтического слова в организации человеческого бытия, причём эта самоценность к 1904-1905 гг. доводится до положения о верховенстве поэзии над эмпирикой жизни.
Поэтическое слово обладает особым свойством - магической силой обустраивать жизнь,
© Чиндин И. В., 2010
направлять жизнь по заданному поэтом руслу. Данное положение соответствует общесимволистской концепции жизнетборчестба, более подробно позднее разработанной А. Белым. В 1905 г. В. Брюсов настаивает на неразрывной связи поэзии и реальной жизни художника. Предшествовать поэтическим строчкам как проявлению и воплощению творчества должно творческое изменение самой жизни истинного художника. Сначала художник творит свою душу: «Художнику должно заполнять не свои записные книжки, а свою душу. Вместо того чтобы накапливать груды заметок и вырезок, ему надо бросить самого себя в жизнь, во все её вихри <...> Поль Верлен, стоящий на пороге нового искусства, уже воплотил в себе тип художника, не знающего, где кончается жизнь, где начинается искусство» [1]. «Пусть поэт творит не свои книги, а свою жизнь» [2]. И только после того как истинный поэт решится на этот дерзновенный шаг творения жизни-души своей, он смеет свою обновлённую душу излить в поэтические метры. В настоящем произведении искусства перед реципиентами всегда предстаёт душа художника. Она есть предмет искусства, по Брю-сову; в способности увидеть душу творца сокрыт источник эстетического наслаждения.
Попыткой вырваться за границы видимого мира с последующим созданием новейшей духовной реальности обусловлен и интерес молодого Брюсова (Брюсова-декадента) к спиритизму в 1890-1900 гг. По мнению Н. А. Богомолова, спиритические интересы и опыты Брюсова становятся полным аналогом художественного творчества, перенесенного в «текст жизни», то есть жизнетворчества [3].
В рамках символистского миропонимания находится и гносеологическая концепция Брюсова 1900-х гг. - символизм как новейший вид искусства должен обеспечить в будущем человечеству высший и универсальный способ познания мира -минуя рассудочные формы, минуя причинно-следственные связи, обращая познавательное устремление не к внешней оболочке предмета или явления, а непосредственно к его сущности. «Искусство, может быть, величайшая сила, которой владеет человечество. В то время как все ломы науки, все топоры общественной жизни не в состоянии разломать дверей и стен, замыкающих нас, -искусство таит в себе страшный динамит, который сокрушит эти стены, более того - оно есть тот сезам, от которого эти двери растворятся сами. Пусть же современные художники сознательно куют свои создания в виде ключей тайн, в виде мистических ключей, растворяющих человечеству двери из его "голубой тюрьмы" к вечной свободе» [4].
За искусством, и в частности за поэзией, видится сила, преобразующая человеческое бытие.
Распознав сущность вещи, то есть минуя рассудочную ступень познания, узрев «вечное во временном», поэт может найти истинное имя вещи и тем самым обрести над ней власть. Обретя же власть, он сможет творчески дооформить вещь, доработать процесс божественной креации. Из этого видно, что теургические мотивы в определенный период творческой эволюции отнюдь были не чужды и В. Брюсову. Так, в целом, к середине первого десятилетия XX в. поэт отстаивает принципы идеалистической философии и совместно с другими декадентами, а также младосимволис-тами (А. Блоком, А. Белым) считает себя учеником Вл. Соловьёва («...к властному слову Вл. Соловьёва прислушивались, как к словам учителя; за ним признавали право судить.» [5]).
Как уже говорилось выше, русский символизм был не простым литературным течением для его наиболее ярких представителей. В эстетику символизма вкладывались сверхэстетические переживания и помыслы. Символизм как направление одного из видов человеческой жизнедеятельности (искусства) должен был породить из себя некое начало, которое, войдя в другие виды жизнедеятельности (религию, науку, практический труд), радикально преобразовало бы их до качественно иных, более совершенных форм. Оттолкнувшись от символизма, новый человек вошёл бы в контакт с наиреальнейшей действительностью. Ему бы открылись чистые энергии, благодаря которым можно было преобразовывать человеческое бытие. Теургия есть процесс духовной доработки художником земного бытия до степени божественного совершенства. «Практические задачи искусства "теурги" видели в производстве новых форм жизни, в пересоздании всего бытия человека, а вслед за ним и всего мироустройства на духовной основе. Искусству придавалось онтологическое значение, значение единственного средства разрешения всех жизненных (в том числе социальных) противоречий. Творчество художника приравнивалось к акту божественного творения - теургии, пересоздающей мир по законам прекрасного» [6]. А. Белый писал: «Последняя цель искусства - пересоздание жизни; недосказанным лозунгом этого утверждения является лозунг: искусство - не только искусство; в нем скрыта непроизвольно религиозная сущность. Последняя цель культуры - пересоздание человечества» [7]. Соприкоснувшись с Высшим бытием, ощутив себя теургами, люди могли бы узнать и начертать настоящее имя истинного Бога, а также сотворить новейший миф - основание будущей универсальной религии. Символизм (в частности, русский символизм) был беременен подобными интуициями.
Очень показательна позиция В. Брюсова 900-х гг. относительно корреляции поэтического
слова и эмпирической (и в том числе - социальной) действительности. В своей программной статье «Священная жертва» (1905 г.) он признаёт за поэтическим словом ещё большую действенную силу, чем за частным конкретным событийным поступком человека. Поэтическое слово реальнее, сильнее по энергетическому потенциалу, чем конкретное физическое действие. Поэтому поэзия ни в коей мере не может рассматриваться в качестве ажурного дополнения, «прибавки» к социальной и материальной действительности. Она не плетется за социальными и научными событиями и открытиями, post factum воспевая их (несогласие вслед за А. С. Пушкиным с позицией Г. Р. Державина). Поэзия сама является генератором последующих сдвигов в области как физической материи, так и социальной. Око поэта видит то, что пока недоступно физическому глазу мирянина. Поэт - пророк. Именно он формирует матрицу последующей реальности, а не политик, и даже не учёный-физик! Именно поэт, ибо, в первую очередь, ему открывает себя наиреальнейшая, просвечиваясь из-за лёгкого покрывала символа. Символизм - это не только вид искусства, это и выход человека к высшей реальности.
2. Второй период. Но уже начиная с 1906 г. В. Брюсов понемногу отходит от подобных сверхэстетических задач искусства (декадентства-символизма) и ратует лишь за его свободное художественно-образное отображение действительности. Далее в 1909 г. он пишет статью «Литературная жизнь Франции», где уже говорит о феномене научной поэзии - поэтическом направлении, преследующем цели художнического раскрытия смысла последних истин науки. Наука и искусство должны идти в своем освоении микро- и макрокосмоса рука об руку.
Не будем подробно останавливаться на расхождениях В. Брюсова в понимании символистской эстетики с теургическим направлением мла-досимволистов. По замечанию М. Бахтина, Брюсов изначально шёл путем «идеализма»: «Путь получил свое начало в античности, где стремились наложить свою индивидуальную печать на все явления жизни <...> По <нему> пошли Брюсов, Бальмонт. Для них символ есть лишь слово; скрывается ли еще что-то за словом, им нет дела. Для них символ не выходит из плана языка. И новизна предметов внешнего мира зависит лишь от внутреннего состояния художника. По второму пути (пути «реализма». - И. Ч.) пошли Андрей Белый, Сологуб, Вяч. Иванов. Они стремятся к постижению сокровенной жизни сущего. Символ для них не только слово, которое характеризует впечатление от вещи, не объект души художника и его случайной судьбы: символ знаменует реальную сущность вещи» [8]. К этому
следует лишь добавить, что в 1910 г. В. Брюсов решительно отвергает понимание русского символизма как некоего эстетического явления, которое по своим конечным целям превосходит обычную поэтическую практику [9]. «Как им ни досадно, но "символизм" хотел быть и всегда был только искусством» [10], - скептически пишет поэт-теоретик в «О "речи рабской", в защиту поэзии». И в этом заявлении мы не находим ни малейшего сожаления об опаляемых постреволюционной (1905 г.) реакцией крыльях символизма, о его романтической тоске по недостижимому [11].
Интуиции Вяч. Иванова о зарождении изнутри развитых форм искусства (и в целом культуры) феномена новейшего мифотворчества В. Брюсов редуцирует к положению об искусстве как служанке религии. Он как будто отсекает весь тонкодуховный пласт внутри возглавленного им в конце XIX в. литературного направления [12], в котором была заархивирована информация о беспрецедентных и невиданных ранее в мировой культуре потенциях светского искусства. В 19061907 гг. он формирует в журнале «Весы» московскую оппозицию петербургскому мистико-анархическому издательству «Факелы», которое возглавляют Г. Чулков и Вяч. Иванов [13]. Брюсов категорически противится идее того, что культура в лице «частного» вида искусства (символизма) может породить нечто большее, чем очередное типическое явление собственно самой себя. Развитая светская культура не может породить миф! Она не в состоянии начертать на своих поэтических скрижалях имя нового Бога! Для этого нужны скрижали иного порядка. А если символизму как идеалистическому направлению искусства я (будучи его основателем на русской почве) отказываю в его дальнейшем развитии и выходе к мистическому реализму и далее к новейшему мифотворчеству, то остаётся признать его историко-культурное старение и, в итоге, вырождение.
Так, в 910-х гг. В. Брюсов начинает писать об упадке поэтики символизма. Он пишет об исчерпанности тем у его лидеров, о повторах, клише, о подражаниях... Но для самого мэтра упадок символизма как литературного течения означал и нечто большее - а именно, окончательный крах идеалистической концепции мира.
Считая себя родоначальником русского символизма, В. Брюсов возлагает на себя ответственность за его историческую судьбу. Вершить же эту судьбу он решает по модели развития европейской культуры. В первую очередь, эту модель он применяет для эволюции своих взглядов. Считая некогда (900-е гг.) душу идеальной субстанцией, в 1914 г. он приходит к мысли о том, что душа - это всего лишь «форма». «Поэзию мож-
но определить как искусство слов. везде вы найдёте на первом месте заботу о сочетании слов. Размер, рифмы - всё это средства поэзии; музыкальная инструментовка - её душа, без которой поэзия умирает» [14]. И далее: «сочетание слов в поэзии, т. е. то, что обычно называют "формой", на самом деле есть её душа» [15]. За такой, казалось бы, безобидной «игрой» слов стоит, однако, глубинное философское переосмысление эстетики символизма. Отныне для В. Брюсова душа объясняется не мистически и даже не спиритически, а сугубо эмпирически. Отныне для поэта-теоретика есть лишь душа-«форма» (рифма, мелодика и проч.) и неразрывно связанная с ней «материя» (слова). И хотя он не говорит прямо в конце своего знаменитого диалога «Здравого смысла тартарары», из чего исходит истинное «содержание», вливаемое в «душу», нетрудно догадаться, что это УМ.
Таким образом, перед нами вырисовывается (если и не в чистом виде, то хотя бы в общих контурах) аристотелевская линия развития поэтического идеализма (а если говорить по сути, то русской поэзии начала ХХ в.). При этом стоит уточнить: диалектического развития, основанного на взаимодействии противоположных начал - попеременной смене тезиса антитезисом. Аристотель - противоположность Платона, но в то же время его ученик и продолжатель дела философии в Древней Греции. Брюсов-диалектик 1914 г. - противоположность Брюсову-спирити-сту конца XIX - нач. ХХ вв., но, как казалось тогда самому «отцу» русского символизма, истинный же наследник символистской школы -единственное его правильно развивающееся творческое начало.
Гегелевскую схему диалектического развития поэзии В. Брюсов накладывает и на поэтический макроуровень - на культурную эволюцию поэтических школ. Поэтические школы в историческом развитии определенной культуры рождаются друг из друга. Тезис порождает из себя антитезис. «В поэзии последних столетий замечается определенная смена двух течений. Одна школа выдвигает на первое место то, что называют содержанием, другая - то, что называют формой; потом то же самое повторяется с двумя следующими школами» [16].
Аристотелизм как противоположность платоновскому идеализму и диалектика - вот два философских ключа, которыми можно вскрыть особенности мировоззрения В. Брюсова 1910-х гг. И если допустить, что европейская культурная парадигма универсальна и модель её диалектического развития (изобретенная её же виднейшими представителями) накладывается и на российскую историю, то выбор «отца» был бы абсолютно точен и верен. Мистический реализм и ми-
фотворчество - это ложный путь символизма, да и, вообще, русской поэзии, для Брюсова. Символизм (ставивший акцент на внутреннем содержании поэтического слова) должен стать частью истории, а на его место по законам диалектики должна прийти другая школа - футуризм (с его акцентом на внешне формальной стороне поэтического слова). Проекты же Вяч. Иванова, А. Белого, А. Скрябина есть утопии, и они обречены на культурно-историческое фиаско.
Так, предварительно, в лице В. Я. Брюсова мы можем найти, с одной стороны, родоначальника и, с другой - трезвого рассудочно, исторически объективного аналитика той бурлящей эпохи, который первым указал на утопичность жизне-творческих и мифотворческих интуиций младо-символистов. Казалось бы, некогда собственноручно вылепив, В. Брюсов впоследствии осадил Пегаса русского символизма, удержав его за удила, когда тот, ослеплённый, ринулся прямо к Солнцу, и, подрезав ему религиозно-теургические крылья, поместил в стойло рядом с другими, назвав его «по образу и подобию» других: классицизм, романтизм, реализм, символизм...
Если остановить историю на отметке «1917 г.», то вряд ли кто-нибудь осмелился бы оспорить интеллектуальную находчивость «кормщика» русской поэзии. Все его высказывания метки, прогнозы логически обоснованны, критика существенна до самой своей сущности; поэзия серьёзна и профессиональна. Но то, что происходит с эстетическими взглядами вожака русской поэзии после 1917 г., нам уже не так ясно и однозначно.
3. Третий период. Первый вопрос, который напрашивается сам собой: почему именно Пролеткульт есть будущее русской поэзии для великого в начале века поэта? Ведь после Революции были (если даже уже и не считать символистов) и футуристы, и имажинисты, и акмеисты и еще десятка два различных школ. Не верится, что человек с таким сильным характером стал бы заигрывать с новой властью лишь из-за коммунистического пайка или из-за страха перед репрессиями. - Нет, перед нами совершенно другая мотивация столь положительного принятия революционных сил. Мотивация мировоззренческая и глубоко личностная. Известно, что Октябрьская революция произвела на В. Брюсова колоссальное впечатление. Поэт с экзальтированной восторженностью принимает коммунистическую идею о новом социальном устройстве. И . призывает устремиться к выработке нового поэтического языка! Языка для воспевания исторических заслуг российского пролетариата. Бывшему декаденту-символисту открывается вдруг, что изменить воистину мир можно не силой поэтического слова, а силой революционного пороха
и стали - силой организованных действий «социальной материи».
В то время как А. Белый указывает на то, что вследствие внешних социальных преобразований внутренняя природа человека отнюдь не меняется в лучшую сторону, а потому значение революции в плане преображения человеческого бытия ничтожно мало [17], В. Брюсов за Октябрьским переворотом усматривает начало рождения совершенно новой великой культуры. «Пролетарская культура, по своим предпосылкам, по своим заданиям, должна быть коренной перестройкой всего культурного уклада человечества последних веков. Новое мировоззрение отвергает именно то, что лежало в самой основе всей новоевропейской культуры ХУ-Х1Х вв.: капитализм, и ставит себе идеал, противоречащий этой культуре: коммунизм. Пролетарская культура должна отличаться от капиталистической по существу. Следовательно, в области культуры должно ожидать переворота, аналогичного тем, каким отмечены грани античного мира и средних веков, Европы феодальной и новой» [18].
Так, у Октябрьского социального переворота знаменитый поэт узревает великие культуроген-ные последствия. И как мы видели ранее, нельзя сказать, что разговор о пророчествах великих культурных изменений заходил в жизни В. Брю-сова первый раз. Если сказать точнее, то подобное культурное мессианство (только через призму символистского миропонимания) в первые годы XX в. высказывалось известной группой младосимволистов (Белый - Соловьев - Блок), а также Вяч. Ивановым. По своей силе и величине последствия социального переворота должны привести к рождению невиданной доселе в мировой истории культуре новейшего Золотого века. К нему же были направлены чаяния и тех, кто развивал идеи новейшего «хорового» мифотворчества (Вяч. Иванов), «жизнестроительства» (А. Белый), теургии (Владимир и Сергей Соловьевы).
В своё время В. Брюсов смутился идеи о том, что в символизме сокрыто нечто онтологически большее, чем обычное эстетическое содержание текущего направления искусства. Он скептически не поверил идее того, что посредством секу-лярной идеалистической поэтической практики можно в корне преобразовать человеческое бытие. Увлечение Брюсова спиритизмом не принесло ему глубоких мистико-духовных плодов, но оставило после себя желание изобрести что-то доселе невиданное и преобразующее мир.
Обнаружение «младосимволистами» в символизме потенций мистического выхода к высшему бытию, выхода к единому и универсальному сверхискусству - мифотворчеству, по всей видимости, он посчитал мифологизацией (здесь ми-
фологизация как наделение чертами иллюзорности объективной реальности) искусства, а потому и категорически отринул. Но буквально спустя 10 лет (по родословной своей) сын зажиточного купца, логик и диалектик, не замечает абсолютно никаких мифических мессианских основ в марксистском учении о коммунизме, которое стало воплощаться в практике российской социальной действительности. Избавить мир ото зла поэтический идеализм не смог бы, ибо он выходил к новейшему мифу, а вот социальному материализму это по силам, ибо он, по Брюсову, не мифичен, а реалистичен. Поэтому «хоровое» действо Вяч. Иванова - это мифологизация культуры, а внедрение в российскую социальную практику идей о скорейшем наступлении коммунистического «царства изобилия» - это не мифологизация культуры, а её мощнейшее продвижение по эволюционной спирали истории!
Сегодня можно «закрыть глаза» на то, что в 1920-х гг. В. Брюсов полностью переходит на «державинскую» [19] позицию по отношению к духовной значимости поэтического слова: поэт своим словом не вершит теургического дела, а просто обслуживает дела великих исторических деятелей. Можно допустить, что субстанция жизни для В. Брюсова 910-х гг., смотрящего на русский символизм через призму аристотелевой онтологии, оказалась в итоге насквозь земной, принадлежащей этому миру. Человеку свойственно изменение взглядов. Но дерево судят по его плодам. Даже если признать за собственно поэтическим послереволюционным творчеством В. Брю-сова высокую культурную значимость (последние пять сборников его стихотворений [20]), то его ставка на великую роль «пролетарской поэзии» в будущем российской культуры оказалась, прямо скажем, провальной.
4. Как я уже сказал, в событиях Октября В. Брюсов усматривает рождение новой глобальной по своему значению культурной эпохи. «Тому "новому", что вырастает из Европейской войны и Октябрьской революции, суждено развиваться целые столетия; литература вправе потратить несколько лет на то, чтобы вполне осознать и научиться воплощать это новое» [21], - пишет он в 1921 г. Новая литература должна научиться отображать это социально «новое», должна выработать новые формы, соответствующие новым ритмам жизни. И поскольку «новое» видится в радужном свете марксистского учения, то новая поэтика должна расцвести в принципиально новой (не бывшей ранее) школе, вдохновленной новыми формами мировоззрения. Старые школы обременены идеологическим грузом старых веков. Новое вино нужно вливать в новые меха! -старается пророчествовать поэт-теоретик. Новая школа - это пролетарские поэты. Это светлое
«завтра» русской поэзии. И даже боле того: «Идея, заключенная в понятии "пролетарская поэзия", принадлежит к числу задач высочайшей трудности и сложности. В конце концов, "пролетарская поэзия" есть та, которая должна стать "поэзией" вообще, заменить собою всё то, что в течение тысячелетий называлось поэзией» [22].
Когда-то на заре своей поэтической карьеры В. Брюсов с упоением говорил о декадентстве (символизме), вождем которого чаял увидеть себя. Он настаивал на небывалом величии и предельной культурной значимости этого направления. Но когда русский символизм стал действительно говорить о чём-то небывалом (это небывалое видится нами в преодолении культурой самой себя и порождении из своего лона мифо-мистических оснований для новой религии), то его «отец» отвернулся от него и посчитал это небывалое глупой фантазией. Развитая культурная традиция (в частности, идеалистическая поэзия) не в состоянии породить из себя феномена мифотворчества и теургического преображения природы, по мнению В. Брюсова. Этого символизм жаждет, но, в то же время, новейшая теургия есть несбыточная мечта новейшего человека, возомнившего себя богом. Поэтому символизм, заняв на первое десятилетие ХХ в. авансцену поэтической жизни России, во втором десятилетии должен уступить место другой школе (предположительно, футуризму).
Однако, как показал реальный исторический опыт России ХХ в., тезису о ровном диалектическом развитии поэтических школ в системе литературных взглядов поэта-теоретика утвердиться надолго было не суждено. Социальная революция сметает тезис об эстетической эволюции.
Если бы В. Брюсов не принимал мессианской религиозно-теургической идеи символизма по сути её (т. е. онтологически), то он не принял бы и социальной революции, и мессианских тезисов большевиков. Подвластно ли человекам преобразовать землю и избавить мир от его противоречий? Может ли культурная деятельность че-ловеков произвести на свет механизм такого избавления, будь то из социальной своей составляющей, или из эстетической, или же из научной, философской?
Разногласия с новейшими «теургами» (Иванов - Блок - Белый) носили у В. Брюсова, скорее, методологический, нежели онтологический характер. Ибо, по нашему убеждению, именно идея о переделке и преображении мира и всколыхнула в 1917-1918 гг. в В. Брюсове практически угасшие надежды юности о мессианской силе, освобождающей мир ото зла, о силе, дающей миру новое Слово. И нельзя сказать, кто сильнее в своё время желал преображения мира -
апологет «хорового» мифотворчества Вяч. Иванов или его безжалостный впоследствии критик и «скептик» из «старшего» символистского цеха В. Брюсов. В. Брюсов, напутствующий «уход» А. Добролюбова на стыке веков мессианскими пожеланиями: «... если через годы отшельничества и молчания пронесете живую душу - всё будет возможно. Наступишь на змею - и не ужалит, что ядовитое выпьешь - не повредит, скажешь -и исполнится, воззовешь - и мы пойдем за тобой и падем ниц, и воскликнем все: учи, ибо ты -власть имеющий» [23]. Или В. Брюсов, чающий увидеть себя Вождем декадентства...
Стоит сказать, что А. Блок первоначально тоже экзальтированно встретил события Октябрьского переворота. Но, в отличие от Брюсова, он увидел в них лишь экстремальную ситуацию («мировой пожар»), в которой рушатся формы старой традиционной культуры и после которой должна родиться новая эра. В. Брюсов же отождествил сам Октябрь с великим рождением новой эпохи.
Судя по одухотворенным высказываниям мэтра русской поэзии, может, вообще, сложиться впечатление, что в 1917-1918 гг. В. Брюсов, наконец, дождался-таки своего «мессию» - что социальный переворот, воплощенный под лозунгами пролетарского мессианства, пробил долгожданный канал для выхода всех затаенных до поры ожиданий русской культуры! И отошедшего от символизма на тот исторический момент В. Брю-сова вполне устраивал такой формат переустройства российского бытия. Его дореволюционный аристотелизм и рационализм после Октября все более неуклонно принимает вид материализма (и в частности, социального), по канону которого новая культура (и, конкретно, новое искусство) должна возникнуть на фундаменте новых социальных отношений.
Так, с одной стороны, «отец» символизма, некогда отойдя от группы близких ему младо-символистов, преодолевает его мистико-теурги-ческий уклон, проявляя себя в качестве знатока исторической диалектики, но, с другой стороны, он остается под властью некоего сверхэстетического начала, присутствующего в русском символизме, а именно - мифа светской культуры о преображении человеческого бытия, мифа о богоподобном человеке - русского мессианского логомифа.
К слову сказать, те представители культуры, которые особо подобострастно критиковали Красный Октябрь и большевиков, также были мотивированы в своих культурных эмоциях не онтологическим неприятием мессианской идеи об освобождении русским человеком мира от его противоречий, а методологическим несогласием. - Делать-то большевики стали то самое, по сво-
ей сути, что мыслилось и вынашивалось многими представителями высокой культуры России, но совсем не так! Большевики извратили «русскую идею». И за это неправильное воплощение и искажение, перевирание заветной мечты большевики получают едкую критику и поношения от некоторых представителей высокой культуры.
Итак, встав на позиции исторического материализма, В. Брюсов ищет в нарождающемся новом мире свою нишу и находит ее формально все там же - в литературе. Он получает высокие должности от советского Правительства как заслуженный мастер поэтического ремесла. Он делает ставку на поэтов Пролеткульта, называя их «завтра» русской поэзии. Нет смысла сегодня, спустя почти что столетие, упрекать мэтра в том, что ему отказало поэтическое чутье и что поэзия Пролеткульта так и не оправдала светлых надежд, возложенных на неё выдающимся мастером поэтического слова. Для нас здесь наиболее ценностным и содержательным является сам жест добровольного принятия представителем высокой культуры мессианского «мифа» пролетарской Революции о грядущем преображении мира. В определенный момент истории в лице В. Брюсова мы находим попытку поэтического идеализма уйти от своих, казалось бы, безумных, «утопичных» сверхэстетических задач по формированию идеалистической версии мифологии культуры. Символизм для трезво мыслящего скептика-аналитика искусства не может и не должен вести к рождению новейшей мифологии, как бы этого эстетически эмоционально не желалось.
Надо сказать, что попытка оградить свое детище - символизм - от религиозно-теургических «нападок» была яростна и даже убийственна для самого символизма: В. Брюсова можно справедливо назвать как «отцом», так и «палачом» символизма. В то время как до конца преданными своей поэтической школе художниками ещё далеко не все было высказано в символической манере и далеко не все реализовано через символизм, В. Брюсов ставит жирный крест на его эстетике. Но, подписав своему детищу смертный приговор и желая сделать из него как можно быстрее музейный экспонат, мэтр не замечает, что оказывается зараженным тем же самым «вирусом», который когда-то вывел его детище к обозначенным выше сверхэстетическим идеям новейшего мифотворчества. Этот «вирус» -мессианские чаяния русской культуры - продолжает скрыто жить в душе поэта какое-то время, пока не находит нового выхода.
И вот после 1917 г. новый выход найден. Брюсов отринул теургические идеи преображения человеческого бытия от идеалистической составляющей русской культуры, но он экзальтированно
поддержал эти мессианские идеи от её социально-материалистической составляющей. Великий поэт чувствует кросскультурную симпатию к Пролеткульту. Если материю (в том числе социальную) классически считать более грубым и тяжелым проявлением мирового бытия, нежели духовные энергии, то в лице В. Брюсова перед нами вырисовывается образ певца низведённой теургии. От вынашивания идей духовного преобразования бытия он пришёл к принятию идей социально-материалистического перестраивания.
Однако в каком варианте воистину русский мессианизм творческой «душе» поэта оказался ближе - личная тайна самого поэта. Потомки же в большинстве своём больше чтят и любят Валерия Брюсова 900-х гг. - Брюсова-декадента и символиста.
Примечания
1. Брюсов В. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 6. М., 1975. С. 98.
2. Там же. С. 99.
3. Богомолов Н. А. Русская литература начала XX века и оккультизм. М., 1999. С. 296.
4. Брюсов В. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 6. М., 1975. С. 93.
5. Там же. С. 230.
6. Воскресенская М. А. Символизм как мировиде-ние Серебряного века. Томск, 2003. С. 129.
7. Белый А. Проблема культуры // Белый А. Критика. Эстетика. Теория символизма. М., 1994. С. 53.
8. Бахтин М. Из лекций по истории русской литературы. Вяч. Иванов // Бахтин М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 374.
9. Поводом для идейного раскола с младосимво-листами становится доклад Вяч. Иванова в московском Литературно-художественном кружке 17 марта 1910 г.
10. Брюсов В. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 6. М., 1975. С. 178.
11. У, казалось бы, вовсе не поэтически, но дис-курсивно ориентированного писателя - Н. Бердяева -мы находим намного больше сочувствия символистскому миросозерцанию: «Искусство христианского мира, по природе своей, не классично, оно символично, но символические достижения всегда бывают несовершенны и никогда не обладают ясностью, ибо символическое достижение предполагает такую форму, которая является знаком существования чего-то совершенного лишь за пределами данного земного достижения. Символ есть мост, переброшенный между двумя мирами, он говорит о том, что совершенная форма достижима лишь за какой-то гранью, но недостижима в этом замкнутом круге мировой жизни. Эта недостижимость совершенства формы очень чувствуется в центральный период Ренессанса - Кватрочен-
то. <...> В творчестве Боттичелли чувствуется невозможность достижения совершенных форм в искусстве христианской души, чувствуется болезненный надлом христианской души, неудача в достижениях культурного творчества. О Боттичелли говорили, что его Венеры покинули землю, а Мадонны покинули небо. Эта невозможность пребывания на земле совершенного образа Мадонны составляет характерную черту духа Боттичелли, в этом главная тоска его. Для меня искусство Боттичелли является самым прекрасным и в то же время научающим тому, что Возрождение должно было претерпеть внутреннюю неудачу. Может быть, сущность и величие Возрождения именно в том, что Возрождение не удалось и удаться не могло, потому что невозможно античное, языческое Возрождение, невозможно Возрождение совершенных земных форм в христианском мире». - Бердяев Н. Смысл истории. М., 1990. С. 106.
12. Как известно, в 1893-1894 гг. юный Брюсов инициирует выпуск серии поэтических альманахов «Русские символисты», основным автором которых был сам.
13. Такая непримиримая позиция «весовцев» по отношению к петербургским символистам, по мнению И. В. Аладышкина, была обусловлена скорее конкурентной борьбой, нежели идейными разногласиями. «Претендующий на роль организатора и своего рода лидера отечественного символизма В. Брюсов всё более ревниво следил за успехами Вяч. Иванова в деле сплочения вокруг себя символистов северной столицы. Он опасался, что Вяч. Иванов на пару с Г. Чулко-вым, пустившим уже в ход термин «мистический анархизм», замышляют конкурирующий очаг символизма в противовес «Весам» и издательству «Скорпион»... В результате в 1906-1908 гг. борьба с «эпигонством» и «вульгаризацией» ... приобрела в «Весах» совершенно исключительное значение». - Аладышкин И. В. Из истории петербургских мистических анархистов // История Петербурга. 2008. № 4 (44). С. 64.
14. Там же. С. 427.
15. Там же. С. 429.
16. Там же. С. 428.
17. «Революция форм ещё не есть революция; нет, она - разложение косной материи творчеств». - Цит. по: Блок А. Белый А. Диалог поэтов о России и революции. М., 1990. С. 480.
18. Брюсов В. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 6. М., 1975. С. 461.
19. Ссылка на Г. Р. Державина здесь носит чисто условный характер. Фигура классика привлекается с единственной целью - ввести оппозицию «поэт-одописец - поэт-пророк».
20. «Последние мечты» (1920) , «В такие дни» (1921), «Миг» (1922) , «Дали» (1922) , «Меа» (1924).
21. Брюсов В. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 6. М., 1975. С. 480.
22. Там же. С. 503.
23. Брюсов В. Дневники. М., 1927. С. 153.
