CC BY
52
Н.С.Ю.шна
Философская ситуация в России
Коллеги и з- за рубежа, интересующиеся обшей философской ситуацией в нынешней России, посещая Институт философии, где я работаю, обычно задают такого рода вопросы: «Если марксизм у вас критикуют, а марксистско-ленинская философии больше не является партийно санкционированной дисциплиной в образовании, можно ли сказать, что марксистская философия умерла? Не означает ли это, что в стране образовался философский вакуум? Если философия все же остается в системе образования, что именно преподается студентам? Появились ли новые оригинальные концепции в сфере философии?»
Ответить на л и вопросы с достаточной долей определенности сейчас трудно. Социально-экономические преобразования, которые произошли в России за последние восемь лет, трансформации в общественном сознании, государственно принятая политика на деидеологизацию гуманитарного образования существенно изменили философскую жизнь, породили в ней разнонаправленные движения, еще устоявшиеся и не самоопределившиеся. В застойные времена при ЦК КПСС и Министерстве высшего образования существовали отделы, в которых «знали все» о философии. Отсюда же «руководили и направляли». Сейчас остался только отдел министерства, который может сообщить главным образом количественные сведения о философском преподавании. В настоящее время в России имеется 700 высших учебных заведений и примерно столько же философских кафедр. На них работает около 5 тыс. преподавателей философии. Философия также изучается в ряде школ, в гимназиях и лицеях (число их не велико). Что касается содержания того, что преподается, а тем более
публикуется и исповедуется, то сведения приблизительны. Дело не только втом, что нарушены каналы централизованного сбора информации отом, что же происходите философией на огромных пространствах страны, в многочисленных университетах и институтах. Как и в политической жизни, в философии тоже обозначается разрыв между столицами — Москвой и Петербургом и провинцией, где развиваются свои доморощенные философии, создаются локальные философские общества. Слово «философия», еще недавно вызывавшее подозрение у широкой публики, сейчас вдруг стало модным. В широком и вольном толковании оно пошло гулять по горам и весям; философствуют политики и публицисты, экономисты и литераторы, историки и поэты. Обозреть всю эту философскую беллестристику практически невозможно. Поэтому я не претендую на анализ с привлечением достаточно репрезентативного материала. Свою задачу я ограничиваю своим видением ситуации, акцентируя внимание на особенности нынешнего философского менталитета, переплетение в нем нового и старого.
Рассказ о нынешней философской ситуации в России, естественно, должен начинаться с вопроса о судьбе марксизма. Прежде, чем отвечать на него, необходимо сделать два пояснения. Первое: марксизм в России не был чисто академическим «измом», не был он и просто партийной идеологией коммунистов. Будучи импортированным с Запада продуктом, он причудливо переплетался с представлениями русского национального сознания — идеями общинное™, соборности, патронажа, — с авторитарно догматическими традициями православия, с особенностями предреволюционной русской мысли с ее идео-логизмом, мессианизмом, утопизмом. Был создан достаточно органичный симбиоз «русский марксизм», идеологемы которого задавал и нормы, рамки жизни и, конечно, влияли на академический марксизм. И тем не менее «марксизм» на уровне теории и «марксизм» на уровне партийной пропаганды и массового сознания — это не одно и то же.
И второе: в различных дисциплинах, составлипших «марксистскую философию», допускалась различная степень свободы. Бдительнее всего от ересей охранялась социальная философия — «исторический материализм». В «диалектическом материализме» тоже были свои «священные коровы» — диалектика, материализм, теория отражения и другие, но с конца 50-х гг. они стали приобретать характер не существа дела, а ритуала. Еще больше было свобод в философии естествознания, философской логике, истории философии, эстетике. В них проникали стандарты философствования, принятые в соответствующих дисциплинарных сообществах на Западе. В период
«бархатного тоталитаризма», так некоторые именуют период правления Л.Брежнева, под общим зонтиком «марксистской философии» работали люди, придерживавшиеся весьма различных воззрений, совмещая политический конформизм с весьма далекими от марксизма взглядами.
М.С.Горбачев, открывший в 1985 г. эру «гласности», а вместе с тем допустивший некоторую степень интеллектуальных свобод, имел в виду очень скромные задачи по латанию дыр социализма. Он не подозревал, что открыл «ящик Пандоры». Правда о репрессиях, творившихся в ле-нинско-стал инские времена, сначала робко, а затем все громче переросла в критику идеологии марксизма-ленинизма и ее философского ядра. Вехой явилась опубликованная в 1988 г. в научно-популярном журнале статья А.Ципко. «Истоки сталинизма. Очерк 1. О зонах, закрытых для мысли», снявшая «табу» с критики «самого» Маркса1. После этого разборка отношений с классиками приняла уже массовый характер.
В отношениях с марксистским наследием в России сегодня существует довольно большой разброс мнений. У довольно значительной части преподавателей и исследователей, для которых марксистское мировоззрение было символом веры, своего рода эрзац-религией, волна критики марксизма вызвала реакцию отторжения и активную защиту веры «отцов-основателей». Многие из них так и остались ортодоксами; это и понятно, как невозможно в одночасье перестать быть верующим христианином и стать правоверным мусульманином; так невозможно после 20-40 лет исповедания и преподавания марксистской философии превратиться в приверженца какого-либо иного мировоззрения. Их профессиональная и личная трагедия состоит, собственно, не в том, что их вера в правильность идей Маркса-Ленина преследуется (они имеют возможности и для пропаганды и для публикации своих взглядов), а в том. что новшества, вторгающиеся в хозяйственный уклад России — рыночная экономика, частная собственность, денежные отношения — абсолютно несовместимы с тем общественным состоянием, которое Маркс рисовал как «социализм». Было бы преждевременным говорить, что ортодоксальный марксизм теряет в России почву. В условиях политической нестабильности и ухудшения материального положения значительной части населения, в том числе и интеллигенции, растет недовольство капитализацией страны и множится число сторонников ортодоксального марксизма.
Более типичными все же являются компромиссные позиции. Здесь торжествует разброс мнений. Одни разграничивают «чистое» учение Маркса и его «грязное» воплощение в ленинско-сталинской
//. С.Ю.тна
9
практике. Другие, придя к выводу о ложности идей диктатуры пролетариата, классовой борьбы и насильственного свержения капитали зма, считают необходимым сохранить «рациональное зерно» марксизма — его философско-методологический инструментарий в анализе социальных явлений; довольно распространена, так сказать, «социал-демократическая» позиция, считающая, что доказательство правоты марксовой идеи социализма следует искать не в России, а в практике европейских «социалистических» стран. Появились довольно любопытные варианты «русского марксизма», представляющие собой мешанину некоторых идей марксизма — прежде всего социализма — с православием, религиозными идеями русской философии, почвенничества, славянофильства. У них появилосьдовольно много поклонников, в особенности среди сторонников особого^ «третьего» пути России (т.е. не капиталистического и не социалистического).
Как известно, опровержение философской теории может идти извне, с позиции другой философской парадигмы; оно может идти и изнутри, когда подвергаются ревизии некоторые принципиальные положения теории без ломки присущего данной теории языка и стиля мышления; преодоление философской теории может вообще проходить без теоретической работы в силу ее морально-психологической изношенности. Судя по характеру опубликованной в последние годы литературы, имеет место второй и третий варианты. Второй характерен для наших «истматчиков»: сохраняются характерные для марксистской парадигмы стиль мышления, способ аргументаций, идеологизм, взамен опровергаемой не предлагается конструктивная позиция.
Дискуссии об адекватности марксизма современной эпохе разворачивались в последние годы главным образом вокруг социального учения, диалектический материализм затрагивался мало. Это и понятно. Для опровержения здесь требуется более трудоемкая работа по созданию какой-либо радикальной ереси или принципиально новой парадигмы. Этого, однако, пока не заметно. Появляются работы, авторы которых забираются в новые философские пространства, не заботясь о том, чтобы рассчитаться с марксистским наследием, и не утруждая себя десакрализацией «священных коров». Частично это объясняется тем, что «диамат» давно потерял свою чистоту и его облик существенно деформирован по сравнению с тем, какой ему придали Энгельс и Плеханов. После серии конфузов, пережитых партийными идеологами в 40-50-е годы в связи с лысенковшиной, обличением «физических идеалистов». объявлением кибернетики «буржуазной лженаукой» и т.п., позднее они стати осторожнее и тер-
пимеелтноситься к новинкам, идущим и з-за рубежа, в особенности к философским новинкам, осмысляющим развитие научного знания. С вступлением СССР в космическую гонку, сделавшей науку делом первостепенной важности, у философов фактически было отнято право интеллектуального надсмотрщика над естествознанием. Уже с конца 50-х гг. «диамат» стал превращаться в достаточно аморфное образование, открыв двери для идей и подходов, разрабатывавшихся в философии науки, философии языка, теориях искусственного интеллекта, теории систем и др.
Сравнительная легкость, с какой «диаматчики» сегодня расстаются с марксистским «зонтиком», имеет и психологические и этические объяснения. Во всякой философии существует свой психологический предел привлекательности. У многих уже давно накапливалась усталость от надоевших схем, раздражение от нестыковки многих положений «диамата» с современным уровнем научного знания и одновременно потребность испробовать новые концептуальные модели и методологические приемы. Какими бы мифологемами не опутывали советских философов, среди них всегда находились люди, у которых приобщение к богатству мировой философской мысли и к этике поиска истины сопряжено было с выработкой в себе исследовательской честности и иммунитета против квазирелигиозного отношения к философским догмам. Профессиональная интеллектуальная честность с необходимостью ведет философа к декартовскому «сомнению», к требованию доказательства любых посылок, к взгляду на философию как на критическое мышление. Все это толкало философов за узкие рамки марксистской философии. Подтверждением этого тезиса служит факт, что вскоре после объявления «гласности» появились работы, авторы которых очевидно давно работали в проблемных полях логического эмпиризма, постпозитивизма, аналитической философии, феноменологии, структурализма, неофрейдизма, постмодернизма, различных форм религиозной философии и т.д. И хорошо владели проблематикой и языком этих форм философии. Скорее всего, они и дальше будут продолжать работать в этих полях.
Вопреки расхожему па Западе мнению о непроницаемости идеологического занавеса между «социалистическим» и «капиталистическим» мирами западная философская литература была в 60—80-годы вполне доступней для советских философов-профессионалов. Библиотеки Москвы и Ленинграда, в меньшей мере библиотеки в провинции, снабжались всей значительной литературой и периодикой. 11рофессора философии имели возможность, хотя и ограниченную.
выписывать из-за рубежа интересующую их литературу. В 60—80 гг. был<У переведено и издано довольно большое количество работ по логике, методологии и философии науки, философии языка: работы Л.Витгенштейна, Р.Карнапа, А.Тарского, Б.Рассела, В.Гейзенберга, С.Франка, А.Грюнбаума,Т.Куна, П.Фейерабенда, И.Лакатоша, М.Бунге, К.Поппера и др., значительно меньше сочинений общефилософского характера—Дж.Мура, Р.Коллингвуда, М.Поляни и других.
Разумеется, вся эта деятельность осуществлялась под контролем КПСС и санкционировалась в соответствующих отделах его Центрального комитета. Когда М.С.Горбачев говорит, что перестройка подготавливалась в недрах аппарата КПСС, в его суждении есть существенная доля истины. В пользу этого суждения можно привести такой, например, факт. В начале 60-х годов по инициативе вице-президен га АН СССР и члена ЦК КПСС П.Н.Федосеева, по своим взглядам ортодоксального марксиста, был создан при Академии наук Институт научной информации но общественным наукам /ИНИОН/. Одна из ею главных целей — усиление борьбы с буржуазной идеологией и ее более квалифицированная критика. Владея бог атейшей в стране библиотекой по общественным наукам, институт издавал огромное количество информационных материалов но всем отраслям гуманитарного знания за рубежом, в том числе рефератов новинок философской литературы. Обязательным требованием к которым было идеологически нейтральная подача материала. С созданием ИНИОН преподаватели из провинции стали получать обширную и разнообразную, хотя и в «сжатом» виде, информацию о философской жизни в других странах. «Борьба с буржуазной идеологией» на практике обернулась существенным прорывом информационной блокады, ограждавшей советских гуманитариев от остального мира, и приобщением к мировой философии. Одна из печальных гримас нынешнего периода «свободы информации» состоит в том, что из-за нехватки твердой валюты для закупки зарубежной литературы информационные возможности этого института существенно сократились.
Одним словом, у советских философов были информационные возможности, кто хотел и кто владел иностранными языками, гот знал о том, что делают коллеги за рубежом. У них не было другого — живого разговора с ними, систематического и постоянного «варения» в котле дискуссий. Их знание в сущности оставалось книжным, собственные идеи и собственное видение проблем не «переварено» в непосредственной полемике с оппонентами, не стало выстраданным, не обрастало защитными поясами аргументации, которые собственно и создают новую концепцию. Именно отсутствие живого и систе-
матического диалога с коллегами из-за рубежа, а не лимит знания или уровень философского образования является главной причиной, объясняющей отставание нашей философии от мировых эталонов2.
Более или менее налаженными были связи с зарубежными коллегами, работающими в области логики и философии науки. С высоты сегодняшнего времени особенно видна ценность инициатив организаторов Международных конгрессов по логике, методологии и философии науки по подключению философов из СССР в работу этих конгрессов. Начиная с 60-х годов, много и упорно в этом направлении работал Патрик Супес из Стэндфордского университета. Немало усилий для преодоления партийно-бюрократических препон для международного сотрудничества потратил академик Б.М.Кедров. Прорыв изоляционизма в этой области сказался не только в том, что во многих городах (Москве, Ленинграде, Киеве, Минске, Ростове) сложились группы профессионалов, сделаны шаги по организации философских сообществ и получены интересные результаты, но и в том, что последовавшие за этим публикации существенно повлияли на содержание и облик «диамата». Ксожатению, в других областях философского знания не было и такого ручейка коммуникации и минимального сообщества.
У подавляющего большинства философов в СССР не было живого общения не только с зарубежными коллегами, но и с коллегами, живущими в этой стране. Иначе говоря, философская жизнь не была организована в форме сообществ людей, объединенных решением проблем и являющихся средоточением наиболее плодотворных дискуссий. Хотя не было недостатка в «философских обществах» и власти поддерживали проведение многочисленных конференций, симпозиумов и семинаров, дискуссии на них проходили скорее на ритуальном, а не проблемно-содержательном уровне. Официальная установка на то, что споры не должны выходить за рамки марксистско-ленинской теории, сформировала негласную конвенцию такого рода собраний; участники в монологической форме излагали свои взгляды, всячески обходя острые углы и избегая квалификации взглядов оппонентов с использованием того или иного «изма».
Монологизм — стилевая характеристика мышления советских философов, да и нынешних российских философов тоже. Монологизм был определен самим типом марксистской философии — сис-темосозидающего, авторитарного, проповеднического. Марксистскую философию можно было штудировать, усваивать, пропагандировать, но никак не делать предметом «сократического диалога», предполагающего свободу критики, право на собственную позицию, авторитет только сильного аргумента и т.д.
Одновременно монологизм — это способ поведения или даже тактика самосохранения. Нынешнее поколение очень хорошо усвоило уроки философских дискуссий 20-50-х годов; все они заканчивались поражением участвующих в них сторон, а подчас и физическим истреблением участников, они были орудием в борьбе различных кланов за политико-идеологическую власть. В 20-30 годах полемика между «меныиевиствующими идеалистами» и «механицистами» вылилась в приклеивание политических ярлыков, охоту за «отступниками от марксизма», последующее физическое устранение многих участников". Развернувшаяся в 40-е годы дискуссия по интерпретации немецкой классической философии, а затем по книге Г.Александрова «История западноевропейской философии» имели своим следствием жесткие постановления ЦК КПСС, кадровую перетряску Института философии, философского факультета МГУ и т.п.4. Робкие попытки молодых мар-ксологов МГУ в середине 50-х годов начать дискуссию по проблемам теории познания были квалифицированы как «гносеологизм», отступление от марксизма, что вынудило инициаторов уйти с факультета. Историческая память об этих событиях тяжелым грузом лежит и на нынешнем поколении философов; и сегодня люди избегают полемики, предпочитая тактику монолога. Глубоко в подсознании действует старый императив: «ты меня не трогай, и я тебя не буду трогать: таким образом мы оба выживем». Типичный пример уже из настоящего. В журнале «Вопросы философии» довольно часто публикуются материалы дискуссий «за круглым сголом». На самом деле имеет место не дискуссия, а рядоположенные монологи авторов с различными воззрениями. И уж совсем не получается «сократического разговора» философов с представителями православной церкви. Несмотря на все внешние проявления лояльности секулярные философы и клерикальные теологи не находят общего языка, а последние и не считают для себя нужным вступать в разговор с философами.
В 1922 г. по распоряжению Ленина был снаряжен пароход, на котором из России были высланы 200 человек — не принявших революцию деятелей культуры. Среди них были университетские профессора, втом числе много философов: Н.Бердяев, Ф.Степун, С.Франк, С.Булгаков, И.Ильин и многие другие. Он получил название «философский пароход». Русская философия была изъята из обращения (признаны только «революционные демократы»), искусственно разорваны сложившиеся здесь разные философские традиции, прерван естественный процесс передачи профессиональных навыков от поколения к поколению и тем самым нанесен колоссальный удар по интеллектуальному потенциалу страны, от которого она так и не смог-
ла оправиться. Начался период политизации, идеологизации и примитивизации философии, итогом которого явилась 4-я глава «Краткого курса ВКП(б)». Одновременно начала воздвигаться система идеологических и политических преград, изолирующих философию СССР от мировой философской мысли.
Вполне понятно, что первая задача, которая встала перед философами с началом «перестройки» сводилась к тому, чтобы ликвидировать бреши в культуре, образовавшиеся в силу того, что широкой публике не были доступны работы выдающихся мыслителей конца XIX и XX вв. Необходимо было .ликвидировать «зоны умолчания» в российской интеллектуальной истории, дать читателю возможность познакомиться с ней во всем ее многообразии, восстановить тем самым разорванную связь поколений. Одновременно нужно было восстановить прерванный разговор с западной философией, дать возможность судить о ней не из «дайджест», не по комментаторской литературе, а в подлиннике.
Практически решение этой задачи вылилось в огромную работу по переизданию работ русских мыслителей конца XIX и первых десятилетий XX века. Изданы труды Н.Бердяева, В.Розанова, НЛосского, Г.Шпета, Л.Шеслова, С.Франка, Н.Ильина, произведения религиозных философов В.Соловьева, П .Флоренско! о, Н.Федорова и других. Все это сопровождалось комментаторской и аналитической работой исследователей. Иначе говоря, поднят огромный пласт культуры, который на протяжении 70 с лишним лет был под спудом. Получив новое предпочтение чере з призму трагического опыта поколений, он вновь был введен в оборот культуры. Одновременно за короткий срок были переизданы работы Ф.Ницше, М.Вебера, З.Фрейда, А.Шпенглера переведены и изданы работы Б.Рассела, Л .Витгенштейна, М.Хайдеггера, К.Ясперса, К.Юнга. Э.Фромма, Х.Ортеги-и-Гассета, К.Попиера, А.Камю, Ж.-П.Сартра и многие другие. Как правило, они выходят большими тиражами (от 25 тыс. до 100 тыс.) и хорошо раскупаются. Это свидетельствует о том, что потребителями этой литературы являются не только профессиональные философы, но и широкая образованная публика. Поэтому представляется обоснованным тезис о том, что в нынешнем российском обществе существует повышенная потребность в философии. Об этом же свидетельствует возникновение новых философских обществ в стране («Кантовское общество», «Фихтевское общество» и др.), появление, наряду со старыми («Вопросы философии», «Философские науки»), около 20-ти новых журналов с особыми ориентация ми («Пуль», « Логос», «Философские исследования», «Ступени»,
«Начало», «Здесь и теперь» и другие)5. И еще любопытный показатель— достаточно высокий имидж философской профессии среди старшеклассников школы.
Как в будущем заработает в «хозяйстве» культуры введение в нее в очень короткий срок огромного философского богатства, сейчас трудно судить. Можно сказать о следующем: одновременный выброс на книжно-журнальный рынок произведений русских и западных философов (а то же самое было сделано и в других областях гуманитарного знания) произошло в очень напряженное для духовной жизни России время, в период кризиса культурной идентификации, ключевой темой которого является тема «Россия-Запад». Кем мы являемся сейчас? Каковы наши традиции и духовно-нравственные основания? Каковы наши цели и ценности? Кем мы хотим стать — Европой, Америкой или особым евразийским континентом? Эти вопросы возникают постоянно. И, надо полагать, что опубликованные работы философов сыграют свою роль в нахождении разумных ответов на эти вопросы.
Проблема культурной самоидентификации России — «судьба России» — извечна для русской мысли. Это вовсе не философская, а скорее квази-философская проблема обрела в ней метафизический, религиозный, этический, эсхатологический, эстетический смыслы. Расклад позиций по этой проблеме четко обозначился в середине прошлого века в противостоянии «славянофилов» и «западников». Однако тогда в период стабильности Российской империи она занимала умы сравнительно небольшого количества интеллектуалов. Иное дело сейчас. Распад СССР, отделение окраинных территорий и образование там национальных государств, превращение великой державы из экономически самостоятельной в страну, зависимую от западного капитала, имитирующую западные образцы организации социальной жизни, превратили проблему самоидентификации в общенациональную. В веками складывавшемся «державном» сознании людей крушение образа СССР и вторжение с Запада культурно-социальных новшеств воспринимается как оскорбление национального сознания, подрыв фундамента жизни.
Нынешняя потребность в выборе культурно-национальных ориентиров вызвала к жизни огромный поток философской и околофилософской литературы, в которой заново осмысляется значимость русского философского наследия. В нем можно типологизировать две крайние позиции, обозначив их как «неославянофильство» и «неозападничество». Представители первой считают, что надлежит обратиться к «корням», основным принципам русской мысли. Русская фило-
софская мысль дореволюционного периода в большей мере способна ответить на вопросы, встающие в наших посттоталитарных исканиях; она ориентирована на проблемы России, связана с национальными и религиозными традициями, близка нам и, в отличие от западной — академической, узкотемной, рационалистической — полагает центральными смысложизненные и историософские проблемы. Она предлагает нам тип философствования, Дающий не только мировоззрение и миропонимание, ной мироотношение. Внимательное и заинтересованное прочтение наследия русской мысли таит в себе открытия, актуальные для наших дней и могущие стать основой для оригинальной философии. Попытки же имплантации в русскую почву западных.рационалистических образцов, как об этом свидетельствует оггЪ1Т марксистской философии, ни к чему хорошему не приведут.
Представители второй позиции скептически и даже отрицательно относятся к э1х>му фундаменталистскому проекту. Русская философия, говорят они, не была однородной. Наряду с академическими, университетскими вариантами, исходящими из универсальности философской деятельности, в ней существовали особые культурнические варианты, теоретическая ценность которых сомнительна для сегодняшнего дня. Тесно связанная с художественной литературой, православным богословием, поэзией, подозрительно относящаяся к западной интеллектуальной традиции, в этом типе идеологии и философии придавалось самое расширительное толкование, и она теряла границы как дисциплина. Космизм, морализм, претензия на открытие «подлинной» сути бытия, использование таких «критериев», как «голос сердца», «совесть», «потребность духа» вряд л и могут быть включены в современную культуру. Более того, антифундаменталисты полагают, что идеологизм, мессианизм, романтический утопизм этого типа русской мысли в немалой степени повлияли на формирование в России менталитета, восприимчивого к мессианизму и ми-фоло! изму марксистской идеологии.
Существует, конечно, масса других промежуточных и компромиссных позиций. Мы не будем их рассматривать здесь. Нам важно отметить другое: споры вокруг русского философского наследия актуализировали мстафилософские проблемы типа: является ли философия знанием универсальным или культурно-контекстуальным, должна ли она строится по академически-профессиональным канонам или носить характер фантазийной литературы, может ли она бытьте-ореличсски нейтральной или обязательно идеологически нагружен-
ной, является ли ее целью теоретически-доказательное решение се собственных проблем или «практическая «мудрость», следует ли ей ориентироваться на науки или на религию.
Конечно, одно дело — повышенная потребность в философской рефлексии, вполне естественная для периода кризиса культурной самоидентификации, другое дело — появление оригинальных концепций. Можно ли сказать, что появились работы, отмеченные знаком творческой новизны и качества? Ответ во многом зависит от принимаемого стандарта «философской работы». Если под ней понимать только академические, сделанные по профессиональным канонам тексты, тогда назвать таковые для меня затруднительно. Возможно, они существуют, но нынешние финансовые трудности с публикацией делают их неизвестными для читателя. Если же «философскую работу» понимать в широком смысле и подводить под это понятие интеллектуальную публицистику — статьи в журналах и газетах, написанных в жанре «эссе», традиционном для русской философии, тогда можно констатировать, что их множество и среди них есть достаточно оригинальные.
Философски нагруженную эссеистику отличает прежде всего хорошая литературная форма. Литературный язык, стилистическая раскованность, введение в оборот многого из понятийного багажа русской философии и других дисциплин дают возможность не только выразить тонкие оттенки мысли, ной выступают мощными средствами разрушения языковых штампов и идеологических стереотипов, столь характерных для марксистской философии. Целью эссеистики является не столько решение теоретических проблем, сколько размышление с помощью философских средств о смысле стремительно меняющейся действительности, о злободневных проблемах. Воттоль-ко некоторые характерные для этого жанра темы: изоморфизм тоталитарной и посттоталитарной мифологии, границы свободы личности в условиях экономического хаоса и политической нестабильности, соотношение целей и средств в достижении демократии, этические границы социального экспериментирования, этика противостояния и этика экспериментирования, личность и этнос, национальные конфликты и общечеловеческие ценности, уникальное и глобальное в евразийском культурном пространстве и т.д.
Есть основания утверждать, что в России сейчас имеет место не философский вакуум, а скорее наоборот, идет интенсивная и напряженная духовная жизнь, выливающаяся в рефлексию и в саморефлексию. В контексте этой жизни высвечиваются новые ракурсы старых философских проблем, возникают новые смыслы, обогащается
философский язык. Обращение к современной проблематике, критицизм, расширение понятийного багажа — типичные черты философской эссеистики — можно было бы рассматривать как признаки поступательного движения философии. Если бы не ряд «но».
Защищаемые авторами взгляды не проьили чистилища философ-ско-теоретической апробации, которая включает в себя доверие к разуму, логике, рефлексивное использование критериев доказательств, интерсубъективную аргументативность, открытость для критики и т.п. Работающие в жанре «эссе» авторы, претендуя на раскрытие «подлинного смысла» тех или иных явлений, апеллируют к здравому смыслу, интуиции, личному мнению и часто ограничиваются метафорой, гротеском, анекдотом. Даже в академической среде не вызывает возражения происходящий на наших глазах процесс размывания границ между нестрогим литературным мудрствованием и профессиональной философией, стихийного растворения философии в литературе, публицистике, историософии, культурологии.
Ошибочно думать, что нынешние авторы плохо осведомлены о том, что происходит с философией на Западе. Часто из первых рук они знают о ее многообразии, о существовании различных стандартов философствования. Но у них избирательное отношение к этим стандартам; выбираются теории и формы философствования, созвучные «русскому духу», традиции свободного от академических канонов философствования. Философами, литераторами, искусствоведами с распростертыми объятиями, например, был принят постмодернизм, в то время как давно сложившаяся аналитическая философия с ее канонами строгой философской работы встречает внутреннее сопротивление. Или еще. Души наших философов оказались широко раскрытыми для всевозможных кустарно сделанных «философий любви», «философий секса», «философий семьи» и т.п., но отторгают феминизм, проделавший философски грамотный анализ этих понятий.
Худо-бедно, но в рамках «диамата», в особенности в его модернизированных формах 70-80-х гг., давалось систематическое знание о том, как следует рассуждать о проблемах онтологии, теории познания, научном знании и т.д. По своим ориентациям «диамат» вполне включался в респектабельную натуралистическую и рационалистическую традицию европейской мысли. С его отбрасыванием фактически отброшено и требование анализа познавательных средств и философская пропедевтика (она объявлена «схоластикой», уводиии-й в сторону от подлинного философствования).
Создается впечатление, что на новом витке истории России происходит восстановление и реанимация каких-то моделей, уже проигранных в предреволюционный период: обозначается противостояние литературно-эссеистской и универсигетско-академической мысли происходит смешение фокуса с универсального смысла философии на ее культурный контекст, проявляется дисгармония между устремленностью к современности и опрокинугостью в прошлое и т.д. Вывод, который напрашивается из этих впечатлений, сводится к тому, что вот уже «третье дыхание» за XX век обретает типичная для российского менталитета интенция к идеологизации философии, превращение ее в квазирелигиозное мировоззрение. И еще. Сравнение русской предреволюционной мысли, «русского марксизма» и нынешних философских новаций делает правдоподобной гипотезу, что в России действовали и продолжают действовать давние глубинные архетипы, воспроизводящие разные по форме, но однотипные по установкам формы менталитета.
Что касается философии, преподающейся в университетах, институтах и школах, го о ней можно сказать следующее. После того, как правительство приняло курс на деидеологизацию гуманитарного образования, преподаватели философии получили право на чтение лекций и ведение семинаров по их собственной авторской программе. Может читаться и марксистская философия, но без претензий на приоритетность и монополизм. Обязательными рамками авторской программы являются учет профессиональной специфики ВУЗа и освещение главных дидактических единиц базового курса, которые включают в себя: понятие философии, структура философского знания, человек в мире природы, общества, современной цивилизации.
В этих достаточно свободных рамках большинство преподавателей пошло по пути замены курсов по диалектическому и историческому материализму различного рода «интеллектуальными историями» — историей философии, историей этических и социально-политических учений, историей религии, историей культуры и т.д. В историко-культурническом повороте нам тоже видится восстановление традиционного для российского философского менталитета черты — уход от решения современных проблем и нежелание признать, что человеческий дух никогда не возвращается на круги своя. Отсюда перенесение поля философского дискурса в исторически отдаленные эпохи, стремление понять настоящее из прошлого, мышление по историческим аналогиям, представление о том, что в «священных книгах» классиков есть все, в том числе и теоретико-методологический инструментарий для решения проблем конца XX века.
Историко-кульгурнический поворот, конечно, вполне естественен для.философской рефлексии любою народа, переживающего период интенсивных культурных подвижек, и в нем всегда есть фундаменталистская окраска. В России он определен не только давними традициями, но и тем, что в советский период значительную долю философского образования составляла история философии, а также вынужденностью людей заменять разговор с живыми философами разговором с мертвыми в силу длительной изоляции философов от диалога с современниками, живущими в других странах.
Историко-кул ыурнический крен сделал особенно заметным давно наметившееся несоответствие между развитием проблемно-конструктивной и дескриптивной сторонами философской деятельности. Описание того, что происходило или происходит в философии, явно довлеет над решением проблем, выдвижением новых и соответствующих современности концептуальных моделей. Иначе говоря, разговор о философии пока не уравновешивается деланием философии. Л без такого равновесия философская жизнь вряд л и может считаться полнокровной.
Если говорить о проблемных предпочтениях, то они явно завязаны вокруг феномена человека. При этом используются различные концептуальные модели русской философии, философской антропологии, экзистенциализма, персонализма, социобиологии, неофрейдизма, религиозных форм философии и др. Большой интерес вызывает этическая проблематика, в особенности прикладная этика. Одновременно снизился интерес к «твердому ядру» философии — метафизике и эпистемологии. В той мере, в какой проблемный анализ в этих областях делается, он делается философами, работающими в рамках философии науки и аналитической философии. Но даже им трудно устоять перед «культурническим поворотом»: от узких, поддающихся строгому анализу проблем их потянуло на «глобалистику» и «всемирность», на спекулятивные рассуждения на такие темы, как «наука и цивилизация», «наука в посттоталитарном обществе», «судьбы рациональности» и т.п.
В заключение нашего краткого обзора философской ситуации в России нам хотелось бы сказать о значимости в ее контексте европейской рационалистической традиции. В последние десятилетия на Западе стало общим местом критиковать позитивистскую, постпозитивистскую, поппернианскую, аналитическую философии, составивших наиболее сильную в XX веке рационалистическую традицию и разработавших противоядие против мифологизма, за нереализован-ность теоретических заявок, сциентизм, логизм, техницизм, акаде-
мический профессионализм и т.п. Говорится о том, что стремление к точности, доказательности, профессиональности обернулось отказом от «мудрости» — извечного идеала философии, а стремление к универсальности философии — отрывом от культурного контекста. Взамен предлагаются варианты философии, не претендующие на теоретическое знание, преодолевающие логоцентризм, сводящие ее к «разговору философов», к литературе и т.д.
В данной статье не имеет смысла останавливаться на том, что верно, а что неверно в этой критике. Оценивая ее, исходя из российских реалий, в ней видится не только естественное желание опробовать новые теоретические модели и найти свободные ниши, но и европоцентристский снобизм. На Западе интеллектуальная игра в критику рационалистической и профессиональной философии не представляет опасности: этот тип философии обрел к концу XX века достаточно высокий статус и авторитет в системе культуры и образования. Иной смысл она приобретает в странах, переживающих мучительный процесс деидеологизации и демифологизации своего сознания и философии. Здесь эта интеллектуально-критическая игра воспринимается как серьезный аргумент в пользу откровенного иррационализма и против авторитета разума в системе культуры и образования.
Россия в настоящее время больше всего нуждается в трезвом понимании сложившейся ситуации. Ее выход в современное цивилизованное пространство во многом зависит от того, насколько ее граждане найдут в себе силы для выработки рационального мировидения и поведения. А последнее во многом зависит от того, смогут ли здесь возобладать рационалистические, профессиональные типы философствования и насколько авторитетными они окажутся в системах образования и культуры. К сожалению, складывающаяся общая духовная атмосфера и направление поисков духовной переориентации не дают больших оснований для оптимистических прогнозов.
В умах многих людей образы «диамата» и «истмата» прочно ассоциируются с «рационализмом» и «сциентизмом», а санкционированная девальвация марксистской философии в период перестройки восприняты ими как недееспособность картезианского типа философии вообще. Потере ориентиров в немалой степени способствуют хлынувшие на рынок России из-за рубежа «духовные товары» в виде иррационалистических и религиозных учений — восточного мистицизма, обскурантистской архаики. Но самое главное — к скептицизму относительно рациональных возможностей человека толкает весь ход событий российской истории последних лет. Относительная стабильность, вдруг взорвавшаяся экономическим хаосом, кровавыми
национальными конфликтами, резким социальным расслоением, низвергнувшим работников культуры, в том числе и философов, на низшую ступеньку социальной лестницы способствуют распространению представления, о зависимости судьбы миллионов людей от непредсказуемых поворотов истории, к ощущению, что человек является игрушкой в руках анонимных, не поддающихся рациональному контролю и пониманию сил. Эти ощущения — благоприятная почва для всевозможных учений, где ключевыми являются не «разум», а «вера», «судьба», «интуиция», «мистическое».
Подытоживая, можно сказать, что философский менталитет в России на сегодняшний день представляет собой некое переходное состояние от эпохи идеологического диктата и патроната со стороны КПСС к раскрепощению разума и свободному философствованию. На этом философствовании, однако, лежит печать «несвобод» — иде-ологем маркси зма, глубинной архаики общественного сознания, самоизоляционизма и др. Будущее.философии, на наш взгляд, зависит от того, как сложится соотношение между деятельностью свободного разума и «несвободами» и насколько российским философам удастся включиться в разговор мирового сообщества философов.
Примечания
1 Ципко А. Истоки сталинизма. Очерк I. О зонах, закрытых для мысли // Наука и жизнь. 1988. № U.C. 45-55.
2 Поэтому мы никак не можем согласиться с философствующим журналистом Д. Гал конским, рисующим философе кое обра зование и СССР »самом черном еноте и предлагающего лаже ра зогнать философский факультет МГУ — сланную кузницу философских кадров ( ПиковскииЛ. Разбитым компас указывает путь// Не швисимая 'газета. 1993. 2 марга и 24 аир.). Столь же жсгремисгской представляется опенка
нашего философскою образования как чуть л и не «лучшею в мире», прозвучавшая из уст философа и писателя Д.Зиновьева, и згнанного из СССР в середине 70-ч гг. и посетившего Институт философии РАН в 1993 г. Более взвешенной и бли зкой к истине нам видится позиция авторов, считающих, что наряду с людьми, использовавших философию для осуществления идеологического пресса, на философском факультете МГУ и других высших учебных заведениях немало было знающих педагогов, которые исповедовали интеллектуальную честность и передавали свои знания и принципы ученикам (Лекторский В.. Огурцов А.. СшЬвскии В., Смирнов В. Лабиринты бесконечного тупика // Независимая газета. 1993. 3 июля. С. 4.8).
Смысл jToii дискуссии подробно и с хорошим знанием дела рассмотрен »статьях: Яхот 11. Подавление философии в СССР// Вопр. философии. 1991. № 9. 10. 4 См. об зтом подробнее: Есаков В.Л К истории философской дискуссии 1947 г.//
Вопр. философии. 1993. Ne 2. С. 83-106. ^ См. об зтом: Огурцов А.П. Новые философские журналы и альманахи // Вопр. философии. 1992. №3. С. 184-191: № 4. С. 151-159.
